Машина воспоминаний

Какой чудесный сегодня день, сказала она. Он шел рядом и свистел, а она ему беспечно подпевала — именно эту песню они услышали вчера вечером в баре и все никак не могли забыть. Мелодия не шла у них из головы и трепыхалась, словно бабочка, пойманная в банку из-под варенья.

Он держал ее за руку. Изящная ручка тонула в его широкой ладони, из-за чего она казалась самой себе маленькой девочкой. Но она вовсе не девочка. Она — самая прекрасная женщина на свете. Он еще никогда не видел, не трогал и не нюхал такой прекрасной девушки. Именно так он ей и сказал. А она улыбнулась — этим утром он говорил ей это уже раз десять, не меньше. И что с того? С каждым разом, выслушивая необычный комплимент, она сияла все ярче. В свете солнечных лучей ее волосы блестели золотом, и ему показалось, будто рядом с ним парит настоящий ангел.

Держась за руки, они перешли Меррион-сквер. Ветерок доносил до них радостные вопли детворы с соседней игровой площадки.

Вдруг перед ее ногами упала палка. Она легонько взвизгнула, но тут же рассмеялась, потешаясь над своим детским испугом. Он тоже отпустил шуточку. Смутившись, она приклонила голову к его плечу, и он почуял аромат ее шампуня. Лилии. Какая я дурочка, сказала она. А он начал возражать: вовсе она не дурочка. Он еще никогда не видел, не трогал и не нюхал такой умной девушки. Она не стала спорить. Промчался мимо них по дорожке золотистый Лабрадор, большой и неуклюжий. Можно подумать, будто лапы у него не свои, а чужие, а на них — ботинки на пару размеров больше, чем нужно, заметила она. Он рассмеялся. Пес бросился к палке, схватил ее ненасытной пастью и побежал обратно. Обернувшись, они смотрели, как Лабрадор бежит, спеша отдать палочку своему хозяину. Спеша ему услужить. Мужчина помахал им рукой — мол, извините, что я вас напугал. Ничего, все в порядке, ответила она. И добавила: какой чудесный сегодня день, и хозяин Лабрадора согласился. Они все с ней согласились. Прогулка продолжилась. На дворе стоял конец июля, деревья застыли, усыпанные цветами, и в воздухе разносился их терпкий аромат. В носу у него защекотало — сенная лихорадка. Он еще не чихнул, а она уже протягивала ему носовой платок. Она хорошо его изучила.

Он взял платок — белоснежный, с ее инициалами, вышитыми в углу розовыми нитками. Джей-Джей. Подарок ее матери. Высморкавшись, он галантно протянул ей платок, и она рассмеялась. Вокруг ее рта нарисовались морщинки, как будто кто-то кинул камешек в пруд. Легкие, едва заметные. Прекрасные.

Он и не врач, и не ученый. Некоторые называли его психологом, но сам он так не считал. Он — человек, который когда-то любил. Вот и все. Именно любовь одарила его богатым опытом, а вовсе не то, чем он занимается и благодаря чему стал известен во всем мире.

В подвале живописного георгианского особняка на Фитцвильям-сквер скрывалось хитроумное устройство. В комнатах, несмотря на большие окна, было темно, и даже постоянно включенное отопление не могло просушить насквозь отсыревшую, ледяную мебель. Клиенты при виде его дома обычно удивлялись. Они и сами не знали, что рассчитывали увидеть, но точно не это. Некоторые из них его боготворили, но большинство недолюбливали: боялись, что он оскверняет саму натуру, саму суть человека — его разум и память. Что же вызывало споры и дебаты по всему миру? Отчего же столь многие ненавидели его, а другие обожествляли?

Все дело было в устройстве, которое все называли машиной воспоминаний. Все, кроме него. Воспоминания создает не машина, а человеческий разум, к тому же важную роль играет и сердце, но в эти тонкости он никогда не вдавался. Как только разум порождает воспоминание, машина загружает его в память, словно оно такое же правдивое, честное и незабываемое, как и настоящие воспоминания. Новые воспоминания — те, о которых люди всегда мечтали или которые забыли и хотели бы освежить. Правда, как бы они ни старались, подлинно оригинального воспоминания придумать еще никому не удалось. Разум переизобретал обновленные воспоминания — просто чтобы выжить и не сойти с ума. А машина помогала выжить своему создателю. Вернее, не помогала выжить, а поддерживала в нем жизнь. Придавала его существованию смысл — то, чего ему так сильно не хватало.

Изобрел он ее совершенно случайно. Вопреки расхожим слухам, он вовсе не угробил на разработку устройства полжизни. Нет, тогда он попросту пытался сбежать от реальной действительности. Забыть о том, что с ним произошло. Он никогда ни с кем не обсуждал свое горе. И не считал, что оказался в своем нынешнем положении по вине злого рока. Да он и не верил в судьбу. Так уж повелось — иногда случаются совпадения. Обычные совпадения, и ничего больше. Вот и он однажды, копаясь в схемах и проводах, случайно понял, как сделать так, чтобы машина велела мозгу создать воспоминание, а тот бы ее послушался. Обычное совпадение. На редкость удачное, что случается нечасто.

Он уже давно довел машину до совершенства, и теперь к нему валом валили клиенты со всего мира — измученные, отчаявшиеся души — в поисках успокоения.

Если к нему приходил журналист, он мгновенно это понимал. Что-то было у них во взгляде… Страстное желание, как и у нормальных клиентов, но не совсем правильное. Они терзались голодом. Конечно, некоторые относились к нему и его изобретению весьма доброжелательно, но большинство все же мечтало разрушить его жизнь до основания. Они не понимали, как работает его машина. Боялись ее. Такие циники не могли открыть сердце и понять всю красоту его изобретения. Впрочем, плевать. Он распознавал журналистов еще до того, как те переступали порог, по рыскающим глазкам, с въедливостью пожарного инспектора впивающимся в него, его дом и машину. Журналисты никогда не приходили, чтобы сделать свою жизнь немножко лучше, хотя каждому из них машина пошла бы на пользу — может, поняли бы, почему так ненавидят то, что не имеет к ним ни малейшего отношения.

