Н1Ш Щ И |Ц Щ Mi,К 11 страница

И я был доволен тем, что увидел. Было настроение, под­вижность, желание двигаться, играть, шутить, и даже была страсть. И несколько игроков сказали при вечернем опросе, что сами были удивлены своим, состоянием.

А в самой работе я снова опекал вратаря. И Авто, увидев меня за своими воротами, слыша мои слова одобрения, «со­единился» со мной и после каждого броска оборачивался, и мы вместе анализировали его действия. Я снова был «чело­веком за бортом», «своим» человеком за бортом.

Вечерний опрос был насыщен. И хотя ребята впервые делали это, но чувствовалось, что они готовы к анализу прошедшего дня, к профессиональному разговору о себе.

Манучар Мачаидзе в этом разговоре хочет уйти от сво­ей сегодняшней жизни и при первой возможности перево­дит разговор на тему шахмат, чем увлечен давно. Он — сильный перворазрядник и однажды играл даже в сорев­нованиях на первенство Грузии.

Сегодня на вопрос о прошедшем дне он отвечает:

— Здесь все нормально, а вот какую ошибку совершил
Ботвинник, что не ушел непобежденным!

Я отвечаю:

— Трудно уходить, когда хорошо идут дела.
И он, подумав о чем-то, сказал:

— Да, конечно.

И как-то поспешно отошел. И я подумал: «Не ошибся ли я, намекнув футболисту на его собственную судьбу?»

Брат Манучара Гоча тоже переводит разговор на «свое».

— Одно плохо, — говорит он, — семья далеко. Заез­
жаю на один день после матча и все.

Я лечу ему ногу, и в это время в номер заходит капи­тан команды Шота Окропирашвили, так рано весь посе­девший.

Гоча, увидев его, говорит:

— Доктор, одни старики в команде.
Я отвечаю:

— А я верю в стариков. Они надежнее.

— Да, конечно, — соглашается Гоча, — но все равв
трудно.

Заканчиваю лечить Шоту, и заходит вратарь Авто. И мысленно я еще раз благодарю свою новую деятельность — лечение. Через это я получаю возможность чаще общаться со спортсменом, сблизиться с ним, от лечения перейти к чисто психологическим воздействиям на душу, настроение человека. То есть получается целая система воздействий: от организма — к личности!

Бадри Коридзе всегда подвижен, эмоционален, процес­сы возбуждения явно преобладают в его психической структуре. Но в день матча эта особенность становится врагом спортсмена.

Я вышел в коридор гостиницы и увидел его. Он ходил по холлу из угла в угол, явно не зная, куда себя деть.

И я сказал:

— Бадри, зайди ко мне. Ты говорил, что простужен.
Он ответил:

— После матча.
Но я настаиваю:

— Всего пять минут, и все исправим.

Он заходит, располагается на моей кровати, а я ду­маю: «Наверное, я что-то нарушил в его стереотипе пове­дения в день матча. Влез грубо. Может быть, общение со мной не входило в план его сегодняшнего поведения?»

Но почему-то я уверен, что поступил верно. Его важнее успокоить перед матчем, чем соблюсти все приметы соревно­вательного дня. В коллективном виде спорта, где один чело­век решает только часть задачи, такой риск не опасен.

Лечу его простуду и сопровождаю лечение формулами успокоения. В начале этого неожиданного для него психо­логического воздействия он улыбается. Но я готов к этому и просто не обращаю внимания на эту его реакцию, и сно­ва благодарю за этот свой многострадальный опыт.

И усиливаю интонацию, включая в голос элемент воли:

— Ты спокоен! Ты чувствуешь себя свежим и напол­
ненным энергией...

И улыбка исчезает с его лица, глаза закрыты, он дей­ствительно отдыхает.

Через несколько минут я считаю его пульс и говорю:

— Пульс отличный.

