Глава первая.

Они как те люди, которые думают, что будут счастливы,

если переедут в другое место, а потом оказывается:

куда бы ты ни поехал, ты берёшь с собой себя.

© Нил Гейман

День, когда умерла моя мать, я помню очень плохо, ведь мне было всего пять лет. Я помню, что на ее похоронах через несколько дней отец крепко сжимал мою руку. Шел сильный дождь, и я не могла понять, плачет он или нет, потому что капли стекали по его щекам, выбритым до синевы. Почему-то на всю жизнь врезались мне в память его лицо и эти капли – то ли порождение стихии, то ли его собственные слезы боли, которые он отчаянно пытался скрыть от меня пятилетней. А я не понимала, почему мама больше никогда не встретит меня в коридоре после прогулки, не обнимет отца, и почему с кухни по утрам больше не доносится запах блинчиков.

В свои пять лет единственное, что я понимала о смерти, было то, что привычные вещи с ее приходом исчезают, чтобы больше никогда не вернуться.

Отец изо всех сил старался протянуть мне руку, чтобы я могла чувствовать себя защищенной. Но я была еще слишком мала, чтобы понимать, и мои слезы не были слезами истинной скорби. Только через несколько лет я впервые смогла заплакать о ней по-настоящему. Когда увидела, как в магазине мама моей подруги заботливо выбирает ей детскую косметику. Когда чьи-то матери приходили за дочерьми в школу, а я уныло топала одна домой, закинув на плечо рюкзак, тяжелеющий к концу учебного дня еще больше. Дома я делала уроки, ждала отца и глотала слезы, остро ощущая свою неполноценность, свое одиночество…

Папа много работал для того, чтобы мы могли жить достойно. Нет, мы никогда не были умопомрачительно богаты, и никто не покупал для меня мобильных телефонов и плееров, когда мне исполнилось тринадцать. Не потому, что у нас не хватало денег, а потому, что я не любила модных понтовых безделушек и не видела в них необходимости. А отцу не надо было разыскивать меня с помощью сотового – я всегда была дома. Я делала уроки, или читала книги, и всегда успевала по литературе – все то, что мои одноклассники со скрипом пытались осилить на летних каникулах, проклиная домашнее чтение, я проглатывала за несколько дней, плача и смеясь над особенно любимыми мгновениями, которые я готова была проживать вместе с героями снова и снова.

Наша жизнь не была легкой, но она была вполне счастливой, насколько можно быть счастливым без важной части своего собственного сердца – без матери и любимой женщины. И, конечно, я думала, что так будет продолжаться всегда.

А потом отец обанкротился.

Его маленькая фармацевтическая фирма не смогла выжить на рынке среди зубастых коллег, и кредиторы разве что не стучались к нам в дверь и не вламывались в окно, нарушая все законы о неприкосновенности жилища в нашей большой стране. Мне хотелось, как маленькой девочке, спрятаться под кровать, чтобы не слышать телефонных звонков, не видеть, как папа ходит из угла в угол, курит, много курит – он никогда раньше столько не курил – и пьет кофе литрами. Чад в его комнате стоял такой, что можно было вешать топор в эту густую, вонючую дымку, и он не упал бы на пол. Я слышала, как он нервно разговаривал по телефону, что-то кричал, затем собирался и уезжал, а я оставалась одна и плакала, едва ли не выла, вцепившись в одеяло. Мама, мамочка, почему ты оставила нас?!

Я была уверена, что, если мама была жива, ничего бы не случилось. Я будто вновь превратилась в ребенка, который растерянно смотрел на мир и не понимал, что ей делать и как спастись от окружающего ее ада. Лето моего семнадцатилетия стало самым ужасным летом в моей жизни. Я чувствовала, как привычный мой мир рушится, камни летят в образовавшуюся расщелину, и ничего не могла сделать, а трещина все расширялась и расширялась, грозяь поглотить меня целиком. Я видела, как брови отца сходятся на переносице, образуя продольную морщинку, и понимала, как сильно он постарел за двенадцать лет без матери – будто ему не тридцать девять, а все пятьдесят пять. Каждый год без нее тяжелым грузом ложился на его плечи. А я была очень на нее похожа…

В тот вечер я сидела в своей комнате и напряженно слушала шаги отца в соседней спальне. Было восемь вечера, и я знала, что в такое детское время мои одноклассницы, которых я не увижу до сентября, сейчас либо на свиданиях, либо веселятся где-то в компании друзей. Возможно, я должна была бы жалеть о потраченном времени, но я никогда не переживала о таких вещах, как свидания. Я еще ни в кого не влюблялась, чувствуя, что даже в мои неполные семнадцать лет еще не подошло время. Кто знает, придет ли оно вообще?

