Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Смерть моего отца, чьи губернаторства король передал мне

Читайте также:
  1. XI. СМЕРТЬ ХРИСТА
  2. Апоптоз (программированная клеточная смерть)
  3. Без Моего Света нет ничего, кроме тьмы души. Никакого Мира. Никакой Любви. Никакой Надежды. Никакой Жизни.
  4. Беззаконию не нужна никакая «элита», ему нужна смерть всех!
  5. В страхе, как бы смерть не отобрала у нас ребенка, мы отбираем ребенка у жизни; оберегая от смерти, мы не даем ему жить.
  6. В это время все будут жить согласно Божественному Желанию Моего Отца.
  7. В «общении» с собственной смертью падшему человеку кажется, что он может с нею бороться или сотрудничать, а может даже и владычествовать!

В тот же день, 3 мая, около десяти часов вечера я имел несчастье утратить отца. Ему было восемьдесят семь лет, и он так и не оправился от тяжкой болезни, которую перенес два года назад в Блае 26. Три недели он не слишком сильно страдал [76] от подагры; матушка, видя его преклонный возраст, предложила ему привести в порядок семейные дела, что он, как добрый отец, и сделал, а еще надумала, чтобы он отказался в мою пользу от титулов герцога и пэра. Он отобедал с друзьями, которые обычно составляли ему компанию. Вечером лег в постель, не испытывая никаких недомоганий или приступов, и вдруг во время беседы, которую еще с ним вели, трижды тяжело вздохнул. Не успели окружающие сообразить, что ему худо, как он уже был мертв: в лампаде иссякло масло.

Я узнал горестную новость, возвратясь с вечернего раздевания короля, который на следующий день собирался очищать желудок. Ночь я провел, предаваясь естественной в таких случаях скорби. Утром я разыскал Бонтана, а потом герцога де Бовилье, который тогда нес в очередь годичную службу при дворе и отец которого был дружен с моим. Г-н де Бовилье, не упускавший случая лестно отозваться обо мне принцам, чьим воспитателем он был, пообещал, что при поднятии полога королевского ложа походатайствует перед королем о передаче мне губернаторства моего отца. Он сразу же достиг успеха. Бонтан, весьма привязанный к моему отцу, прибежал на галерею, где я ожидал, чтобы сообщить мне об этом; потом сам де Бовилье сказал, чтобы я был в три часа в галерее, откуда он меня вызовет и проведет к королю, когда тот кончит обедать.

Я застал толпу, выходящую из королевской спальни, Месье, стоявший у изголовья короля, заметив меня, громко произнес: «А вот и герцог де Сен-Симон». Я приблизился к ложу и с глубоким поклоном выразил благодарность. Король долго [77] расспрашивал меня, как произошло несчастье, и весьма благосклонно отозвался о моем отце и обо мне: он умел приправить учтивостью свои милости. Упомянул он и о том, что отец не успел причаститься святых даров; я же ответил, что совсем недавно отец на несколько дней уединился в Сен-Лазаре, где у него исповедник, и там постился, и напомнил, что он всю жизнь был благочестив. Беседа продолжалась довольно долго и завершилась наставлением мне оставаться столь же благомыслящим и добродетельным, а уж он позаботится обо мне.

Еще когда отец мой болел в Блае, кое-кто, в том числе д’Обинье, брат г-жи де Ментенон, просили у короля это губернаторство; на что король ответил с несвойственной ему резкостью: «Разве у него нет сына?» Действительно, хотя король решил прекратить передачу должностей по наследству, моему отцу он неоднократно давал понять, что предназначает его губернаторство мне. Его высочество принц 27 очень зарился на Санлис, губернатором которого был мой дядюшка 28, и, когда тот умер, просил эту должность себе, но король передал ее моему отцу; я получил ее одновременно с Блаем.

Принц посягал на все, что соседствует с Шантийи 29. Прямо как Скапен 30, он прибрал у моего дядюшки охотничьи угодья Санлиса и Алатта. И губернаторство, и эти угодья, которыми уже несколько веков с небольшими перерывами распоряжался наш род, дядюшка, бывший на восемь лет старше моего отца, получил от своего отца. Преклонный возраст и дрожание всего тела, которые ничуть не сказывались ни на его разуме, ни на [78] здоровье, уже много лет назад вынудили его удалиться от света. Зиму он проводил в Париже, где очень мало выходил, а остальные семь-восемь месяцев – в своем поместье неподалеку от Санлиса. Его жена 31, от которой он не имел детей, была таких же преклонных лет, как он. Она была сестрой герцога д’Юзеса, в первом браке была за маркизом де Порт из дома Бюдо, кавалером ордена Св. Духа 32, как и мой дядюшка, и вице-адмиралом Франции, убитым при осаде Прива 33. Он был братом супруги коннетабля де Монморанси, матери принцессы, бабушки его высочества принца и матери последнего герцога де Монморанси, обезглавленного в Тулузе 34. Принц всегда звал ее тетушкой 35 и часто навещал престарелую чету в Шантийи.