Проклятие профессии

Погоня

Он встает, сразу же идет к двери, потом останавливает­ся и говорит:

— Большое спасибо.
Я говорю:

— Пожалуйста, Бадри.

И смотрю ему вслед. И думаю: «По-моему, я впервые с позиции силы навязал себя, свою помощь». Но если быть точным, то я предложил спортсмену, который абсолютно не в курсе подобных вещей, попробовать новое.

Он и заспешил из моего номера, потому что это для него внове и явилось слишком сильным раздражителем.

Но главное — он ушел успокоенным. Это я видел и в его походке, и в выражении лица. Теперь надо (ох, как надо!), чтобы он хорошо себя проявил в игре. И как нужна нам всем сегодняшняя победа! Особенно она необходима мне. Для меня она как воздух, которым мне нужно ды­шать, чтобы продолжить свое дело, свою жизнь в коман­де. И если победа придет, то путь спортсмена в мою ком­нату станет его потребностью и одновременно — приме­той. А примета спортсмена — вещь очень значимая, отно­ситься к которой надо исключительно осторожно и с ува­жением.

И тогда с завтрашнего дня я предложу спортсмену больше, чем сделал сегодня. А потом еще больше. А пока я чувствую, что на сегодня хватит, и решил не проводить опрос перед игрой. Боюсь переборщить, слишком нагру­зить спортсмена. Я новый человек и потому являюсь слиш­ком сильным раздражителем.

До матча остается шесть часов. Это и «всего шесть часов» и «целых шесть часов»! Да, их мало, но тянуться они будут очень долго.

И вот — раздевалка- Здесь спортсмен проводит послед­ний свой час перед выходом на поле боя. Здесь он слышит последние указания тренера, и здесь он в последний раз перед боем заглядывает внутрь себя, проверяя свою готов­ность. И нередко говорит себе последние и столь нужные слова.

Задача этих последних приготовлений одна — сфоку­сировать свой предстартовый "настрой, сконцентрировать

г

волю и мужество, отключиться от всего, забыв все из сво-1 ей обычной жизни: свои переживания и мысли, жизнен-\ ные планы и даже самых близких и дорогих людей. Пото- J ту что все это становится тем, что можно обозначить сло­вом помеха!

Капитан сборной ФРГ по футболу Брайтнер говорил:

— Когда футболист находится на поле, он должен» как актер на сцене, играть только одну драму: драму борьбы за победу над соперником. Как бы выглядел актер на сце­не, если бы он вдруг начал думать главным образом о том, что дома у него, скажем, остался ребенок с температурой, и ломал голову над тем, падает она или растет? У каждого из нас хватает драм — покрупнее или помельче, но когда ты вышел на поле, то будь добр — играй, и играй как можно лучше, не ломай голову над разными драмами...

Да, такова спортивная жизнь. Забыть то, что забыть, кажется, невозможно и, более того, преступно. Но раз твоя победа нужна им, твоим единственным и по-настоящему дорогим людям, то забудь о них — ради них же!

Я смотрю на лица бойцов, пытаясь увидеть следы этих спрятанных внутрь переживаний человека. И пока ставлю перед собой одну задачу — изучить каждого человека и запомнить то, что увижу.

Я стою в стороне, в самом дальнем углу, потому что сегодня в первом матче с моим участием я должен решать еще одну задачу — не помешать! Пока я тоже отнесен в разряд помех.

И лишь победа в сегодняшней игре даст мне право войти смело в следующий раз в эту же раздевалку и даже подойти к игроку, который, по моим расчетам, нуждается в этом, и сказать ему самое нужное слово, которое помо­жет решить эту непростую задачу — забыть обо всем и максимально настроиться на игру и на победу. То есть победить себя!