Он славился своей придирчивостью в вопросе выбора клиентов. Иногда отменял за час назначенные встречи, иногда захлопывал дверь прямо перед лицом нетерпеливых посетителей. Мигом чуял неискренних людей, тех, что пришли из одного лишь любопытства, и тех, что пришли побольше разнюхать, украсть его идеи и разработки. А он ими делиться не собирался. Не хотел, чтобы машину использовали не по назначению.

Но люди несчастные, потерянные, страждущие встречали у него теплый прием — их он привечал.

Несколько лет назад он вдруг понял, что заработал определенную репутацию. О его устройстве постоянно писали, об изобретателе ходили самые разные слухи. Его имя часто мелькало в газетах — о нем писали якобы бывшие клиенты, которые на самом деле никогда с ним даже не встречались. Придя к выводу, что в определенных кругах становится модно использовать его машину, он рассердился и прекратил принимать посетителей. Машиной должны пользоваться люди, которым это необходимо, а не те, кому этого вдруг захотелось. Одного желания недостаточно. Но, закрыв двери для клиентов, он лишь подстегнул интерес к своему изобретению. Теперь лист ожидания у него был длиннее, чем у врачей с Гриффит-авеню. Каждый день почтальон приносил десятки новых писем, куда больше, чем он мог прочесть. Тогда он решил завязать с одинокой жизнью и нанял помощницу. Девушку звали

Джудит, хотя он почему-то сомневался, что это ее настоящее имя. Джудит. Конечно, всего лишь совпадение. Что же еще? Не могла же она знать… И все же…

Он встретил ее на Парламент-стрит, миновав здание Городского совета с его величественным фасадом из портлендского камня. Впереди его ждала река Лиффи и здание Четырех Судов. Опираясь на трость, он шел на очередное судебное заседание. Ничего не понимающие власти пытались запретить ему вести практику. Он защищался сам — помогали познания, приобретенные на предыдущем месте службы.

Джудит он заметил на улице. Сначала ему в глаза бросился маленький коричневый холмик, и лишь потом он понял, что это девушка — сидит прямо на асфальте, плотно завернувшись в одеяло. Каштановые волосы слиплись от грязи, лицо покрывал плотный слой веснушек — как будто каждый проходящий мимо брызгал на нее слякотью из-под ботинок. У нее даже не было зонтика, холодное месиво скользило под ногами, но она не сходила с места. Сидела на каком-то более-менее сухом клочке земли — и где только нашла такой во всем Дублине?

Он остановился.

Она подняла на него взгляд.

— Сэр? — вопросительно произнесла она.

— Хотите, отдам вам зонтик?

— Вы ведь тогда промокнете.

— А вы уже до ниточки промокли.

— Но это же ваш зонтик, не мой.

— А я его вам подарю.

— И промокнете.

— Себе я куплю другой.

Забежав в магазин, он вышел оттуда с новым зонтиком. Дешевый, в унылую коричнево-зеле-ную клеточку, тот выглядел так, будто при малейшем порыве ветра тут же вывернется наизнанку.

— Вот, видите? — сказал он и протянул ей свой старый зонт — большой, из черного шелка, с блестящей серебряной ручкой в форме головы орла.

Этот зонт ему подарил человек, о котором он не мог говорить. О котором он не мог даже думать. Но, отдавая его продрогшей девушке, он не сомневался ни секунды. Он не сомневался, что не будет сомневаться в этом поступке. Собственная реакция его очень удивила: неужели после всех этих лет он наконец исцелился? А потом вспомнил ее лицо, ее запах и прикосновения, и сердце мучительно сжалось. Рана оставалась все такой же свежей и совсем не затянулась. Она — не зонтик. С ней он никогда не расстанется.

— Это же ваш зонтик.

— Строго говоря, они оба мои.

— Так почему вы не отдадите мне новый?

— А зачем?

— Затем, что этот для меня слишком хороший.

— Но я подарил вам именно его.

— Да меня и дешевый устроит.

— Это очень мило с вашей стороны, но я — человек слова.

Она погладила рукой блестящую голову орла. В ее крошечной ладошке ручка казалась особенно массивной.

— Как вас зовут?

Долгая, долгая пауза.

— Джудит.

Совпадение. Просто совпадение. Никакой не знак свыше. Ничего подобного.

— Ну что же… Хорошего вам дня… — Он не смог заставить себя произнести это имя вслух.

В тот день в суде он доказывал, что если уж прикрывать его практику по причине «воздействия на разум» клиентов, то тогда следует запретить и психологов, и гипнотизеров, и прочих не совсем традиционных врачевателей. Он рассуждал об учении Фрейда о бессознательном, о защитном механизме вытеснения и перенесения, о своем клиническом опыте психоаналитика, пока судья чуть не заснул от скуки. В общем, он воздействует на умы людей не больше, чем обычный психолог. В конце концов он выиграл дело, хотя узнал об этом лишь несколько недель спустя.

На следующий день он вновь пришел на то же самое место. Не из-за девушки, нет. Просто так сложился маршрут. Правда, надо признать, она всю ночь никак не шла у него из головы. Он остановился возле нее, и она подняла голову.

— А где ваш зонтик? — спросил он.

— То есть ваш?

— Я его подарил, так что он уже не мой.

