|
Читайте также: |
ЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ.
... Однажды я прибежала к маме на кухню с кассетой своей любимой Вероники Долиной и говорю:
Вот смотри, ее песенки - всем нужны. А мои никому... Почему так выходит?
Потому что она пишет о себе, о своих переживаниях. А ты все о каких-то проститутках да морячках старинных. Попытайся сочинить песню о своей несчастной любви, а не о какой-то очередной бедной девушке - Насте, Кате, Марии...
Я пошла домой и честно стала сочинять о своей любви. До последнего куплета держалась, а потом - сорвалась. Вот что вышло:
Как тяжела Девичья Доля
Уж сколько лет, а счастья нет
И плачет горнишная Поля-
Ей изменил ее корнет
Жестокия судьбы капризы
И глубоко на дне речном
Нашла покой бедняжка Лиза
Дворянским брошена сынком
В приюте вечного несчастья
Среди ночи чуть слышен стон
Должно быть вновь приснился Насте
В сапожках лаковых Гастон.
И все Гастоны и корнеты
И в старину и в наши дни
Уже давным-давно воспеты
И только мой злодей в тени.
Не обессудь, обманщик милый
Прости-прощай, неверный друг
О том, как я тебя любила
Мне петь и плакать - недосуг!
... Очень легко писать о любви, как об абстрактной идее. А о собственных любовных переживаниях легче написать стихи, чем прозу. «Проза» - слово-то какое! То-то и оно что - ПРОЗА. Набоков написал о любви в «Лолите». Куприн в «Гранатовом браслете» написал о влюбленности - это все же другое. У Пастернака - любовь в «Докторе Живаго». Где еще любовь? Больше мне и не вспомнить. Вся русская литература - ЛЮБОВЬ. Огромная страстная ЛЮБОВЬ - к жизни, к России, к литературе, к красоте божьего мира, к ЛЮБВИ. А любовь? Ну просто, к Бедной Девушке? Или к Коварному Гастону?
Ну та, которая у горьковской Насти в книжке «Роковая Любовь»?
- Где она?
- Она у Насти в книжке «Роковая Любовь»...
«Сестры - Жалость и Нежность - тяжелую розу сосут...»
Это я попыталась вспомнить Мандельштама, перепутала и вышла нечаянно
вот такая формула любви.
Это не пост модернизм - скорее Оговорка по Фрейду. На самом деле там:
«Сестры - тяжесть и нежность
Одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжелую розу сосут...»
Вот так, пошла и посмотрела в книжке.
Но перепутала я хорошо - так в народных песнях «улучшают» слова - от поколения к поколению.
А у нас - ТАК пели...
СЕСТРЫ - ЖАЛОСТЬ И НЕЖНОСТЬ ТЯЖЕЛУЮ РОЗУ СОСУТ...
........................................................................................................................................................
ТЫ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО И СВЯЗАЛАСЬ СО МНОЙ, ЧТОБ, КОГДА Я ПОМРУ – МЕМУАРЫ НАПИСАТЬ!
Отстань от меня, какие мемуары?
Вот такие, как все эти старые пезды пишут. Вдовы великих людей! Все по
книжке написали! Невозможно читать чудовищную хуйню, которую все они пишут! И ты тоже - только и ждешь, чтобы я помер - скорей за мемуары - зарабатывать на моих костях!
(Он в очередной раз произнес эту тираду - уже по телефону из Парижа.)
Знаешь, что - ты меня достал с этими мемуарами. По-моему, ты страшно
переживаешь, что о тебе при жизни мало мемуаров пишут. И что основную массу, которая выйдет уже после смерти, тебе прочитать не удастся. Вообщем, считай - ты меня уговорил! Я сажусь за мемуары. Тебе же первому их и пришлю.
Представляю, что ты напишешь! Напишешь, что я твой сладкий мальчик Алешенька, а ты моя еврейская мамочка, да?
Тут у меня как обычно от обиды потемнело в глазах, но стаканами бесполезно было бросаться - до Парижа все равно не добросишь. Он ударил в самое больное место. Можно сказать, замахнулся на Святое.
Да, ты был мой мальчик Алешенька. А я - твоя еврейская мамочка. На дворе год эдак, 43-й. Ты маленький и слабый - но очень стараешься помочь - один ты у меня мужчина остался...
А еще больше мы были похожи на вдового папу алкоголика и его 10-летнюю, не по годам хозяйственную, дочь-сироту. Папаня иногда дерется спьяну, но она его жалеет и понимает. И вообще она в доме - за бабу. Ей надо и в школе успевать и за ним присматривать. А он - добрый...
А еще мы смахивали на двух детей, прибитых к друг другу Гражданской войной - девочка постарше - ей уж 14, а ему - 11. Худо вокруг - 18-й год, красные, зеленые, золотопогонные... А эти - прижались и выживают...
Нет, про мальчика не буду. Я напишу, какая ты сука! Напишу, что ты с КОНЯМИ ебешься! С бабами, мужиками и конями!
Тут он удивился и даже не нашелся, что ответить. А я просто так, в сердцах про коней-то...
Обида, как всегда, мгновенно прошла. Но Мелкий бес - верный спутник - уже радостно попутывал:
Садись ка и пиши, голуба.
Я села и сочинила маленькую повесть «Мечта о лошади». Я пыталась
сделать пародию на клюквенно-клубничные биографии великих, написанные вдовами или учеными биографами. Лучше всего, на самом деле, пишут соратники. По крайней мере, нам известны трое, которые неплохо написали - Матвей, Лука и Иоанн. И все равно заметно, что кто-то из них в большей степени, публицист, а кто-то - поэт.
Я задалась целью написать биографию Алеши - для того, чтобы его развеселить. Или уж на худой конец, разозлить. Все, что угодно я могла предположить, но только не то, что через некоторое время, этот ученый труд, поклонники (не мои, а алешины) запихают в интернет в виде его серьезной биографии. Нажимаешь в «Поиске» на «Хвост. Биография» и выскакивает - вот эта моя история о том, как человек ебался с лошадью, а когда он уехал, лошадь покончила с собой. Ну и вокруг этой истории много всяких других интересных фактов алешиной биографии. При этом молодые алешины поклонники - ребята не достаточно изысканные, чтобы понять мою тонкую «еврейско-английскую» иронию, но зато достаточно отвязанные, чтобы никаким лошадям не удивиться, не говоря уж обо всем остальном, так что все это и по сей день болтается в виртуальной выгребной яме, в качестве его биографии.
... Меньше всего ты был - старичок. Поэтому персонаж пусть зовется Старец Алеша. У Достоевского Старец отдельно, Алеша отдельно, а у меня - вместе...
.........................................................................................................................................................
Стихи о любви тоже не так уж легко писать. Особенно если принять во внимание - что иногда в любви участвует не только душа, но и плоть. Могутин пишет о любви замечательно. Потому что он - спортивный. Телом - спортивный, а душою поэт - и влюбляется по-настоящему. Но человеку атлетического склада - трудно сотворять телесную любовь с девушкой. Девушки - капризные неженки - по себе знаю. Туда ей больно, сюда ей неудобно - там у нее не гнется, а тут она, видишь ли, может залететь.
Для жалости-нежности - девушка пригодное существо, а для страсти - мало пригодное. А ведь страсть - это тоже любовь. Женщины мечтают о телесной страсти - но мало кто из них может выдержать ее. Слабый пол - он и есть СЛАБЫЙ.
Однажды у Гена Кацов - гомельско-московско-нью-йоркский поэт с пушистыми глазами, устроил Могутину выступление в кафе «Энивей». Это было, кажется второе выступление Славки в Нью-Йорке. Пришла обычная публика - бруклинские дамы в вязаных шапочках Имени 1974-го года и старички-ветераны с орденскими плашками. Ну еще - Саша Сумеркин - (живая легенда, «Наш Жэне», первый редактор «Эдички»), я - Бедная девушка и пара продвинутых подростков.
При виде «зрительного зала» мой Мелкий бес - дико развеселился, в предвкушении скандала, а славкин, даже и растерялся немного. Перед ТАКОЙ публикой он еще не выступал. Читать он начал как раз про любовь к армии:
Запах солдатского хуя....
Дамы в вязаных шапочках частично удалились, а еврейские старички с орденскими плашками все остались и в конце очень сильно хлопали. Мой Мелкий бес не выдержал и сказал:
Нравится, да?
Хорошо пишет парень. О любви...
А вы поняли, что это о любви к мужчине?
Да какая разница, к мужчине, к женщине... Главное - хорошо о любви
пишет...