Сама игра плохо запечатлелась в памяти. Хорошо по­мню только одно — собственное огромное напряжение в течение всего второго тайма, когда одесская команда бес­прерывно наступала, стремясь сравнять счет. И я ловил себя на том, что иногда поглядываю на небо, призывая

Проклятие профессии

Погоня

помощь оттуда, потому что казалось, что здесь на земле все против нас. Во всяком случае, здесь, на одесском ста­дионе, совершенно точно все были против нас: и зрители, и судьи. Давно я не работал в футболе, и сегодня вновь буквально кожей ощутил враждебность трибун и жесто­кость футбольного болельщика.

Но все равно — победа! И минуты счастливого возбуж­дения в нашей раздевалке. Все что-то говорят по-грузин­ски. Я ничего не понимаю, но улыбаюсь и смеюсь вместе со всеми. Радуюсь без слов, потому что еще не ощущаю своего значения в этой победе. И чувствую неловкость, когда тренер подходит и целует меня. Это акт вежливости с его стороны, я понимаю это, своего рода аванс, который мне предстоит отработать. И как бы прочитав мои мысли, Роча Мачаидзе, все понимающий ветеран, пожимает мою руку и говорит:

— Поздравляю, доктор, со счастливым началом.

...И ночь, которую я могу спать спокойно.

Но просыпаюсь рано, и память де­лает свое дело. Да, помню все детали вчерашнего, такого важного для меня дня. И мысленно оцениваю все свои дей­ствия, и делаю вывод: вроде бы ошибок не делал.

Одно за другим вижу лица ребят. Утром после завтра­ка к нам заходит полузащитник Дуру Квирия. Вид у него напряженный.

— Ну что, Дуру, — спрашивает врач, — хочешь чего-
нибудь?

— Конечно, хочу, — отвечает футболист, — девушку
хочу, жены нет, пойти некуда.

Но думает не о девушке, и я понимаю его. Он просто ушел от темы футбола, которая в день официального мат­ча доминирует настолько, что не знаешь, как ускорить его тянущееся время, как «убить» его, как найти другую тему и переключиться.

Потом вижу Вову Шелия, с которым сидели рядом по дороге на игру, и на обратном пути он пригласил меня снова сесть рядом с ним и сказал:

_. Теперь всегда будем сидеть вместе.

И Шота Окропирашвили скажет свои последние слова перед выходом на поле:

— Эх, опять то же самое надо сделать!

И я подумал: «Как много он сказал!» И вспомнил себя. Когда сажусь на скамейку рядом с запасными, то всегда всплывает в глубине сознания одно и то же: снова ждать, чем это кончится. «Опять то же самое надо сделать!»

И Манучар Мачаидзе, вопросительно скользнувший по мне взглядом. И я сказал ему, с передач которого были забиты оба гола:

— Можешь играть еще пять лет.

И врач, задержавшийся в столовой после ужина, ска­зал мне перед сном:

— Унизился до того, что стал официантом.

Но я понимал, что это проверка. Проверка меня, мое­го отношения к нему и к тому, что он делал в столовой. И я сказал:

— Почему унизились? Я тоже готов сделать все для
спортсмена в день матча.

И подвожу итог: вроде бы, действительно, я не сделал ошибок.

Но это касается меня самого. А что касается команды, то вижу резервы. Нет собранности в обычных жизненных ситуациях, что проявляется в опозданиях на собрания и на обед, в небрежно одетой тренировочной форме, в прере­каниях в ответ на замечания по делу.

Я давно заметил, что подобные «мелочи» очень точно диагностируют уровень воспитания людей и их професси­онализма.

И в конце дня я решился на первый серьезный разго­вор с тренером, в котором поделился с ним своими наблю­дениями. Не критиковал увиденное, а именно поделился наблюдениями.

Я навсегда запомнил один совет олимпийского чемпи­она по классической борьбе Романа Руруа.

Проклятие профессии

Погони

— Никогда не забывайте одного, — сказал он мне,
когда я работал с его командой на Спартакиаде народов
СССР, — надо обязательно щадить самолюбие тренеров.