Отец зашел в комнату, и я подняла на него взгляд. Он выглядел обеспокоенным и неопределенно хмурился.

- Что случилось, папа?

- Мне надо с тобой поговорить, малышка, - он сел на постель рядом со мной. – Только обещай, что ты не будешь устраивать истерики и капризничать, ладно?

- Мне не десять лет, папа, - я заглянула в его усталые серо-голубые глаза, и тут же захотелось заплакать у него на руках. Заплакать, а потом проснуться.

- Нет, конечно, - папа рассеянно потрепал меня по макушке, но мыслями он был где-то далеко. – То, что я хочу тебе сказать – не самая приятная новость, но тебе придется ее принять…

Привычка моего отца, страстного киномана, разговаривать, будто актер из голливудского фильма, вылезала почти постоянно, но чаще всего - тогда, когда необходимо было сообщить что-то неприятно или круто меняющее нашу жизнь. Я вздрогнула.

- Что?

- Малыш, кредиторы наседают на меня, - отец потер переносицу указательным пальцем. – Я задолжал огромные суммы трем банкам, и еще больше – частным лицам. Чтобы выплатить все долги, нам придется продать квартиру и уехать…

Что?!

Я вцепилась пальцами в покрывало, не веря своим ушам. Никогда еще я никуда не выезжала дальше крайнего района нашего города. У нас не было дачи, а на каникулы, когда одноклассники уезжали в Европу на курорты, я гоняла на велосипеде по опустевшему городу, наслаждаясь свободой, лазила по крышам и бесконечно фотографировала, заполняя снимками гигабайты памяти на своем компьютере. Я слишком любила одиночество, чтобы растрачивать мгновения жизни на пустые развлечения, в которых я не нуждалась.

Я любила Петербург, который дарил мне ощущения свободы и счастья.

И я любила нашу небольшую, уютную квартиру, обставленную в скандинавском стиле – мало мебели, много света, и пространство, пространство вокруг тебя даже в маленьких комнатах, и хочется раскинуть руки и кружиться, переступая ногами по светлому древесному полу.

Я не хочу уезжать отсюда!

Неужели папа хочет, чтобы мы стали бездомными, бомжами?

Где мы будем жить? У нас нет никого, кто мог бы приютить и обогреть нашу крохотную семью.

На глазах выступили слезы, и я плотно сжала губы, силясь сдержать страх. Мама была бы сильной. Мама поддержала бы любое решение папы. Мама…

Мама, где мы теперь будем жить?

- …но мы не останемся без крыши над головой. Я все продумал. Стоимости нашей квартиры хватит, чтобы покрыть остатки долгов и купить что-нибудь, менее дорогое и более скромное. Не сразу, конечно, и не здесь. А пока мы поживем у моего брата, твоего дяди Евгения в США. У него свой дом в Шелбивилле, это в округе Шелби, штат Кентукки. Потом мы вернемся в Россию, когда все утрясется, и я улажу дела с продажей квартиры. Тебе там понравится, обещаю.

- В США?! Папа, я не хочу в США! - Мне захотелось закричать, затопать ногами. Куда делась вся моя взрослость, которую я взращивала в себе последние годы? Я забыла, что хотела быть сильной. Мир, который мы строили после смерти матери, раскололся на части, а я все еще пыталась собрать его, режа руки об острые края.

Дядя в США.

Откуда у меня может быть дядя в США?!

Мы же русские!

- Валерия, - отец еще сильнее сдвинул брови, и я захлопнула рот, так и не успев крикнуть что-то еще. – Прекрати вести себя, как ребенок. Я знаю, что должен был рассказать тебе раньше, но вот уже восемнадцать лет мы с братом не общались. Поверь, я никогда бы не обратился к нему за помощью, если бы не понимал, что идти нам некуда. Я уже занялся визами для нас – конечно, будут сложности, но Евгений обещал помочь.

Я уже не слушала отца. И без того засоренный мозг просто отказывался подчиняться мне, и я уже ничегошеньки не понимала.

Дядя.

Кентукки.

США.

Господи…

Мама…

Помогите мне…

Голова у моего отца шла кругом следующие несколько месяцев. Он метался, пытаясь вернуть огромные кредиты, продать нашу квартиру, разобраться с документами для въезда в США – для начала по визе, а потом он надеялся получить green card и перевернуть навсегда измаранную страницу жизни, связанную с Россией. Выехать в США с такими большими долгами было невозможно, и получение визы откладывалось и откладывалось, пока мы не продали квартиру и не съехали на съемное жилище. С долговой ямой было покончено, а отец выглядел абсолютно вымотанным. Эпопея с визами на выезд продолжалась, американцы проверяли и перепроверяли документы, счета, оплаченные кредиты. Я понимала, что папе нужна моя помощь, поддержка, но не могла сделать ничего стоящего – жизнь шла курвырком, летела под откос, и я плакала каждую ночь, надеясь, что утром все будет иначе.

