|
Читайте также: |
первую порцию России. Тогда она еще не заметила что это - Россия.
Думала, так - евреи, привычная уже напасть.
Тогда в семидесятые полицейские еще не освоили выражение:
«РУССКИЕ СВИНЬИ», при битье ногами по почкам. Позже это придет на смену:
«ГРЯЗНЫМ ИРЛАНДЦАМ»,
«ГНУСНЫМ МАКАРОННИКАМ»,
«ЖЕЛТЫМ ОБЕЗЬЯНАМ»,
«КАЙКАМ» И
«НИГГЕРАМ»
Про русских - это уже из моих лет в Америке.
Тогда, в семидесятые, из Питера отъехало много народу... Оставшиеся - опять чего-то там воевали, довоевывали свою СВОБОДУ. А потом наступила эта ПОТОМ МАЛЕНЬКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ - такая маленькая, что ее даже назвали другим словом, но все двери открылись, и мир стал ОБЩИМ.
И вот тут-то, наконец, «ВЫ» стали «МЫ». Россия потянулась с котомкой на запад, не вполне осознав - чего это она бредет?
НА ЗАРАБОТКИ ЧТО ЛИ?
Ленивая мечтательная Россия - бессребреница, всегда довольная трешкой в кармане - на заработки - с чего бы это вдруг?
А никто не догадался, что свадьба кончена и РОССИЯ теперь - ЕВРЕЙ.
Ей теперь идти по свету с несносным нытьем о Боге, любви, совести, жалости...
Идти с протянутой рукой, как положено блаженному юроду, навстречу миру, в котором Бога стараются заменить различными тотемами. Не важно, компьютер это, колбаса, или голливудская мелодрама - все это вещи ХОРОШИЕ, все это имеет полное право на существование, но не на ГЛАВНОМ месте, а в отсутствие Бога - немедленно выползает на ГЛАВНОЕ.
Это - неправильно.
Но ЕВРЕИ - они конешно этого не допустят, то есть программа, которая
теперь называется не именем народа, но именем места - РОССИЯ.
Когда-то русских детей унесли американские гуси-лебеди имени шестьдесят восьмого года. Тогда Америка была для нас - Великая школа свободы. Но теперь своей свободы - хоть отбавляй, а там - поражение Еврейской идеи. И пусть мелкий бес говорит, что - победа, что Еврейская идея это:
КАЖДОМУ ПО КУРИЦЕ!
И еще:
КТО НЕ РАБОТАЕТ - ТОМУ КУРИЦУ ПОМЕНЬШЕ!
Все это уже проходили, и я доподлинно утверждаю, что никогда это не было еврейской идеей. Еврейская идея говорит вот что:
ОТПУСТИ ЭТУ КУРИЦУ В НЕБО - ВДРУГ ОНА ПОЛЕТИТ?
ЕВРЕИ - это теперь МЫ - РОССИЯ, мы все теперь - РУССКИЕ, один общий народ.
Наша кровь и плоть смешались.
Мы стали сильнее.
Наверное, мы теперь способны к свершению завершенных действий.
Но в нас по прежнему остались жалость и мечтательство.
Совесть и божеверие.
Страшных мук нам, наверное, больше не положено, страшней, чем было в
том веке все равно не сделаешь. Но программа - продолжается.
А я евреями - с этим словом, жаль прощаться. Это было - ХОРОШЕЕ СЛОВО.
Его сейчас часто можно услышать тут в Питере. Вообще в России.
ЕВРЕИ - это уже не жиды и не комиссары, и не смуглые жители государства Израиль - это опять что-то безусловно СВОЕ - НАШЕ, русское, но пугающее, что-то что надо прокричать, пробить в колокол, как когда-то:
ТАТАРЫ!!!
И бежать! Но звонить - поздно и бежать поздно. Они вошли и надо теперь
- ЭТИМ быть.
Любить раскрашенного деревенского Бога.
Брести с котомкой по свету.
И по-прежнему, внезапно замирать посреди свершения завершенного действия, с надеждой, глядя в небо:
НЕ ЛЕТИТ ЛИ КУРИЦА?