— Мурад Иванович, — сказал я, — мне кажется, что
если мы улучшим внутреннюю дисциплину, построже бу­
дем относиться к ним и к себе, то это даст и собранность в
игре.

И тренер согласился со мной, и мы пришли к общему решению, что завтрашний день надо сделать рабочим.

Одно знание спортсменом того, что вечером будет тре­нировка, обеспечивает сохранение у него собранного со­стояния в течение всего дня.

Я рад, что тренер был исключительно внимателен к моим словам и даже пошел на то, чтобы изменить привыч­ный стереотип в жизни команды, сделать выходной день рабочим.

Я не увидел ни высокомерия, ни позы. А что скрывать, многие тренеры больны этой болезнью.

«Нормальный человек», — думал я, уходя из его но­мера, вкладывая в слово «нормальный» очень много: и уровень культуры, и доброжелательность, и уважение к другому человеку. И появилось еще большее желание — максимально помочь!

И еще вспомнил его лицо при взгляде на турнирную таблицу. «Локомотив» потерял два очка в Вильнюсе, и мы еще больше приблизились к нему.

Действительно, идет погоня! И хотя отрыв по-пре­жнему велик, но мы имеем одно преимущество: «Локо­мотив» не может делать ничьи, а мы можем. И потому в лице тренера, изучающего турнирную таблицу, я видел надежду, хотя напряжения в его взгляде было все-таки больше.

«А моя задача, — перехожу я к мыслям о своей рабо­те, — сформировать у футболистов соответствующее от­ношение к требованиям сегодняшнего дня, когда вместо обычного отдыха им придется в восемнадцать ноль-ноль выйти под дождь на испорченное этим дождем футболь­ное поле. И еще — подготовить их к возможной критике со стороны тренера, к чему тоже не привык спортсмен

после победы». Но только так и надо, уже давно знаю я. Победа — это очень хорошо, но перед очередным серьез­ным препятствием эта победа может тоже выступить в роли помехи, своего рода психологического барьера пе­ред очередным процессом мобилизации спортсмена.

Первое собрание, которое мы прово­дим вместе с тренером. Он делает раз­бор игры, потом предоставляет слово мне. Я предлагаю им свой анализ на­строя команды перед игрой и в самой игре. Говорю:

— Во втором тайме вы были непобедимы.

Потом делаю анализ их оценок, которыми они инфор­мируют нас об уровне готовности к игре. Они делали это впервые в своей жизни, и сейчас в их глазах я вижу ин­терес к новой форме работы с ними. В трудный момент что-то дополнительное, новое является импульсом боль­шой силы.

И теплый взгляд тренера после собрания.

— Очень хорошо Вы сказали им про эти оценки. Это
интересно, — сказал он.

И я бы добавил, что значение этой формы еще и в том, что спортсмен, оценивая свое настроение, состоя­ние, свои взаимоотношения в коллективе, видит, что меня интересует многое в нем, в его неповторимой лич­ности. Человек понимает, что мне он интересен не толь­ко как футболист.

А после игры я снова провел опрос, но по другим пара­метрам: каждый оценил свою игру и то же сделал тренер. И когда я высчитал средний балл, то получилось, что тре­нер оценил игру команды на полбалла выше, чем сами игроки, что позволило мне сказать на собрании:

— Хорошо, что вы критически отнеслись к своей игре.
Ваша оценка три и восемь десятых, а оценка тренера —
четыре и три десятых. Значит, если верить вам, то резерв
у вас одна и две десятых. Это очень много.

И в заключение сказал:

6 Р.Загайнов

Проклятие профессии

Погоня

— Оценки, которые каждому из вас поставил тренер, я
не буду зачитывать вслух. Кого это интересует, тот может
потом подойти и посмотреть.

Этот прием я рассматривал с двух позиций. Во-первых, щадил на этот раз самолюбие игроков, тех, кому поставле­ны низкие оценки. А во-вторых, и это меня интересовало значительно больше, — как тест: кто подойдет? Кто готов к этой индивидуальной психологической работе?