Однажды принц приехал в их уединенную обитель и рассказал, что король, которому надоели жалобы всех, кто считает, будто в их владения вклиниваются королевские охотничьи угодья, собирается издать декрет об их упразднении, за исключением тех, где есть дома, в которых он живет, и тех, что занимают леса и равнины, окружающие Париж; его же охотничьи округа будут упразднены, но он все-таки надеется, что король проявит снисхождение и сохранит оные, ежели они будут принадлежать ему: дядюшка же с супругой будут иметь от этого двойной выигрыш, потому как, если округа будут сохранены, они останутся хозяевами в них, равно как и он, и всегда смогут пользоваться ими для себя, для своих людей и друзей, а также для своего стола, а кроме того, он тут же выложит им за эту любезность две-три сотни пистолей, хотя и не вполне уверен, что [79] сумеет склонить короля сделать для него исключение. Эти простаки поверили ему, поругали эдикт и отказались от своих прав в пользу принца, а он, уходя, оставил им двести пистолей и потом насмехался над ними. Люди, жившие спокойно и беззаботно в обоих этих округах, были вне себя от огорчения.

Принц установил там подлинную тиранию и ужесточал ее, как только мог; правда, тем, кого он так облапошил, и домашним их он позволял хозяйничать в этих угодьях до конца жизни.

Дядюшка мой был командиром Наваррского полка, имел чин генерал-лейтенанта и в 1633 году благодаря представительному виду стал кавалером ордена Св. Духа. Умер он 25 января 1690 года, его супруга – в апреле 1695-го. Он был высок ростом, прекрасно сложен, обладал величественной внешностью, был здравомыслящ, умен, доблестен и порядочен. Мой отец весьма почитал его и, будучи в фаворе, всегда следовал его советам. Маркиза де Сен-Симон была долговязая, корыстная и недобрая; она нашла способ передать большую часть состояния моего дядюшки герцогам д’Юзес и вынудить нас с отцом уплатить большинство его долгов, оставив остальные непокрытыми. Ее мечтой было женить меня на м-ль д’Юзес, которая потом стала первой женой г-на де Барбезье.

Происхождение и богатство не всегда идут рука об руку. Разнообразные военные и семейные превратности разорили нашу ветвь рода, так что прадеды мои утратили блеск и остались с весьма скудными для военной службы средствами; мой дед 36, участник всех войн своего времени и [80] пламенный сторонник короля, удалился в свои владения, а малый достаток вынудил его отдать в соответствии с тогдашней модой двух старших сыновей в пажи Людовику XIII, что тогда делали люди самых знатных фамилий.

Монарх этот страстно любил охоту без больших свор, множества доезжачих и подстав и вообще без тех удобств, какие ввел король, его сын; особенно же он любил охотиться в лесу без дорог. Отец, заметивший нетерпеливость короля при смене лошадей, придумал подставлять сменную лошадь головой к крупу той, на которой скакал его величество. Благодаря этому король, который был весьма ловок, перескакивал с лошади на лошадь, даже не касаясь ногой земли, – все происходило в один момент. Королю это понравилось, он потребовал, чтобы свежего коня ему подавал всегда тот же самый паж, осведомился, кто он такой, и мало-помалу привязался к нему. Барада, обер-шталмейстер, стал невыносим королю своей надменностью и вызывающим тоном, он его удалил и отдал эту должность моему отцу. Потом, после смерти де Бленвиля, который был кавалером ордена Св. Духа и послом в Англии, отец стал первым камер-юнкером короля.

