Сросшаяся закладка

Истина прячется не в словах, а в про­межутках между ними. В недоговорен­ностях. В крошечных трещинках.

Из дневника невернувшегося шныра

Грузовик был уже на МКАДе. Смирный новенький трейлер «Рено» с контейнером. Нет, не угадала Кавалерия, предположив, что на контейнере будет написано «Мебель». Просто трейлер и трейлер, ничем не отличающийся от всех прочих. Гаишники им совсем не интересовались, да если бы и заинтересовались чем-то, то лишь незначительностью груза и дальностью расстояния, на которое этот груз перевозили. В контейнере не было ровным счетом ничего, кроме единственного валуна, тщательно закрепленного на деревянном каркасе, чтобы он при торможении не бился о стенки.

На груз, хотя в данном случае это было не обязательно, имелись все необходимые документы. В них четким, несколько старомодным, привыкшим к завитушкам пера почерком значилось, что грузовик перевозит «Памятник всеобщему финалу». Гай, поме­шавшийся в кабине между Тиллем и одним из своих арбалетчиков, имел своеобразное чувство юмора.

Сивидевший за рулем молодой арбалетчик Коля имел тем не менее серьезный водительский стаж, поскольку водил все виды машин едва ли не с пеленок. Еще у Коли был «греческий нос наоборот». Проще говоря, нос его походил на крошечную, постоянно ерзавшую кнопку и вообще чем-то напоминал пупок.

Грузом, таившимся внутри контейнера, Гай доро­жил настолько, что не спал уже несколько дней и да­же отказывался пересесть в собственную машину, ко­торая с охраной тащилась теперь за трейлером.

Пробка на МКАДе походила на лениво ползущую змею. В блеске весеннего солнца каждая машина — чешуйка на ее бесконечной спине. Промучившись треть МКАДа, «Рено» свернул на ведущее к Копытово шоссе. Здесь затора уже не было. Ничего не меша­ло трейлеру разогнаться, но почему-то его скорость не увеличивалась. Напротив, трейлер двигался тол­чками. Новенький двигатель мучительно подвывал. Что-то в нем хрустело. Казалось, что и Гай, и Тилль, и водитель — все сидят на вулкане. Воняло паленой проводкой. Рывок — остановка. Рывок — опять оста­новка. Дальше — хуже. Точно мелкий горох просы­пался на ржавый лист. И снова скребущий, уже не­прерывный звук.

- Что еще такое? Мотор полетел? — сердито спросил Гай.

Коля обиженно повернулся к нему. Он так старал­ся, что и шею вытянул. Лицо напряженное, сердито- ухарское. Казалось, что трейлер не сам едет, а Коля толкает его сзади или тащит за собой на веревочке.

- Да нет, мотор старается, — сказал он, выгора­живая машину.

- А стреляет что?

- Это подшипники летят. Перегруз, что ли?

- Перегруз? Откуда? — спросил Тилль.

- Не знаю. На второй и то не тянем уже при пол­ном газу. Убьем же двигатель. Сцепление вон почти сгорело...

Гай оглянулся. Где-то за его спиной каменным сердцем бился валун.

- Убивай двигатель. Машину убивай. Все уби­вай, — сказал Гай. — Только бы добраться. Остальное не имеет значения.

Им нетерпеливо сигналили. Они всем мешали. Постепенно даже терпеливому Коле надоело высовываться в окно и грозить водителям кулаком. Они съехали на обочину и дальше потащились уже по ней — с завыванием мотора, с толчками. За ними, то обгоняя, то вновь пристраиваясь, ехал джип с охраной Гая и еще один джип с берсерками.

Тилль, нервничая, достал пачку сигарет. Послед­ние дни он почти не курил и теперь его мучительно тянуло подымить. Гаю же вполне хватало запаха паленой проводки и резиновой вони плавящихся шин.

- Нет, Ингвар! Никакого курения! Вы бросили, — сказал Гай.

- Разве бросил?

- Да.

- Почему?

- Потому что я зол и вас прикончу. А трупы не курят, -объяснил Гай.

Тилль, тоскуя, щелчком отправил сигарету за окно. Аргумент был сильный.

- Сколько до ШНыра осталось? — спросил он.

- Сорок пять кэмэ, — сказал Коля.

- Чуть меньше, — заметил Гай, даже не пытаясь взглянуть на навигатор, на который до этого посмотрел шофер. — Чуть меньше... Сорок два где-то.