И уже на обратном пути из номера тренера я увидел, что в коридоре меня поджидал, прячась за открытую дверь своего номера, Бадри Коридзе, который сам себе поставил за игру два. И я увидел, что ему было приятно увидеть напротив своей фамилии выведенную рукой тре­нера «тройку».

И потом тренер мне скажет:

— Я специально ставлю не три с плюсом, а четыре с ми­
нусом. Я знаю, что это одно и то же, но им кажется, что
больше.

— Согласен, — ответил я.

Да, я действительно согласен, что сейчас, в конце сезона, когда люди устали, а от них требуются все большие усилия, надо поднимать людям и настроение, и мнение о себе.

Хожу из номера в номер, встречаюсь с ребятами, обме­ниваюсь с ними взглядами и вижу, что больше всех пони­мает меня капитан Шота.

И уже не в первый раз при встрече со мной он успока­ивающее говорит:

— Все будет в порядке.
И я благодарен ему.

Утро. Утро очередного рабочего дня. Тщательно бреюсь, выбираю галстук. И думаю: «От личности каждого идет ин­формация. А там, где эта информация прямым образом влияет на деятельность людей, она всегда должна быть направ­ленной! То есть должна соответствовать образу, который возник в воображении людей, которые

тебя видят постоянно. И надо быть всегда адекватным своему образу».

Помню, когда занимался психологией труда, началь­ник цеха, в котором мы обследовали рабочих, выходя из кабинета в цех, где это обозревали сотни людей, принимал позу «важной персоны», которая, по его мнению, соответ­ствовала той информации, которая должна была идти от него к его подчиненным.

Я не принимаю искусственных поз, но стараюсь, что­бы от меня всегда шла информация, призывающая к со­бранности, настрою, серьезному отношению к жизни. По­этому спортсмен не увидит меня небритым, небрежно при­чесанным и неопрятно одетым. Я всегда готов к случай­ной встрече в коридоре гостиницы или на улице. И выхо­жу из своего номера как на поле боя.

И на тренировку всегда беру свою папку, даже если знаю, что вряд ли придется ее открыть.

Я никогда не сижу в группе людей на трибуне, а нахо­жусь как можно ближе к месту действия или около врата­ря, которого опекаю больше, чем других.

Когда ребята, потные и грязные, покидают футбольное поле, я уже стою там, где мне надо стоять. Я встречаю их! И проходя мимо меня, все услышат от меня добрые слова похвалы, благодарности за работу, поддержки.

И тренеру, который исключительно эмоционально про­вел полуторачасовую тренировку, я сказал:

— Высший класс!

И мы оба засмеялись. Он понял меня.

* * *

Последний день перед матчем. День исключительно важный, потому что необходимо решить сразу несколь­ко задач: в последней тренировке уточнить спортивную форму каждого, не перегрузить спортсмена, дать ему до­статочно времени для отдыха, чтобы он успел полностью восстановиться, и еще очень желательно, чтобы это сво­бодное время не было пустым.

Я делюсь этими опасениями с тренером, но он успока­ивает меня тем, что все продумано. Утром будет трениров-

Проклятие профессии

Погоня

ка, а вечером — кино. Но кино сорвалось и получилось так, что ребята «проболтались» практически весь день. Ничего не предложили мы им взамен, и постепенно, кто в одиночку, кто — группами, разбрелись кто куда.

Да, это был брак в нашей работе. У нас, и в этом я виноват тоже, не было точного плана проведения этого важного предсоревновательного дня. А план — это поря­док в жизни человека и в его психике, которая, как изве­стно, отражает жизнь.

Весь день меня мучило одно — сохранится ли у ребят тот настрой, который был вчера?