МЫ ИЗ КРОНШТАДТА.
Обдумавши все эти многочисленные мысли и рассортировавши их в голове, я конешно захотела их как-то донести до неразумного народа. В общем, это был уже не первый случай, кода Бедная девушка чувствует, что ей открылась высшая истина, и надо по этому поводу что-то делать. Была уже одна чудная девица, которой под деревом что-то там сообщили голоса.
- Пойдем, Поля петь. По-хорошему - бутылкой по голове они не понимают. Надо пойти и рассказать им про Русскую идею. И вообще, что козлы они. Я, конешно очень храбрая, но петь-то я не умею, так что пойдем - будешь петь со мной хором.
- Говорить тоже?
- Только петь. Говорить, не бойся, я сама буду. Ты только стой рядом со
мной, а то страшно.
- Пошли!
Поля почти все мои песни знала. Я договорилась с сербом Витей на
какой-то неходовой будний день. Никаких гитаристов тогда не было. Я и Поля.
Ну, Поля хоть - меццо-сопрано.
А я - отродясь, дальше своей кухни не пела. Ладно, думаю, чего мне
терять-то? У меня устоявшаяся репутация Городской Сумасшедшей, не хуже Чацкого. Нечего бояться - пора скакать к осажденному Орлеану.
В это время, Костя Кузьминский выпустил мою первую книгу. Она называлась «Питерский романс», и включала в себя все мои песни о Бедных девушках и несчастной любви. Будучи еврейской Жанной Д,Арк, я решила погибнуть во имя идеи, но и одновременно как-то подзаработать.
В общем, устроить презентацию этой книги. И поставить маленький спектакль. Кроме нас с Полей должны были выступить еще три человека - я хотела их показать публике. Все они должны были выйти передо мной (в роке это назвали бы «разогрев») и прочесть совершенно определенные свои вещи, которые я выбрала. Эти трое были - сам вечно опальный мэтр Кузьминский и двое людей, связанных с ним в ту пору - Володя Брук и Слава Могутин.
Володя был мой близкий друг, а Славка тогда только появился в Нью-Йорке и радостно использовал любой плацдарм для выступлений. Его направил к Кузьминскому Лимон и отрадно видеть, что Славка никогда от Кузьмы не отрекся - везде его поминает как друга, и по-прежнему, сотрудничает с бруклинско-киевской компанией Костиных «деток». В общем, все эти три человека, которых трудно себе представить участниками чужого спектакля, тем не менее, согласились на этот раз пойти «под меня».
Но в программке я никого из них не указала - мне хотелось посмотреть - придут ли послушать одну меня. Программку я напечатала на ксероксе и положила во всех русских местах, где прежде приходилось крушить народ бутылками.
Все знали, что помимо Городской Сумасшедшей, я еще и художница. Но в программке была вовсе не выставка, а книга и концерт - что-то странное. Всем стало интересно посмотреть - что же такое Городская сумасшедшая может спеть, и в назначенный день в «Медведь» явилось человек примерно триста.
Никогда больше, кроме того случая, когда ребята из «В нашу гавань приходили корабли» затащили меня в Бруклин, в театр «Миллениум», мне не приходилось выступать перед таким количеством народа.
Сначала шел мой спектакль: великолепный Кузьма читал про Лысую гору, потом Брук - про «Русский Самовар», потом Славка - про бедных деток Кальвина Кляйна...
А потом пришел наш с Полей черед.
Мы вышли на сцену в огромных шляпах с цветами.
Поля, учась в Ля Гвардии на факультете пения - на сцене бывала и
прежде,
а я - никогда. Непонятно было на кого смотреть. Я хотела увидеть родителей и не смогла. Там где-то были бывшие друзья - все они теперь считали, что я спятила, и сторонились меня. Но вот «старики» - родительские друзья, они меня хотя бы жалеют и пришли поддержать. Но я их никого не вижу и поэтому думаю, что все тут передо мной - козлы. Они предали нашу Русскую идею, и теперь я скажу им все. Расскажу им, какие они козлы.