- Навигатор не может ошибаться, — возразил Тилль.

- Разве я говорю, что он ошибается? Он безза­стенчиво врет. Он считает по шоссе, а я считаю по шоссе, а потом по старой тележной дороге. Вы не за­стали ее, Ингвар? Как вы относитесь к телегам?

К телегам Тилль не относился никак. Он был наве­ки отравлен металлом представительских марок.

- Может, собрать у ШНыра весь мой форт? Для страховки? Ребята мигом примчатся! — предло­жил он.

Гай покачал головой.

- Не потребуется, — отрывисто сказал он. — Глав­ное — довезти камень.

- А потом? — спросил Тилль. — Что будет потом?

«Для вас — ничего. Гибель при взрыве, потому что

вы — жалкая плесень. Для меня — бессмертие и про­рыв в сердце двушки. Или — если не сложится — то­же ничего», — хотел сказать Гай, но сдержался.

- Дальше для всех откроется новая страница! — произнес он.

Еще ему нужно было, чтобы трейлер доехал и во­дитель с Тиллем от ужаса не выскочили бы по пути.

* * *

Сашка стоял на крыше пегасни и сбрасывал лопа­той не пойми как уцелевший снег. Внизу, у ворот, за­драв голову, торчала Окса и, следуя своей привычке не замолкать, тарахтела:

— Вот у Вовчика моего скоро день варенья! Ду­маю, что ему подарить! Художники дарят картины. Писатели дарят книги. Э-э! Кто у нас еще есть?

— Боксеры!

- Да! — сказала Окса. — Боксеры дарят... кто зна­ет, что боксеры дарят?

- Удар по голове! — сказал Сашка, сбрасывая снег рядом с ней.

Окса, надумав отчего-то испугаться, шарахнулась и врезалась в Насту. Та не осталась в долгу, и секунду спустя Окса улетела в лужу, едва устояв на ногах.

- Ты что, больная? Сейчас врежу! — закричала она.

- Сперва догони!

- Я не догоню! Саперка догонит! — заявила Окса.

- Можем проверить... Давай встанем через лужу и будем бросаться саперками! А какая у тебя саперка? С накручивающимся кольцом или неразборная, ар­мейского образца? — заинтересовалась Наста.

Ощутив, что она это всерьез, Окса сразу стухла:

- У меня правильная саперка. Но она у меня не с собой... Иди лечись! — проворчала она и утащилась п пегасню.

Наста тоже отправилась в пегасню и некоторое время провела в деннике у Арапа, вороного жеребца с белым лбом, который боялся лишь Зверя и веч­но грызся с Цезарем. На нем рисковал нырять лишь Меркурий — и то пока у него не начались носовые кровотечения. Арап был нервным и, пугаясь, начинал нести, пытаясь сбросить всадника.

Наста стояла и, отталкивая от себя фыркающую морду жеребца, пытающуюся повесить слюни ей на куртку, гладила короткий рубец на его крупе. Рубец чувствительностью не обладал. Арапу было не больно, но все равно он на всякий случай прижи­ма уши. Наста вспоминала день, когда со спины у раненого Арапа упал Игорь, нескладный одино­кий шныр, после которого осталась целая тетрадь дневников.

О чем думала Наста, никто не знал. И сама она то­же не знала. Мысль ее походила на быструю реку со множеством водоворотов, в которые и сама Наста боялась попадать, потому что ее начинало плющить и злобить. Хотелось наказывать всех, и прежде всего себя. В одну из таких минут она и отрезала свои пре­красные волосы.

Арап исхитрился и ткнул ее мокрой мордой в ще­ку. Наста вытерла лицо ладонью, ощутив, что на об­слюнявленную кожу налипла шерсть. Арап лез как перина.

— А ну сгинь! Дождешься у меня!

Наста вышла из денника и, зачерпнув старой строительной каской овса, дала Арапу. Тот потянул к овсу губы. Ел Арап очень интересно. Вначале зарывался в овес мордой, а потом отдергивал ее и фыркал, точ­но проверял, не испугается ли овес.

Пегасня кипела обычной шныровской жизнью. Ул пытался выпросить у Кузепыча новую уздечку. Смеш­но было смотреть, как они, оба круглые, плотные, толкались в узком проходе животами, напирая друг' на друга. Кузепыч, признавая в целом за Улом опреде­ленные права на уздечку, не то чтобы явно отказывал, но чинил препятствия.