Никогда никто, кроме меня не захочет вспомнить эту историю - она не вписывается в концепт. Так не ДОЛЖНО быть - и потому - не МОГЛО быть. Люди стараются забывать, все, что не по правилам.
Все эти старики - они были на войне. Много слышали мата в своей жизни. Имеют весьма отдаленное отношение к интеллигенции. Они первый раз услышали - МУЖСКИЕ стихи о любви - то есть о ЕБЛЕ. И все поняли! Поняли что - там правда. О любви и о русском солдате. Не хуже «Землянки». А уж какие они сами хулиганы - все эти дедушки с орденскими планками, недострелянные в спину, это я помню по собственному деду. Он водил меня гулять к пивному ларьку и почти каждый день дрался на улице. Всегда побеждал - мне это очень нравилось...
Я славкины стихи ужасно люблю. И прозу тоже. Все это - чистая вода.
Или, по крайней мере чистый спирт.
Святой Никола, покровитель рисковых людей, пошли ему, пожалуйста, если смерти - то мгновенной, если раны - небольшой...
... У Ирки случилась настоящая трагедия. Или комедия. Лудмер отказался жениться прямо перед мэрией! (Для начала они пошли не под хупу, а попросту в мэрию). Он убежал домой с криком:
Я еще не готов!
Теперь Ирка с ним не разговаривает. Лудмер звонит мне:
Я должен объясниться!
Со мной?
Я должен объясниться со всеми. Я безумно люблю Ирочку, но какое отношение эта Ирочка может иметь к моей жизни и судьбе?
Но она восемь лет в твоей жизни и судьбе! В одной квартире, можно сказать одним хозяйством...
(Так моя мама когда-то вывела формулу брака: «В одной квартире одним хозяйством...», я рассказала об этом в своей компании и долгое время девушек снимали так:
Слышь, Людка, можно я с тобой сегодня
В ОДНОЙ КВАРТИРЕ, ОДНИМ ХОЗЯЙСТВОМ?)
Я человек Вселенной, понимаешь? И счастлив я был лишь однажды, когда жил с моей еврейской бабушкой. Она любила меня. И баловала! А потом умерла! И с тех пор я не был счастлив!
Иди ты на хуй! То есть ты предлагаешь мне тебя пожалеть, да? Не Ирочку, а тебя?
Ты полностью ебнулся, Эмиль!
Моя циничная мама резюмировала:
Да, везучие вы обе бабешки...
Ирку я утешала. Пушкиным:
Да не переживай, ты!
«...Чем кончиться? Узнать немудрено.
Народ еще повоет да поплачет,
Борис еще поморщиться немного,
как пъяница пред чаркою вина,
а там? А там он будет нами править по прежнему....»
Лудмер уехал а Ниццу, но через месяц вернулся и объявил Ирке, что поразмыслив, пришел к выводу что она и есть - рекарнация его черновицкой еврейской бабушки, и теперь он хочет жить с нею вечно, в одной квартире одним хозяйством, и опять же законным браком.
Теперь уже я вела их в мэрию. Я была свидетель. В доверчивой американской мэрии требуется только один свидетель. В паре метров от мэрии он остановился:
Пленку забыли купить! Я сбегаю?
Я СБЕГАЮ. А ты - постой. Вот тут стой. А ты, Ирочка держи его за рукав.
Ничего я не имею в виду! Просто по-дружески держи за рукав. Покрепче! Да ничего я не имею в виду! Просто незачем жениху бегать по ЖАРЕ...
В Манхэттенской мэрии поздравляют на разных языках. Если у тебя вдруг фамилия кончается на «ов» - то по- русски. А на «ко» - по- украински. На «ский» могут по- польски поздравить. Но этническую принадлежность гражданина Лудмера и гражданки Блау они не смогли определить по фамилиям, а просто тот факт, что мы говорим по-русски, их никак не тронул - у них установка свыше - поздравлять по фамилиям, а не по здравому смыслу.
Вообщем - поженились.
Ирка теперь замужняя и совсем уж смотрит на меня свысока.
- Ну, стала ты знаменитая. Дальше уж некуда. И чего? Какие варианты?
Да, навалом! Теперь - навалом! Давеча поэт Мандельсман в гости
приглашал. Он временно живет в квартире Бродского и пасет хозяйского кота. Приходи, говорит, выебу тебя в квартире Бродского, на диване Бродского, положив тебе на живот кота Бродского. Скажи, круто?
Да, звучит мощно. Пойдешь?
Куда я пойду? Со своей аллергией? Ты же знаешь, мне - С КОТАМИ НЕЛЬЗЯ.
Нельзя с котами и с руссскими поэтами.
А руссские поэты то чем тебе не угодили?
На этот вопрос у меня ответа не было. Не могла же я признаться себе самой, что став Главной Девчонкой во дворе, я подсознательно решила, что и мне надо над кем-нибудь издеваться и кого-нибудь подтравливать. Эдакая дедовщина. Издеваться я решила над самыми беззащитными людьми в Руссском Нью-Йорке - над поэтами. А хули? Кто за поэта заступиться?
... Антоша Козлов из Парижа приехал. Женился на «воговской» манекенщице - Оле Тимошенковой. Говорит - в главной мировой десятке. Свадьбу в «Рюмке» играл. А Тимошенкову водил показывать в «Самовар» напротив. Вернулся счастливый:
Пришли, я говорю: «Здравствуй, Рома, как жизнь?»
Наконец я стал внутренне свободным человеком, понял, что могу себе это
позволить - сказать Каплану «ты».
Ну у тебя и проблемы... А я ему всегда «вы» говорю. Вообще человеку, который сильно тебя старше и не родственник - трудно, не поебавшись, говорить «ты». Да и непонятно зачем?
Это тебе непонятно, а мне он всю жизнь давал понять, что я маленький мальчик, а он мужчина! Вот теперь я пришел к нему со своей женой - Самой Красивой Женщиной на Земле, и он понял, что я - Мужчина, и я сказал ему:
«Как жизнь, Рома?» И он это съел! Между прочим, Моя Оля вчера купила у Камкина твою книгу.
Моя Оля - ОЧЕНЬ ЛЮБИТ СТИХИ.
...Эта Тимошенкова - эта богатая Бедная девушка, худосочная пизда «а ля Щапова», она все же не кукла, а на все жалкие 42 кг - живое человечье мясо. Внутри у ей, как положено, душа имеется. И вот он берет эту питерскую девочку с рабочей окраины, эту Охтенку с кувшином, женится на ней, втягивает ее в свою жизнь, в свой университетский мир, заставляет любить стихи, которые она в гробу видала; нюхать кокаин, с которого она потом еле слезет, для пущего декаденсу; и все это только ради того, чтобы сказать «ты» - человеку, который его на 30 лет старше?
«ЭТО ЗВУЧИТ КАК СВОБОДА, НО ПАХНЕТ КАК МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ...» - так Дедушка Койн написал.
Бедная Оля...
Разводиться они начали примерно через месяц после этого разговора.
Но остались его чудные стихи:
Как Ольга бровью поведет
Так ветер по полю пойдет...
Целая книга. Там в «Рюмке», на свадьбе, стали хвалить его стихи, а он отвечает:
Мне суждено было стать поэтом. В 16 лет у меня случилась первая женщина, первая любовь. И делить мне ее пришлось с Рейном...
Тут я перебиваю с живым интересом - неизвестная мне питерская сплетня - непорядок:
У тебя была общая баба с Рейном? Кто это была? Что за блядь?
Антон смотрит на меня, потрясенный, он видит, что я не шучу:
Юля, ты что, с ума сошла? Ты это была...
Ну конешно! Забыла! Жизнь то моя в Русской Поэзии началась Евгением Рейном - и должна была кончиться - для концепту Евгением Евтушенкой. Но тут, только я собралась прикрыть лавочку и вывесить табличку «Ушла на базу», подошли еще разные СВОИ ребята. Уговорили - весь концепт испортили.
Антон был мой второй настоящий любовник. Если вообще можно применить это понятие к 16-ти летнему пионеру с толстыми розовыми щеками. Купилась на глаза его - бездонные голубые...
А Рейн - был уж третья любовь. «А как третья любовь...», всем известно, «ключ дрожит в замке....»
... Ключ сломался у него прямо в замке и пришлось ехать на Васильевский в «Рыбий глаз», а потом на Смоленское кладбище - гулять. Мы упали прямо в траву. А когда очнулись, я расплакалась. Потому что нашла там какую-то конфету и старую игрушку. Мы упали на заросшую детскую могилку.