Отец мой, попавший в фавор без чьей бы то ни было протекции, единственно лишь по благосклонности к нему короля, никогда не считался ни с одним министром, даже с кардиналом де Ришелье, что, на взгляд Людовика XIII, было одним из его достоинств. Отец рассказывал мне, что, собираясь его возвысить, король, прежде чем это сделать, потихоньку справился об его характере и происхождении, о которых ничего не знал, дабы [81] убедиться, достоин ли сей пьедестал нести подобную фортуну и не рухнет ли случайно под ней. Именно в таких выражениях впоследствии рассказал об этом отцу сам король, обманувшийся в де Люине 37. Он любил дворян, старался узнать их и отличить; об этом свидетельствует и поговорка о трех парижских площадях и трех статуях на них: Генрих IV со своим народом на Новом мосту, Людовик XIII с дворянством на Королевской площади, которая в те времена была наикрасивейшим из кварталов, и Людовик XIV с фискалами на площади Побед. Вандомская площадь, разбитая много позже, не дала этому монарху лучших спутников 38.

После смерти герцога Люксембургского, брата коннетабля де Люина, король предложил моему отцу выбрать какую-нибудь из освободившихся должностей. Герцог Люксембургский командовал гвардейской легкой кавалерией и был губернатором Блая. Отец умолял его величество отдать эти должности людям более достойным, чем он, и так уже осыпанный его благодеяниями. В этом необычном споре отец и король стояли каждый на своем; наконец рассерженный король объявил, что никому не позволит отказываться от его милостей, и дал отцу на выбор сутки, чтобы наутро тот сообщил о своем решении. Наутро король настоятельно осведомился, что решил отец. Тот ответил, что, раз его величество настойчиво желает пожаловать ему одну из двух должностей, лучше всего будет, если выбор сделает сам король. Король благосклонно улыбнулся и похвалил отца; затем он сказал ему, что легкая кавалерия более блестяща, но Блай – крепость, которая [82] служит ключом к Гиени и Сентонжу, – надежнее, и во время смут на нее можно рассчитывать; неизвестно, что может случиться, и ежели после него начнется гражданская война, то легкая кавалерия ничего не будет стоить, а вот Блай окажется для него важней; по этой причине он решительно советует предпочесть сей город. Так мой отец получил это губернаторство; последующие события показали, сколь прав был Людовик XIII и сколь он был добр, но не из-за доходов, полученных отцом от своей должности, а потому, что она позволила ему многим пренебречь и проявить себя верностью и значительными заслугами.

Когда Месье Гастон возвратился из Брюсселя 39 в соответствии с договором, державшимся в такой тайне, что лишь наиболее проницательные догадались о нем после внезапного появления Месье при дворе, король сам рассказал о нем моему отцу. Тогда же он сказал ему, что решил сделать его герцогом и пэром и удерживает его только молодость отца, но, пообещав Месье дать герцогский титул Пюилорану, он не может пойти на это, не заручившись согласием моего отца. Государь добавил, что имеется одно условие, представляющееся ему крайне тяжелым, а именно: ежели на герцогский сан будут другие претенденты, первым возведен в него должен быть Пюилоран. Действительно, отец оказался этим столь задет, что целые сутки пребывал в сомнениях, поскольку Пюилоран, не будучи герцогом, имел перед отцом лишь одно преимущество – старшинство по возрасту. Наконец отец согласился и был возведен в герцогский сан через две недели после Пюилорана. Двумя годами прежде, при раздаче наград в 1633 [83] году, мой отец стал кавалером ордена Св. Духа, имея от роду всего двадцать семь лет. Вместе с ним был произведен в кавалеры и мой дед. Но он был стар, вел уединенную жизнь и счел, что знакомство с двором не стоит труда. Он поручил моему отцу испросить предназначенную ему орденскую цепь для моего дяди, которому тогда было тридцать пять и который мог бы носить ее гораздо дольше. Действительно, он носил ее пятьдесят семь лет, а мой отец – шестьдесят; они долго оставались последними из тех, кого произвел в кавалеры покойный государь, – случай, неслыханный ни в одном ордене.

Став герцогом и пэром, отец продал должность первого камер-юнкера герцогу де Ледигьеру для сына его погибшего второго сына г-на де Креки, командира гвардейского полка. На деньги, вырученные за эту должность, отец откупил у старшего в роду владение Сен-Симон, которое возвел в ранг герцогства и пэрства.

Отец не только следовал за королем во всех его походах 40, но и сам неоднократно командовал кавалерией в армиях, а также был командующим всего ополчения королевства, состоявшего из пяти тысяч дворян, которых он убедил, вопреки их привилегии, выступить за границы королевства. Своей доблестью и умелым командованием он завоевал репутацию превосходного военачальника, а также дружбу маршала де ла Мейре и прославленного герцога Веймарского. Могу сказать, не боясь быть опровергнутым авторами того времени, что в фавор он вошел, не добиваясь этого, что он всегда отличался умеренностью и высшей степенью бескорыстия, никогда ничего не просил [84] для себя, был самым любезным, великодушным и благородным человеком из всех, кто появлялся при дворе, где он многим помог сделать карьеру, поддерживал несчастных и совершал множество благодеяний.