Наста вышла из пегасни и, обогнув ее, направи­лась по отмостке вдоль дальней стены. Там в нише заложенной двери лежало старое монгольское сед­ло. Последние лет десять оно служило шнырам чем- то вроде скамейки. Закуток был подходящий, безве­тренный и одновременно укромный. Чаще всего он служил для тайного курения и секретных свиданий. Кроме того, его очень ценили отлынивальщики.

Сейчас на монгольском седле, вытянув ноги, сидела Лара и лениво отвечала на звонок.

- Слушай, ну что ты такая вредная? Я сделаю для тебя все что угодно! — громко обещал кто-то, слыш­ным даже сквозь корпус смартфона.

- Что, правда? Ремонт моей бабушке сделаешь? Коляску для двойняшек купишь?

Голос в трубке от неожиданности осекся. Лара скинула звонок. Немного подождала, глядя на экран. Собеседник не перезванивал.

- Запомнила ключевые слова? Работают как кувалда! Девяносто процентов парней сразу отпадают! На коляску для двойняшек еще кое-кто соглашается, а вот на бабушку нет! — сказала она Насте.

- Сдрысьни! — Наста переступила через вытянутые ноги Лары и пошла к воротам.

Влажный весенний воздух, ветер и постоянная капель тревожили Насту. Она шла по парку, задевая ветки, и ей казалось, что деревья плачут. Небо было ясное, синее.

Наста остановилась у ворот и, держась за них руками,
вгляделась в черные влажные холмы. Она сама не знала, что тянуло ее к воротам. Но что-то тянуло. Часто она стояла здесь и смотрела вдаль, точно ожидала, что появится принц на белом коне. Но принца не было. Куда чаще со стороны Копытово показывался Вовчик, ведущий в поводу осла, или Рузя, спешащий поведать, что именно он сломал, обжег или вывихнул себе на этот раз.

Наста уже хотела уходить, когда правее Копытово, оттуда, где один овраг переходил в другой, отмечая русло когда-то бывшей здесь пересохшей речки, воз­никла точка. Наста долго вглядывалась в нее, пока не поняла, что точка двойная. Одна большая, а другая, рядом с ней, поменьше. Наста вскинула голову, про­веряя свою догадку, — и точно: сопровождая пега, в небе маячило крошечное, временами исчезающее в тучах пятно.

Для кого-то эти точки на мокром поле и пятна в небе не сказали бы ничего. Насте же они поведали многое. Она поняла, что кто-то устало бредет к ШНыру по раскисшему полю и ведет в поводу пега. Навер­ху же маячит одинокий берсерк. Вот только почему не нападает? Ожидает приказа? Не уверен в своих си­лах? Ждет подкрепления?

Наста не склонна была к абстрактным суждениям. Она не доверяла мысли, не подкрепленной действи­ем. В следующий миг она уже дергала рукав, высвобо­ждая нерпъ. Коснулась кентавра. Хрипло крикнула, вызывая Макса и девицу Штопочку. Макс еще искал арбалет; Штопочка, сматывая бич, еще только спеши­ла к пегасне, а Наста уже выскочила за ворота и, увя­зая в мокрой земле, побежала. Несколько раз спотк­нулась. Один раз упала. Вскоре она уже знала, что человек, бредущий с пегом, — Меркурий. А еще через минуту, задыхаясь, подбежала к нему.

Меркурий шел, сильно хромая. Каждый шаг да­вался ему с трудом. Он делал его рывком, закусив губу, точно выдергивал из бедра вонзившееся шило. Сумка грузно покачивалась у него на боку. Мерку­рий был смертельно уставший, осунувшийся. Нос широк как у льва, ноздри набиты какими-то тря­почками. Кровь уже не алая, а бурая. Высохла. На висках — капли пота. В бороде застряли сосульки, внутри которых что-то желтеет. Наста присмотре­лась. Песок.

Таким же уставшим выглядел и Цезарь. Было не­понятно, идет ли пег потому, что его ведет Мерку­рий, или Меркурий идет потому, что держит же­ребца под уздцы. Меркурий устало поднял голову. Увидел Насту.

- Идем. Проводишь. Меня. Я сильно ушиб. Ho­гy, — сказал он.

— Почему вы не в седле?

Меркурий чуть приподнял руки. Попытался улыб­нуться:

- Упал. Не смог залезть. Смешно. Самому.