...Только ты красавица, умница, художница,
И тебя касается, то, что мне не можется
Вечерами летними, светлыми и хмурыми
Меж крестами ветхими, склепами, амурами
Встречами короткими и смертями долгими
На траве кладбищенской
С колосками колкими....
Почему ты не поставил мне посвящение? Родителей боишься? Мог бы буковки поставить.
О чем ты говоришь?! Какое посвящение, когда ясно сказано «Умница, красавица, художница! Всей планете известно, что УМНИЦА КРАСАВИЦА, ХУДОЖНИЦА - ЭТО ТЫ!
Эх, Дядя Женя, Дядя Женя...
Антон из ревности нарисовал карикатуру - мерзкая волосатая - носатая
горилла и подпись «Д. Ж. РЕЙН.»
«Д. Ж.» - означало «Дядя Женя». Я привыкла его так звать. С тех пор как он принес меня из родильного дома - лично. Они пошли встречать нас с мамой целой компанией - и особо близким доверяли меня немножко понести.
Как же ты мне помог, Дядя Женя, когда в очередной раз нечем было платить рент, и я отнесла этот стишок, написанный твоей рукой - в одно место, где такое покупают. Кузьма снес туда письмо Бродского и купил на эти деньги пулемет.
Правильно - всякие такие вещи должны быть у коллекционеров, в специальных рамочках. А ты - просто оставляешь себе на память хороший ксерокс.
Здорово, что ребята прославились. Бродский бы точно развеселился от идеи пулемета.
Антон вот - ни хера не прославился. Он звонил мне в Питер из Нью-Йорка по краденной телефонной карточке и читал:
...Я из далекого Пуэрто-Рико,
Шлю вам привет, прекрасная, морями...
А мне слышалось:
...Шлю вам привет, прекрасная Марьями...
Так даже и красивей. Не прославился. А стихи его я люблю. Мне даже нравится, что их мало кто знает. Малоизвестный поэт - если он тебе нравится - то это такая личная ценность. Ну как пишут в протоколе: изъяты ЛИЧНЫЕ ЦЕННОСТИ...
НАША АХМАТОВА.
Я стала знаменитой и начала потихонечку задаваться.
Во-первых наступило самое подходящее время для игры в Нашу Ахматову.
Песни мои, на самом деле, все полюбили. Дальше оставалось только отточить образ. Челка - была своя. Больше, собственно говоря, ничего не было. Длинный нос - не защитывается - у нее он был красивый, как у Дантэ, а у меня смешной, как у Пульчинеллы.. Первым делом надо было изгнать опасные зачатки идеи, что я - Наша Цветаева, поскольку мне было ясно, что это - путь беды. А уже началось - пару раз меня обозвали Поющей Цветаевой - дамы критикессы. Я вообще - со своими невнятными кудряшками, повышенной эмоциональностью и истерично-гордой независимостью («Спасибо. Не надо. Все есть») - четко вписывалась в анналогию именно с ней. Не по степени таланта - для меня это - Башня, но совершенно ясно, что по типу личности, я стою у подножия именно этой Башни.
Так и простою, подняв голову. И никогда не напишу об этом стихов.
Потому что не скажешь лучше, чем сказала Марине - Вероника:
... От твоего пламени-
Все мои искры...
А я - так и не написала песню о Марине. В голове крутились две строчки:
...Обними, сохрани и спаси...
Нет, уже - помяни.
Это Дольние Мокрые Псы
Ах, как лают они!
Отпоют и отлают они -
Твои дни...
Но никуда дальше - не докрутились.
А сама Марина писала Анне:
...Чем полосынька твоя
Нынче выжнется
Чернокосынька моя
Чернокнижница...
И еще:
...Не отстать тебе,
Я - острожник,
Ты - конвойный, судьба одна...
(Да, как говорят американцы, «Ю виш ту...»)
Анна ей написала только мертвой и только когда уже было ясно, что Марина - это не хуй собачий.
Тогда она написала:
...Ты кричишь из Маринкиной башни
Я сегодня вернулась домой!...
А Беллу Ахмадулину она по-настоящему ненавидела. За то, что та - молодая. И красавица. И татарка - настоящая. И - поэт. Тяжелый случай, что и говорить.
Белла - моя Наша Ахматова. Живая! Любимая с детства и встречаемая периодически по всему миру. Вообщем на Бедную Девушку Ахматову я в обиде, и за Марину, и за Беллу, еще заодно и за Лидию Чуковскую. За их неразделенную любовь. К Красоте, гениально играющей Значительность. Это настоящий русский Энди Ворхелл, не Маяковский (у которого да - были охуенные стихи!) и не Африканец, который, в результате ничего не сыграл, кроме светского денди-боя. А она - сыграла. И Музу Плача и Хлыстовскую Богородицу, и все шло в продажу: муж в могиле, сын в тюрьме...
(Какой на хер муж, когда она его бросила за много лет до его героической гибели?)
А все равно сыграла и стала - этим - и Музой и Богородицей, тогда, когда всамделишные музы молчали, по причине непрерывного говорения пушек, и всамделишная Богородица отвернула от Росссии лицо - чтоб не видеть, как распинают ее сына во второй раз.
Когда вспоминаешь об этом - стыдно ругать ее.
Но сыграть ее в моей комической скоморошьей жизни под названием
«Феллини Северной Пальмиры» - было совсем не стыдно и очень даже весело.
Челка стало быть есть. Теперь косу - просто и недорого. Пятнадцать баксов в магазине париков на 42-й. Щеки - это конешно завал. Со щеками хуй сыграешь Ахматову. Но по мере ухудшения финансового положения и постепенного отказа от курицы, и замены ее коричневым рисом - щеки как-то опали сами собой. Появилась элегантная худоба и тут самое главное было не колоться и каждому, кто, походя, говорил тебе:
- Юлька, ты похудела. Чудно выглядишь!
Отвечать, опустив глаза, якобы от стыда за сытое человечество,
Конешно, я похудела. Уж дня три как в доме еды ни крошки...
А на дружеское замечание:
Везет тебе, Юлька - вон у тебя зубы какие хорошие.
Говорить, наоборот, внимательно глядя в глаза собеседнику:
Да зубы у меня хорошие. Мне ведь не часто приходиться ими пользоваться...
Все это происходило в Нью-Йорке 1998-го года и, вероятно, нужен был если не гений, то большой талант, чтобы люди хоть на какую то секунду поверили, ощутили вокруг что-то вроде Москвы 18-го.
Между тем - они начали смотреть на меня испуганно и с уважением. Самые добрые начали пихать мне в руку смятые десятки и двадцатки.
В этом случае, мне не надо было, возвращаясь из «Самовара», проводить часа полтора в ночном сабвее, где нет ничего страшного - просто моча и крысы, поезда ходят по ночам раз в сорок минут, сидишь себе в «самоварном» бальном платье на бетонном полу и вспоминаешь опять Валеру Попова:
«... По болоту пробираются, задрав макси-пальто, потом на вокзале часами мерзнут, а все для того, чтобы надменно выпить чашечку кофе в кафе...»
Про меня, все про меня... Это я - Бедная девушка с Окраины. Конешно смятая десятка - все сразу меняла - на такси-то оно сподручнее в бальном платье. Но люди понимают только про еду.
Голодающая поэтесса - это привычный, и оттого - правильно найденный образ. Иногда бывало стыдно - когда Каплан говорил:
Поешь. Ты ведь голодная.
И ставил передо мной много всяких вкусных маленьких тарелочек. И что я
должна была ему объяснять? Что я, конешно, не голодная, потому что ем рис и гречневую кашу. А еще лук, черный хлеб и кофе с яблоками.
Вот такой Антицинготный Набор Имени Русского Поэта. По-моему, с моей легкой руки это стало меню многих. Все вкусно, полезно и просто приготовить. Интересно сколько из вас, любезные читатели сейчас читают эти строки, поднося ко рту ложечку риса или гречневой каши? С соевым соусом! Потому что зато - вы купили эту книгу. Никак уже не выходит, чтоб и книга и курица. Она куда-то вылетела из моего волшебного триптиха.
... Слушая в Мид-вест Индиане эти бесконечные голоса мертвецов - о
смерти, о крови, о голоде - я не плакала, вырабатывается какой-то защитный
слой. Только однажды не выдержала - казалось бы ерунда -
Ремизов пишет, что вот жизнь наладилась, есть и крыша и еда, но вот никак не может он научиться ходить в книжные магазины - просто посмотреть - какие выпустили новые книги. Он уже полностью перестроил свою психику - на то, больше ему никогда в жизни не придется покупать книги, это он уже сделал, но вот не расстраиваться в книжных магазинах - никак не может научиться и оттого не ходит. А это неправильно. Надо быть в курсе...