День приближается к концу, а как узнать, что про­исходит с человеком? Что скрыто за невозмутимым вы­ражением лица, за вежливой улыбкой? Сегодня, когда я не видел спортсмена в деле, день малоинформативный для меня. Но впереди опрос, и я очень надеюсь на него. Среди приготовленных вопросов есть такой: «Настрой сохраняем?»

И что бы спортсмен ни ответил мне, я все равно узнаю истину, и основанием для ее диагноза будут на этот раз не сами слова, а то, как они будут сказаны, с какой интона­цией, с какой уверенностью в голосе, не отведет ли глаза человек, когда, задав вопрос, я внимательно посмотрю ему в лицо.

И снова Шота Окропирашвили успокаивает меня, когда я слышу от него:

— Максимыч, все в порядке. — Сказал он это спокой­
но и уверенно, и не отвел глаз, и еще — успокаивающе
тронул меня рукой за плечо.

Да, ветераны были на месте в час отбоя. И опрос прохо­дил совсем не так, как в первые дни. После обсуждения оценки проведенного дня мы переходили на другие темы — на темы жизни, темы нефутбольных проблем.

Но в номере Мачаидзе тревога вернулась.

— Ну, как, Манучар, сегодня?

— «Четверка», — отвечает он.

— Почему?

— Настроение плохое.

— А что случилось?

_ Сижу без дела. И мысли всякие невеселые.

Да, это следствие того, что у человека много свободно­го времени, и он активизирует свой мыслительный про­цесс. Человек много думает о том, о чем лучше не думать в этот день накопления сил и положительных эмоций.

Но еще более опасным врагом может быть память че­ловека! Многое может приказать себе человек, но не может приказать одного: забыть! Забыть то, что у него на сердце, забыть тех, разлука с кем стоит ему очень дорого. Сколько я видел тоскующих глаз спортсменов, находящихся вдали от дома, особенно тех, у кого далеко жены и дети. Попро­буйте успокоить их! Это почти невозможно. Есть один путь — как-то отвлечь. Поэтому и надо было занять сегод­няшний, свободный от нагрузки день мероприятиями и — предел мечтаний — провести его интересно.

Но мы не смогли решить эту задачу, и получился от­дых, от которого можно только устать.

Мы продолжаем разговор с Манучаром. Говорим о жизни, о религии, о космосе, о вселенной. Футболист го­ворит:

— Я сейчас читаю Иммануила Канта. Он говорит, что
мир непознаваем. И так же трудно доказать, что Бог есть,
как и то, что его нет.

И потом он спрашивает:

— А у Вас никогда не бывает страха смерти?

И выходя из номера, я сказал себе: «Вот до каких проблем дошел человек в своих раздумьях в день, когда мы ему дали время для отдыха, но об отдыхе не позаботи­лись».

Спешу к другим. Боюсь, что все уже спят, и я не успею опросить их. Все наоборот: двери открыты, никто еще не ложился, а некоторых нет в гостинице. «И это следствие "отдыха"», — говорю я себе.

Теймураз Цнобиладзе лежит и смотрит телевизор. Се­годня перед матчем дублеров я впервые делал ему «сеанс погружения*. Он стал спокойнее и потом, перед началом игры, подошел и сказал:

Я хочу после игры с Вами поговорить. Что-то я вообще нервничаю.

Проклятие профессии

Погоня

Я помню эту его фразу, поэтому и зашел к нему, хотя дублеров не опрашиваю в конце дня, просто не успеваю. Но к Теймуразу я обязан зайти, хотя бы для того, чтобы сказать:

— Извини, но до завтрашнего матча я занят с основ­ным составом. А потом мы с тобой поговорим.. — Да-да, конечно, — отвечает он.

Около двенадцати ночи, а шесть человек я так и не нашел в гостинице. А ведь завтра такой матч...