Сейчас я вам расскажу, что такое быть евреем. И с чего начинается разрушение личности. Это когда ты выходишь во двор на проспекте Обуховской Обороны. Тебе три года, и ты там спокойно гуляешь с другими детьми, но однажды они вдруг тебе говорят:
Баба Катя не велела нам с тобой играть. Потому что ты еврей.
Ты бежишь, конешно, в слезах домой и спрашиваешь - что это за такое
«еврей» и нельзя ли тебе этим НЕ БЫТЬ? И вот тут все решается впервые. В три года. Что тебе твоя мама ответит? Мне ответили:
-Можешь этим не быть. Но тогда тебе придется не быть нашей дочкой.
Вот такой первый урок - верности СВОИМ.
СВОЕМУ-НАШЕМУ. Дальше было много разного. И преодоление, и победа и
вечный комплекс - если уж вписался ЭТИМ быть - без комплекса не обойдешься.
Но об этом - неинтересно. Интереснее, про другую маму, которая ответила:
Выйди и скажи им, что Баба Катя перепутала. Ты - русский.
Особенно часто такое говорили детям от смешанных браков.
Особенно мальчикам - им ведь иначе - драться! Разбитые носы и очки. На хрен это нужно. Обучение отречению.
Потом мы росли и, СВОЕ-НАШЕ становилось все шире, и вот оно уже выросло из Яблока и Курицы и доросло до Пушкина. Вместило в себя Россию.
Там в Питере - в 89-м году произошло ОТЛУЧЕНИЕ.
Это было горько и обидно, и мы уехали.
Но здесь-то никто никого не отлучает. Тут другое слово - ОТРЕЧЕНИЕ.
Во имя чего?
Какой такой идеи?
Что сказала американская Баба Катя?
Кем, кем, теперь надо быть?
Ага, евреями еще можно, тогда - пробиваемся на Аппер Ист-сайд.
Но самое то главное - быть АМЕРИКАНЦАМИ.
ИНАЧЕ ОНИ НЕ БУДУТ С ТОБОЙ ИГРАТЬ.
А слово «русский» надобно позабыть, потому что нет такого слова и
вовсе, а есть «совок».
Вот такое движение и в первых рядах - те мальчики, которых мамы пожалели когда-то...
ДА все нормально, но только потом не пеняйте, что дети вырастут посторонними вам уродами - такая ВАША линия. Зато все без комплексов.
Ладно, будьте американцами, а я вот побуду русской, потому что меня
научили в три года быть евреем - ТО ЕСТЬ не отрекаться и терпеть за
СВОЕ-НАШЕ,
все, что причитается. Но зато дочь моя стоит рядом и петь мы сегодня будем вместе. Как старый моряк и его сын - юнга в кинофильме «Мы из Кронштадта.
Говорила я еще много всего. Минут двадцать. Время от времени мне кричали из зала:
Не пизди! Пой, давай!
А я отвечала:
-Кто там пасть разевает? Подите-ка, дайте ему в ухо!
Это я делала вид, что у нас с Полей тут много единомышленников, в этой толпе. Чтоб не так страшно было. Типа, у нас тут целая шайка Борцов за Идею. Наверное, к концу моей речи - шайка уже и сделалась. В основном из Бедных девушек, которые давно уже и сами так думали, но сказать вслух не решались. А на призыв, дать в ухо, откликнулся только мой интеллигентный папа и пошел искать - кому там надо в ухо давать?
Нашел кого-то, тот сразу извинился и выставил папе пиво, как пострадавшему отцу.
В общем, я призывала народ к верности и преданности, а потом сказала, что лучше всего верности и преданности учат народные баллады и городские романсы - наше русское ФЛАМЕНКО. Моя двоюродная сестра Аня - вместо того, чтобы считать себя русским, евреем или американцем, плюнула на все и объиспанилась - это не трудно сделать, живя в Квинсе - рядом с колумбийским комьюнити. Она стала танцовщицей Фламенко и отвалила в Мадрид, но перед этим успела объяснить мне, что весь текст фламенко, В общем, сводится к фразе:
«Она мне падла изменила, а я ей суке - нож под ребро!».
