От Рима до Токио

Уж сколько раз философы и поэты провозглашали: "Как быстротечно время", а оно несётся вперёд всё с той же непостижимой скоростью. Кажется, вот только-только начался год, а ты уже провожаешь его и встречаешь новый.

Встреча Нового года! Признаться, я не очень люблю праздники за их суету, но этот мне по душе. Человек в такие минуты вольно или невольно подводит итог пройденному пути, оценивает свершённое им и думает о будущем.

1959 год принёс мне много, очень много радостей. Я ещё раз вспомнил взбудораженную великим спортивным праздником Москву и залитую добрым, весенним солнцем Варшаву — города, где я одержал две мои очень большие и важные победы.

Прошедший год принёс и ещё одну, может быть, самую большую радость — всесоюзное признание нашего спортивного коллектива, его успехов. О парнях с шахты "4-6" Киселёвска написала газета "Известия". Мы откровенно радовались этому. Но объяснялось сие отнюдь не нашим тщеславием. Нет, нам от всего сердца хотелось, чтобы и на других шахтах, на других заводах и фабриках нашей страны узнали и поняли, что при желании можно добиться почти всего. Никогда не надо ждать каких-то особо комфортных условий (хотя против них никто не возражает), не надо ждать учёных тренеров и освобождённых руководителей (хотя их наличие желательно). Стоит только захотеть, по-настоящему загореться мечтой, поверить в великую силу спорта, горячо полюбить его — и можно горы своротить.

Итак, спортивный коллектив у нас на шахте сложился крепкий, надёжный, дружный. И наступивший 1960 год мы решили встретить все вместе. Мы собрались у меня дома, подняли бокалы с шампанским (лично я разрешаю себе только этот напиток, да и то в малых дозах, да и то не чаще чем два-три раза в год) за то, что уже свершилось и за то, чему предстояло свершиться.

Мы сидели, пели шахтёрские и простые, душевные русские песни, тихо беседовали... Я сидел и думал: вот оно, самое большое, самое настоящее счастье — быть среди верных друзей, дарить людям свою любовь.

— Мы от души желаем тебе, Рудольф, — произнёс от имени всех присутствовавших Гоша Матвейчук, — большого успеха в Риме.

Да, наступивший год был олимпийским и об этом нельзя было забывать. Я от всего сердца поблагодарил своих товарищей. Увы, даже самые добрые, самые искренние пожелания не всегда сбываются. Мне ещё предстояло узнать эту горькую истину.

В первых числах января я снова вышел на работу.

— Ну, Рудольф, ты теперь уже не простой электрик, — встретил меня главный энергетик шахты Иван Романович Соловьёв.

— А кто же? — удивился я.

— Электрик — чемпион мира, вот ты кто, — объявил Соловьёв, видимо, очень довольный своей шуткой.

Об этом разговоре я, быть может, сразу и забыл бы, если бы потом со мной и вокруг меня не начали происходить странные вещи. Наш бригадир Иван Иванович Кочегуров, человек, бесспорно, большой души, стал отводить мне самые лёгкие участки, поручать самые лёгкие задания. Сначала — в течение нескольких первых дней — это воспринималось мной как случайность, но потом я стал интересоваться: в чём, собственно, дело? Однако Кочегуров только смеялся и хлопал меня по плечу:

— Рудольф, знаешь ли ты замечательную русскую пословицу: "Дают — бери, а бьют — беги?"

Пословицу эту я знал отлично, но всё же пошёл и пожаловался главному механику, а потом и главному энергетику. Я напомнил Ивану Романовичу Соловьёву наш прежний разговор и сказал:

— Тут кое-кто, похоже, спутал разные вещи. Я чемпион мира по штанге, а электрик я самый обыкновенный. И требую к себе самого обычного отношения.

И с тех пор всё пошло прежним порядком. Для меня это было чрезвычайно важно. Во-первых, рядом — в этом же самом механическом цехе — трудились мои парни из секции штанги, мои ученики в спорте. И я должен был показывать им пример трудовой дисциплины и серьёзного отношения к делу, которым живу, которое считаю главным в своей жизни. Во-вторых, — и это, быть может, самое главное — я должен был убедить самого себя в том, что не произошло ничего особенного, что я, несмотря на громкий титул, остался простым рабочим человеком. Работа, шахта, мой замечательный трудовой коллектив должны были предохранить меня от самой страшной, но, увы, весьма распространённой "звёздной" болезни.

Оградить себя от неё не так просто, как некоторые, быть может, думают. Когда к человеку приходит спортивная слава, то окружающие вольно или невольно начинают смотреть на него совершенно не так, как смотрели вчера, когда он были ещё рядовым спортсменом. Ему предлагают работу полегче. Все начинают приглашать его на многолюдные собрания, а когда он говорит, что ему некогда, недвусмысленно заявляют:

— Мы подготовим ваше выступление.

Нет, слава не только приятна. Слава ещё и трудна и тяжела. И чтобы снести её бремя, надо, по-моему, оставаться в рабочем, в трудовом строю, оставаться и формально, и фактически тем же, кем был до того, как к твоей фамилии прибавилось звучное слово "чемпион". Только при этом условии можно думать о дальнейшем движении вперёд, о новых успехах.

Я уже много писал о нашем коллективе физкультуры, и это вполне естественно. Я отдал ему лучшие годы своей жизни и могу гордиться им по праву: в 1960 году здесь насчитывалось уже шесть мастеров спорта!

