Отношение Запада к Индонезии было неблагоразумным и бли­зоруким. 3 страница

Следующим, с кем мне предстояло встретиться, был удивительный джентльмен по имени Жун Ижэнь. Г-н Жун официально занимал должность заместителя председателя Народного собрания, но это ни­чего не говорило о его реальном положении. По сути, он являл собой образец «красного капиталиста». До революции г-н Жун был очень

богат. Однако в отличие от большинства китайских магнатов, которые бежали из страны и окончили свои дни в Гонконге или где-нибудь еще дальше от дома, он нашел общий язык с коммунистами. Власти прак­тически всегда стремились убедить влиятельных представителей Запа­да в том, что богатые вполне могут процветать в Китае с благослове­ния партии. Г-н Жун являлся тому живым доказательством. По его сло­вам, он пострадал во время Культурной революции, но впоследствии был реабилитирован и сейчас живет на широкую ногу.

Г-ну Жуну принадлежал дом с внутренним двором. Подобные дома редко встречаются в наше время и очень престижны, однако когда-то они были традиционными для Пекина и составляли значительную долю в его застройке — серые с красными крышами, часто с прекрас­ными внутренними садами.

Гостиная, в которую меня провел г-н Жун, была заполнена мебелью конца эпохи династии Цин и расписана орнаментами. Каждый пред­мет представлял необыкновенную ценность. На стене висело огром­ное полотно с каллиграфией, принадлежавшей кисти хорошо извест­ного художника, в углу которого сам Ден Сяо Пин начертал свою вы­сокую оценку. Впечатление отчасти портило чучело собаки г-на Жуна, находившееся в стеклянном сосуде. Я не знала, как на все это реагиро­вать.

Во время официальных бесед с китайскими сановниками всегда чувствуешь себя неловко из-за того, что кресла стоят рядом, и каж­дый раз нужно поворачиваться, если хочешь что-либо сказать. В ре­зультате никак не удается взглянуть друг другу в глаза, — возможно, на это все и рассчитано. Наша беседа оказалась еще более чопорной, чем все остальные. Мы обсуждали Культурную революцию, но, как выяснилось, наши выводы были совершенно разными. Г-н Жун по­лагал, что во всем необходима стабильность. На это я ответила, что единственно возможный путь к ней — демократия. Он попытался возразить, что демократия на Западе провалилась из-за принижения роли женщин. Тогда я пристально посмотрела на него, и он быстро сменил тему.

Облегчение, которое я почувствовала, когда объявили ленч, увы, длилось недолго. Мы сидели за огромным столом, почти полностью занимавшим относительно небольшую комнату, и нам подавали по­очередно то, что, по-видимому, считалось деликатесами в родной про­винции г-на Жуна, однако на деле вполне могло оказаться изощрен-

ной пыткой для гостей с Запада. Первыми принесли огромных серых вареных креветок. Они были неочищенными, их большие черные глаза беспомощно глядели сквозь маслянистый соус с неаппетитным запа­хом. Чтобы съесть это блюдо, нужно было постепенно высосать всю креветку, а затем выплюнуть пустой панцирь. После того как унесли тарелки, на столе появилась огромная супница, доверху наполненная чем-то круглым и белым. Блюдо оказалось большим окороком, покры­тым толстым слоем белого сала. Окорок резали на куски и подавали гостям. Испытание продолжалось.

После этого мы ненадолго вернулись в гостиницу. Наша машина медленно пробиралась по улицам, было жарко. Китайцы предостави­ли в мое распоряжение длинный старомодный лимузин марки «Крас­ный флаг» — копию ЗИЛа, созданного для Сталина. При каждой ос­тановке машину окружали китайские велосипедисты и начинали меня разглядывать. Я изо всех сил старалась выглядеть приветливо, а глав­ное — не заснуть.

Мне было крайне необходимо восстановить самообладание, по­скольку приближалась самая важная встреча дня — аудиенция с Ли Пеном в три часа.