Так что все эти «Поедем, красотка, кататься» и «Шумел камыш» - самое
что ни на есть РУССКОЕ ФЛАМЕНКО.
И суть его одна -
ЗА ИЗМЕНУ - ПЛОТЮТ КРОВЬЮ!
Вот я и сочиняю такие песни. И сейчас мы с Полей будем их петь.
Народ к этому времени уже частично подразошелся, но и оставшийся народ подразошелся частично, потому что все уже приняли, как следует. Стало весело и мне тоже - уже не страшно.
Мы с Полей, наконец, запели:
Завяли в вазочке - цветы бумажные
Ругалась верная твоя жена.
Она сказала мне, что я - продажная,
Что я - гулящая, мне грош цена.
Она красивая, она высокая,
Подушки мужнины пойдет взбивать,
А я - напьюсь сейчас, стану веселая
И вдоль по Шкиперской, пойду гулять.
А мне, кто встретится, тот станет барином
Видать пропащая судьба моя,
Я хоть с жидом пойду, да хоть с татарином,
Да хоть с извозчиком за три рубля!
Пускай жена твоя - конфекты кушает
Бока широкия свои растит.
Быть может Бог один - меня послушает.
Быть может Бог один ее простит.
Вообще то там можно менять - кто кого послушает и простит.
Теперь штук десять - пятнадцать моих песен все время гоняют в передаче «В нашу гавань приходили корабли» - под видом народных, и даже напечатали их в сборнике народных песен - безо всякого автора.
хотя отлично знают, кто их автор, и в тот вечер, как раз и была презентация книги, где все эти тексты напечатаны. В НАСТОЯЩЕМ издательстве «Подвал» - у Кости и с НАСТОЯЩИМ копирайтом.
Все равно скоро уже все скажут, что я вру, и вовсе их не сочинила, а где-то услышала. Где, интересно, я такое могла услышать? Вот такое, например, на мотив «Вывели казаки сорок тысяч лошадей...»:
Ой, меня убили,
Ой, меня сгубили,
Ой, не пожалели меня, девку молоду
А я водки выпью, стану я веселой,
Да разденусь голой,
Да по улице пойду...
А соседа встречу, Так ему отвечу:
Не в моем заводе нынче глазки опускать
Хочешь, чтоб любила,
Пойдем со мной, милый,
Будет нам могилой - моя девичья кровать
Не ругайте, мама,
Что иду не прямо
И куда девала я свой свадебный наряд...
А мне нынче, мама, нету стыда-срама,
Обо мне, что хочут,
Пускай люди говорят.
Свадьбу мне играли -
Десять дней гуляли,
С нашего местечку - жид на скрипочке играл...
Он меня увидел - ничем не обидел.
Только душу вынул,
А тело не забрал.
Волос его - красный,
Глаз его - опасный,
Да в его картузе - звенят царские рубли.
Ты Мария-Дева, тож жида любила,
Расскажи, как было, а после смерть пошли...
У всех народов есть баллады о том, как женщина полюбила иноверца. Но русские песни - о татарах и половцах.
О татарах написана такая важная песня - первый раз я ее услышала лет в пять: на кухне шла гулянка, я засыпала, забравшись в родительскую постель, и тут пришла Жанна Ковенчук - огромная красавица - полукитаянка. Она легла рядом со мной и стала мне петь колыбельную:
- Как за речкою да за Дарьею,
Злы татарове дуван дуванили
На дуваньице доставалася,
Доставалася теща зятюшке...
Дальше было про то, что он привез тещу, посадил ее качать люльку, а она поет:
...Ты по батюшке злой татарченочек,
А по матушке ты русеночек,
А по роду ты мне внученочек.
Ведь твоя-то мать мне родная дочь
Семи лет она во полон взята...
Дальше дочка - ее узнает, дает ей ключи и коня, велит ей брать золота, сколько нужно хватать этого сына из люльки и бежать в Святую Русь.