Вот тут я и заревела. Потому что - это - уже про меня. Заревела, якобы из жалости к Ремизову, а на самом деле - к себе любимой. Перестроил психику. Приучил себя никогда больше не покупать книги. Русский писатель в Париже...
Ремизовы всегда были бедны. И дома - в России. В России Ремизовы были бедны, а книги вероятно дешевы. Пирожки - тоже.
У Агнивцева в «Блистательном Петербурге» - свой триптих:
...Кулебяка «Доминика»,
Пирожок из «Квисисаны»
«Соловьевский» бутерброд...
Вот триптих немного дикий,
Вот триптих немного странный,
Так и прыгающий в рот!...
Бедняга Агнивцев - в результате, не выдержал и сам прыгнул в рот
любимой Родины
в 23-м году, не хуже пирожка из «Квисисаны», и в 32-м «жизнь поэта трагически оборвалась». Это уже предисловие перестроечных лет - словесный блок не меняется. Почему бы не написать, что этого бутербродного соловья, схватили злые люди из ГПУ, они его били, пытали, а потом казнили, а виноват он был только в том, что не захотел, мудила, сидеть себе в Париже на чердаке и есть гречневую кашу, а пристрастие к ресторанным кулебякам принял за Тоску по Родине. Вот прочтет ребенок про «трагически оборвалась» и подумает: может он тушил пожар или спасал бедную девушку из проруби?
А у Ремизова - жена готовила кулебяки! А меня - Каплан кулебякой угощал!
А я не говорила ему, что хоть я и не голодная, но это так здорово - съесть иногда что-нибудь вкусное - вот такое, чего дают в ресторане. Можно, конешно, и самому иногда заказать. Если приучить себя никогда не подходить к книжным магазинам...
... Там в библиотеке Блюмингтонского университета, я еще читала перестроечный «Огонек». И там все время писал юноша - поэт Дима Быков - статьи о том, как голодает интеллигенция. И фотокарточка его всегда прилагалась к публикации - вдохновенный еврейский мальчик с влажными глазами и черными усиками. Героинями его очерков были сплошь Бедные девушки. Вот эти самые мои учительши, инженерши, аспирантки, переводчицы. Очень он переживал за Судьбы Родины!
Приезжаю в Питер через 13 лет и вижу его в телевизоре: это ж сколько Бедному поэту нужно было простоять на презентациях со стаканом калорийной водки в руке и бутербродом с лососиной в другой, сколько ж нужно было посетить банкетов, посвященных жертвам Холокоста или сбору благотворительных средств на приданое гувернанткам - чтобы так округлились щечки! Да он сам теперь напоминает Пирожок из «Квисисаны» и так и проситься в рот! Сладкие черные глазки и обольстительные усики - так и остались при ем - вот выйдет моя книга - стану я писательшей в законе, поеду в Москву, пойду на презентацию чего-нибудь и.... схвачу его за бочок. Он этого достоин. Не надо мне только пиздеть, что толщина бывает от болезней - не такая, не щек. Есть неправильный обмен веществ - у этих людей лица не толстые. Щеки - это не от болезней, а от плохого здоровья, а плохое здоровье это - водка и закуска в неумеренном количестве. Захар Михалыч себе тоже щеки наел-напил за эти годы. Но он и изображает из себя Гражданин Начальничка, а раньше был Сержант- Десантник, но никогда не Радетель Голодного Русского Интеллигента. Да и рядом с Быковым он, пожалуй, просто скелет. Усы только похожи и эти опять же очи огневые - мечта каждой Бедной Девушки на свете.
(Вот у фашистов - сразу было видно, Гитлер с Гебельсом - они худые, за бедных значит. А Герринг - тот за богатых. Налево - ботиночки - которы за бедных, направо - за богатых. Плохих в плохие ящики, хороших в хорошие...)
Я написала сейчас «Женский вариант лимоновского словаря».
«Какой на на хрен голод, когда всегда можно вынуть из мусорного ящика
немного капусты! А толстые - это буржуины и хуй им, а не Военную Тайну!»
ПУСТЬ СИДИТ.
Если верить Скидану, (а Скидану каждая Бедная девушка может верить
безоговорочно - семь раз женился - стало быть, ни одну не обманул!), он там написал еще одну хорошую книгу.
Пожалуйста, Святой Никола, пошли ему побольше масла в тарелку серых макарон.... А я пожалуй, завтра останусь без обеда, но зато куплю его книгу. Пирожки в России по-прежнему дешевы, а книги...
Опять я отвлеклась на пустопорожнее «щелканье мудростью» забыла, что пытаюсь рассказать любовную историю. Дальше было вот что:
Как раз еда. Сидим это мы с Володей Бруком и Диной Рубиной в кошерном ресторане на Второй. Кругом, как положено грязь, шум и средиземноморская кухня, которую я ненавижу. А ту, которую принято называть еврейской - ужасно люблю, но только она никакая не еврейская - а просто кухня восточно-европейской нищеты - морковь, свекла, дешевая рыба (и потому «пережеванная»). И моя старая подруга - Синяяя птица Курица.
А тут - Восток. Фалафель-пахлава. Вокруг - много литературных дам. Мужиков - кот наплакал - Брук да динин муж - художник. Счастье хоть, что Брук - на такси до дому довезет - соседи. Все равно я злюсь - оттого, что мы не в «Самоваре» и никаких кавалеров вокруг нету.
И вообще не перед кем Нашу Ахматову изображать.
А я уже здорово придвинулась в этой области. Завела себе кружевной
воротничок, шаль из кашемира и янтарную брошь.
Идея моей близости к голодной смерти - витала по всем закоулкам Русского Нью-Йорка. На моих родителей некоторые при встрече начали смотреть с живым укором - вид у них был вполне цветущий, непонятно, чего дочь-поэтэсссу то так голодом держать. Могли бы курицу иногда в холодильник закинуть. Вслух однако, никто ничего не говорил. А они бедняжки, были не особенно в курсе моей линии, то есть они были полностью не в теме, мама со мной вообще не разговаривала из-за того, что я лентяйка и авнтюрстка, а папа меня жалел, но маму все равно жалел больше и еще боялся к тому же, так что тоже не часто разговаривал. Это было еще до того, как Юз нас помирил.
Коля Решетняк иногда посылал ко мне какого-нибудь человека из России - которому негде было переночевать - ну на ночь или две и никогда не забывал предупредить:
Поедешь ночевать в Квинс. Там живет одинокая руссская поэтэсса. Можно сказать Наша Ахматова. Ты это... еды привези ей - ну хоть какой. А то она три уж три дня ничего не ела...
В результате, все ночевальщики все приходили с большими сетками. А один - человек состоятельный - режиссер с канала ОРТВ - даже явился, толкая перед собой тележку, угнанную из супермаркета, доверху наполненную мороженым мясом и помидорами: слой мяса, слой помидоров. Решил, не проявляя особой фантазии, обеспечить меня пищей надолго. На следующий день он уехал, а я позвала всех русских соседей и устроила Большую Раздачу, несколько дней после этого вся округа питалась мясом с помидорами!
Вообщем слава моя - росла и ширилась. Карточку мою повесили в «Самоваре»- над столом самого Каплана рядом с настоящей Ахматовой. Конешно, некоторых русских поэтов это невероятно травмировало. Того же Мандельсмана. Еще бы - про него Бродский сказал: «Он сказал то, чего я недосказал...» и вообще успел выдать справку о гениальности, а я сочиняю какую-то сомнительную «Марусю отравилась» и то нечасто, а в основном, занята издевательством над светлой памятью Музы Плача. Он первый поднял тему мемуара:
Ты хочешь с каждым из нас завести роман, чтобы как только мы помрем - немедленно засесть за свои мемуары!
Да какой с ВАМИ, на хуй роман - у вас то коты, то жены... А помереть наверное придется раньше всех - от страданий и женского одиночества. И вы все, гады, как раз и напишете мемуары обо мне. Бегом побежите, прямо с похорон, чтоб успеть первому использовать эффектное название «Наша Ахматова».
Почему-то Мандельсман немедленно признал, что так оно и будет. И все равно еще потом, когда я тяжело и почти что насмерть заболела, ему было стыдно за этот разговор. Что зря, потому что в комедиях не умирают, а только болеют. Причем чем мучительней, тем смешней. А если герой комедии умрет - то станет не над кем смеяться!