Премьер-министр Китая, как и все остальные ключевые фигуры страны, жил и работал в районе Чжун Наньхай. Это был коммунисти­ческий эквивалент императорского «Запретного города», да к тому же примыкал к последнему. Он представлял собой обнесенный стеной хорошо охраняемый комплекс с жилыми помещениями, офисами, бас­сейнами и павильонами.

В изысканной атмосфере этого квартала Пекина кипела политичес­кая борьба между Ли Пеном и Цзян Цземинем за место наследника Ден Сяо Пина, т. е. верховного руководителя Китая. Борьба носила, глав­ным образом, межличностный характер, однако в ней присутствова­ли и элементы идеологии. Ли Пен, как известно, лично отдал приказ подавить с помощью танков протесты на площади Тяньаньмынь. Это запятнало его в глазах иностранцев и многих китайцев. В нем видели человека, который ставил стабильность превыше реформ, в том чис­ле и экономических. Достоинство Цзян Цземиня, бывшего мэра про­цветающего Шанхая, заключалось в том, что он не был похож на Ли Пена. Он вряд ли мог считаться либералом — честно говоря, его взгля­ды до сих пор остаются неопределенными, но у него не было столь тяжелого идеологического багажа.

Автомобиль свернул в боковые ворота Чжун Наньхай и подъехал к витиевато украшенному павильону Цин. Войдя в просторный холл, я с удивлением обнаружила там множество кресел, расставленных боль­шим полукругом. После того как Ли Пен раскланялся со мной, нас уса­дили рядом в центре. Со стороны Ли Пена все кресла были заняты ру­ководителями китайского правительства, а позади них расположились их подчиненные. С моей же стороны находился лишь мой переводчик, остальные места оставались свободными. На первый взгляд, условия были неравные, но, как вскоре выяснилось, Ли Пена окружали не столько помощники, сколько зрители. Они хотели знать, как тот по­ведет себя.

Поначалу наш разговор касался Чжао Цзияна, впавшего в немилость бывшего премьер-министра, который был знаком мне по переговорам о судьбе Гонконга в 1982 году. Его сняли семь лет спустя за то, что он выступил против применения силы на площади Тяньаньмынь. Я по­просила разрешения встретиться с ним, но Ли Пен заявил, что это не­возможно, поскольку Коммунистическая партия ведет в отношении него «следствие». Я поинтересовалась, когда может завершиться этот процесс, поскольку судьба старых друзей мне не безразлична, как, на­пример, судьба г-на Горбачева (которого непримиримые коммунисты фактически посадили под арест). Ли Пен пропустил это сравнение мимо ушей. Тем не менее он обещал передать привет от меня. По сло­вам Ли Пена выходило, что г-н Чжао живет хорошо и продолжает за­нимать свою старую резиденцию. Ему даже прибавили заработную плату, добавил он с невеселой усмешкой.

Затем разговор перешел на события в Советском Союзе. По мнению Ли Пена, в СССР необходимо «восстановить порядок и дисциплину». Он допустил, что произошедшие изменения оказали на Китай отри­цательное воздействие, хотя и не очень существенное. Я не согласилась с его оценкой. «Беспорядок», возразила я, возник в результате отказа пойти на децентрализацию, особенно отказа отпустить прибалтийские республики. А самым серьезным нарушением порядка, несомненно, является переворот.

Я продолжила, заявив, что, хотя и понимаю причины, по которым непримиримые в Советском Союзе пошли на переворот, однако не счи­таю возможным для Китая идти тем же путем. Опыт, полученный во время Культурной революции, должен уничтожить даже намеки на возврат к прошлому. Тем не менее китайское правительство продол-

жает использовать армию для подавления собственного народа. Поче­му это происходит?

Ли Пен пришел в ярость. Избитое представление о бесстрастности китайцев в этом случае оказалось опровергнутым. Лицо его стало жест­ким, он побагровел и перешел к классической китайской защите от кри­тических замечаний со стороны иностранцев: стал перечислять ужасы, которые причиняли иноземцы китайскому народу на протяжении ве­ков, упирая на деяния японцев. Я напомнила ему о том, что Коммуни­стическая партия Китая погубила больше китайцев, чем иноземцы во все времена, достаточно вспомнить лишь Культурную революцию. Ли Пен вновь использовал стандартный прием, а именно — заявил, что Коммунистическая партия признала свои ошибки. Сам Мао признал, что действительно были допущены перегибы. Я заметила, что Мао, конеч­но, виднее, ведь именно он был первосвященником Культурной рево­люции. Мне было известно, что даже сегодняшние китайские коммуни­сты не готовы допустить такой мысли. Мое замечание сделало дальней­шие высказывания Ли Пена совершенно бессвязными.