Маманя отвечает, что без нее не побежит.
А дочка говорит, что мужа своего, татарина - не бросит и родит ему еще
детей. Этого - первенца - надо везти в Россию и вырастить русским. А остальные дети - пусть будут татарами и сама она - своему «чучмеку» (так сказали бы сейчас) - верная жена.
Сколько всего поместилось в эту песню. Вот она «еврейская идея» - первенца от русской матери - отдать России. Вот она идея верности - самой остаться с мужем - татарином. Вот такое СВОЕ-НАШЕ.
Никто эту песню больше не помнит. Не нужна. Когда ж она стала не нужна?
Может во время советской дружбы народов?
Когда было все просто: стреляют в друг друга чеченец и ингуш на меже, вдруг прямо из земли вырастает товарищ Киров, берет их обоих за руки и вместе идут они строить новую жизнь.
А как только товарища Кирова и Ко отменили, все немедленно бросились обратно на ту же межу, с той же винтовкой, но освобожденные от Необщего Бога, бабы, успели уже так запутать своими пездами СВОЕ-НАШЕ, что вполне пришло время для таких песен.
Один вид этих, заполонивших Израиль старушек в ситцевых платочках, чего стоит...
А наутро теща из Иванова,
Ксенья Павловна - вела дознание...
- Он откуда родом?
- Да из Рыбинска...
- Что рисует?
- Все натуру разную.
- Сам еврей?
- А что?
- Сиди, не рыпайся! Вот у Тоньки - без ноги да с язвою...
(Вряд ли Черчилль мог предположить ЭТУ тещу - в Иерусалиме, в противогазе.)
Это - Галич и вовсе не про любовь к иноверцу, а «Вальс об абстракционизме», про любовь к абстракции.
О любви христианки к еврею - много баллад фламенко.
Есть песни у грузин, у поляков.
А по-русски еще никто не написал. Время не пришло. Не отстоялось.
То есть - вот пришло и отстоялось - во мне. Я и написала.
И другую - про еврейскую девушку. Ту можно спутать с «настоящей», но
эту - вряд ли спутаешь - видно, что она написана кем-то, кто родился уже ПОСЛЕ ВСЕГО.
-Ты бери коня, коня лучшего,
Ты беги, беги мать, во Святую Русь!
- Не поеду я во Святую Русь,
Я с тобой дитя, не расстануся...
Над зыбкой. С выцветшими синими глазами. В противогазе. Под артобстрелом. Поют смуглым детям... Много где... СВОЕ-НАШЕ.
Вот и мы с Полей пели и пели... И про Черную уточку.
Это была моя последняя душевная травма - Мочалка то меня бросил!
Бросил, так и не подобрав. Ушел к Нинке. Нинка - конешно апофеоз Бедной
Девушки, но когда-то, брошенная мужем с двумя детьми, она от полного ужаса выучилась на компьютерщицу, и в наше время у нее уже был дом и машина. А Мочалка - говорил Гоге Ломинадзе: «Запомни, Ося, баба, должна быть устроенная!». Я то его отбила от - вообще - немолодой еврейской миллионерши. А прибила все же к своей - Нинке-компьютерщице. Нинка - очень классная, а мне все равно было обидно, и я сочинила «Уточку».
Уточка черная, уточка белая,
Ходит по бережку, да не плывет.
Ты ж неученая, девушка бедная,
Кто ж тебя, девушка замуж возьмет?
Сваха не ходит, мамаша волнуется,
Девушка бедная спала с лица.
Вышла однажды под вечер на улицу
Встала одна у резного крыльца.
Только узка деревенская улочка -
Не разминешься - заденешь плечом.
Бедная девушка, белая уточка,
Ты виновата, а он не причем.
Мимо прошел, никому не просватанный,
Алый жилет, за душой не гроша,
Кабы не бедной была, а богатою -
Всем бы красавица ты хороша.
Если такого - судьбой нареченного
И до утра удержать не смогла...
Девушка бедная, уточка черная,
В речку нырнула - да не поплыла!