Коллектив был моим детищем, я многое давал друзьям, но получал от них взамен ещё больше. Выражаясь образно, наша спортивная секция являлась для меня огромным аккумулятором, заряжавшим энергией для больших и разнообразных дел. Я начал заниматься с новичками, а теперь передо мной были мастера спорта, люди, умудрённые большим опытом и серьёзными знаниями. Значит, чтобы оставаться для них авторитетным руководителем, нужно было много учиться. И я садился за учебники, просиживал ночи над новинками литературы, внимательно прочитывал все статьи о штанге и штангистах. Я закончил среднюю школу и готовился к экзаменам в институт физкультуры. Кстати, сейчас я уже заканчиваю это высшее учебное заведение.

Но даже самые обширные специальные знания не могли позволить мне всегда быть для моих учеников нужным и полезным. Ведь у каждого из них имелись свои интересы, свои любимые темы для разговоров, свои "тайны души". Например, Василий Лунёв был бесконечно предан искусству. Гену Ащеулова интересовали вопросы жизнедеятельности человеческого организма. Анатолия Коржова влекла техника... Чтобы найти путь к сердцам этих людей, я должен был знать чуть больше, чем они. Вот почему каждую свободную минуту я уделял теперь самообразованию, читая книги о живописи и музыке, о физиологии и машиностроении. Отправляясь со сборной командой страны за рубеж, приезжая на соревнования в Москву и Ленинград, Тбилиси и Киев, Львов и Донецк, я обязательно выкраивал время для посещения музеев, выставок, отдельных экспозиций...

Я всегда возвращался к своим парням с чем-то новым. Я рассказывал Лунёву о сокровищах Эрмитажа и о домике Шопена. Не будучи искусствоведами, мы спорили с ним о достоинствах и недостатках старой фламандской школы живописи, рассматривали альбомы с бессмертными творениями Левитана, Куинджи, Шишкина.

Мы говорили с ребятами о величайших открытиях физиков и о новых театральных постановках, вместе ходили в кино и до хрипоты спорили о работах Григория Чухрая, о молодом Баталове, которого все, в общем, безоговорочно любили. Потом мы переносились в далёкое прошлое и вместе с героями Суворова совершали героический бросок через Чёртов мост. В нашем зале, где выстроились на время притихшие штанги, раздавались звучные, как песни, названия — Аустерлиц, Бородино, Ватерлоо, Каховка, Перекоп, Сталинград, Курская дуга.

Мне кажется, что этот взаимный обмен знаниями, этот непрестанно расширявшийся круг взаимных интересов очень помогал сплочению нашего коллектива. Помогал мне как воспитателю, помогал людям видеть жизнь во всём её многообразии. Мы были простыми рабочими людьми, но каждым своим шагом, каждым действием боролись все вместе против невежества, самодовольства и ограниченности.

В конце апреля сборная команда СССР вылетела в Милан, где должен был состояться очередной чемпионат Европы. Перед нами предстал красивый, внешне весёлый и беспечный город. Но стоило провести в нём несколько дней, и изнанка буржуазной действительности проявилась во всей своей неприглядности. Мы видели девушек, торговавших на улицах своей красотой и молодостью. Однажды такая парочка подошла и к нам с Медведевым.

— Мы не покупаем любовь, — отрезал Алексей Сидорович.

— Вы русские? — спросила одна из девушек.

— Русские.

— О, у вас всё хорошо. А здесь нет работы, нет средств к существованию. Вот и приходится...

— Не думайте плохо об итальянских женщинах, — сказала девушка на немецком и ушла вместе с подругой.

В ночи ещё долго раздавался стук их каблучков по брусчатке мостовой.

Сами соревнования ничем особым не отличались, и останавливаться на них я не буду. Во всех весовых категориях победили наши парни, только легковес Мустафа Яглы-Оглы проиграл 2,5 кг прогрессировавшему с каждым годом Мариану Зелинскому.

Моим соперником снова был Иренеуш Палинский. Но поединка между нами не получилось: уже после жима я ушёл на 10 кг вперёд и закончил состязание, набрав в сумме 442,5 кг. У моего польского друга было 425 кг.

В Милане нам удалось побывать в знаменитом театре "Ла Скала". Там шла опера Верди "Трубадур". На меня лично очень большое впечатление произвела культура хора, его великолепное звучание. Очень хороши были декорации. Одним словом, в этом храме музыки всё произвело на нас глубокое впечатление.

По распорядку чемпионата у нас был один свободный день. Мы посвятили его поездке в Геную. Это, пожалуй, один из редчайших городов мира по своей оригинальности, богатству архитектуры и памятников старины. Мы посетили домики, где родились и жили великий композитор Николо Паганини и великий путешественник Христофор Колумб... Я ходил по городу и думал о том, сколько интересного смогу рассказать своим ребятам в Киселёвске.

Чемпионат континента закончился, но главное событие не только года, но и всей моей жизни было ещё впереди.

Олимпийские игры... Думаю, нет ни одного спортсмена, который не мечтал бы выступить на них и тем более — победить. Разумеется, мечтал об этом и я.

Перед тем, как попасть на Олимпиаду в Рим, мы, члены сборной СССР, приехали на тренировочный сбор, который проходил в одном из живописнейших уголков Прибалтики. Здесь я близко познакомился с нашим Юрой Власовым. Надо, как говорится, съесть с ним пуд соли, чтобы понять, насколько трудно достаются этому человеку его победы и громкая слава. Например, в дни тяжёлых тренировок этот гигант ничего не может есть, а засыпает только к утру, коротая бессонные ночи: это, по-видимому, даёт себя знать чрезмерная усталость. Правда, то, что не съедено сегодня, компенсируется им на следующий день.