Он рассказал мне, что когда-то он и его брат Евгений любили одну девушку, мою мать – но она выбрала отца, и его брат не смог переступить через собственные чувства. Его позвали преподавать в Университет штата Кентукки, и он ухватился за эту возможность, уехал в США, а в Россию приезжал все реже. Потом он встретил женщину, которая была точной копией моей матери, и вроде как женился.

Отец показывал мне его фотографии, но я не могла найти сходства между моим светловолосым, веселым папой, и его неулыбчивым, хмурым братом, стоящим позади моих родителей на свадебной фотографии. Длинные русые волосы были забраны в хвост, а серо-голубые глаза смотрели строго и даже как-то мрачновато.

Иногда я слышала, как они разговаривали по телефону, и каждый раз после этих долгих бесед на повышенных тонах отец выпивал стопку водки и долго сидел за столом, глядя перед собой. Потом сметал со стола бумаги на пол и курил. Снова курил…

Потом, в середине октября, мы, наконец, получили визы. Я в растерянности смотрела на цветную вклейку в заграничном паспорте, первую в моей жизни, на свое испуганное лицо на фотографии, и вдруг у меня затряслись руки, да так, что я едва не выронила документы в лужу. Шел серый осенний дождь.

Все.

Не будет больше посиделок вечерами на крышах питерских домов, не будет мостов, рек и каналов, не будет этого моросящего осеннего дождя и мудрых грифонов и сфинксов, а будут чужие вылизанные садики и заборы, улыбки, от которых хочется вопить, пока они не сползут с лиц окружающих…

Да, я была наслышана об американском менталитете. Пусть и всего лишь из фильмов.

- Все будет в порядке, солнышко, - папа обнял меня за плечи. – У Евгения – он предпочитает, чтобы его называли Джеймс, он сменил имя после переезда – есть сын, твой сверстник. Наши жены даже родили в один день, с разницей в несколько часов. Я думаю, вы обязательно подружитесь.

Пытаясь унять дрожь в руках, я сунула паспорт в сумку и прижалась к отцу. Даже в такие минуты он старался быть оптимистом, хотя я отлично знала, что на самом деле стакан для него всегда был наполовину пуст. Ему хватало ума этого не показывать, но я знала о нем всё. Даже то, чего не знал он сам.

Папа все еще был красивым мужчиной – стройным, высоким, с гривой вьющихся русых волос, в которых, впрочем, уже года четыре назад стала проблескивать седина. Когда-то он очень хорошо играл на фортепиано, однако так и не поступил в музыкальное училище, остался самоучкой. Иногда он наигрывал какие-то классические рок-мелодии на пианино в гостинной и пел хриплым, но неожиданно высоким голосом.

Фортепиано отходило к новым владельцам нашей квартиры, вместе с остальной мебелью, и от этой мысли у меня тоскливо и болезненно сжималось сердце.

Жизнь снова захотела дать нам обоим пинка под зад, через почти дведнадцать лет после первого.

Такси приехало за нами рано утром, и сонный шофер, матерясь на ранних пассажиров сквозь зубы, отвез нас в Пулково. Рюкзак оттягивал плечи, глаза слипались отчаянно, и я не чувствовала ничего, кроме смертельной усталости. Отец забрал из школы мои документы, но ведь и учиться в Кентукки я, наверное, не буду иметь права? Я не знала ничего о той стране, куда ехала, ничего, кроме фактов из дурацких американских комедий и не менее дурацких ужастиков.

Наверное, в этом странном городе, куда меня везет отец, я медленно сойду с ума. Если не пристроюсь на местную почту, разносить утренние газеты, разъезжая по городу на своем велике…

- Пойдем, Леркин, регистрация уже началась, - отец потрепал меня по плечу, и я вздрогнула.

Я уезжаю…

Я думала, что на терминале у меня обязательно что-нибудь зазвенит в рюкзаке, и меня остановят на полный досмотр.

Я думала, что с визой обязательно будет что-то не так.

Но, очутившись в самолете, я поняла – прежняя жизнь осталась позади навсегда. Шасси плавно заскользили по взлетной полосе, а я закрыла глаза, чтобы не видеть, как любимый город медленно скрывается за пеленой облаков.

Отец в соседнем кресле уже читал книгу. Я слышала, как он переворачивает страницы.

Господи, помоги мне.

Я не хотела уезжать.

Но я уезжаю…

Дата добавления: 2015-07-14