— Ну и не мой тоже. Я его продала, — совершенно равнодушно ответила девушка. Впрочем, он и сам считал, что переживать тут не из-за чего. — Вас это очень огорчило?

— Это же был ваш зонтик, и вы вольны были делать с ним все, что угодно. И почем вы его продали?

— Полпенни.

Он покачал головой.

— Эй, вы же сами сказали, что я могла делать с ним все, что пожелаю, — заметила девушка.

— Конечно. Просто вы могли выручить за него куда больше.

— Ну, — пожала она плечами, — мне тогда эти деньги были очень нужны.

Он вдруг подумал, что на самом деле ей нужно куда больше, чем жалкие полпенни.

— У вас ведь даже чашки нет.

— Какой еще чашки?

— Обычной. Чтобы подаяние просить.

— Я не попрошайка.

— А что же вы тогда тут делаете?

— Просто сижу.

— А люди дают вам деньги, да?

— Иногда. А иногда — зонтики.

Он улыбнулся:

— Хотите, возьму вас на работу?

— Кем?

— Администратором. Будете разбирать мою почту, читать письма, назначать встречи.

— Почему?

— Что «почему»? — не понял он.

— Почему вы меня хотите нанять?

— А почему бы и нет?

Она пожала плечами.

— Если вы считаете, что я не должен этого делать, объясните мне, по какой причине, — попросил он. — Это будет очень любезно с вашей стороны.

Она ненадолго задумалась. Затем оглядела его с ног до головы, и он понял, какую жизнь она вела раньше, до того как встретила его.

— А чего вы взамен-то хотите? — осторожно спросила она.

— Ничего такого. Просто делать все то, что я перечислил.

Она посмотрела на него долгим-долгим взглядом, мысленно перебирая разные случаи из своей жизни, пытаясь принять правильное решение. Да ведь она вовсе не так молода, как ему показалось сначала, сообразил он.

— Ладно, — согласилась наконец она.

Вот так Джудит и начала на него работать. Кое-кто из посетителей принимал ее за экономку. Появление в доме другого человека, пу-екай всего лишь наемного работника, ознаменовало конец одиночного заключения, к которому добровольно приговорил себя изобретатель. Впрочем, вскоре девушка поняла, что жизнь ее начальника не так уж пуста и бессмысленна, наоборот, все его мысли, весь его дом занимали призраки прошлого, и она привыкла работать с ними бок о бок.

Поначалу она не знала, что случилось с изобретателем в прошлом, но со временем все поняла, так и не задав ни одного вопроса. Она никогда не просила устроить ей сеанс с машиной, и он ее за это очень уважал. Ведь у кого-кого, а у нее наверняка было полно воспоминаний, которые ей хотелось бы переписать. Он тоже не задавал ей вопросов. Работали они тихо и спокойно, почти не разговаривая друг с другом. Она вскрывала его почту и — это вскоре выяснилось — с первого дня поняла, как он предпочитает вести дела. Однажды вечером, когда она уже ушла домой, он сел за стол и просмотрел те письма, что она отложила. На следующий день он подошел к ней, держа в руке пачку конвертов.

— Почему вы не назначили время этому мужчине? — спросил он.

Он не злился, нет. Собственно говоря, он никогда не злился. Ему было интересно понять, каким образом девушка пришла к такому решению. На обделенного клиента ему было наплевать.

Не глядя на него, она повесила длинный плащ на крючок, прибитый к кухонной двери, и поставила сумку — совсем новую — на пол.

Теперь она уже ничем не напоминала ту замухрышку, скорчившуюся у здания суда.

— Я ему не поверила.

— Да вы ведь даже не знаете, кого я имею в виду!

— Знаю. Того мужчину, у которого жена погибла в автокатастрофе.

— Верно, — удивился он.

— Ну так вот, я ему не поверила.

Девушка внимательно посмотрела на него, и

он занервничал. Не сильно, слегка, но он и к такому не привык. Растерявшись, отвел глаза, но она, кажется, ничего не заметила. Или сделала вид, что не заметила. Раскрыв толстый ежедневник, купленный специально для нее, она принялась изучать расписание на сегодня. Изобретатель, пытаясь скрыть смущение, ткнул в первое попавшееся письмо на столе:

— А вот эта женщина? Что вы думаете о ней? — Рука у него слегка дрожала.

Она вздохнула:

— Вы что, собираетесь просматривать каждое отложенное мною письмо? Если да, то давайте я прямо сейчас уйду, и вы опять будете сами принимать решения по всем этим запросам.

Кивнув, он встал и занялся чаем. Чаепитие перед первым клиентом вошло у них в традицию. Он поставил перед ней чай — с тремя ложками сахара и щедрой порцией молока. Джудит предпочитала мешать все ингредиенты сразу в кружке, а не подливать молоко из молочника, как он. Ему даже пришлось купить кружку, специально для нее: у него водились только тонкие фарфоровые чашечки.

— Она журналистка. Специализируется на сплетнях, — сделав глоток, сказала вдруг Джудит.

— Правда?

— Я сама ее колонку не читала, но встречала ее имя в газетах. Этакая дама из высшего общества. Обо всем говорит с величайшим презрением. — Джудит изобразила великосветский прононс. — Пишет, кто и с кем пил чай и все в таком духе. Не думаю, чтобы вы очень обрадовались ее визиту.

Он кивнул.

— Знаете, — заговорил он, — пожалуй, больше я в ваших решениях сомневаться не стану.

Офис они устроили на кухне. Там Джудит проводила каждый день, с восьми до четырех. Она почти не вставала из-за стола, никогда не глядела по сторонам, не рылась в ящиках и вообще практически не отрывала глаз от ежедневника. Она внимательно изучала письма, удобно устроившись в кресле, как будто наконец-то нашла самое сухое место во всем Дублине.