Вообщем, с бедного Мандельсмана все и началось. Еще до кошерного ресторана мы с ним полностью поссорились. Он пришел в «Самовар» (забирать в гардеробе справку, что он гений) и говорит мне:
- Моей жене звонил психиатр Феликс и утверждал, что ты моя любовница.
Он прочел твою книгу!
А где это сказано в моей книге, на какой странице?
На странице 56! Там где: «... как плечо твое соленый!»
У меня книга городских романсов! Там про дореволюцию! Это
дореволюционное плечо!
Да вся твоя книга, это СБОРНИК ДОНОСОВ, на мужчин, с которыми у тебя не сложились отношения!
Так и сказал. Тут я страшно обиделась. Дело в том, что под эту формулу попадает любой жестокий романс.
А что такое «Маруся отравилась», если не донос на безобразное поведение Алеши, которое и привело к ее гибели? «Джонни и Френки» - донос на плохое поведение изменщика Джонни, что явилось следствием уже совсем безобразного поведения Френки, (она его шлепнула из винта), и так далее. Да вообщем то и «Анну Каренину» можно назвать развернутым доносом на суку Вронского...
Я обиделась и сказала при всех:
Надо жить честно, Володя. Не изменять жене. Тогда не будут звонить психиатры-Феликсы. Я вот, например, четыре раза была замужем и моим мужьям не звонили психиатры Феликсы, потому что я была верная жена. ЖИВИ ЧЕСТНО - вот и не будут психиатры Феликсы звонить.
Тут уж Володя прямо задохнулся от обиды. Это было хуже, чем бутылкой по голове. Тем более, всем известно, что володина жена - прелестная красавица и весьма самостоятельная женщина, а самому Володе - лохматому бедному человеку и опять же - русскому поэту, отродясь никто не дает. Многие конешно о нем мечтают, читая его проникновенную лирику, но как завидят живьем - разбегаются врассыпную. А плечо его соленое только и годиться - пиво закусывать!
Вообщем поссорились. Полгода не разговаривали... Я - не здоровалась, а он - переживал. Потому что лирик. И русский поэт...
Потом я еще с Бруком поссорилась. Я организовывала в «Медведе» вечер Могутина. Звоню Бруку:
Дай мне два телефона. Алейника и Миши Магазанника, который из кузьминских «детей».
Ты же знаешь, я не даю чужих телефонов.
Да мне нужно их на вечер пригласить! Ты чего?
Тут Америка, Юля. Это хамство - давать чужие телефоны. Я сам им позвоню
и спрошу, хотят ли они с тобой разговаривать. Если хотят, они тебе перезвонят и...
В жопу твою Америку! Я не в Америке живу, а в русской культуре! В том числе и правил поведения. Хамство - НЕ давать друзьям чужие телефоны! Ты полностью омудел, Володя!
Шваркнула трубку.
Потом Оля - жена его звонит моей Ирочке:
-Ты себе не представляешь, как Володя переживает эту ссору. Юля - близкий человек. У нас так мало близких людей в городе...
-А чего он ей телефоны то не дал?
Ирочка, ты не понимаешь. Володя мне все объяснил. Знаешь, зачем она
просит у него телефоны разных мужчин?
Для могутинского вечера. А что?
Ты ничего не знаешь! Она просит у Володи телефоны разных мужчин, ЧТОБЫ
СПАТЬ С НИМИ!
Прямо так сразу по две штуки и просит?
Да! По две штуки! На всякий случай.
Понятно. Так чего он ей телефонов то не дал? Жалко ему что ли?
Ира, ты циник! А Володя в депрессии...
Потом, конешно помирились все.
...А вокруг уже медленно, но верно делался мир, в котором поэтов старательно пытаются опустить и запетушить.
(Спасибо Великому Сталину и секции переводчиков за эти хорошие слова. Могли бы век прожить - не узнать, и писала бы я сейчас вяленькое «принизить в социальном отношении».)
И я, обиженная своими друзьями поэтами, тоже решила в этом процессе поучаствовать.
Там в кошерном ресторане «Ершалаим» все это и случилось. Там было много дам-критикесс, и мы спорили о русских поэтах - который всех лучше будет.
Русский поэт на нью-йоркщине - сплошь еврей, а руководит ими всеми антисемит Кузьминский со своего дивана, находящегося в усадьбе «БАНЯ» на реке Делавер...
Есть еще бандерша Лариса Бункер - у нее своя лавочка - Общество
американо-израильской дружбы. Там все эти годы, в актовом зале, напоминающем
советский Дом Культуры, под скрещенными американским и израильским флагами,
читались все русские стихи. А потом все чудно пили в бункере. Лариса -
пожилая Бедная девушка, похожая на рыбную торговку с Пересыпи и столь же
скандальная. На самом деле, она - архитектор с очень тонким вкусом, издает
книги и выпускает журнал «СЛОВО», по-моему совершенно прекрасный. Лариса все
эти годы удерживала в Нью-Йорке
полу-официальный маленький Бастион Русской Поэзии.
Но главный форт - это, конешно Пахан Андеграунда - Кузьма. Никто из
молодых поэтов не минует его Баню, иногда - беспощадную, иногда неуместно пристрастную, это зависит ровно от того, с какой ноги Костя встал. Все это не важно. Костя мог бы сказать о себе:
- Я - РУССКАЯ ПОЭЗИЯ В АМЕРИКЕ.
Так как Сашка Троепольский говорил:
Я - ЭС-ЭН-ЭМ,
Он - концентрация идеи Русского Поэта в Изгнании, потому что, я
надеюсь, все уже поняли, что талантливейший Бродский, который имел несчастье родится Русским Евреем и ненавидел обе эти свои ипостаси, страдал от них как страдает человек от врожденного сифилиса и проказы, мечтал быть каким-нибудь англичанином в Венеции или итальянцем на Портобелло - Роуд, но писал по-русски, понимая, что иного языка все же Господь ему не даровал - этот Одинокий Рыжий Волк - имеет отношение к Русской Идее только в воспаленном мозгу мальчиков-поэтов и экзальтированных Бедных девушек, а на деле - ни малейшего. Он - настоящий Апатрид Времени и Пространства, ибо никогда не согласился ни с пространством, ни со временем, дарованным ему. Увы, пространство и время - врожденные болезни, их не поменяешь простым географическим перемещением. Вот и лежит теперь на венецианском погосте, как хуев Казанова; а Казанова -лег в немецкую жесткую землю и непонятно какому святому молиться, чтоб помягче им постелили Чужбину? На каком языке?... Эта история - слишком грустна для моей веселой книги...
«ОЙ, НЕ ХОЧУ ПРО ТО, А ТО Я ВЫТЬ ПОЙДУ!..»
А Кузьма - вот он жив-здоров, лежит себе на диване и управляет
процессом.
Тяжело приходится поэту, которого он не принял. Куда не принял? Непонятно куда... да попросту в розовое брюхо свое бездонное! Все мы там побывали и вышли оттуда, как Иона из чрева китова - ПОЭТАМИ.
Стало быть Кузьма - антисемит - Лицо российской национальности - четыре четверти - еврей, цыган, поляк и РУССКИЙ, (какие этнические подробности скрываются под этим словом - в наше время, уже никому не понятно. Блоку было ясно, что скифы, а сейчас кому что ясно? Татары? Варяги? Чудь белоглазая? Или еврей, цыган, поляк и русский... читай сначала!). Одним словом - антисемит Кузьма. А поэт у нас на русском НЬю-Йорке - он, выходит, сплошь еврей.
И вот сидим мы, как положено евреям, в ресторане «Ершалаим» и решаем, который поэт лучше.
Тут я и говорю, что мой жилец Сашка Коган - вот уж поэт так поэт! И чудные стихи привожу для примера:
Какую я вчера лису
Поймал за волосы в лесу!
Это - эротическое, а есть и гражданское:
Воробей - некрупное двуногое
Но таким его задумал Бог,
Вероятно - также и убогое,
По причине слишком тонких ног...
Как все просто и понятно. И видно, что поэт хороший. А они мне в ответ:
Мандельсман, Мандельсман! Гений! Гений!
Особенно дамы-критикессы. А что Мандельсман?
...Тук-тук-тук, молоток-молоточек,
чья-то белая держит платок,
кровь из трех кровоточащих точек
размотает Его, как моток,
тук-тук-тук входит нехотя в мякоть,
в брус зато хорошо, с вкуснотой,
мухе мухать, собаке собакать,
высоте восставать высотой,
чей-то профиль горит в капюшоне,
под ребром, чуть колеблясь, копье
застывает в заколотом стоне,
и чернеет на бедрах тряпье...