Тренируется Юрий много и серьёзно. Он очень требователен к себе. Но его временами подводит излишняя эмоциональность. Иногда просто невозможно проследить за сменой его настроения: вот Власов весел и смеётся, а через несколько минут он уже нахмурился, рассердился и стал молчаливым. Такая подвижность плоха прежде всего для него самого: у Юры повышенная чувствительность, а следовательно, очень высок расход нервной энергии.

Быть с Власовым рядом всегда очень интересно. Он прекрасный рассказчик, и если разговорится — слушать не надоест. Юра здорово помог моему самообразованию: познакомил со многими интересными писателями, по его совету я всерьёз "взялся" за Джека Лондона, Хемингуэя, Стейнбека...

Власов пишет и сам. И, по-моему, пишет хорошо. Во всяком случае его книга "Себя преодолеть" произвела на меня глубокое впечатление своей искренностью, глубоким знанием предмета и свежестью слова.

Двадцать третьего августа мы прилетели в Рим. Вечный город встретил нас непривычной жарой и ослепительным солнцем. В аэропорту было много корреспондентов, раздавались вопросы чуть ли не на всех языках мира.

— Что собираются показать русские?

— Привезли ли новые мировые рекорды?

— Кто будет выступать против Коно?

Обычаи итальянцев, их удивительное радушие были для меня не новы: в памяти ещё оставались миланские встречи.

24 августа мы впервые отправились на тренировку. Зал, предоставленный для занятий штангистов, поражал своей чистотой и уютом. Два светлых, широких окна вбирали много света. Но особенно поразил моё воображение пол: ослепительно белый, точно лакированный. Я пишу об этом потому, что именно пол в какой-то мере и сыграл роковую роль в моей римской судьбе.

Мы начали разминаться. Рядом со мной занимался Сергей Ульянов. Чувствовал я себя в тот день не очень хорошо: мучило гриппозное состояние. Но я надеялся, что за работой со штангой всё пройдёт.

Однако случилось так, что в рывке я не смог поднять даже разминочный вес. Я безуспешно попробовал сделать это дважды, а в третьем подходе пошёл на 130 кг. Когда штанга была уже на выпрямленных кверху руках, я почувствовал, как меня потянуло в сторону.

Единственно правильным решением было бы бросить штангу. Этим всё и обошлось бы. Но я вдруг представил себе, как тяжёлый снаряд врезается в идеально отполированный пол и... начал удерживать груду металла. В конце концов мне удалось это сделать, но почти одновременно я почувствовал отчаянную, резкую боль в позвоночнике. Через несколько минут у меня началось сильное головокружение, а кроме того, казалось, что на спине с ужасающей скоростью растёт какой-то нарыв.

Я попал в руки к врачам. Они сказали, что у меня ущемление широчайшей мышцы спины, но я чувствовал, что у меня разрыв этой мышцы: об этом свидетельствовала невыносимая боль и почти полная потеря силовой выносливости. Хотя наши медики, и прежде всего заслуженный мастер спорта доктор медицинских наук Зоя Сергеевна Миронова, делали всё возможное, я чувствовал, что вышёл из строя. Только тот, кто пережил в жизни хоть что-либо подобное, сможет понять моё состояние. Четыре года готовиться изо дня в день к этому величайшему событию, во всём, буквально во всём себе отказывать, чувствовать силу и... всё потерять из-за одного неосторожного шага.

В те дни руководители делегации и команды, в том числе Николай Николаевич Романов и Аркадий Никитович Воробьёв, были частыми гостями у меня в комнате. Они регулярно расспрашивали и даже, если уж быть до конца откровенным, упрашивали меня всё-таки выступить. Меня такие разговоры просто удивляли и приводили в отчаяние. Ведь если бы я мог выступить, то сам рвался бы на помост изо всех сил.

До самого последнего момента я ещё сохранял надежду, что произойдёт какое-нибудь чудо и я смогу вступить в борьбу. И моё имя стояло в заявке до последнего момента.

Подошёл день выступления средневесов. В шесть часов утра из соревновательного зала вернулся Александр Курынов — он всю ночь вёл титаническую борьбу с Томми Коно и в блестящем стиле победил "железного гавайца". Усталый и измождённый, Саша не стал заходить в нашу комнату (мы жили с ним вместе), а примостился в коридоре на раскладушке (вот что значит истинное спортивное товарищество!).

Утром, часов в восемь, я открыл дверь комнаты и увидел его. Саша не спал — он лежал, подложив под голову руки, и улыбался.

— Всё в порядке? — спросил я, впрочем, и без того уже понимая, что у Саши поединок прошёл отлично.

— Всё в порядке, друг! — воскликнул Курынов и стал делиться со мной подробностями только что закончившегося поединка. — Желаю тебе успеха.

— Нет, успеха не будет, — грустно ответил я. — Выступать я, вероятно, не смогу.

Я умывался. Опять пришёл Аркадий Воробьёв. Спросил:

— Ну как?

— Вы же знаете, как, — уныло ответил я.

— Считаю, что ты просто трусишь, — выпалил он.

Я смотрел в лицо этого человека и думал. Природа и люди дали ему многое. Воробьёв стал замечательным спортсменом, проявил и в жизни, и в спорте великолепные качества бойца. Но характер у Аркадия Никитовича...