- Там берсерки.

- Эльбы их предупредили. Когда проходил. Боло­то. Но. Не суются. Закладка опасна для гиел.

Меркурий покачнулся, но устоял и шагнул вперед.

- Вам больно?

- Пока. Не очень. Шок.

- А потом?

Меркурий не ответил. Вопрос, с его точки зрения, был бессмысленный. Пройдя шагов десять, он оста­новился, снял с плеча сумку и перевесил ее на плечо Насты. Ту даже в сторону накренило — такой тяже­лой она была.

- Отнесешь. В Лабиринт. Поставишь у главной и кладки. Лучше. Чтобы касалось. Все. Ясно, — сказал он.

- Я не смогу подойти к закладке, — торопливо сказала Наста.

- Придумай. Что-нибудь. Беги. В сумку не заглядывай. Закладки. Голой рукой. Не касаться.

А то сольюсь? — уточнила Наста.

- Нет. Умрешь.

Наста шмыгнула носом и небрежным толчком локтя загнала тяжелую сумку за спину.

- Погоди, — окликнул ее Меркурий.

Наста остановилась.

- Еще забыл. Важное. Там на двушке. Я кого-то видел. Далеко. Не рассмотрел. Кто. Проверь. Кто еще в нырке.

- Никого, — уверенно сказала Наста.

- Ты. Проверь. Место было. Нетипичное. За за­кладками туда. Не ныряют... Беги.

Наста неуклюже побежала по влажному полю. На­встречу ей от ворот уже мчался Макс с тяжеленным арбалетом в руках, а со стороны пегасни, спеша на­брать высоту, на Звере неслась Штопочка. На Штопочке — телогрейка с торчащей ватой, бейсболка, одетая козырьком назад, в зубах закушен фильтр от снесенной ветром сигареты, в правой руке — бич, а во всей фигуре — столько готовности принять бой, что смотреть и то страшновато.

Берсерки, которых в небе было уже двое, углядев сверху Штопочку и Макса, не приняв бой, неторо­пливо скрылись в тучах. Особой спевши в их дей­ствиях не было. Преимущество в высоте оставалось за ними. Из арбалета их не достанешь, а Штопочке быстро не подняться. Берсеркам уже ясно было, что Меркурий проскочил. Связываться же со Штопочкой и Максом не входило в их планы. И не потому, что трусили. Трусов Тилль у себя не держал. Просто берсерки хорошо понимали математику боя и все его риски. Красивые жены, коттеджи, дорогие ма­шины, все жизненные удовольствия, псиос. Это на одной чаше весов. А на другой — бешеные шныры, которые ставят на карту все и у которых нет ни удовольствий, ни особняков, ни псиоса. В общем, маньяки! А с маньяками есть смысл схватываться лишь тогда, когда в сумке у них закладка. А если закладки нет — пусть маньячат себе по своей про­грамме.

Наста была уже в ШНыре. Спешила к Лабиринту. Вот уже дохнуло на нее разогретым на солнце сам­шитом. Сумкой она задела шиповник. Сгоряча дер- пула. Посыпались, выворачивая лепестки, обмякшие розы. Завертелись перед глазами потревоженные майские жуки. Наста неслась, торопясь поскорее оказаться у главной закладки. Лабиринту спешка не правилась. Он требовал к себе уважения. Акация кололась. Виноград вцеплялся в волосы. Тесные ветки мира преграждали путь. Уверенная, что хорошо ориентируется, Наста петляла, пока грудь ее не уткнулась и толстый можжевеловый ствол. Только тогда она остановилась, удивленно уставившись на него. Ствола этого она никогда раньше не видела, древность же его говорила о том, что последние лет триста он был все на том же месте.

Наста метнулась назад. Повернула. Опять повернула. И опять уткнулась, но на этот раз уже не в ствол, а просто в тупик, которого здесь, по ее расчетам, никак быть не могло.

«Заблудилась!» — поняла она и, заставляя себя успокоиться, начала распутывать путь.

Здесь она, кажется, проходила? Или нет? Зеленые стены казались ей неотличимо одинаковыми. Вокруг все цвело, благоухало. Летали бабочки, ползали пчелы. Тяжелые шмели толкались в ветках, добираясь до дальних цветов.

«Три поворота налево не бывает... Да, точно! По­тому что замкнется квадрат! То есть, если я поверну два раза налево, то потом надо направо... Ну и что из того? А если я с самого начала повернула не туда?.. Стоп, здесь я, кажется, уже была. Опять этот можжеве­ловый ствол. Или это уже другой?»