Наш разговор, который занял на полчаса больше, чем было запла­нировано, в ущерб встрече с министром иностранных дел Вьетнама, наконец подошел к концу. Пока я собиралась, Ли Пен, оставив своих коллег, подошел ко мне и с некоторым смущением попросил при об­щении с прессой отметить, что встреча прошла «в дружественной ат­мосфере». Задумавшись на мгновение, я ответила, что вообще не со­бираюсь выступать перед прессой. Слово свое я сдержала.

Это, конечно, было прямой противоположностью тому, как ведут себя некоторые представители Запада. В частных беседах с китайски­ми руководителями они держатся очень сдержанно, практически не высказывая замечаний относительно недопустимых действий китай­цев. Зато потом расписывают перед миром собственную храбрость. Эффект от этого нулевой. Китайцы должны знать, что мы говорим именно то, что думаем, и искренны в наших убеждениях и крити­ческих высказываниях. Они скорее обратят внимание на наши за­мечания, если мы сумеем показать, что готовы вести себя профес­сионально.

В конце этого дня мне предстояла встреча и обед с Цзян Цземинем, который был тогда генеральным секретарем Коммунистической партии (в настоящее время он занимает пост президента). Наш разговор в зна­чительной мере касался тех вопросов, что уже затрагивались на ветре-

чах с Цянь Цичэнем и Ли Пеном, однако тон был совершенно иным. Г-н Цзян — мастер по созданию атмосферы благожелательности. В спо­ре он почти никогда не задевает за живое, что позволяет ему избегать неприятностей. Вполне возможно, на этот лад его настроило и то, что ему рассказал обо мне Ли Пен. Цзян Цземинь завершил нашу встречу по всей видимости заранее заготовленным для присутствовавших ки­тайских официальных лиц заявлением, в котором подчеркивалась ре­шимость Китая идти по пути строительства социализма с учетом наци­ональных особенностей, а также придерживаться политики «открытых дверей» и реформ. Иными словами, он подтвердил свою привержен­ность курсу Ден Сяо Пина.

Обед оказался замечательным. Г-н Цзян, обладавший незаурядны­ми способностями к языкам, демонстрировал свое знание Шекспира. Он также попотчевал нас румынскими народными песнями, выучен­ными, несомненно, в старые добрые времена Чаушеску.

Для многих западных аналитиков остается загадкой, каким образом Цзян Цземинь оказался на вершине китайской политики, не говоря уже о том, как ему удалось там удержаться. Однако на самом деле в этом нет ничего удивительного. Два предполагаемых преемника Ден Сяо Пина — Ху Яобань и Чжао Цзиян — уже попали в немилость к тому моменту, когда появился г-н Цзян. Говорят, что Ху Яобань, который показался мне довольно симпатичным при встрече в Лондоне, подпи­сал себе приговор уже тогда, когда неосторожно поверил одному из многочисленных заявлений Ден Сяо Пина о том, что пришло время передать власть молодым.

Чжао Цзиян пострадал из-за своего несогласия с репрессиями на площади Тяньаньмынь. Со своей стороны, Цзян Цземинь хорошо по­нимал, как нередко понимают многие из тех, кто обитает при импе­раторском дворе, что приспособляемость вознаграждается, а шутов никто не боится. Опыт Цзяна, приобретенный на посту мэра Шан­хая, показал ему, как добиться процветания Китая. Большое значе­ние имело и то, что он, по счастью, попал в ряды руководителей уже после событий на площади Тяньаньмынь: ответственность за то, что даже китайские коммунисты считают нынче ошибкой, так и осталась на Ли Пене. Будет ли этих качеств достаточно президенту Цзяну для того, чтобы определять судьбу Китая на решающей фазе его истории, покажет будущее.