А Мочалка в эту Нинку по-честному влюбился. А все равно написала - от обиды. Теперь песня есть и назад ее не засунешь. Я видела, как ее поют в телевизоре, и всякие Бедные девушки по-настоящему плачут.
Мочалка бросил, а я уже крещенная была. Тут уж в меня конешно РАВВИН влюбился. И главное - устроенный, вот что обидно. С домом и с машиной. Чудный красивый питерский человек Марик Гракх.
Он когда в Америку приехал - давно в конце 70-х, родня стала думать - куда бы его такого - после Студии Горошевского и прочей питерской хрени - пристроить. Надо что-то артистическое. Хучь в раввины отдавай.
В общем, решили в раввины отдать. А жену - в канторы. Это до добра не довело - жену в результате увел оперный тенор. А Марик выучился и стал работать в тюрьме в городе Филадельфия.
Он рассказывал, что русский еврей ему там попался только один раз. Но - надолго. Это был еврейский старичок - фронтовик, он зарезал свою жену - старушку. Она его всю жизнь пилила - вот однажды нервы и не выдержали. Марик говорит, что дети на него обиделись и не хотели его навещать. Только он - раввин и навещал.
Потом он переехал в Нью-Йорк и стал главным раввином знаменитого похоронного дома «Ладога». Там есть еще знаменитый «Яблоков-Кингсвей» со знаменитой рекламой, занимающей всю первую страницу «Нового Русского Слова»:
НИКОГДА!!!
ПОХОРОННЫЙ ДОМ «ЯБЛОКОВ-КИНГСВЕЙ» НЕ ОТКАЖЕТ ЕВРЕЮ ИЗ РОССИИ!
Вот так. Это поначалу пугает всех приезжих, но потом привыкаешь. Отдельно стоит какой-то православный «Безенчук» - и чувствуется укоризна в его скромном объявлении:
Кресты и православные памятники. Тихон Хренов.
А Мариков похоронный дом «Ладога» прославился, благодаря Марику. Он был замечательный.
И сколько раз говорил, что лучшей жены, чем я ему не найти - поступай назад в иудаизм - и под хупу!
Правда, после того, как я ему честно призналась, что это надо не назад,
а вовсе заново и вообще ради замужества - нельзя, потому что, нечестно, он
на меня все виды потерял. Только и осталась нам, что дружить и вести
богословские споры,
В которых он всегда побеждал - по причине своей всесторонней учености.
Раньше, когда Марик еще работал в Филадельфии в тюрьме, а в Нью-Йорке
хоронил «парт-тайм», он всегда у меня останавливался. Приедет и сразу к телефону:
Извини, завтра похороны с утра - надо поговорить с родственниками усопшей - что-то узнать о ней.
Дальше начинался разговор на час примерно, а я сидела и слушала, каждый раз примерно одно и то же:
- Значит, она была человеком, имеющим талант сопереживания... Это и тянуло к ней людей... как вы сказали? С неиссякаемым чувством юмора?... Всегда готова помочь...
Мне все время казалось, что это я умерла, и он беседует с моей дочерью. Так я САМА СЕБЯ себе представляю - человеком, имеющим талант сопереживания, с неиссякаемым чувством юмора и всегда готовым помочь...
Чувство юмора особенно ярко проявилось впоследствии, когда я вернулась в Нью-Йорк из Парижа, по причине - не особенно смешной, и Марик взял надо мной шефство на некоторое время. Я часто оказывалась у него на работе и пока ждала его - названивала разным знакомым, сказать, что я снова в Нью-Йорке. Я говорила:
Привет. А я вот вернулась. У меня - рак. Правда! Сейчас-то я звоню из похоронного дома «Ладога».
Дальше раздавался дикий хохот.
-Уже? А к доктору сначала - не хочешь? Ну так, на всякий случай?
Тут уже - совместный хохот. А потом все говорили, что я удивительно мужественная. Конешно, прослывешь мужественной, если, что бы в твоей жизни не происходило - вокруг непрерывно декорация кинокомедии, и ты вставлена в нее и - играешь.