Слова о трусости, сказанные им, обидели и оскорбили меня. Как не стыдно было ему произносить это не имевшее под собой никакой почвы обвинение? Да разве могла испугать олимпийская дуэль шахтёра? Разве мог дрогнуть перед нею человек, знакомый с подземными обвалами, со взрывами, с суровой подземной жизнью? Нет, ничто не могло бы удержать меня, тем более, что и соперник-то был далеко не страшным — я лишь совсем недавно с большим преимуществом выиграл у Палинского в Милане. Я пишу это не только в своё оправдание, но и для того, чтобы повторить: человеку нужно верить! Недоверие оскорбляет.

Итак, в Риме мне не повезло. Повторяю, никто не измерит силу моих переживаний в те дни. Но вместе с тем я от всего сердца радовался блестящим победам своих товарищей. Золотые медали Евгения Минаева, Виктора Бушуева, Александра Курынова, Аркадия Воробьёва и, наконец, великолепный финиш Юрия Власова — всё это было подлинным торжеством советской тяжелоатлетической школы.

Рим — красивый и удивительный город. Мы многое видели в нём, но и Колизей, и Ватикан, и все другие достопримечательности вечного города уже много раз описаны.

Поэтому я не буду заниматься подобного рода воспоминаниями. Тем более, что во время пребывания в Италии я испытывал неистребимую тоску по русской земле.

Я упросил взять меня на первый же самолёт, возвращавшийся в Москву.

Несмотря на то, что мне не повезло, ребята на шахте встретили меня словно героя. Я это целиком и полностью отнёс на счёт той выдающейся победы, которую советские спортсмены одержали в Риме. Слово "олимпиец" звучало в те незабываемые дни торжественно, радостно и гордо!

Мне потребовался целый год,[10] чтобы избавиться от травмы, перебороть самого себя и снова войти в боевую форму. Я проверил её на чемпионате мира 1961 года в Вене, где завоевал свою вторую золотую медаль. Причём моим соперником на этот раз был не кто иной, как сам Томми Коно. Он пожелал таким образом "спастись" от Курынова.

Но Томми проиграл и мне, причём проиграл обидно. Мы начали жим со 140 кг, и оба довольно легко подняли этот вес. Затем я выжал 145 кг. Американец тоже поднял штангу на выпрямленные руки, но судьи ему это движение не засчитали. Он выжал вес во второй раз, но большинство арбитров снова посчитали его жим неправильным. В тот момент в зале начало твориться что-то невообразимое: зрители повскакивали со своих мест и стали кричать, топать и свистеть.

Я долго ждал, но ужасный шум всё не прекращался.

— Ставьте на штангу сто пятьдесят, — крикнул я судьям по-немецки.

— Вы не услышите хлопок, — в свою очередь, крикнул один из них.

— Хлопните погромче, — крикнул я ему.

Я подошёл к штанге и взял вес на грудь. В огромном зале сразу наступила тишина. Не ожидавший её наступления судья хлопнул с такой силой, что зрители расхохотались.

Под гомерический хохот зала я начал жать и выжал огромный для себя вес. Томми Коно сразу оказался позади на целых 10 кг и уже не смог достать меня. Больше того, его обошёл ещё и венгр Гёза Тот. С суммой 450 кг я второй раз стал чемпионом мира. Вместе со мной радость победы разделили товарищи по команде — неутомимый Владимир Стогов (легчайший вес), Александр Курынов (полусредний вес) и Юрий Власов (тяжёлый вес).

Соревнований и выступлений у меня было ещё немало — на приз имени Москвы, чемпионаты Советского Союза, товарищеские выступления в Объединённой Арабской Республике... Я не буду перечислять их все. Это ведь книга воспоминаний, а не спортивный ежегодник.

Замечу лишь, что 1961 год принёс мне ещё одну очень большую радость: 20 декабря в Днепропетровске в единоборстве с чемпионом мира Володей Стоговым наш Алексей Вахонин впервые завоевал золотую медаль чемпиона страны. Выиграл в своём весе и я, победив на сей раз перешедшего в средний вес Фёдора Богдановского. Таким, образом, на шахте "4-6" стало работать два чемпиона Советского Союза.

Но, к сожалению, наступил момент, когда по состоянию здоровья (меня начал мучить радикулит) я вынужден был покинуть ставший для меня второй родиной Киселёвск — город, где прошли лучшие годы моей жизни.

Врачи настоятельно советовали мне поселиться на юге. Но где именно? Я знал, что без шахты, без рабочей профессии мне теперь уже не быть. Это не красивые слова, а жизнь.

В Москве я разыскал бывшего начальника нашего треста "Киселёвскуголь" Глеба Александровича Быстрова. Теперь он занимал ответственный пост в столице, но остался, как и был, простым и отзывчивым человеком. С его помощью я перевёлся в город Шахты Ростовской области и поступил на шахту "Южная".

Новый городок мне понравился. Я сразу полюбил его южный, нарядный вид, его ровные, широкие улицы и всегда зелёный парк. Но, главное, моё сердце покорил великолепный Дворец спорта и современный, оборудованный по всем правилам плавательный бассейн.

Началась новая жизнь. Признаться, на шахте меня сначала встретили несколько насторожённо: люди не верили, что чемпион мира будет трудиться как простой рабочий. Но для меня имя шахтёра и труд шахтёра всегда были выше всех чемпионских званий. Я очень быстро доказал это, и всё сразу встало на своё место.