Прошлое и настоящее

В результате окончания «холодной войны» в выигрыше — как глобаль­ные державы — оказались две страны. Одна из них, естественно, — Соединенные Штаты. Другая, как ни удивительно это звучит, — Ки­тай. Такая ситуация вызывает смешанные чувства. Очевидное и непрекращающееся экономическое развитие Китая напоминает нам о том, что в ряду побед, принесенных «холодной войной», конец ком­мунизма определенно не значится.

Китай был, в конце концов, второй по величине коммунистической страной после Советского Союза. Они могли расходиться во многом, что касалось тактики, границ и статуса, но только не в конечной цели. (Мао очень уважал Сталина, чьему примеру он следовал до конца своей жизни.) Потепление отношений между Китаем, Америкой и Западом после дипломатического прорыва президента Никсона в 1971-1972 го­дах было вызвано недовольством Мао политикой Москвы и ее оппор­тунизмом, а вовсе не какими-то либеральными соображениями.

Система, созданная Мао и его соратниками, представляла собой на деле чудовищную тиранию, которой до этого не знал мир. Безумие ки­тайского «большого скачка», т. е. программы «модернизации» метода­ми настолько же жестокими, насколько и тщетными, привело в пе­риод между 1959 и 1961 годами к величайшему голоду, в результате ко­торого погибло, по разным оценкам, от 20 до 43 миллионов китайцев. Результатом маоистской Культурной революции в 1966-1976 годах ста­ли еще сотни тысяч, а возможно и миллионы, жертв*. Действитель­но, все изменилось к лучшему с приходом к власти Ден Сяо Пина пос­ле смерти Великого кормчего, и все же сегодняшний Китай — во мно­гих отношениях государство, которое построил Мао на двуедином фундаменте ленинской теории и практического террора. Оценка и предсказание поведения этой новой потенциальной сверхдержавы с кровавым прошлым и неопределенными намерениями, а также воз­действие на него — одна из величайших проблем управления госу­дарством нашего времени.

Точка отсчета для подобного анализа должна находиться за преде­лами коммунистической, а точнее, даже современной эпохи. Это мо­жет показаться парадоксальным. История Китая в XX столетии пред-

* Jean-Louis Margolin, «China: A Long March into Night», (The Black Book of Communism, Harvard University Press, 1999, рр. 495, 513).

ставляет собой череду попыток порвать с прошлым. Сначала ушла кон­фуцианская система управления (1905), затем и сама императорская династия (1912), затем республиканский национализм Гоминьдана (1949), а в последнее время и то, что сейчас видится как бюрократи­ческие излишки традиционного социализма (с 1978 г.).

Преобразования, однако, нередко являются скорее показными, чем реальными. Реформаторы от власти, по-видимому, обречены повто­рять, сознательно или не очень, эпизоды прошлого. Записки врача Мао, например, свидетельствуют о том, что Председатель всегда имел под рукой ту или иную работу по древней истории империи и с удоволь­ствием рассказывал присутствующим об уроках, которые следуют из нее*. Китайские военные долгое время считали древний манускрипт под названием «Искусство войны» ключевым текстом военной докт­рины. (Он наполнен такими откровениями: «О божественное искусст­во хитрости и скрытности! Ты позволяешь нам быть невидимыми и неслышимыми; и, таким образом, держать судьбу врага в своих руках». Думается, это было бы интересно даже разведслужбам США.)

История Китая слишком велика и сложна, чтобы анализировать ее здесь. Однако даже неспециалист вроде меня может, особенно если он представляет себе нынешнее поведение Китая, заметить в мента­литете китайских правителей отчетливые параллели с событиями прошлого.