То ускоряясь, то останавливаясь и застывая, Наста пробродила около часа. Теперь она мечтала найти если не каменный фонтан, то хотя бы выход. Однако и этого она уже не могла сделать.

Попыталась связаться по кентавру, но спохва­тилась, что ее засмеют. Да и что она скажет? Что за­блудилась? А где? Как опишет место? Справа стенка, слева стенка и вокруг все такое зелененькое?! Ах да, пчелка летит! Очень важная деталь! Наста вспомнила историю, что кто-то пробродил в Лабиринте неде­лю. Все это время он питался гусеницами и бутона­ми роз, и когда его обнаружили, то он сам едва ли не жужжал, путая себя со шмелем.

Напрасно Наста подпрыгивала, чтобы опреде­лить, где находится. Ближе к входу? Или ближе к фонтану? Увы, даже это понять было невозмож­но. Даже ее попытки забраться на можжевеловый ствол ни к чему не привели, потому что к тому времени и можжевеловый ствол она уже потеряла, а искать место, где она его потеряла, чтобы по до­роге еще раз сбиться с пути, было вариантом бес­смысленным.

«Сейчас я закрою глаза! — сказала себе Наста. — И пойду ощупью! Это, конечно, глупо, но не глупее, чем все остальное! Если у меня и были до этого ка­кие-то более правильные идеи, они себя не оправ­дали!»

Она закрыла глаза и тронулась, раскинув руки и ощупывая открытыми ладонями зеленые стены. Временами Наста во что-то утыкалась, наудачу по­ворачивала, опять утыкалась. Тяжелая сумка с заклад- коп тянула ее все время на одну сторону, и поэтому вправо она поворачивала несколько чаще, чем влево, поскольку и сама кренилась туда же.

Неожиданно вытянутая рука Насты коснулась че­го-то непохожего на растительность, стала удивлен­но шарить, поползла выше и ухватилась за что-то выступающее, теплое, но на самом кончике холод­ное и довольно твердое. Наста начала любознатель­но щупать.

- Нос мой отпустила! — кисло сказал кто-то.

Наста с воплем отпрыгнула, и тотчас тяжелая сумка, давно дожидавшаяся этого мгновения, толкнув под колени, утянула ее вниз. Перед ней, скрестив на груди руки, стояла Алиса.

- Я тебя ищу, а ты меня за нос! — сказала она вполне мирно. — Меня, между прочим, на поиски отправили... Не понимаю, как тут можно потеряться? Как же ты раньше здесь ходила?

- По ориентирам... А потом где-то сбилась и...

Ясно, — насмешливо сказала Алиса. — А просто но сторонам посмотреть нельзя?.. Смотри, даже цветы дорогу показывают!

- Что они показывают?

- Ну вот смотри... Видишь, лавр и акация опутаны усиками винограда? Как бы связаны вместе? И причем не что-нибудь, а центральные стволы! Это подсказка! И две одинаковые розы тоже подсказка!

- На шиповнике? Да они все одинаковые!

- Только на первый взгляд. На самом деле оди­наковых роз очень мало... не больше, чем близнецов среди людей.

- Значит, нам сюда?

- Да!

Они свернули и пошли. Метров через десять жад­но озирающаяся Наста остановилась и закричала:

- Две одинаковые розы! Вот! Значит, нам сюда!

- Нет, не сюда! — едва взглянув, сказала Алиса.

- Почему?

- Потому что на розах черные мелкие жучки. Если хоть один жучок есть — подсказка обнуляется. И тут еще виноград, смотри, недозрелый и вялый. А там, где проход к закладке, он всегда как налитой...

- Все, вдова! Тихо! У меня мозги вскипают от тво­их подробностей. Мне надо совсем просто! — сказа­ла Наста.

Алиса усмехнулась:

- Ну тогда вот еще вариант! Если кустарник од­ного вида повторяется по четной схеме, а, допу­стим, лавр или акация по нечетной, то четная схема главнее, при условии, что насекомые не указывают обратного.

- То есть идти за бабочками? — попыталась упро­стить Наста.

- Ага! Сходила тут одна за бабочкой... Видела я на днях скелет...

- Где? — оглянулась Наста.