Прошло некоторое время, и на шахте вырос, стал крепнуть и шириться коллектив штангистов. Здесь в 1962 году я познакомился с приехавшим из Ульяновска Львом Андриановым. В мае 1965 года в городе Ереван он стал чемпионом Советского Союза. Здесь же за последние годы выросли мастера спорта Станислав Червяков и Виктор Печников.

В 1962 году на "Южную" переехал и Алексей Вахонин. Так уж получилось: нас связала судьба.

— Будем вместе готовиться к Олимпийским играм, — сказал мне Алексей в день приезда.

— Будем, — ответил я.

Да, для каждого из нас встреча лучших атлетов мира в олимпийском Токио стала главной целью разговоров и дел. В каких соревнованиях мы не участвовали бы, какими делами не были бы заняты — мысль неизменно возвращалась к тому, что нам предстояло. Для Алексея это был первый шаг. Мне же в 1964 году исполнилось тридцать семь лет. В таком возрасте спешишь сделать как можно больше хорошего.

Как на зло, именно в 1964 году меня вновь начали преследовать травмы. Из-за них я не участвовал в первенствах СССР и Европы. Однако, учитывая прежние заслуги, на олимпийские сборы меня всё же взяли.

Мы жили на острове Хортица — в овеянном казачьей славой месте. Очень много тренировались. Здесь я близко познакомился с Леонидом Жаботинским. Этот гигант душой очень похож на ребёнка. Он беззаботен, весел, любит шутки, прекрасно исполняет лирические песни.

В Запорожье Леонид много говорил о предстоявшем поединке с Юрием Власовым. Леонид оценивал его как самого грозного соперника, но всё же вместе со своим тренером Алексеем Сидоровичем Медведевым готовился дать Власову генеральный бой.

Я много тренировался, но настроение было далеко не лучшим. Никто не говорил мне толком: поеду я в Токио или нет? До меня доходили слухи, что новый тренер сборной Аркадий Воробьёв твёрдо намерен в Токио меня не брать. Вместо этого он решил выставить сразу двух полусредневесов — Александра Курынова и Виктора Куренцова.

— На Плюкфельдера надеяться нечего, — не раз говорил Воробьёв в узком кругу.

Старший тренер сборной то ли и в самом деле считал, что я уже вышел в тираж, то ли думал проучить меня за прошлые обиды. Такая привычка у него, увы, есть.

Так или иначе, но ещё за три дня до отлёта на Дальний Восток я не знал ничего определённого о своей судьбе. Ясность внёс... чех Ханс Здражила. Выступая на международных соревнованиях в Варшаве, он набрал в среднем весе сумму 442,5 кг. После этого стало ясно, что дуэт полусредневесов может у нас и не добраться до золотой медали. Мне нужно было собираться. До отлёта оставалось меньше суток.

В Хабаровске мы перед отлётом взяли с собой — каждый штангист — по горсти русской земли.

Каждый из нас представлял себя после этого маленьким Антеем, которому ничего не страшно. Мы знали, что за нами великая Родина, что наши судьбы волнуют её, и готовились сражаться так, чтобы оправдать её великое доверие.

О состязаниях XVIII Олимпиады писали и напишут ещё очень много, поэтому я не буду вдаваться в подробности, а расскажу лишь о нас — штангистах.

К моменту выхода на олимпийский помост Алексей Вахонин уже имел титул чемпиона мира, который он завоевал в Будапеште в 1963 году. И всё-таки в Токио мы вместе с ним ужасно волновались. Ничего не поделаешь: таков уж олимпийский накал. Тем более, что соперниками Вахонина были спортсмены с всемирно известными именами: венгр Имре Фёльди, японец Сиро Исиносеки и поляк Генрик Требицкий.

После жима венгр оказался впереди Алексея на 5 кг. Это совсем немало, если принять во внимание ещё и то, что Вахонин был тяжелее своего грозного соперника. Остальные же участники отстали и вместо борьбы четырёх началась ожесточённая дуэль.

Посовещавшись, мы решили, что Алёша должен во что бы то ни стало обойти венгра в рывке. Но этот план, увы, не был осуществлён: Вахонин сумел отыграть лишь 2,5 кг, подняв штангу весом 105 кг. Было очевидно, что подобное соотношение результатов может создать серьёзные трудности в заключительной фазе состязаний.

Так оно и случилось. Дуэль получилась необычайной по своим остроте и драматизму.

Имре Фёльди во втором подходе толкнул 132,5 кг. Диктор объявил, что установлен новый олимпийский рекорд в сумме троеборья — 350 кг. Зал долго приветствовал его автора. Но все понимали, что напряжение подходит к своему апогею и решающая схватка ещё впереди.

— На штанге 137,5 кг, — объявили по громкой связи. — К снаряду вызывается Алексей Вахонин.

Мы помогали Вахонину разогреваться. Мы — это Алексей Сидорович Медведев, Леонид Жаботинский, взявшийся ассистировать товарищу, и я. Алексей был внешне спокоен, но я видел, что он слишком часто поправляет пояс, и сказал:

— Пояс у тебя в порядке.

Вахонин улыбнулся кончиками губ. И ответил:

— Да, конечно...

Вес он толкнул отлично. Я поймал его у выхода:

— Молодец! У тебя ещё есть запас прочности.

— Точно? — спросил он.

— Точно.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Мы понимали, что Фёльди сейчас пойдёт на штурм и тогда...

— Имре Фёльди сделает подход к весу 137,5 кг, — объявил судья-информатор.

"Что будет, что будет?" — этот вопрос витал в зале, он замер у всех на устах. Ведь если бы венгр взял этот вес, то спасти Алексея могло только чудо.