Раздался звонок в дверь. Пришел молодой мужчина — в строгом костюме, с темными кругами под глазами, аккуратно подстриженный и чисто выбритый. От него приятно пахло средством после бритья. Судя по виду, он работал то ли бухгалтером, то ли банковским служащим. В общем, что-то связанное с числами. Прежде чем войти в дом, он стянул фетровую шляпу и неуверенно огляделся: видимо, боялся, что его увидит тут кто-нибудь из знакомых.

Хозяин отступил в сторону, пропуская молодого человека.

— Здравствуйте, меня зовут Джек Коллинз, — представился тот.

— Да-да, — ответил старик и, оставив дверь открытой, повернулся и прошел в холл. Джек на секунду задержался, не зная, как ему поступить. Может, зря он вообще сюда приехал? Он оглядел пустой коридор: голые стены, на полу красивая, но выцветшая и потрескавшаяся плитка. До его носа донесся запах плесени, с которым не могли справиться ни хлорка, ни специальные дезодоранты и антисептики. Помедлив, он решился и шагнул вперед.

Вслед за стариком Джек прошел в небольшую комнату. А там… Машина. Машина! Два старых кресла. Потухший камин. И запах сырости. Холод.

— Садитесь, — велел ему старик, устраиваясь в кресле.

Джек вновь замялся, взвешивая все «за» и «против», однако вскоре сел и он.

Поставив портфель на тонкий ковер, он огляделся, раздумывая, куда можно положить шляпу Изобретатель безучастно наблюдал за его мучениями. Наконец юноша пристроил шляпу поверх портфеля. Расстегнув пуговицу пиджака, он наклонился вперед и оперся локтями о колени, словно собирался обсудить важную сделку и не хотел, чтобы камин его подслушал. Видимо, коммивояжер, подумал старик.

— Итак… — заговорил Джек.

— Я собираюсь присоединить вот эти провода. — Изобретатель перешел прямо к делу и прикрепил три провода к вискам и лбу молодого человека. Прямо на мысленное око.

— Приступайте, — сказал он, не глядя на Джека. И умолк.

— А что мне надо делать?

— Подробно опишите нужное воспоминание: вспомните цвета, запахи, звуки, выражения лиц. И постарайтесь поконкретнее, пожалуйста.

— А как это работает? — Юноша, кажется, растерял остатки своей уверенности. Он не сомневался в себе, но сомневался в машине. Уж слишком о ней много говорили.

А важно ли, как она работает? Старик и сам не раз задавал себе этот вопрос, особенно сразу после ее изобретения. Как если бы перед тем, как подключиться к беспроводному Интернету, он потребовал объяснить ему принцип его действия. Или, садясь в автомобиль, попросил рассказать, как работает каждая деталь двигателя. Все это не имеет значения.

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам, как функционирует механизм, или все же чтобы машина выполнила свою работу?

Джек в нерешительности взглянул на изобретателя. Ему не нравился его тон. Он представлял себе процедуру совсем иначе. Джек никогда бы не подумал, что окажется в сырой обветшалой комнате в компании заносчивого старика. Да и машина выглядела дряхлой, кое-где была тронута ржавчиной. Никаким волшебством тут и не пахло. Джек еще раз хорошенько все обдумал, но все же сдался.

Он прочистил горло:

— В те выходные я уехал. Вернее, сказал жене, что уеду… — Он умолк, вопросительно глянув на старика.

Тот никак не прореагировал на его заявление, равнодушно глядел куда-то мимо Джека.

— На самом деле я остался в городе, — продолжил молодой человек. И вновь никакой реакции. Он вздохнул. — Я познакомился с одной женщиной… Раньше я ничего подобного не делал, и… — Голос у него дрогнул. — Я не мог спать, не мог есть. Понимал, что совершил ужасную ошибку. Но я не могу врать жене, просто не умею! Каждый раз, когда она смотрела на меня, я понимал: она все знает. Она спрашивала, как прошла моя командировка, и я замирал от ужаса, не находя ответа. Я мечтал: вот бы закрыть глаза — и пусть все, случившееся в эти выходные, исчезнет, провалится! А я буду помнить те выходные, какими они должны были быть.

Клиенты постоянно путали его с психоаналитиком. Но он находился тут совсем не для этого.

— Вам нужно все это знать? — спросил Джек, чуть не плача.

— Нет, — ответил изобретатель.

— А что же вы меня не остановили?

— Думал, вы вот-вот перейдете к делу. Вы просто расскажите, какие воспоминания вам нужны.

— Какие нужны?

— Да, — кивнул он. — И учтите, старые при этом никуда не денутся. Я умею создавать новые воспоминания, но удалять старые — не мое дело.

— Понимаю.

Джек переложил шляпу на подлокотник кресла и, порывшись в портфеле, выудил оттуда брошюру.

— Вот где я должен был оказаться. На конференции коммивояжеров в Керри. Вот отель. Вот мой номер. У отеля большая территория, отличный вид на залив Кенмар. Я бы обязательно отправился гулять. Обожаю пешие прогулки. Климат там мягкий, растет много субтропических растений. Даже эвкалипты встречаются. А воздух свежий и чуть сладковатый. — Джек нервно сглотнул. — Это мне все коллега рассказал.

Старик махнул рукой — мол, продолжайте. — Конференция проходила в отеле. Тут мне никаких воспоминаний не нужно, я и так все прекрасно представляю: очередная конференция в очередном отеле. Но участникам устроили еще и тур по кольцу Керри [2]. Жена всегда мечтала побывать в тех местах. А уж теперь я никак не могу спланировать туда совместную поездку. Она сразу поймет, что я никогда в этих местах не был. Но, может, после вашей машины… — Джек с мольбой взглянул на старика, явно нуждаясь в поощрении.