И, главное справку, сволочь имеет. От САМОГО...
А мне про воробья больше нравится! Про молоточек - тоже нравится. И оба - грустные.
Вообще в этих двух стихотворениях - больше общего, чем кажется на первый взгляд. Это все - гуманизм, иудо-христианские ценности... Воробей, Ершалаим...
Могутинские стихи - другие. Там - язычество. Ну и что. Язычеству тоже есть место в этом божьем мире. И особенно в моей любимой Русской Идее.
Тук-тук-тук
Молоток-молоточек,
Чья то белая держит платочек...
Я иногда переделываю стихи, которые мне нравятся. Просто для себя. Как будто это - народные песни. Платочек, который синенький, скромный...
Но это я сейчас сижу за столом и пишу книгу - хорошая, скромная, как платочек, а в тот день в ресторане «Ершалаим», вот ЧТО я сказала:
- Вы как завидите красавца - вот такого полу-оперного с растрепанной
бородой и в седых локонах - у вас делается мокро в трусах и начинается крик
«Гений!»,
а когда делается мокро в трусах, при виде Русского поэта - не надо «гений!» кричать, а надо оглядеться в поисках ближайших кустов, потом тащить Русского поэта в ближайшие кусты, а после употребления - выкидывать, как использованный презик. Русский поэт - предмет одноразового пользованья - денег у него ни хуя, самомнения -до хуя, а к любви он неспособен по причине нарцисизма в клинической форме и вся суть русского поэта сводиться к простой формуле:
«...Шел по лесу старый дед
Делал сам себе минет
Возле кажного куста
Хуй влагал в свои уста...»
И наши - женские уста, им требуются только потому что хуй - короток - самому не дотянуться!
Вот такие добрые слова сказала я - Наша Ахматова, про Русского поэта. Да и Бедных девушек не пожалела, потому как Дамы-Критикессы - это ж одно название для солидности, а суть - все те же Бедные девушки.
А уж никакой злости у меня внутри к этому времени не было - все отмолила, стоя под Красным трамваем, осталось одно хулиганство - Мелкий бес в чистом виде. С Бруком Володей - я уж тогда помирилась, а с Мандельсманом еще в ссоре была. Вот и высказалась.
Обидела Русского поэта, а главное Бедных девушек - нежных голубок.
Конешно Бог, посмотрев на это, решил, призвать меня к порядку. Он подумал:
- Я тебя конешно люблю, но ты - редкая сука, Джульетта. Ладно - будет тебе Старый дед...
И ровно в ту минуту, когда я закончила свой монолог, в аэропорт Кеннеди влетела крупная Курица, несущая в своем чреве На Меня Управу - СТАРЦА АЛЕШУ...
ШЕЛ ПО ЛЕСУ СТАРЫЙ ДЕД...
Все беды оттого, что Девушка я - Бедная. Если бы я приехала на это несчастное парти к Глузманам, как все остальные люди - я бы конешно так не расстроилась. Все остальные люди сели в автомобили, нажали на газ и поехали. А я - сначала - на сабвее, на какую - то неизвестную станцию, потом на электричке, потом пешком до того места, где есть такси и потом еще вскладчину с парой других Бедных девушек - ДОЛГО на такси.
И все для того, чтоб увидеть Дедушку Русского Рока, Гад-Фазу Русского Бит-Дженерейш, Живую Легенду Русского Парижа - Великого Мага и Волшебника - Старца Алешу.
Были у меня на его счет тайные планы. Было ясно, что став знаменитой - я уже могу рассчитывать на кого-то, не просто так себе мужчину, а, по крайней мере, на кого-то САМОГО КРУТОГО, и надо только точно определить - который САМЫЙ КРУТОЙ то будет? Вообщем, на никогда невиданного мною, заморского гостя Алешу я сильно рассчитывала. Это был мой «КОНРАБАС ПО РАССКАЗАМ». ВИТАЛИК ФЕДЬКО ИЗ АНСАМБЛЯ «УСВЯТЫ» В МОЛОДОСТИ ИГРАЛ НА КОНРАБАСЕ, КОТОРЫЙ КУПИЛ В РУССКОЙ ДЕРЕВНЕ У ОДНОГО МУЖИКА. МУЖИК КОНТРАБАСА НИКОГДА НЕ ВИДАЛ, НО ЛЮДИ РАССКАЗАЛИ ЕМУ, ЧТО ЭТО - ТАКАЯ БОЛЬШАЯ СКРИПКА, ОН ВСЕ ПОНЯЛ И СДЕЛАЛ!
Вот и у меня в голове сделался огромный удивительный контрабас – СТАРЕЦ АЛЕША.
И я пилила черти сколько, чтобы поглядеть - нельзя ли его как-нибудь к
любви приспособить. Приезжаю наконец, полностью обессиленная дорогой, и тут
подводят ко мне под уздцы (оговорка по Фрейду! Под руки - потому как сам уже
идти не может) -
маленького пьяного старичка. Еще и полуголого - на нем только штаны и кожаный жилет нараспашку. Голова обрита, борода клочна. В глазах - лукавинка. Вокруг глаз - добрые морщинки. Какой - то хуев Ленин, чтоб не сказать больше! Чтоб не сказать - Санта Клаус!
Как из такого сделаешь - НАСТОЯЩУЮ «РОКОВУЮ ЛЮБОВЬ» ИЗ НАСТИНОЙ КНИЖКИ?
- Познакомься, это Алеша.
Я полностью расстроилась. Щелкнула его по голому животу прямо в пуп и
говорю:
Привет, Алеша. А песенки- то я пишу получше тебя.
Старичок перестал улыбаться и говорит:
По причине твоей наглости, я тебя, девушка ебать не хочу и никогда не буду, сколько ты меня не уговаривай.
После этого Алеша повернулся ко мне спиной и стал рассказывать Надьке Арндт какие у нее красивые ноги...
..............................................................
-Она всюду ходит с этими своими ногами - Надька! Я бы тоже могла С НОГАМИ прийти, а я в длинном приехала! Думала так романтичнее - чего ноги-то сразу пихать. Ехала, ехала, а он Надьке:
- Какие у вас хорошенькие ножки!
Как приказчик... Все равно теперь придется жить с этим Алешей....
Кормить его придется... Интересно что он ест? В песне у него написано:
... Поймать меня не стоит труда,
Кормить - большое мученье...
Придется с ним теперь жить... Может ничего? Поэт - мусора должно быть немного... Сидит себе в уголку - пишет стишки. Ну съест яблочко, выпьет чайничек вина и пишет себе дальше... Как-нибудь проживу...
Юля, ты о чем? С каким Алешей тебе жить придется? Ты что совсем спятила?
Ирка в очередной раз поняла, что я спятила - это тоже абсурд - ясно же что спятить можно только единожды...
-Зачем тебе с ним жить?
Придется. Зачем не знаю, но точно придется. Откуда-то я знаю -
ПРИДЕТСЯ...
Откуда-то я точно знала, что придется мне жить со Старцем Алешей, но почти сразу догадалась, что и в этот раз все выйдет - КАК ВСЕГДА.
Ну... в ЭТОМ смысле. То есть опять НЕ ВЫЙДЕТ. Людям я даже не пыталась об этом рассказывать. Ну что я им буду рассказывать подробности о моем Мелком Бесе? Так они все - блин, атеисты! Пару раз я сказала, что не жена, мол и даже не любовница - ответ был сразу один:
Эх, Леха! Совсем значит допился, старый...
Ну и на хрена такое нужно?
А между тем, пока я жила с Алешей все говорили:
Расцвела, ты мать! Оно и видно, что ебут тебя наконец. Да уж, Леха - он не выдаст...
Как-то не хотелось на это возражать, пускаться в долгие объяснения о судьбах русских поэтов в изгнании... Тем более любовь у нас была самая настоящая. Полностью из книжки «Роковая любовь». Хоть и без ебли, но с дракой! Все как положено.
Драка не из ревности вышла, а из Дремлюги.