Осуждение герцога де Монморанси чуть было не привело к осуждению моего отца – так пылко и настойчиво он умолял пощадить его. Слухи об этом дошли до этого прославленного преступника, которого отец всегда числил своим другом. Взойдя мужественно и благочестиво, чем все были безмерно восхищены, на эшафот, он сделал два примечательных подарка – завещал две картины великой ценности, принадлежащие кисти одного мастера 41, единственные его работы во Франции: св. Себастьяна, пронзенного стрелами, – кардиналу де Ришелье, Помону и Вертумна – моему отцу, Помону в натуральную величину, самую прекрасную и очаровательную, какую только можно себе представить. Это полотно до сих пор у меня, и я его бережно храню.

Я надолго затянул бы повествование, если бы принялся пересказывать все, о чем узнал от отца. Остановлюсь на нескольких особо примечательных рассказах. Не буду задерживаться на знаменитом Дне одураченных 42, когда он держал в руках судьбу кардинала де Ришелье, потому что я обнаружил это у... 43, где изложено все в точности так, как говорил отец. Он вовсе не был сторонником кардинала де Ришелье, а попросту видел, какими бедствиями грозят намерения королевы-матери и того множества лиц, которые вместе с нею претендовали на власть. И еще он полагал, что ввиду успехов, достигнутых первым министром, было бы [85] крайне опасно менять руку на руле при той угрозе, какой подвергалось тогда государство извне; он руководствовался единственно этими соображениями. Не трудно понять, что кардинал был чрезвычайно ему благодарен, тем паче что их ничто не связывало. Удивительно другое: кардинал, если даже втайне он страдал от сознания того, что его судьба была в руках отца и что ему он обязан укреплением своего положения, могущества и торжеством над врагами, нашел в себе силы тщательно это скрывать и ничем ни разу не проявить, да и отец мой ни разу больше не выказывал своих симпатий к кардиналу. Вот так и вышло, что первый министр, до невозможности подозрительный, поверил отцу после его столь решительного и столь бескорыстного заступничества и стал приходить к нему под покровом тьмы. Бывало, отец просыпался среди ночи оттого, что лакей со свечой в руке открывал полог, а за его спиной стоял кардинал Ришелье, который, взяв свечу, садился на постель и принимался жаловаться, что он пропал, и просить у отца совета насчет мнений, которые ему высказывали, или помощи в возникавших у него с королем спорах.

Не могу обойти молчанием рассказ отца о смятении, какое охватило Париж и двор, когда испанцы взяли Корби 44, овладев предварительно всеми пограничными землями и всей страной вплоть до Компьеня, и о совете, который имел тогда место. Король пожелал, чтобы отец как можно чаще присутствовал на советах, но не затем, чтобы в столь молодом возрасте высказывать свое мнение, а чтобы учиться государственным делам; в частности, он спрашивал его о [86] принимаемых важных решениях, дабы увидеть его здравомыслие и похвалить либо высказать порицание, а также объяснить, в чем он прав или не прав и почему, то есть вел себя подобно отцу, который получает удовольствие, наставляя сына.

На том совете первым говорил кардинал Ришелье. Предложения его были нерешительны, особенно что касалось перехода короля за Сену, и он рассчитывал на полное одобрение всех, кто был на совете, чего ему и удалось без труда добиться. Король позволил ему высказаться, не проявляя ни нетерпения, ни неодобрения, затем спросил у членов совета, есть ли им что добавить. Они ответили, что нет, и тогда он объявил, что настал его черед высказать свое мнение. Он говорил добрых четверть часа, весьма основательными доводами опроверг их решение, сослался на то, что его отъезд лишь довершит смятение, ускорит бегство, заставит всех потуже затянуть кошельки, приведет к утрате всякой надежды и потере боевого духа армией и генералитетом; затем в течение еще четверти часа король излагал план, которому, полагал он, должно следовать, и вдруг, повернувшись к моему отцу, не спрашивая мнений, приказал ему, чтобы все, кто готов разделить с ним бремя, наутро последовали за ним к Корби, а остальные пусть присоединяются, когда смогут. Произнеся это тоном, не терпящим возражений, король встал и вышел из совета, оставив кардинала и всех остальных в крайнем, изумлении. Из истории и мемуаров того времени можно видеть, что это дерзкое решение спасло государство и привело к успеху. Кардинал, сей великий человек, вострепетал от этого до такой степени, что, [87] как только появилась видимость первых удач, набрался храбрости присоединиться к королю. Вот вам пример короля, слабого и направляемого своим первым министром, которому музы и сочинители отдали почти всю славу, отняв ее у его повелителя; так было и с упорными трудами при осаде Ла-Рошели 45, с насыпкой и неслыханным успехом пресловутой дамбы – все это заслуги покойного короля.