Тот помог ему уточнить некоторые детали: как облака бросали тень на верхушки гор; каким свежим, сладким и чуть солоноватым казался воздух, наполненный ароматами эвкалипта, ревеня и близкого моря; как солнце согревало его своими лучами; как выглядел номер; как у него не оказалось мелочи, чтобы дать чаевые посыльному, поднявшему в номер багаж; какой мятой оказалась рубашка, когда он вытащил ее из чемодана; как он жалел, что не послушался совета жены и не убрал ее в специальный чехол. Они обсудили, как он покупал ей и детям подарки — не на дублинской Графтон-стрит, возвращаясь из гостиницы в центре города, а на железнодорожной станции, пока ждал там задержавшийся поезд. Как звонил жене — не после того, как испарилась дама, с которой он веселился, а из бассейна, куда сбежал во время перерыва в выступлениях.

Когда Джек закончил, старик снял с его висков и лба присоски. Джек раза два мигнул и перевел взгляд на изобретателя.

— Господи боже! — пробормотал он.

Старик выключил машину. У Джека словно

гора с плеч свалилась. Он явно приободрился. Даже развеселился.

— Ну, можно сказать, кучу денег сэкономил на поездке, — заявил он. — Надо было сказать, что летал на Фиджи.

Старик поднялся на ноги и, прощаясь, протянул Джеку руку:

— Да, похоже, поездка и впрямь выдалась удачная. Жаль, вас там не было.

Улыбка Джека несколько поблекла.

Они уже подходили к выходу из парка. Покидали зеленый оазис, вновь возвращаясь в асфальтовую пустыню. Впрочем, его это не очень расстраивало. Стоял прекрасный день. Наверное, лучший день в году, решили они. Они шли по аллее, и густая листва скрывала от них солнце. Она поежилась, и он крепче сжал ее руку, как будто это могло ее согреть. Ему хотелось, чтобы ей всегда, все время было хорошо. Даже тогда, когда это невозможно. До него донесся болотистый запах мха, и в носу защекотало. Воздух наполнял аромат влажной земли, до которой никак не могли дотянуться солнечные лучи. Оба решили, что это весьма освежает. Он отступил в сторону, чтобы она первой прошла через ворота. Она поблагодарила и остановилась, дожидаясь, когда он к ней присоединится. Они смотрели друг на друга, понимая, что пришло время прощаться, и при этой мысли у него даже живот болезненно скрутило. Пора прервать этот прекрасный сон и возвращаться к обычной работе.

Спасибо за вчерашнюю ночь, сказала она немного застенчиво, хотя ночью вела себя восхитительно бесстыдно. Ему очень нравилась в ней эта черта, но он об этом никогда не говорил — боялся смутить. Они договорились о следующей встрече. Может, поужинаем в «Шелбурне»? Хорошая мысль. Там здорово. Только не очень поздно, ладно? Она снова рассмеялась, теперь уж без капли смущения. Разумеется, мой дорогой. Разумеется.

— Неверный муж? — спросил он у Джудит, как только Джек Коллинз ушел.

Она не подняла глаз.

— Он любит жену, — скучающим голосом отозвалась она. Однако тон показался ему наигранным. Ее на самом деле затронула эта история.

— Это он так говорит, — вздохнул он.

— Вы ему не поверили?

— Поверил.

— Но вы его не одобряете, верно?

Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Он не должен был осуждать своих клиентов и никогда этого не делал.

— Каждый заслуживает второй шанс, — настойчиво сказала она.

— Я не хочу помогать людям врать.

Вот тогда она взглянула на него. И он увидел в ее глазах сомнение.

— Создавать новые воспоминания вовсе не то же самое, что врать, — пояснил он, понемногу раздражаясь. И уже мягче добавил: — Не надо было приглашать его на прием.

— Хорошо, — пожала плечами Джудит.

Изобретатель сел рядом с ней, и вместе они

принялись за бутерброды с сыром. Во время еды она продолжала одним глазом изучать письма. Он следил за ней, надеясь, что она этого не замечает. Выражение ее лица оставалось неизменным, и непонятно было, какое впечатление произвело на нее то или иное послание. Все письма она раскладывала на две кучки, и он никак не мог понять, по какому принципу она их отбирает. Прочитав очередное письмо, Джудит откусила кусочек бутерброда, после чего отложила конверт влево. Он так ничего и не понял.

Ни он, ни она не произнесли ни слова, но молчание их не смущало. Пожалуй, беседа о Джеке и его отношении к жене стала чуть ли не самой длинной и бурной за все время их совместной работы. Изобретатель внезапно осознал, что ему приятно проводить время с Джудит. Ему, кто последние сорок лет провел в полном одиночестве! Он ждал, когда она придет утром, а вечером, после ее ухода… Вечером он скучал. Дом начинал казаться ему пустым, словно дупло в дереве. И он вновь научился ждать, вновь что-то предвкушал: вот скоро придет Джудит… она скажет то-то, сделает то-то… Такого с ним давно не бывало. Он отложил бутерброд в сторону.

— Что? — спросила она, не глядя на него.

Он промолчал, и она вскрыла очередной конверт.

Кажется, он ее смутил.

— Пытаюсь понять, в какую кучку вы кладете письма, потрясшие вас до глубины души, — сказал он.

Джудит взглянула на него, поняла, что он шутит, и ткнула пальцем в письма, что лежали слева от нее.

— Вот в эту.

Изобретатель улыбнулся: вот уж не думал, что так обрадуется. Оказывается, она не считает его самым ужасным на свете занудой. Он взглянул на карманные часы — как всегда, между визитами клиентов у него был часовой перерыв. Обычно за день он принимал всего двух посетителей. Иногда одного — в зависимости от рода воспоминаний. Он вернулся к машине.