- Да там, далеко... Прямо в кустарник врос. Вид­но, пытались насквозь пробиться. Вбежали с разгона, застряли, а обратно никак... Это, кажется, с того раза, как ведьмари прорывались. А может, и кто из наших. На скелете же не написано.

Разговаривая, Алиса ухитрялась легко находить дорогу. Один раз она нырнула туда, где, как казалось Насте, и прохода-то не было. Пришлось буквально продираться, протаскивая за собой сумку.

- Не застряли! — сказала Наста.

- Угу, — согласилась Алиса. — Это новый путь. Тут новые проходы все время образовываются, а старые зарастают. Лабиринт-то живой.

- А как ты знала, что пройдем?

- По майским жукам. Они любят места новых проходов. А если еще и самшит сильнее обычного пахнет - при желтых-то листиках снизу, — тут уж верный признак, что не застрянем... Все! Мы на ме­сте!

Наста увидела каменный фонтан, находившийся гам же, где и в прошлый раз. В бороздках фонтана дрожала вода. Причем дрожь, как показалось Насте, стала сильнее. Кроме того, по верхней части камня пробежала сеть мелких трещин.

Вокруг буйно цвели хризантемы. Рядом с клумбой на корточках сидел Влад Ганич. Узнать его было не­просто — так густо он был облеплен пчелами. Пчелы ползали друг по другу, образуя ковер, и, кажется, Ганичу это нравилось, поскольку он не делал никаких попыток спастись.

Алиса хмыкнула:

- На него пчелы — на меня бабочки. Надо же... Ну все! Я дальше не пойду! — заявила она, хотя дальше идти было уже и некуда.

Наста осторожно опустила сумку на землю:

- А закладку положить? Мне к фонтану не пробиться!

- Он положит! — сказала Алиса и, издали ткнув пальцем во Влада, нырнула в расступившийся Лаби­ринт.

Наста осторожно открыла сумку. Увидела кусок затвердевшей глины. Похоже, когда-то давно гли­на спеклась так, что даже потекла. Наста потянулась было к глине, но, вспомнив предупреждение, отдер­нула руку. Перчаток у нее с собой не было, и тогда она просто вытряхнула глину на землю, держа сумку за край. Внутри куска полыхала синим маленькая растопыренная лягушка. В животе у лягушки красной точкой светилась проглоченная муха.

Смотреть на лягушку долго Наста не стала.

- Эй! — крикнула она Ганичу. — Просыпаемся!

В пчелах открылись два глаза. Потом рот:

- Чего тебе?

- Почему пчелы тебя нe кусают?

- Они не любят лишних движений и дыхания, — укоризненно сказал Влад. — А ты заставляешь меня на них дышать... Вот, одна уже в нос поползла.

Наста не стала извиняться:

- Ты можешь положить эту закладку к фонтану? Нужно, чтобы вплотную. Меня уже отсюда не пускает.

Ганич посмотрел на закладку, точно оценивая ее.

- Сколько дашь? — спросил он.

- Повтори еще раз. Я не расслышала. И, если мо­жешь, подойди поближе! — попросила Наста.

Влад подходить дальновидно не стал и после крат­кого торга согласился на бесплатный вариант.

- Умница! А теперь давай, зайка, шевели лапками!

«Зайка» фыркнул и принялся бойко шевелить лап­ками:

- Я могу приблизиться к фонтану примерно дотуда... Если не дотянусь — палкой подвину... Может, хоть рублей пятьсот подкинешь?

- Запросто. Но пинками. Один мой пинок стоит десять рублей, но тебе будет пять. Со скидкой.

Влад усмехнулся и потянулся к закладке.

- Руками нельзя!

Двигаясь осторожно, чтобы не тревожить пчел, Влад достал аккуратно свернутые перчатки. Все сложено пальчик к пальчику, скатано и тщательно перехвачено резинкой. И это при том, что новыми перчатки не выглядели.

- Запасливый! — оценила Наста.

- А то! — Влад убрал резинку в карман и, чтобы она случайно не выскочила, закрыл его на молнию.

- Она же копейку стоит!

- Согласен, копейку, но, понимаешь, сложность в том, что они продаются только упаковками. А упаковка…

Наста закивала, спеша поскорее со всем согласиться, только чтобы Влад перестал разглагольствовать и ускорился. Ганич все же довел свою мысль (а это была правильная, бережливая, во всех отноше­нии экономическая мысль) до развязки и лишь после этого, натянув перчатки, занялся закладкой.