Имре Фёльди толкнул штангу и набрал в сумме 355 кг — это было выше мирового рекорда, принадлежавшего Йосинобу Мияке. Венгра начали качать друзья. Его расцеловал тренер. Он и сам улыбался, не в силах сдержать своего счастья. Все считали, что Фёльди уже обеспечил себе победу. Ведь, чтобы обойти его, нашему Алексею нужно было совершить настоящий подвиг — толкнуть 142,5 кг. Это ровно на десять килограммов больше того, что смог осилить победитель Римской Олимпиады американец Чарльз Винчи.

— Ну, не подкачай, шахтёр, — сказал я Вахонину, и легонько хлопнул его по спине.

Но Алексей, конечно, отлично всё понимал и без меня. И ему уже не могли помочь никакие слова. Совершить подвиг он мог только сам.

Разогревшись как следует, Алексей не спеша, по-деловому подошёл к замершей, словно сросшейся с помостом штанге. Посмотрел вдаль, куда-то в самую глубину зала.

Вокруг стояла гробовая тишина. Кто-то не выдержал и тяжело вздохнул. Я оглянулся — это был, оказывается, наш Лёня Жаботинский. Я нахмурился и поднёс палец ко рту. Зачем? Сам не знаю.

Все взгляды были прикованы к Алексею. Он склонился над снарядом и взял гриф в "замок". Через мгновенье последовало усилие ног, и штанга уверенно взлетела на грудь атлета. Со стороны всё это казалось совершенно лёгким делом. Но скольких лет труда, исканий, неудач и даже слёз — да, скупых мужских слёз — стоила эта лёгкость...

Прошло ещё мгновенье — и штанга вдруг оказалась на выпрямленных кверху руках Вахонина. Он долго, очень долго не опускал её — и тут проявляя своё фирменное упрямство. Но только теперь это упрямство было просто замечательным.

Наконец Алексей опустил штангу. К нему с непостижимой резвостью бросился Леонид Жаботинский, подхватил как ребёнка и на руках унёс за кулисы. Зал грохотал. Овация всё не смолкала, многотысячная публика долго выкрикивала имя маленького русского богатыря Вахонина...

Вахонина поздравляли тренеры сборной, друзья и спортсмены из других команд. А через несколько минут губернатор Токио господин Адзума вручил советскому шахтёру Алексею Вахонину первую золотую олимпийскую медаль 1964 года. Он пожал чемпиону руку и сказал:

— Ваш народ может гордиться такими спортсменами, как вы!

На следующий день все японские газеты назвали Вахонина "чудо-штангистом". А в нашей олимпийской деревне мы поздравили Алексея с присвоением ему звания заслуженного мастера спорта СССР.

Зал "Сибуйя", где состязались силачи, был переполнен до отказа и 12 октября — во второй день турнира штангистов. И это понятно: ведь выступал любимец Японии — Йосинобу Мияке. Он блестяще оправдал надежды своих земляков, набрав в троеборье феноменальную сумму — 397,5 кг. О значимости этого достижения можно судить хотя бы по тому, что оно на 25 кг (!) превышает результат победителя Римской Олимпиады. Вот как шагнул за последнее время гиревой спорт.

Пожалуй, у нас в команде нет человека, который не любил бы хабаровского штангиста легковеса Владимира Каплунова. Он впервые взялся за штангу в 1952 году в одной из пограничных частей на Дальнем Востоке. И с тех пор медленно, без всяких сенсаций, проявляя огромное трудолюбие, шёл к своей цели. Только через десять лет Каплунов стал чемпионом страны с мировым рекордом в сумме — 410 кг. А осенью того же года в Будапеште Каплунов победил самого "непобедимого" Башановского и стал чемпионом мира.

В Токио дуэль разыгралась, конечно, именно между ними. Владимир выступил блестяще и завершил состязание новым мировым рекордом в сумме троеборья — 432,5 кг. Но Вальдемар Башановский в последнем подходе догнал советского атлета. Теперь в ход пошло "правило меньшего веса". Володя оказался, увы, на 350 граммов тяжелее своего соперника и потому получил лишь серебряную медаль. Но эта серебряная медаль куда ценней иной золотой. И мы, штангисты, считаем выступление Каплунова в Токио спортивным подвигом.

Владимир Каплунов не только замечательный спортсмен, но и великолепный воспитатель, родоначальник славных традиций. Во многом именно благодаря ему далёкий русский город Хабаровск стал городом богатырей. Три посланца Хабаровска: Каплунов, Куренцов и Голованов — вошли в состав сборной Советского Союза и выступили на олимпийском помосте.

В полусреднем весе мы все ждали, что хабаровчанин Виктор Куренцов непременно завоюет золотую медаль. Ведь незадолго до олимпийских стартов он установил новый мировой рекорд в сумме — 445 кг. Но в Токио этот результат повторил чех Ханс Здражила — тот самый, что "выручил" меня. А Виктор недобрал до своего рекорда 5 кг и оказался на втором месте. Это тоже был успех, особенно, если учесть молодость и относительную неопытность нашего атлета.

Наступил день моего выступления. На взвешивание я приехал вместе с Алексеем Вахониным. Мои главные соперники — чемпион мира Дьёзе Вереш и его соотечественник Гёза Тот — уже взвесились. У Вереша было 82,5 кг, у Тота — 81,7 кг. Я сделал прикидку — ровно 82 кг. До окончания взвешивания оставалось ещё пятнадцать минут.

