Саморазмещение сельского населения в социальном пространстве

Анализ показал, что при саморазмещении в изменившемся социальном пространстве сельские жители используют те же критерии, что и при его типизации. Основными из них являются материальный статус, социальные качества, место в профессионально-должностной иерархии.

По нашим данным, материальный статус в качестве критерия “интернализации” социальной структуры был актуален для 40% сельского населения. Из них 46% идентифицировали себя со средним слоем. Незначительная доля (примерно 4% этой группы) относят себя к промежуточному слою между “средними” и нищими”, “не нищие, маленечко что-то имеем, нас большинство ”. Вероятнее всего, эти люди раньше имели средний достаток и в настоящее время стремятся сохранить свой прежний статус по материальному благосостоянию, а потому им трудно примириться с бедностью. К тому же срабатывает эффект запаздывания в стандартах потребления при резком переходе из одной страты в другую. 19% опрошенных или 46% тех, кто при саморазмещении типизирует социальное пространство по материальному статусу, идентифицирует себя с бедными слоями населения. Еще 3% опрошенных относят себя к беднейшим слоям, ответы типа: “ нищие”, “низший клан”, “тощак”, “не бедные, а полумертвые”.

Думается, это вполне объяснимо в связи с резкой поляризацией (по уровню материального благосостояния) и обнищанием сельского населения. Исследования, проведенные В.С. Тапилиной, показали, что с начала экономических реформ для сельского населения Сибири характерна высокая нисходящая мобильность по материальному благосостоянию, и как следствие этого – широкое распространение бедности. При этом на начальной (временной, ситуативной) стадии бедности, при которой люди испытывают материальную нужду в течение одного-двух лет, находится 42% населения, “наследственными” бедняками (находятся в материальной нужде всю жизнь) считают себя 7% опрошенных [62, с. 62–63]. Среди тех, кто типизирует социальное пространство по материальному статусу, к обеспеченному слою смогли отнести себя менее 2% сельских жителей.

Каждый пятый сельский житель идентифицирует себя с группами, выделенными по критерию “социальные качества ”. Из них 15,6% склонны описывать себя, используя положительные нравственные и деловые характеристики: “добрый”, “честный”, “бережливый”, “работящий”, “хозяйственный”, “патриот села ”. При этом явно превалируют нравственные характеристики. Около 3% респондентов среди положительных характеристик указали на отсутствие пристрастия к алкоголю: “непьющий”, “малопьющий”, “среднепьющий”. Около 2% опрошенных при са-моидентификации использовали отрицательные, уничижительные характеристики: “непредприимчивый”, “глупый”, “обидчивый”, “неграмотный”, “неугодный начальству”, “отверженный ”. Можно предположить, что эта группа наименее адаптированных, не приспособленных к функционированию в изменяющейся социальной среде.

Каждый десятый респондент идентифицирует себя с обобщенными типизированными в их сознании социально-профессиональными группами, ответы типа: “рабочие”, “трудяги”, “труженики”, “пролетарии”, “крестьяне”, “специалисты”, “служащие”. Профессиональные группы в качестве объектов идентификации актуализированы 14% сельских респондентов.

Около 4% сельских респондентов идентифицируют себя с группами, выделенными по критерию “местный – приезжий ”. Что касается самоидентификации селян с группами, обладающими разным объемом властных полномочий, то выделены следующие группы идентификации: “хозяева ” (0,2%), “подчиненные” (2,5%). Остальные объекты идентификации менее значимы.

Таким образом, при саморазмещении критерий “профессионально-должностная принадлежность” переместился с 4-й на 3-ю позицию, властные отношения, напротив, с 3-й позиции – на 4-ю. Принадлежность к местному населению, как и в случае типизации социума, осталась на 5-й позиции по частоте упоминаний.

Важно отметить, что наряду с так называемой “позитивной” идентификацией, когда человек чётко определяет себя как представителя какой-либо конкретной группы (например, я – бедный), встречается ряд ответов, которые можно отнести к разряду “негативной идентичности” или “диффузной враждебности”. Негативная идентич-ность, как пишет В.А. Ядов, проявляется в тех случаях, когда человек “знает, кем он не является, но не очень понимает, к каким группам и общностям он принадлежит” [81, с. 177]. Это, например, ответы типа “я – не коммерсант”, “не бизнесмен”, “мы – не господа”. Подобный способ самоопределения чаще встречается в условиях социальных перемен и нестабильности, когда происходит “ломка” устоявшейся системы социальных идентичностей, и человек затрудняется с чётким отнесением себя к какой-либо социальной группе. Но при этом он точно знает, что не принадлежит к какой-либо другой группе, более удалённой в социальном пространстве, к той чужой, которая никак не может обеспечить защиту его жизненных интересов и от которой, возможно, исходит опасность ущемления его интересов.

Особое подмножество, как и в случае типизации социального пространства, составили “не определившиеся” (13,9%). Из них лица, не имеющие, судя по ответам, группового объекта идентификации, ответы типа: “мы сами по себе”, “не принадлежим ни к какой группе” составили 11%. Лица, не выделяющие себя из общей однородной массы, ответы типа: “мы как все”, “как все, так и я” – составили 21%. Незначительное число ответов (менее 2%) составили долю тех, кто собственную позицию воспринимает сквозь призму восприятия ее другими, ответы типа “пусть соседи оценят ”. Примерно каждый десятый вообще не смог дать ответ на данный вопрос. При этом среди молодежи и лиц с низким образованием доля не определившихся несколько выше по сравнению с другими группами. По мнению В.А. Ядова, в посттоталитарном обществе “состояние маргинальности становится как бы нормой, привычным самоощущением, следствие чего – распад социальных связей и хаотическая смена неустойчивых социальных самоидентификаций, социальная апатия, снижение мотивации целеустремленной групповой деятельности, доминанта самосохранительного поведения” [81, с. 163].

---

Дата добавления: 2015-07-11