— Он умер двадцать пять лет назад, — говорила миссис Делэйси, высоко держа голову на лебединой шее. На груди блестело жемчужное ожерелье.

На первый взгляд она казалась сильной, волевой женщиной, но он вдруг понял, что на самом деле она держится из последних сил.

— Я хорошо его помню. Помню, чем мы вместе занимались, помню многие его слова, фразы. Но… — Ее броня вдруг дала трещину. Она опустила голову — кожа на шее тут же обвисла. Плечи бессильно упали, и она тихо заплакала.

— Мамочка, — беспомощно проговорила ее дочь, дотронувшись до руки матери. Она явно удивилась и смутилась при виде такого открытого проявления эмоций.

Изобретатель промолчал.

Дочь неуверенно на него взглянула, словно прося остановить этот поток слез.

— Но его лицо, — всхлипывая, продолжила старушка, явно вознамерившись высказать все, что хотела, и наплевать, что об этом подумают другие. — Когда я закрываю глаза, я… — Она сомкнула веки. — Я его не вижу! Вот не вижу, и все!

— Мама! — возмущенно сказала покрасневшая от смущения дочь. — Прекрати. О чем ты вообще говоришь? Помолчи минутку и успокойся.

— Все так размыто, — продолжала плакать женщина. — Я его вижу, но как бы издалека, расплывчато. И он все время меняется: то выражение лица становится другим, то возраст. Я никак не могу задержать какое-то одно воспоминание, запечатлеть один, самый лучший образ.

Схватив сумку, дочь принялась в ней рыться.

— Вот, возьми, — ткнула она платком в крепко сжатые ладони матери. — У тебя из носа течет, — не скрывая отвращения, буркнула она.

— Я знаю, какие у него были глаза, какие губы… — Пожилая дама притронулась к своим губам, вспоминая. Дочь отвела взгляд, покраснев еще сильнее. — Но я никак не увижу его всего, целиком. Как будто смотрю со слишком близкого расстояния. Мне нужно отойти в сторонку, чтобы разглядеть его получше. — Она закрыла глаза, вокруг которых тут же сплелись морщинки.

Когда она их открыла, в ее взгляде читалось разочарование: она так и не увидела своего мужа. Старушка впервые посмотрела на изобретателя:

— Я должна научиться вызывать в памяти его облик в любой момент, тогда, когда мне захочется. Он — все, что у меня есть.

— Мама! — Дочкино лицо вытянулось. — А как же мы?

— Ох, Лиззи, не говори глупостей. Вы, конечно, спорите, чья очередь идти со мной в ресторан обедать, но не потому, что только и мечтаете, как бы меня развлечь. А он… Он всегда со мной. Вот тут, — сказала она и сильно постучала себя по виску, словно тушила сигару. — А теперь я чувствую, что теряю его.

Лиззи прокашлялась:

— Я захватила с собой его фотографию.

Изобретатель взял протянутый черно-белый

снимок. На нем был запечатлен полный импозантный мужчина с моноклем. Он сидел, сложив руки на коленях, и холодно глядел в объектив. На стене за ним виднелось чучело оленьей головы.

— Это наш охотничий домик, — с гордостью поведала дочь.

— Нет-нет! — Миссис Делэйси отмахнулась от фотографии, словно от назойливой мухи. — Это не мой муж.

— Мам, да это же сняли сразу после того, как он стал президентом крикетного клуба. Я в этом уверена. Посмотри на лацкан пиджака…

— Я не хочу помнить ни проклятый крикетный клуб, ни фотографию из охотничьего домика, — отрезала старушка, вновь изрядно шокировав и обидев дочь. — Я хочу помнить его таким, каким он был по утрам, когда я только просыпалась и бросала на него первый взгляд. Хочу помнить его таким, каким он был, когда мы занимались любовью. — Она закрыла глаза, наслаждаясь воспоминанием.

— Мама! — воскликнула ее дочь, впрочем, куда спокойнее. Видимо, она наконец увидела в собственной матери обычную женщину.

— Или когда он впервые взял на руки маленькую Эллис. Когда играл в саду с детьми. Как раздувал ноздри, когда сердился. — Она улыбнулась. — Я все это помню, но закрываю глаза — и ничего не вижу.

Изобретатель прикрепил ей на виски и лоб присоски, подсоединил провода к машине. Щелкнул выключателем.

— Опишите мне нужную картинку, и именно ее вы и будете видеть, — сказал он.

Он легонько пробежался пальцами по ее волосам, волнистым и мягким, словно бархат. Вдруг его кто-то окликнул — справа к ним подходил его коллега. Они поздоровались.

До свидания, скоро увидимся, сказала она. Он рассеянно кивнул и быстро прижался губами к ее нежным пальцам. Ее кожа всегда была такой теплой, такой мягкой. Она быстро отдернула руку, чтобы не скомпрометировать его в присутствии коллеги, и ушла. Он вновь повернулся к знакомому, и они принялись обсуждать дело, долгие месяцы не дававшее им обоим покоя. Он слышал, как она еще раз крикнула ему «пока», но был так увлечен разговором, что не ответил. Она поймет. Они ведь еще увидятся. А потом он услышал шум. Страшный, ужасный звук, который ему не суждено забыть. Коллега схватил его за руку, так сильно, что он почувствовал, как ногти впиваются ему в кожу. И все понял. Но так и не смог оглянуться. Он не хотел, чтобы до скончания веков перед его глазами стояла эта кошмарная картина, потому что знал: каждый день он будет переживать этот ужас снова и снова. И во сне, и наяву. Каждый божий день.