- Вот оно — мух-то глотать! Не глотала бы мух, не погибла бы! — сказал он, разглядывая лягушку.

- А она не погибла, — заметила Наста. — Живые закладки не гибнут!

- Ну да, — согласился Влад. — Еще миллион лет — и она вылезет из глины. Потом еще миллион — и доест муху. Но муха тоже живая закладка, и доесть ее нельзя. В общем, миллиончика через три мы столк­немся с созревшим парадоксом...

Держа закладку, он попытался продвинуться вперед. У него это получилось, но с усилием, точ­но он шел навстречу сильному ветру. При этом ве­тер был неощутимым, не тревожившим ни одной из пышно цветущих хризантем. Преодолевая со­противление, Влад наклонился и бросил закладку. Бросил несильно, так, чтобы она только коснулась фонтана и остановилась. Однако у земли тяжелый камень взмыл, подхваченный незримой силой, и, коснувшись фонтана, втянулся в него. Камень по­шел мгновенной рябыо и затвердел. Дрожь камня прекратилась. Без видимого усилия он припод­нялся и лег на прежнее место в центре клумбы. И вновь по выточенным бороздкам побежала вода. Лишь смятые хризантемы и длинная борозда сви­детельствовали, что фонтан действительно сдви­гался.

- Все? — недоверчиво спросил Влад.

- Все, — ответила Наста. — Но ведь меня просили положить ее РЯДОМ!

- Я пытался. Ты сама видела. Но ведь обратно не достанешь?

- Это вряд ли.

Они помолчали, глядя на главную закладкy.

- Ну что? — сказал Влад. — Нам велели — мы сде­лали. Что еще? Я не знаю.

Пчелы разом поднялись с него и рассыпались по цветам Лабиринта. Только одна пчела осталась — должно быть, его собственная. Немного посидев для закрепления прав собственности, она покрутилась на месте и тоже отправилась на цветы.

- Интересно, почему фонтан тебя пускает? И пчелы любят? — спросила Наста.

- Не знаю, — провожая пчел взглядом, рассеянно отозвался Ганич. — Наверное, потому, что я гад.

- А ты гад? — переспросила Наста.

- Почему я гад?

- Ну ты же сам сказал.

- Я сказал? — удивился Ганич. — Ничего я не говорил.

Вспомнив, что Меркурий просил выяснить, кто еще ушел в нырок, Наста поспешила в пегасню. Обратный путь она проделала уже без Алисы, поскольку, стараясь не сбиться, не пропустила ни одного из известных ей ориентиров.

Оказалось, пока она блуждала, Меркурий добрался до пегасни сам, и это обнулило поручение. Когда Наста подходила, одновременно с ней к пегасне подбежал и Ул. Еще ничего не зная, на ходу он что-то жевал и был вполне жизнерадостен. Тем сильнее оказался удар.

- Ул! Яры нет! И Дельты нет, — выглянув из ворот, крикнула Рина.

Ул перестал жевать.

- Что? Дельты? Почему Дельты? — спросил он.

Это известие в первую секунду ошеломило Ула, пожалуй, даже сильнее, чем исчезновение Яры. Когда шныр уровня Яры ныряет на «табуретке» Дельте — это уже говорит о многом. Об отчаянии. Или о непродуманности нырка.

- Дельта. Уже. Здесь, — глухо произнес кто-то рядом.

Меркурий сидел на бревне и морщился, ощупывая ушибленную ногу.

- Вот и хорошо, чудо былиин! А то я уже начинал помалешку психовать! — сказал Ул.

Меркурий молчал, старательно не глядя на него. Ул что-то ошутил и вдруг, шатнувшись вперед, стре­мительно покатился к деннику, прыгая как отрикошетившее от земли ядро. Попавшегося ему на пути Афанасия он снес, даже не заметив.

Дельта, выше брюха покрытая грязью, меланхо­лично жевала овес, пышным хвостом отмахиваясь от мух. Грязь уже подсыхала. Кое-где была черной, но местами серела. Рядом с Дельтой вертелись жеребята. Дельта всегда была всеобщей мамашей.

- А Яра? — жалобно спросил Ул.

Старая кобыла подняла морду, покосилась на него и вновь принялась за овес.

- Дельта. Вернулась. Одна! — сказал Меркурий, появляясь в воротах пегасни. — Эта «табуретка» отку­да угодно. Дорогу. Найдет.