Я посадил Алексея себе на плечи и стал катать его по разминочному залу. И к моменту контрольного взвешивания я тоже весил 81,7 кг. Что ж, осторожность в нашем виде спорта никогда не мешает.

Борьба с Дьёзе Верешем была упорной, нервной и трудной. В жиме он обошёл меня на 5 кг, подняв 155 кг. Я тоже взял этот вес, но судьи не засчитали его, увидев где-то остановку. Однако в рывке я сделал 142,5 кг, а в толчке установил свой личный рекорд — 182,5 кг. Набрав в сумме 475 кг, я завоевал золотую олимпийскую медаль. Не знаю, кто как выражает свою радость, но я в тот миг заплакал.

На следующий день все японские газеты назвали мою победу "мировой сенсацией".

Они указывали количество прожитых мною лет (а их и в самом деле набралось уже немало), вспоминали мою римскую неудачу, расписывали, как блестяще был готов Дьёзе Вереш. Но лично я свою победу сенсацией не считал. Ещё в Хабаровске я заявил корреспонденту "Советского спорта", что еду в Токио с нацеленностью лишь на золото. Ведь это была моя главная мечта. Борьбе за её осуществление я посвятил чуть ли не всю свою сознательную жизнь.

Как я уже писал, Хабаровск послал на игры трёх богатырей. Самым удачливым и самым счастливым из них оказался наш полутяжеловес Яков Голованов. Он выиграл золотую медаль с новым мировым рекордом в сумме — 487,5 кг, а главное, победил трёхкратного чемпиона мира чернокожего красавца из Великобритании Луиса Мартина, в победе которого никто, по существу, не сомневался.

Приближался последний день турнира "рыцарей железной игры". День, которого ждал весь спортивный мир: ведь должен был состояться поединок Власова и Жаботинского.

Оба эти атлета — мои хорошие, всем сердцем любимые друзья. Одинаково сильные в спорте, они очень различны в жизни. И они по-разному вели себя перед соревнованиями.

По-моему, Юра очень нервничал. Хотя, казалось, уж ему-то волноваться как раз и не следовало: ведь накануне Олимпиады Власов побил все рекорды Жаботинского и добился в сумме фантастического результата — 580 кг! Эти цифры, эти успехи, значительные сами по себе, явились сильнейшим психологическим ударом по сопернику.

Итак, психологическое преимущество накануне токийского старта было целиком у Власова. К этому, пожалуй, следует добавить то, что незадолго до соревнований запорожец получил травму плеча. Его шансы в глазах специалистов упали до минимума, хотя вслух этого никто, конечно, не говорил.

Жим Леонид закончил на весе 187,5 кг. Власов же с этого веса начал, потом зафиксировал 192,5 кг и попросил установить на штангу 197,5 кг. Сие был вес нового мирового рекорда. И Юрий, вызвав бурю восторга, в отличном стиле поднял этот вес.

Таким образом, начало соревнований оказалось для Жаботинского крайне неудачным. Проиграть на старте 10 кг самому Власову — это не шутка. В душе я уже считал, что исход поединка ясен. Однако никогда нельзя называть победителя, пока соревнование продолжается.

Начался рывок. Здесь Власов в трёх зачётных подходах сумел зафиксировать, увы, только начальные 162,5 кг — у него что-то "не клеилось" на этом весе. Лишь в последней попытке, проявив величайшее хладнокровие, он добился успеха. Жаботинский же, вырвав 167,5 кг, отыграл у своего грозного соперника 5 кг. Для своего последнего подхода Жаботинский заказал вес мирового рекорда — 172,5 кг. Но его штурм этого веса оказался неудачным.

Казалось, с рывком всё закончилось. И вдруг дикторы объявили, что Юра в четвёртой, незачётной попытке пойдёт на тот же мировой рекорд, который только что не покорился Жаботинскому. И Власов отлично зафиксировал вес 172,5 кг. Все ему зааплодировали, а я в душе отругал Власова. Зачем нужно было такое ребячество? Ведь для суммы этот результат Юрию ничего не давал, а отнял очень много душевной и физической энергии. Но... Власову было виднее.

Начинался толчок. Первый подход Жаботинский сделал на 200 кг и сработал отлично. Власов в ответ прекрасно толкнул 205 кг. Тогда Жаботинский и его тренер — Алексей Медведев — заказали 212,5 кг. Но уже после данного заказа Власов в блестящем стиле поднял 210 кг. Этот результат Власова сразу заставил украинского атлета перестроиться: 212,5 кг ему теперь ничего не давали — и Жаботинский перезаказал вес на 217,5 кг.

Когда Лёню вызывали на помост, он подошёл к этому колоссальному весу недостаточно собранным, а потому смог вытянуть штангу только чуть выше коленей. И данная неудача Жаботинского, видимо, усыпила бдительность Власова. Он вдруг тоже объявил, что пойдёт на вес 217,5 кг.[11] Это было второй и самой серьёзной ошибкой Юры и его тренера Сурена Богдасарова.

Пойди Власов на 215 кг — вес, который ему уже не раз подчинялся, — и перед Леонидом Жаботинским встала бы очень, очень сложная задача — поднять 222,5 кг. Думаю, что тогда это сие было бы не под силу. Но Власов не взял 217,5 кг, а Жаботинский в своём последнем подходе — взял. И гром аплодисментов приветствовал рождение нового олимпийского чемпиона.