Когда следующим утром Джудит пришла на работу, голова ее была низко опущена, лицо скрывала волна каштановых волос. Она не смела встретиться взглядом с изобретателем. Не поднимая глаз, прошла мимо него по коридору и направилась в кухню. Открыв дверь и увидев стол, она замерла. Он приготовил ей завтрак — впервые. Горячие сосиски, яйца, помидоры, черно-бе-лый пудинг, грибы. Посреди стола красовалась тарелка поджаристых тостов в окружении самых разных джемов и соусов. Он хотел предугадать любое ее желание.

Она покачнулась, и он бросился вперед, чтобы поддержать ее, но в этом не было необходимости: из-под длинного, слишком большого для нее пальто показалась маленькая ручка и крепко ухватилась за дверной косяк. Джудит повернулась к нему лицом, и тогда-то он все увидел. Ее левый глаз, под которым чернел синяк, так опух, что едва просматривался зрачок. Кожа вокруг глазницы цветом напоминала гнилой персик. Заметив выражение его лица, Джудит быстро отвернулась. Его заколотило от злости. Давненько он так не кипятился, не бурлил от злобы. Со времен Джудит. Его Джудит. А теперь эта Джудит. Тоже его, понял вдруг он и так сильно сжал трость, что у него побелели костяшки пальцев.

Ему так много хотелось ей сказать — и закричать, и потребовать, чтобы она рассказала, кто с ней так поступил. Его переполняли эмоции и вопросы, но с чего начать, что говорить? Ошибешься — и все, она тут же уйдет. Она казалась такой хрупкой, такой зыбкой. Как перышко — легчайший ветерок, и она в то же мгновение от него улетит.

Наконец старик немного успокоился. Бешеная ярость ушла, и его стала бить дрожь — реакция на произошедшее. Он прокашлялся, собираясь заговорить, но она его остановила — замахала рукой, словно регулировщик на перекрестке. Рукав пальто сполз, обнажив предплечье, и он увидел желто-черные, уродливые синяки, обвивавшие ее руку до локтя.

— Не надо, — твердо сказала она.

И он не стал.

Потому что знал: он не сможет.

Не сможет жить, потеряв ее.

— Ни о чем не спрашивайте, — продолжила она, — а я не буду спрашивать, зачем вы сделали все это… — Она махнула рукой в сторону накрытого стола.

Он смутился, но прекрасно ее понял. Кивнул, хотя она стояла к нему спиной, потому ее замечание не требовало никакой реакции.

Они сели за стол. Радостное возбуждение, охватившее его утром, испарилось без следа. Они ели в тишине. Она клевала, как птичка. Да и он ел без аппетита.

Пришло время первого посетителя — парня лет восемнадцати, которого, по его словам, презирал собственный отец. Он хотел создать себе новые воспоминания о том, как они с отцом проводят время, тогда, глядя на него, он бы не расстраивался, понимая, сколь многого лишился. Никакого драматизма и экзотики, никаких недостоверных разговоров — совершенно обычные воспоминания: отец на стадионе смотрит, как он играет в футбол; отец радуется, когда он забивает гол. Смеется над его шутками. Просто находится рядом. Внимательный. Неравнодушный.

Изобретатель зря боялся, что Джудит на следующий день не придет. Как всегда, она надела платье, но на этот раз — с длинными рукавами и высоким воротником, скрывающим то, что он увидел вчера. Но было слишком поздно. Теперь эта картина до скончания века будет стоять у него перед глазами, стоит ему только прикрыть веки. Синяк на лице Джудит потемнел, потом пожелтел. Через несколько недель все стало как прежде. Нет, неправда! Как прежде уже не стало. Этот яд отравил все. Он исковеркал, изувечил их чудесный, гармоничный союз. Так продолжалось до тех пор, пока однажды она не постучала к нему поздно вечером. Сложившись пополам, она кашляла, заливая крыльцо кровью. Он никак не мог понять, откуда же берется вся эта кровь. Она не позволила ему вызвать полицию и «скорую». Даже не разрешила промыть раны — она и сама справится. Ей надо было где-то спрятаться.

Закрывшись в ванной, она просидела там целый час. Лишь по доносившимся звукам льющейся воды и редким всплескам он понимал, что Джудит еще жива.

Она вышла, одетая в его рубашку. Казалось, перед ним маленькая девочка, стянувшая у мамы полосатую блузку. Она спала в его кровати, он спал — вернее, лежал с закрытыми глазами — на диване. О том, что случилось, не было сказано ни слова, хотя он с трудом удержался от того, чтобы не засыпать ее вопросами.

Спустя несколько дней она подошла к нему:

— Может, поговорим?

— Разумеется. Ко мне сейчас придет клиент, но, может, вы подождете на кухне?

— Я и есть ваш клиент. — Джудит уселась в кресло напротив.

От удивления изобретатель потерял дар речи.

— Но я не буду вам ничего рассказывать, — сказала она.

Он коротко кивнул и промолчал: боялся, что голос его выдаст.

— Я знаю, вы никакой не психиатр. И терпеть не можете, когда люди вдруг начинают изливать вам душу.

— С вами все по-другому.

Она грустно улыбнулась:

— Вот мое воспоминание. То, что я хочу себе придумать. Это тот день, когда я сюда пришла.

Он сразу понял, что она имела в виду.

— Вы открыли мне дверь. Таким счастливым я вас еще не видела. Заинтригованная, я промолчала, но улыбнулась. У вас была такая обаятельная, такая заразительная улыбка. И вы были рады, что я улыбнулась вам в ответ. «Доброе утро, Джудит», — сказали вы. «Но меня зовут Мэри», — ответила я. — Она не отрывала от него глаз, блестящих от слез.

Какое красивое имя — Мэри, подумал он.