А что делать - контракт под названием «жизнь» подписан, и прерывать его, похоже, пока не собираются.
Страшное слово обернулось шестью месяцами разнообразных физических пыток с голливудским хэппи-эндом.
Правда, у меня теперь так же, как и у любимейшего Хвоста, неполный набор внутренностей, но зато я теперь герой, не хуже моих ровесников - которых ранило на войне. Можно говорить:
-Ну да, иногда в жизни бывает ОЧЕНЬ СТРАШНО И ОЧЕНЬ БОЛЬНО. Очень больно иногда бывает ОЧЕНЬ ДОЛГО. Что ты делаешь при этом? Молчишь. Иногда орешь. Иногда плачешь. Терпишь, в общем. Война не страшней больницы - там весело, там азарт. А в больнице - ТИХО...
А мы все пели и пели. Потом и еврейские тоже - я сочинила слова на все знаменитые еврейские музыки и «Фрейлехс», который в просторечии называется «Семь сорок» и «Тум Балалайка» и «Офен припечек»...
Все эти еврейские мелодии - никуда не исчезли. Людей этих, говорящих на языке «идиш», которые бродили вдоль границ - поубивали, а музыка сохранилась.
Кто-то бросился и к этим сундукам. Не я, но нашлись люди.
Эту музыку - «клейзмир» - все любят. Ее невозможно не любить, ну вот
как русскую литературу. И сейчас ее впервые начали играть - просто музыканты. За то, что они музыканты. Не за то, что евреи. Только сейчас. Клейзмир входит в мир, как когда-то фламенко, а потом джаз.
Он будет входить все больше и больше. Как и джаз, музыка, настоянная на крови. Там в Америке - сделали клейзмир-джаз и клейзмир-рок, а тут у нас Инна Желанная и Сергей Старостин соединили его с русской архаической деревенской музыкой. И опять НАШЕ-ВАШЕ-СВОЕ.
Но у меня все люди говорят по-русски. И все про любовь, да про измену.
... Тумбала, тумбала, тумбалала
Рано поутру из дома ушла
Злая старуха - сводня и шлюха...
Девушкой бедной когда-то была.
А если про войну - то про любовь и верность.
... Не жди письма, любезная Матрена,
Писать я письма, знаешь, не мастак
Идет война, осталось два патрона,
Ты извини, коль что-нибудь не так.
Когда мы кончили петь - никаких уже козлов я не увидела.
Все стали Серенькие Козлики и Библейские Козочки - выяснилось, что если
истины, вбиваемые бутылкой в голову, люди почему-то воспринимают плохо, то вот так - пропетые простые слова - все наоборот сразу понимают и верят им.
Все сразу исправились, полюбили Русскую Идею и раскупили у меня все книжки. Это было очень важно, потому что, как раз за день до этого, уже пришло письмо от лендлорда, чтоб платили немедленно. В тот день со мной случилось настоящее чудо - я не успела оглянуться, как в кармане у меня оказалась тысяча баксов. На 800 у меня раскупили кассет и книжек, а еще 200 дал мне серб Витя. Он бы потрясен таким количеством людей в своем баре, и особенно количеством ими выпитого.
Кассеты у меня взялись вот откуда.
Я однажды заманила к себе в дом знаменитого украинского кинорежиссера
Сашу Игнатушу, которому негде было жить, и уговорила сыграть мне на гитаре. Купила микрофон, и мы все эти песни записали. Половину с Игнатушей, а еще половину с Алешей Слепаком - тоже случайно пойманным и хитростью заманенным в дом, гитаристом. Игнатуша попал в Америку случайно, на какой-то фестиваль. И обнаружил, что его знаменитый фильм, его же братья- украинцы распечатали пиратским методом и крутят вовсю. Он поклялся не уезжать, пока не выведет их на чистую воду - три года он прожил среди нас. Без ни хуя документов, денег и английского. То копал какие-то огороды, то долбил асфальт. Иногда жил с какой-нибудь красавицей.
У меня он жил последние две недели. Ничего он толком не победил. А уж домой ехать боялся - через три года, начинает полностью казаться, что Старого света - не было и нет, а есть только Америка.