...Окончились токийские баталии. Мы вернулись на Родину, и только здесь по-настоящему поняли всю важность и значимость свершённого. Высокие правительственные награды, любовь и уважение людей к нам, олимпийским чемпионам, — всё это к ак бы говорило: да, годы вашего труда, исканий, проявлений мужества прошли недаром. Ибо нет для человека высшего счастья, чем осуществление возможности внести свой вклад, пусть хоть самый маленький, во имя новой славы и нового величия нашей Советской державы.

Пусть же тот, кто приходит сегодня в спорт, начинает свой путь, ничего не страшась. Впереди новые великие спортивные баталии, и Родине нужны новые атлеты, способные поднять наше знамя и понести его вперёд — мужественно и умело, с достоинством и честью.

[1] ¹ Известная песня из кинофильма про шахтёров "Большая жизнь". Но по сюжету кинофильма эту, безусловно, замечательную песню сочинил и исполняет враг советской власти и шахтёров, иностранный шпион и вредитель, устроивший диверсию на шахте.

[2] Сие весьма сомнительно: этот рассказ про то, что является самым быстрым на свете, впервые был опубликован в книге А.С.Медведева "Разговор с молодым другом", написанной Л.Б.Горяновым за пять лет до выхода в свет книги Плюкфельдера. Судя по всему, книгу Плюкфельдера "Металл и люди" написал тот же Л.Б.Горянов, вставивший в неё уже хорошо проверенный, идеологически выверенный пассаж.

Кстати, этим же идеологически выверенным пассажем А.С.Медведев в 1975 году воспользовался в своей (своей ли?) книге "Богатырями становятся".

[3] Этот странный для данной книги вывод, скорее всего, имеет объяснение в более правдивом рассказе о жизни Р.В.Плюкфельдера — в его первой книге из цикла "Чужой среди своих".

Частичное представление о той реальной атмосфере, в которой приходилось жить большинству советских немцев в послевоенные годы (правда, для некоторых немцев этой атмосферы, судя по всему, не существовало — например, для семьи академика Отто Юльевича Шмидта, для писательницы Ольги Берггольц и др.) дают отрывки из первой автобиографической книги Р.В.Плюкфельдера из цикла "Чужой среди своих". В этих отрывках также описаны реальные причины появления в Сибири борца Анисимова и штангиста Синько.

[4] При прежней системе суммирования весов, поднятых в отдельных движениях, не могло быть никакого "следовательно": можно было перекрыть прежние рекорды в каждом движении на 2 кг, то есть всю сумму вроде бы на целых 6 кг, но в зачёт в сумму всё равно пошли бы только такие величины из отдельных движений, которые кратны 2,5 кг.

[5] Так в тексте книги. Что означают эти слова, я не представляю: у полорогих парнокопытных за исключением американского вилорога рога никогда не ветвятся (да и у того рога для полорогих совершенно необычны, их омертвевший роговой слой ежегодно сбрасывается, и потому в период сразу после его сброса костная основа рогов имеет возможность отращивать в сторону веточки).

Возможно, в виду имелась не ветвисторогость козы, а её многорогость. То есть из черепа козы росли не два рога, которые наверху разветвлялись, а, например, сразу четыре неветвящихся рога.

[6] Примечательно, что первые встречи со своими наиболее выдающимися впоследствие учениками Плюкфельдер описал примерно одними словами. Вот так, например, Плюкфельдер описал свою первую встречу с Ригертом в воспоминаниях о Роберте Шейермане.

"Вскоре я приехал в Свердловск. Роберт, как всегда, встретил меня радушно, хотя я заметил, что он побаивается А.Н.Воробьёва. Предложил мне пройти в зал. Там, мол, и познакомишься с нашим талантливым парнем.

Парень пришёл в солдатской форме, шлифуя кирзовыми сапогами пол: походка флотская. Я подал ему руку: "Плюкфельдер". "А меня зовут Ригерт Виктор Адамович", — ответил он."

[7] Как это выяснилось в следующих книгах Плюкфельдера, не Вахониной, а Куновой.

[8] ⁸ С точки зрения ценителей техники подъёмных движений, корягами, сгибавшими локти и спину как в фазе съёма штанги с помоста, так и в фазе её подрыва, являлись оба мэтра.

Вот кинограмма рывка Дуганова:

А вот кинограмма толчка Плюкфельдера:

В общем, Дуганову и Плюкфельдеру можно было бы и не спорить друг с другом, а побрататься на почве обоюдной корявости.

[9] Тут какая-то нестыковка: в предыдущей главе Вахонин уже работал и жил в Киселёвске.

"После первенства в Улан-Удэ в том же 1957 году нас с Вахониным вызвали во Львов защищать честь общества "Шахтёр" на командном первенстве Советского Союза. Перед этим первенством мы приехали на кратковременный тренировочный сбор в Москву.

И тут нам обоим пришли почтовые переводы: это ребята с шахты прислали наши зарплаты. Алексей к тому времени уже переехал из Белова к нам в Киселёвск и устроился на шахту кузнецом. Я специально подобрал ему такую специальность..."

[10] В более поздней книге Плюкфельдер написал другое: благодаря правильному лечению, травма полностью залечилась уже через три месяца и 20 декабря в Уфе (а Олимпиада в Риме для штангистов проходила 7-10 сентября) Плюкфельдер установил мировой рекорд в рывке, и по этому поводу его опять принялся ругать Воробьёв.

[11] Не знаю, какой уже по счёту автор описал этот эпизод так, что у Власова как будто была возможность отыграть назад после неудачи Жаботинского, то есть перезаказать вес в меньшую сторону: с 217,5 кг на 215 кг.

Дата добавления: 2015-07-15