Да, снова решающий матч. Утром команда садится в автобус, чтобы поехать в парк на зарядку. Я сижу рядом с Шелия и думаю: «Всех ли я обо­шел, не упустил ли кого-нибудь?* Я не могу войти в автобус и громко сказать:

— Надо хорошо размяться! Это будет ошибкой, потому что это неадекватно моему образу, который в сознании спортсменов утвердился как образ человека, с которым молено поговорить тихо, пого­ворить о личном, интимном, и даже о самом сокровенном. И сегодня я вышел на зарядку пораньше, чтобы по очереди успеть каждому тихо сказать:

— Надо хорошо поработать сейчас, ведь вчера нагруз­
ки фактически не было.

И поработали хорошо. Вова Шелия, садясь рядом со мной, сказал:

— Даже ускорились несколько раз.

На обратном пути, будь то с игры или с тренировки, мы с ним беседуем. Но когда едем «на работу», я молчу, боюсь «сбить с настроя». Чтобы не обижать и не напря­гать его своим молчанием без причины, эту «причину» готовлю заранее. Когда автобус трогается, открываю кни­гу или журнал и говорю:

— Вова, ты не против, если я почитаю?
И вижу, как он облегченно соглашается.

Да, ему нужно помолчать, но как-то неловко предложить:

— Давайте помолчим.

И чтобы освободить его от этой «нагрузки», я беру инициативу «организации молчания» на себя.

Да, умение молчать — тоже непростая штука.

А сейчас, после зарядки, когда он «сделал свое дело», я предлагаю ему подумать об аспирантуре.

Говорю:

— Институт ты закончил. Обязательно должно быть
что-то кроме футбола. Ты согласен?

— Да, — отвечает он.

Таким образом я строю перспективные отношения со спортсменом. Очень важно для моей работы, чтобы спортсмен не считал меня «временным» человеком в своей жизни.

А с Манучаром мы решили вместе после окончания сезона поехать в Москву на турнир фигуристов, где меня ждет Лена Водорезова, с которой я начал работать в прошлом году. Перспективы отношений имеют большое значение в жизни спортсмена, который постоянно меня­ется в зависимости от достигнутых результатов. И пото­му особенно дороги спортсмену люди, с которыми он связан постоянно, прочно, независимо от своих спортив­ных результатов. Особенно важно это для ветерана, пер­спективы которого чаще всего не очень ясны.

После завтрака обхожу номера. Начинаю, как всегда, с вратаря и застаю у него компанию играющих в карты.

Спортсмены часто спрашивают меня, как я отношусь к картам? И я не сразу отвечаю, потому что вижу в этом «феномене» и плюсы и минусы.

Я не против карт по двум причинам:

1. За картами быстро проходит время, а это, как изве­
стно, в день игры немаловажный положительный факт.

2. Карты — азартная игра, и значит, сам процесс игры
этот азарт сохраняет и даже усиливает.

Но я и против карт. Потому, что в большинстве случа­ев играют на деньги (без денег неинтересно, то есть нет того азарта). И, во-вторых, в картах почти все зависит от карт. А значит, это игра несправедливая.

Проклятие профессии

Погоня

Эти свои соображения я обычно излагаю в ответ на вопрос о картах. И всегда добавляю, что чисто интуитивно считаю карты чем-то нечистым, по своему духу неблаго­родным делом, занятием, не украшающим мужчину. И потому сам в карты не играю.

Многого я еще не осмыслил в спорте, но кое в чем убежден абсолютно. В частности, в том, что спорт по сво­ему духу, по самой задумке прежде всего благороден!

И очень хорошо подчеркнул это один никому не изве­стный тренер, когда в моем присутствии он сказал своим ученикам — юным боксерам:

— До соревнований еще два часа. Идите погуляйте.
Поговорите о чем-нибудь постороннем, о женщинах. Толь­
ко без пошлостей.

А когда ребята ушли, я подошел к тренеру и спросил:

— А почему Вы сделали акцент на словах: «только без
пошлостей»?

И он ответил твердым голосом человека, абсолютно убежденного в том, что он говорит:

Дата добавления: 2015-12-07