Дремлюга - герой Пражской Весны - ну когда шестеро вышли на площадь
протестовать против наших танков в Праге. Алешу сильно тронуло дремлюгино Героическое Русское Прошлое, и также его привлекло дремлюгино Ремонтно-Строительное Американское Настоящее, мы как раз уже отстроили свои 1000 футов в Джерси-Сити, и Алеша приступил к созданию очередной коллекции деревянных монументальных скульптур. Я ведь в своих предсказаниях немножко ошиблась - ел Алеша и вправду как малое дитя, да и пил не слишком много, по крайней мере раньше 4-х никогда не начинал, но вот насчет мусора и сидения в уголке - эт я немножко перепутала. То есть, иногда он и впрямь сидел в уголке и писал стихи, но по жизни - Алеша оказался художник и даже хуже того - скульптор. Ну - от которых самый мусор. Скульптор - МОНУМЕНТАЛИСТ! Пришлось конешно, Квинс бросить и переехать в город-спутник Большого Нью-Йорка - Джерси-Сити.
В специальный дом, где нелегально живут художники со всего мира. Снимают мастеры, проводят горячую воду и живут, чего запрещено. Еще и детей рожают и купают их в удобных индустриальных раковинах. Объединились в организацию и отбиваются каждый раз, когда ленлорд хочет всю эту лавочку разогнать и продать дом под компьютерный склад. Тут нас начинают защищать мэр и депутаты. Мы объявлены Достопримечательностью Города. И район, в котором стоит наш знаменитый домик - бывшая табачная фабрика, 111 угол Первой и Вашингтон, объявлен Районом Художников. Депутаты каждый раз говорят лендлорду, что он может этот дом применять на свое усмотрение, но только для нужд художников, а под склад не может. Когда лендлорд пытается начать выселять нас по одному, подымается совсем уж дикий скандал - пресса и все прочее. Раньше нас он все время пытался нас поймать на том, что мы там живем. Время от времени приходила какая-то комиссия. Проверять есть ли у нас кровати и газовые плитки. Тогда детей уводили прямо с утра. Дети в доме были, как и во всей Америке - разноцветные.
Маленький Саша Бродский - сын московского Саши Бродского - того, который раньше был бумажный архитектор «и Уткин», вырос между нашим домом в Джерси-Сити и такой же, самопостроенной мастерской в Москве. Бедное дитя к 6-и годам было твердо уверена, что такие вещи как ванна, газовая плита или, например паркет - это бывает только у бабушек. А вообще - люди живут в мастерских среди разных деревянных и глиняных глыб, моются в удобных раковинах, готовят на плитках и так далее. А когда КОМИССИЯ... при нем целую неделю обсуждали приход комиссии, шутили всякие взрослые шуточки, типа детям надо пластырем рот залеплять, потом в назначенный день, подняли его рано и повезли куда-то в гости. Вечером Маша его укладывает спать, а он говорит:
КОМИССИЯ - это что такое? Это когда в плен берут и пытают?
Вообщем нелегкое капиталистическое детство. В Америке - уж вовсе без
проблесков социализма - отбиваемся мы от лендлорда все больше смекалкой, а по закону отбиться - ну как на Пушкинской - тут, ребята, «четыре слева-ваших нет!». Частная собственность. Последний раз правда, старик, окончательно маху дал - 20 человек определил на выселение, а когда из «Нью-Йорк Таймс» ребята спросили его - чего это он так, ответил:
Тут у нас - капитализм. Я хочу с пропертя своего прибыль получать, а если этим вашим художникам что-нибудь не нравится - я им одно могу сказать:
ГОУ БЭК ТУ РАША!
И вот тут он сильно фраернулся, потому что в этом списке была я -
Бедная Джульеьтта, еще одна беременная армянка, ну и парнишка из Воронежа - мультипликатор с диснеевской студии, а остальные 17 человек -американцы и все народ заслуженный, известный. Несерьезно прозвучало предложение немедленно отправиться НАЗАД В РОСССИЮ.
Вот она - Жидовская Россия. Не моя - Трофейная Русь, а Жидовская Россия, когда на 300 лофтов в доме приходиться 30, занятых выходцами из бывшей российской империи - людьми, которые говорят между собой по- русски. Народ - отовсюду. Латыши, чеченцы, башкиры, казаки, грузины... Еврей кажется я одна, но все мы - жиды, то есть некие 10%, объединенные общим языком и еще не поймешь чем - чем-то, что Свое-Наше, и каким- то непонятным образом эти 10% кажутся гораздо больше и активнее всех остальных, что в результате, привело хозяина к мысли, что дом целиком захвачен Русской мафией! По английски - РАШН МОБ.
И все у нее на службе - и управдом-итальянец, и дворник Шамир, и красавец -водопроводчик Родриго. А все оттого, что внутри «МЫ» нашего дома - Мы - художники с Первой стрит 111 - существует еще вот это второе «МЫ», с нашим русским языком, на котором так удобно выпивать латышу с башкиром, с нашим общим советским детством, с нашей причастностью к, на моих глазах, сложившемуся за последние пятнадцать лет, по всем жестко-жидовским правилам, РУССКОМУ коммьюнтити.
Когда-то такое коммьюнити сделали себе поляки, точно следуя всем еврейским инструкциям, которые сводятся к старому октябрятско-пионерскому лозунгу:
Один за всех- все за одного.
(Отвечать тоже - одному за всех -это не самое трудное, и всем за одного - труднее.
«Ново Денник» - польская газета: жилье, черный рынок работ, похороны, невесты, прислуга - для СВОИХ, польский подводный Китеж-Град, скрытый от посторонних глаз - языком. СВОЕ-НАШЕ.
Ах, пане-панове... Конешно мы с поляками по-прежнему - Одной Судьбою - вместе пьем и поем русские песни в «Самоваре». А я им всегда пою польские - по польски. Из Евы Демарчик - про еврейскую девушку, которая полюбила богатого пана:
... О муй вымажены,
О муй вытускнены,
Не веш пшечеш о мне ты,
Же в мявом мястэчку
За тоби хтож
Выпвакав з очи узи...
И еще нашу «Мурку»:
...Зле те быво, Мурка?
Зле те быво з нами?
Чичи не сторчава
Есчь и пичть?
Добжеш моя Мурка,
Доштае мы сами,
Конэц тэбэ, Мурка,
муши бычь!...
«Мурку» завез в Польшу СТАРЫЙ Лещенко. Когда началась война, и в лагерях стали формировать добровольные штрафные батальоны - поляки тоже пошли. И сделали «Мурку» строевой песней. Бывшие зека, милостливо превращенные в жертвенное мясо для войны - шли умирать под «свое-наше» - русскую песню, родной блатняк - под «Мурку».
...Кто че так жбунтовал
Женщина штродива,
До работы пошлаж
До в Чека?...
Адам Михник - знаменитый польский диссидент и в ту пору главный редактор «Ново Денника» однажды даже прослезился от моей «Мурки». Принес мне выпить, а я - полная умиления и прочих розовых соплей, говорю ему - ему поляку говорю:
Я так люблю Польшу. Давай выпьем, чтобы евреи когда-нибудь вернулись туда...
Михник поставил бокал и говорит:
Никогда я за это пить не буду! Выпью только чтобы они НИКОГДА туда не вернулись!
Выпил и ушел. Я удивилась, ну, думаю, и сволочь - песни, Бедная девушка, умиление чего ж он так впрямую резанул - неужто ТАК не любит нашего брата? У поляков спрашиваю, чего это он мне так ответил? А они смеются:
- Адам никогда не выпьет, за то чтобы евреи вернулись в Польшу! Адам - еврей! Но и мы - не выпьем. После того как с ними там поступили...
Надо прощать. Все надо прощать. Все на что есть силы.
Тогда выпьем...
На самом деле, на прощение особых сил не требуется. Мне кажется, что силы как раз нужны на ненависть. У мужиков это лучше выходит. Ничего у Бога не вышло с евреями в Польше, эта гордая паненка уклонилась от дружеского группового изнасилованья, добровольного принуждения к сожительству и всех прочих форм мирного сосуществования. Не дала, одним словом. Ну и дура. Россия вытерпела и теперь родит нового Бога для всей земли, потому что позволила всем войти в себя, пройти по себе, влить чужое семя в Свое-Наше. От китайца до немца... (да не фашиста проклятого, а того - остзейского прадедушку с Большого проспекта!).
Но это там не вышло - в Европе. А тут дружат. Потому как все - жиды.
Квартиры, работы, свои... ПЕРВАЯ ЗИМА.
«К евреям я хорошо отношусь. Я жидов не люблю» Классическая формула.
Жиды - это оно - вот это когда тянут своих. Не важно - умен ли
талантлив - главное - Свой!
Все мы там в Нью-Йорке тянем своих - русских (евреев, башкиров, казахов и... весь остальной набор «Дружба народов имени товарища Кирова»). Ничего в этом хорошего нет.