Король не только любил моего отца, но мог его и пожурить, и отец рассказывал мне о двух таких случаях. Герцог де Бельгард, обер-шталмейстер и обер-камергер, пребывал в изгнании 46; мой отец принадлежал к его друзьям и тоже был обер-камергером и обер-шталмейстером, к тому же находился на вершине успеха. Эта последняя причина, а равно и его должности требовали от него постоянных забот, и потому, не имея иного досуга, он принялся писать г-ну де Бельгарду в ожидании, когда король выйдет, чтобы отправиться на охоту. Когда он уже заканчивал письмо, король вышел и заметил, что отец резко вскочил и стал прятать какую-то бумагу. Людовик XIII, желавший все знать о своих любимцах, обратил на это внимание, поинтересовался, что это за бумагу хотят скрыть от него. Его величество настаивал, и смущенный отец признался, что это записка, которую он написал г-ну де Бельгарду. «Я хочу видеть ее», – сказал король, взял записку и прочел. «Я не нахожу ничего худого, – сказал он по прочтении отцу, – в том, что вы пишете другу, хотя он и в немилости, так как уверен, что при этом вы ничего недозволенного не сообщите, но я считаю крайне скверным, что у вас [88] отсутствует почтение, какое вы обязаны выказывать герцогу и пэру, и что вы по причине его изгнания не обращаетесь к нему "Монсеньер"». И, разорвав письмо пополам, король добавил: «Возьмите свое письмо, перепишите после охоты и обращайтесь в нем, как положено, "Монсеньер"». Отец рассказывал мне, что хоть он и был пристыжен этим внушением, полученным походя на виду у стольких людей, но считал, что легко отделался, потому как умирал от страха в ожидании худшего исхода, написав человеку, находившемуся в большой опале и не имевшему надежды вернуть расположение короля.

Второй реприманд он получил по другой причине, куда более серьезной. Король по-настоящему влюбился в м-ль де Отфор. Из-за нее он стал чаще бывать у королевы и, приходя, всегда беседовал с этой девицей. Он постоянно говорил о ней с моим отцом, который ясно видел, до чего король увлечен ею. Отец мой был молод и галантен и весьма поражался, как это король так влюбился, что не способен этого скрыть, и в то же время не предпринимает дальнейших шагов. Он решил, что это от робости, и, основываясь на таком предположении, однажды, когда король со страстью говорил об этой девице, мой отец выразил ему свое удивление, предложил стать его посланником и довести дело до благополучного завершения. Король дал ему высказаться, а затем, приняв суровый вид, произнес: «Да, правда, я влюблен в нее, я это чувствую, ищу с нею встреч, охотно говорю о ней, а еще больше думаю, но правда и то, что это происходит во мне помимо меня, так как я мужчина и подвержен этой [89] слабости; однако чем больше мой королевский сан дает мне возможностей в сравнении с другими удовлетворить свою страсть, тем больше я должен остерегаться греха и скандала. На сей раз я вас прощаю из-за вашей молодости, но никогда больше не заводите со мной таких речей, если хотите, чтобы я по-прежнему вас любил». Для моего отца это прозвучало как удар грома; пелена спала у него с глаз: мысль о робости короля в любви рассеялась при свете столь чистой и торжествующей добродетели.


Дата добавления: 2015-07-12; просмотров: 101 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: МЕМУАРЫ | Комментарии | Истоки моей тесной дружбы с герцогиней де Браччано, впоследствии принцессой дез Юрсен. – Бесполезное предательство Фелипо | Комментарии | История со сбором церковных пожертвований. – Причины, побудившие меня распространяться о ней | Интриги в связи с браком герцога Мантуанского | Смерть и причуды Нинон, прозванной м-ль де Ланкло | Комментарии | Водемон и его племянницы; их союз, их корыстолюбие, их сговор, характер, поведение | Гнев короля на г-жу де Торси |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
О дозволительности писания и чтения исторических книг, особенно тех, что посвящены своему времени| Распределение армий

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.009 сек.)