— А вы сказали: «Какое красивое имя, Мэри», — продолжила девушка. — «Спасибо», — ответила я. Вы провели меня в коридор, помогли снять пальто — вы ведь настоящий джентльмен. Показали мне кухню. Как только вы открыли дверь, я почуяла прекрасный аромат. Никогда еще не видела я такого чудесного, такого аппетитного завтрака. Никто и никогда ничего подобного для меня не делал.

Тогда я повернулась к вам и сказала: «Большое спасибо». А еще сказала, что еда пахнет совершенно изумительно и тостов аппетитнее я не видывала. «Никто и никогда ничего подобного для меня не делал», — добавила я.

А вы прямо расцвели от счастья.

Мы сели за стол, и я все съела. Все до кусочка, ведь все было так вкусно, а мне так хотелось показать, как я ценю ваши усилия. И я сказала вам, что ничего вкуснее в жизни своей не ела.

И вы расцвели еще больше.

Потом вы принялись за газету, и мы стали обсуждать всякие новости. Я спрашивала вашего мнения — не потому, что меня так уж интересовали статьи, а потому, что хотела услышать ваш голос. Потому что я люблю ваш голос. Потому что никогда прежде я не слышала голоса, от звуков которого мне становилось бы так спокойно и хорошо. Так спокойно, как не было еще никогда.

Его глаза заволокли слезы.

— Я так вам и сказала, и вы чуть не расплакались, — продолжила она. — А потом я спросила вас о машине: как вы до нее додумались. Я не стала спрашивать, почему вы решили ее изобрести, хотя мне всегда хотелось это узнать. Но я догадываюсь почему. До меня доходили всякие слухи о том, что тогда произошло, но я им совсем не верю. Но я не стану спрашивать вас о машине: теперь я и так знаю, что побудило вас ее создать. Да, теперь я знаю, каково это, когда слово уже вертится на кончике языка, но проходит мгновение — и момент упущен, и ты уже ничего не скажешь. А потом мечтаешь вырвать себе сердце из-за того, что так ничего и не сказала и не сделала. Я знаю, как вас раздражает, когда посетители требуют поселить в их память всякие дурацкие воспоминания — как будто они становятся спортивными звездами или изменяют женам с роковыми красотками. Потому что машина — совсем не для этого. Она нужна, чтобы исправить какое-то одно-единственное мгновение, чтобы все стало так, как было бы, если б ты не отвлеклась, или не была такой трусихой, или просто знала, что этот утерянный миг — единственный, когда ты обязана была сказать или сделать то, что хотела.

Но тогда я всего этого вам не сказала. Потому что вы знали, что я знаю. И мы обсудили расписание посещений, а затем съели бутерброды с сыром. И прежде чем уйти, я поблагодарила вас за все то, что вы для меня сделали. И обняла вас. И это объятие стало самым теплым, самым чудесным, самым уютным за всю мою жизнь, и я поняла, что вы защитите меня от всего плохого, что может со мной произойти.

Он кивнул.

— А потом я пошла домой. Совершенно счастливая. А вы смотрели, как я ухожу. Совершенно счастливый. И мы оба знали, что все будет хорошо.

Она умолкла. Слезы текли по их лицам. Сняв провода, она встала, взяла сумку, пальто и ушла. Закрываясь, щелкнула входная дверь. Изобретатель смотрел, как она поднимается по ступенькам на тротуар. Он ничего не слышал, кроме мерного жужжания машины. Больше он никогда не видел Джудит.

Он прикрепил присоски к вискам и лбу.

Он легонько пробежался пальцами по ее волосам, волнистым и мягким, словно бархат. Вдруг его кто-то окликнул — справа к ним подходил его коллега. Они поздоровались.

До свидания, скоро увидимся, сказала она. Он рассеянно кивнул и быстро прижался губами к ее нежным пальцам. Ее кожа всегда была такой теплой, такой мягкой. Она быстро отдернула руку, чтобы не скомпрометировать его в присутствии коллеги, и ушла. Он вновь повернулся к знакомому, и они принялись обсуждать дело, долгие месяцы не дававшее им обоим покоя. Он слышал, как она еще раз крикнула ему «пока», но был так увлечен разговором, что не ответил сразу. Он извинился перед коллегой — надо все-таки как следует с ней попрощаться. Тот немного обиделся, но остался ждать его на месте. Он взглянул на нее, и она обернулась. Их глаза встретились, и она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Последнее подтверждение их любви.

А потом он услышал шум. Страшный, ужасный звук, который ему не суждено забыть. Коллега схватил его за руку, так сильно, что он почувствовал, как ногти впиваются ему в кожу. Он все понял. Но так и не смог оглянуться. Он не хотел, чтобы до скончания века перед его глазами стояла эта кошмарная картина, потому что знал — каждый день он будет переживать этот ужас снова и снова. И во сне, и наяву. Каждый божий день.

Не воспоминание ему следовало изменить — оно было практически идеальным. Сам день был почти идеальным, вот до этого самого момента. Мэри права: вот о чем он жалеет, вот что гложет его изнутри, заставляя переживать одно и то же раз за разом, по тысяче раз за день. Если бы тогда он поднял глаза, когда она его позвала. Они улыбнулись бы друг другу, и она в самый последний раз увидела, что он ее любит. Лошадь с повозкой все равно бы ее сбила. Лошадь что-то напугало, и она понесла. Не может же он изменить все воспоминания у всех людей, что находились тогда на площади. Он не может воскресить ее силой мысли. Это бесполезно. Однако тот последний взгляд… Если бы он мог это изменить! Это была их единственная ошибка в тот день. Сама авария — это чья-то еще ошибка, чья-то чужая вина. Если б исправить все с этой улыбкой!.. Да, тогда весь день до аварии был бы просто идеальным.

Он выключил машину. Жужжание стихло.

В комнату прокралась тишина.

Дата добавления: 2015-12-07