Хорошо жить дома - вот тут на Большой Конюшенной, в родном Питере, и называться Коренным Населением. Это - счастье.
Да уж тут никому и в голову не придет назвать меня чужой. Все это ушло в область межэтнических шуточек - такое есть и в Америке.
Но ЧУЖИЕ, у которых есть СВОЕ-НАШЕ, там - это эммигранты первого поколения - растерянные люди с акцентом, плохо понимающие, куда попали и чего вокруг, и их дети, которые наблюдают маму-папу и понимают, что с ними что-то не так.
Вот и объясняйте после этого какой-нибудь Верке-казачке про жидов. Про которых она много ХОРОШЕГО слышала дома в Ставрополе. А тут ей надо дочь устраивать в школу - горы бумаг, в телефоне черные НЕ СВОИ чувихи хамят, как Совку и не снилось, там ведь простой принцип в этих хороших городских школах с экзаменом - вовремя сделать портфолио и узнать когда экзамен. Кто пришел - тот сдал. Информация - одно из главных сокровищ современного мира. Я ей помогла впилить Машку в приличную школу, а потом она уж мне рассказывала, как помогает другим нашим бабам, чтоб не зевнули. В результате в этой Ля Гвардии учатся толпы русских детей. Опять Рашн Моб, что ли?
Нет это мы с Веркой.
Я даже не пытаюсь судить хорошо это или плохо. О, кей - плохо. Стыдно.
Но плохо ли, стыдно ли устроен мир, в котором все время, не отдельные любознательные путешественники, а огромные этнические группы, срываются с места и прутся куда- то: от смерти или на заработки - то бишь опять от смерти -(голодной)?
А может и ничего, что он устроен так? Чтобы всех Своих-Наших немножко перетусовывать... Нет у меня на этот счет никакого мнения. Точно я знаю одно - хорошо сидеть на жопе - дома в Питере.
И ПУСТЬ ХОТЬ ВСЕ Б ТАМ РАЗОРВАЛО ТОЛЬКО Б НЕ БЫЛО ВОЙНЫ!
По крайней мере, называйтесь уж вы - блестящие мальчики из редакций и
вдумчивые мужчины, изучающие Тору, этим благородным - международным словом словом ЕВРЕЙ, а я буду - РУССКАЯ ЖИДОВКА. И приемлю это с радостью. Не с мистической мрачной покорностью, а с радостью, как истинный хасид. Знаете, хасид должен каждое утро поблагодарить Бога, за то, что тот не сотворил его гоем или женщиной. Вот так у них!
А я - каждое утро просыпаюсь и думаю:
«Я русская женщина в городе Питере в 2002 -м году - вот счастье то! И веселье!»
А потом гляжу в зеркало, вижу там эти кудри, похожие на птичье гнездо, под ними узкие черные глаза, и думаю:
«Ах, ты еще и жидовка? Отлично. Так даже и веселей!»
Есть евреи, а есть пархатые жиды!
Это уже мой прадедушка - обойщик мебели из Парголова - столыпинское
местожительство. До этого можно было врачам и аптекарям, а Столыпин добавил:
Купцы первой гильдии и «Мастера - золотые руки» -то есть ремесленники, удостоенные такого звание. Это уже смахивает на «Гринкарту по гениальности» - на справку Мандельсмана.
Столыпин глядел в американскую сторону - все он хотел завести как положено, и капитализм, и фермеров и гринкарты... Но было уже поздно - что-то спутали с этими гринкартами для племени, которое уже «200 - вместе». Там в Америке - гринкарта по амнистии - через 20 лет - автоматически.
Прадедушка СВОИХ не подтягивал. У него в мастерской работали двое:
Николай Олонежский и Николай Путиловский, и собственный сын уговорил их устроить отцу-кровососу - капиталисту, забастовку.
По Солженицыну - надо было проклясть такого сына. Надо было..., но, обычно, пока не ебнет - такое и в голову не приходит - проклинать родное дитя. Вон Бен Ладана проклял его папаша - до всего, но там в магометанстве - это принято - чуть что проклинать или голову долой. А у нас - в «иудо-христианской» традиции меньше принят. Слава Богу.
А когда ебнуло - то вышло, что вокруг полный пиздец - всех Купцов первой гильди и Мастеров золотые руки (у них у всех - мастерские с наемными рабочими) хватают - потрошат, тащат в Чеку, а у прадеда - Охранная грамота... и вроде как опять сын - хороший?
А может и проклинал? До 37-го, когда дядю Наума случайно не тронули, мой дед убег, а всех остальных - забрали подчистую, златорукий прадедушка не дожил. И от семерых его детей (рожал 15, как все в том веке, семеро выжили детство) - на земле остались мы трое - я, дочка и сестра - потомство младшего брата - жидовского Иванушки.
А те другие, папины - местечковые-деревенские - они выжили.
И СВОИХ тянули - чего ж тянуть через 200 лет, спрашиваете? А чего ж не
тянуть то, если их 200 лет держали в эммигрантах?
Бабушка рассказывала:
- Я и до революции в Ленинграде бывала. Там в штетл, когда совсем голодно становилось, меня дяди брали на зиму поработать. У них были обувные магазины, два магазина в Гостином дворе. Наша мама была вдова и очень бедная, а они были богатые и брали меня...
Продавщицей?
Ну что ты? Меня ж нельзя было показывать никому! У меня правожительства
не было. Я на складе работала...
Вот этот клан - мое фамилие - теперь распространился на две страны. Основная толпа вся тут. И все - русские, кто по Галахе, кто уж просто по жизни. Русские - из евреев...
А там - американские. Из русских...
А жиды? Те, у прадеда? Кого ОН так называл? Жадных? Шумных? Плохо говорящих по-русски? Или бедноту, шваль, шелупонь, которая потом бродила вдоль границ? НАРОД...
Он всегда на первый взгляд - дурной. На первый взгляд из дворца ли, из кабинета...
Как его любить? И выбора нет. Я уж не про евреев - про всех. Полезно конешно для любви к народу, попутешествовать в толпе с подушками, младенцами и запасом мыла на три года - тут ты быстро понимаешь, что, либо примешь его, либо сойдешь с ума от раздражения.
Но на самом деле, всегда можно выбрать из этой толпы кого-то классного, назначить его полномочным представителем народа и любить себе народ в лице этого представителя. Например - АРИНА РОДИОНОВНА. Опять же - ТЕВЬЕ-МОЛОЧНИК.
Одним словом, принять Дремлюгу - героя Пражской Весны, в качестве достойного представителя народа, я категорически отказывалась. А он так с Пражской Весны и числился: «Народ, поддержавший протест интеллигенции», то есть стоят себе, как положено - русская женщина с колясочкой, очкарик, евреи... и Дремлюга - Простой Рабочий Паренек!
К тому времени, когда мы познакомились - это была довольно гнусная буржуйская харя - домовладелец. Пара-тройка домов у него было в Джерси-Сити. Такой Карлсон из фильма ужасов с гноящимися глазами.
Я долго терпела. У нас душ - прямо на кухне - и прямо возле гостевого стола. Художники, который Глейзер привозил в Музей Русского Искусства, к нам всегда мыться ходили. Там в Джерси-Сити, за углом от нашей Первой улицы, Глейзер организовал Музей Русского Искусства. Художников он селил прямо там, а горячей воды там не было - к нам ходили.
Туалет у нас - далеко по коридору, а душ прямо в лофте - нависает над пиршественным столом. Обычно глейзеровские ребята приходят как в баню - с узелками, мы садимся выпивать, а они по одному ходят в эту кабинку.
В этот раз пришли правая рука Глейзера - Боцман Волкогонов и его жена Викуля. Это я Волкогонова Боцманом дразню - потому что он плавал полжизни. Был специалистом холодильных установок. А теперь он арт-дилер. А Викуля - вообще - еврейская Бедная девушка - балетмейстер. Из-за них все и вышло.
Пока Дремлюга просто рассказывал свою теорию, что евреи специально разводят в Америке негров, чтобы их руками уничтожить всех белых людей, (это его идея- фикс и он пишет об этом книгу), я терпела. Сидела себе в соседней комнатке и рисовала птичек. Я опять сдалась в текстиль, брала работу у одной старой армянки, не сильно напрягалась, но что-то все ж зарабатывала.
Но когда Викуля вышла из душа, и туда зашел Волкогонов, а Дремлюга вдруг как заорет:
Хули ты ссышь в душе?!! Тут люди едят!
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 86 | Нарушение авторских прав