- А Яра? — повторил Ул. Меркурий молчал.

- Она что, сбросила ее?

- Скорее. Всего. Вон и крылья. В грязи. Они где- то. Завязли. Думаю, Яра поняла. Что лошадь залипнет. И спрыгнула... Но не думаю. Что в болоте. Я видел ее. На двушке.

- И давно она уже в нырке?

- Часа четыре, — сказал Меркурий. — Погоди. Принеси карту. Я покажу тебе место. Где я ее видел. Но она может оказаться. Далеко оттуда.

Ул метнулся к деннику Азы. С полдороги вернулся. Кинулся в амуничник за седлом. В амуничнике уже кто-то был. Ул нетерпеливо схватил его за плечо, требуя посторониться. Человек, стоявший к нему спиной, сбросил его руку. Ул узнал Родиона.

- Давай обойдемся без конечностей! — сказал Родион. — Я тоже ныряю. Вдвоем шансы выше.

Ул схватил седло, потник и бросился к Азе. Спустя щиvту ее копыта уже простучали по проходу. Аза, которую Ул почти тащил за собой, пыталась упрямиться, поскольку Ул в спешке забыл соблюсти несколько ритуалов с оглаживанием, сухариками, яблочками и прочими принятыми у них нежностями.

Звякнули ворота, и почти сразу выглянувший наружу Родион увидел, что Ул взлетел, даже не разогрев Азу.

- Эмоции. Эмоции, — сказал он и отправился к Митридату.

Вначале он долго чистил его. Затем медленно и тщетельно седлал. Потник ему чем-то не понравился. Поменял. Потом не понравилось седло. Поменял и седло. Долго затягивал подруги. Казалось, Родион изо всех сил старается сделать все, только чтобы не лететь. Дважды его рука тянулась к шее и он отдергивал ее, а потом, на секунду задумавшись, понял, что, сам того не заметив, уже раздирает рану ногтями, тихо рыча от удовольствия.

Поняв это, Родион не стал отдергивать руку, а медленно отвел ее и посмотрел на свои пальцы как на что-то враждебное и мало ему подчиняющееся.

- Хорошо тебе? Думаешь, победил? — спросил он, обращаясь непонятно к кому. — Ну что ж... Скоро тебе будет еще лучше!

С этими словами он отвязал всхрапывающего Митридата и повел его за собой. Вот они уже за воротами. Здесь уже ничего не мешало сесть в седло, но Родион почему-то медлил. Все продолжал идти и вести за собой коня. Он ощущал себя выжженным, мертвым.

Он не думал больше о Яре, не думал об Уле, во­обще ни о ком не думал, даже о себе. Ему было мер­зко, тяжело. Но тут внезапно что-то очень простое остановило Родиона. Он увидел, как под скамейкой в луже дрожит отражение березы. Был ветер. Лужа рябила. Изредка со скамейки срывались капли воды и падали прямо в березовый ствол, разбегавшийся кругами. Родион все смотрел и почему-то не мог оторваться.

И только когда Митридат ухитрился опустить морду и начал пить из лужи — пить, можно ска­зать, ту самую березу, — Родион очнулся. Резким толчком, не касаясь стремян, взлетел в седло. Про­грел жеребца легкой рысью, затем перевел в галоп и взлетел.

Уже во время взлета, стоило Родиону отвлечься, руку помимо его воли повело к шее. Опомнившись, он отдернул ее. Эль волновался тем сильнее, чем большую высоту они набирали. Он еще не знал про нырок, да и не мог знать, это была примитивная прожорливая личинка, суженная до волчьего своего голода, но она что-то чувствовала уже.

Родион понимал этот страх, отзывавшийся в нем как собственное его чувство. Страх липкий, паниче­ский, который заставлял его губы прыгать. Больше всего ему хотелось вернуться в шныровский парк, отпустить Митридата и, уткнувшись лбом в дерево, раздирать себе шею. Забыться, сдаться... Стать как те двое бравурных пьянчужек, пришедших в магазин сразу после открытия.

Митридат по спирали продолжал набирать высоту. Ему не нужно было указывать, что делать. Вскоре он был уже высоко и нетерпеливо ждал, поглядывая вниз.

«Пора!» — подумал Родион.

- Поедем, красотка, кататься! Давно я тебя не катал! - произнес он почти шепотом, обращаясь к элю, и тронул бока жеребца шенкелями.

Дата добавления: 2015-12-07