Он сидел в моем роскошном красном кресле (вещи, найденные на помойке в Квинсе или в Бруклине - они всегда роскошные - бархатные, позолоченные, потому что только роскошные люди, позволяют себе менять мебель и выкидывать ее на помойку), и говорил:
Боюсь ехать. Все уж забыли про меня. Про кино мое. Кто ж меня теперь впустит обратно в режиссеры? Ладно. Пойду в трактористы... Отец был пастухом - и ничего. А мать - почтальоном. А я - в трактористы пойду.
С ним было легче, чем с Лешей Слепаком, у которого родители - московская интеллигенция, а дядя и вовсе знаменитый правозащитник.
А все равно - трудно. Их обоих заносило, то в рок, то в попсу. А я точно знала - КАК НЕ НАДО. Вообще - точно знать, КАК НЕ НАДО- это очень важно. Потому что - КАК НЕ НАДО - еще можно узнать. А уж КАК НАДО - сдохнешь, не разберешься. Про то, как не надо, я точно знала, благодаря одному ужасному случаю:
Мы с Юзом Алешковским очень друг другу симпатизируем. И хорошо друг друга понимаем. Однажды он даже спас меня от мамы.
Она требовала, чтоб я устроилась на работу, перестала забивать детям
голову всякой хуйней и под видом мифической Русской идеи протаскивать идею
безделья и лени. Из-за детей она сильно переживала. Особенно когда Лизочка
отказалась посещать компьютерные курсы, а вместо этого пошла изучать
реставрацию, и на мамино замечание, что этим много не заработаешь, ответила,
(нет, не с еврейским акцентом из анекдота - так разговаривают почти все эмигрантские дети - это «английский» акцент!):
-Мама, ты не родила детей, которые интересуются зарабатывать деньги. Ты родила детей, которые интересуются совсем другими вещами.
Я понимаю, как ужасно услышать такое от собственного ребенка в Нью-Йорк-городе 1998-го года. Это настоящая ЕРЕСЬ. Ересь и сектантство. Причем, они меня вырастили в этой секте - питерской интеллигенции, они же меня приучили с трех лет не предавать и не отрекаться, а там, в Америке - ужаснулись тому, что сделали, а было уже поздно. И с детьми - было уже поздно. Я панически «держала» в этой ереси свою дочь, а заодно и сестру. И сразу нашла всяких подходящих американцев - Селинджера, Бредбери, Леонарда Коэна и Тома Уэйтса, Кустурицу и Роберта Альтмана, а потом уж и сами дети подтянули живую «человечью фасоль» - таких же потерянных эмигрантских деток - всех цветов и народов. А все равно их компания считается «русская». Говорят по-английски - это единственный общий язык. Значит «русская» - за Русскую Идею.
Селинджера и Бредбери мама мне как раз и принесла в клюве - лет в тринадцать. С этого возраста мы с ней уже читали одни и те же книжки. Алешковского - немного позже - с пятнадцати. По крайней мере - он был серьезный авторитет. И вот когда он однажды позвонил и, ничтоже сумняшись, объявил маме, что от всей русской литературы 20-го века останутся только три книжки:
первая - его «Николай Николаевич»
вторая - «Москва-Петушки» и
третья - моя «Мечта о лошади»
Это произвело сильное впечатление.
Особенно если учесть, что мама в ту пору уже была дважды номинирована на «Букера» и даже вышла в финал, и по-честному, получила из России тыщу баксов. Она, конешно, работая на складе комиссионного магазина, не особо поняла, чего такое случилось и откуда деньги, но все же какое -то смутное осознание себя не только в качестве кладовщицы, к ней постепенно стало возвращаться и, ясное дело, я ей казалась ничем другим, кроме как злостной саботажницей. И к моменту, когда Алешковский позвонил - она со мной уже пару месяцев не разговаривала. А ему - поверила! Простила меня. Сразу легше жить стало. И главное дети-то вышли хорошие.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 63 | Нарушение авторских прав