Первая черта этого менталитета — чувство природного превосход­ства. Следует сразу же оговориться, что многое в истории Китая полно­стью оправдывает это чувство. Взять хотя бы тот факт, что китайской письменности уже более трех тысяч лет. Уровень развития науки, тех­ники, искусства и культуры того периода намного превосходил запад­ный. Самомнение, которое возникло на этой основе в последующие сто­летия, особенно во времена династии Мин (1368-1644), все более напо­минало эгоцентризм. Это имело решающее значение для Китая еще и потому, что на этот же период приходится подъем современной Евро­пы, с которой в конце XVIII и на протяжении XIX века китайцам при­шлось иметь дело. Когда в августе 1793 года британская делегация в Ки­тае продемонстрировала хозяевам глобус, произошел дипломатический скандал — из-за того, что китайцы оскорбились, увидев, как мала их им-

* Li Zhhisui, The Private Life of Chairman Mao (London: Chatto and Windus, 1994), рр. 122-125. Харри Уговорил мне, что эта захватывающая книга все еще запре­щена в Китае.

перия*. На протяжении веков китайцы думали о себе как о «Срединном царстве», т. е. как о центре цивилизованного мира**. Иное мнение выз­вало шок.

Вот мы и подошли ко второй черте китайского менталитета — ощу­щению уязвимости. Выходцу с Запада очень трудно понять причину бесконечных рассуждений о военных планах и проектах, направлен­ных против современного Китая. Мы совершенно обоснованно смот­рим на все это с изрядной долей скептицизма. Параноидальная идея не становится более здравой оттого, что в нее искренне верят, и мо­жет даже укрепиться, если ей потакают. Как бы то ни было, правите­ли Китая всегда ощущали уязвимость перед посягательствами со сто­роны менее цивилизованных, но более сильных соседей. В их катего­рию попадали как монголы, основавшие династию Юань (1279-1368), так и манчжуры в лице династии Цин (1644-1911). Ну и, конечно, мы, страны Запада.

Контакты с Западом принесли Китаю унижение «опиумной войны» (1839-1842), когда Великобритания заставила его открыть пять портов и отказаться от Гонконга, и так называемые «неравноправные догово­ры», в которых практически все китайцы продолжают видеть серьез­ное оскорбление национального достоинства. Я непосредственно стол­кнулась с таким отношением в 1982 году во время переговоров с Ден Сяо Пином о судьбе Гонконга. Мне казалось, что китайцы должны были бы различать территории, находившиеся у Великобритании на правах аренды, и Гонконг, на который распространялся ее суверенитет***. Ден, однако, ясно дал понять, что он не видит никакой разницы между ними. Китайцы были преисполнены решимости отомстить за все перенесен­ными ими унижения. Хотя им и хотелось получить Гонконг благопо­лучным и процветающим, они были готовы взять его при необходи­мости силой, невзирая на последствия.

Именно эти элементы — превосходство, уязвимость и унижение — и определяют во многом поведение сегодняшнего китайского прави­тельства. Их значение обусловлено еще и тем, что они будут влиять,

* Alain Peyrefitte, The Collision of Two Civilizations: The British Expedition to China in 1792-4 (London: Harvill, 1993), р. 147.

** Насколько я понимаю, название, которое китайцы используют для обозначения

своей страны — Zhonghua, переводится как «центральная земля». *** В действительности более 90% территории Гонконга принадлежало Великобри­тании на правах аренды, срок которой истек в 1997 г.

хотя и не так грубо, на действия любого последующего некоммунис­тического режима. Помимо прочего они помогают понять, что в на­стоящее время китайцы хотят получить от Запада. Им нужен доступ к западному опыту, технологиям, инвестициям и рынкам, который даст Китаю возможность мобилизовать собственные громадные ресурсы и вновь сравняться с нами, а если удастся, то и превзойти нас.

Как ни парадоксально, подобные атавистические взгляды особен­но очевидны в сегодняшнем Китае, претерпевающем модернизацию. С исчезновением былой власти коммунистической идеологии над массами Коммунистическая партия Китая стала подогревать патри­отический энтузиазм и использовать его в качестве инструмента, по­зволяющего удержать контроль. Вот что, без сомнения, кроется за на­вязчивой идеей относительно Тайваня*. Это старая тактика комму­нистических деспотов — от Сталина в Советском Союзе до Тодора Живкова в Болгарии и Чаушеску в Румынии**. В Китае, по истори­ческим причинам, которые были рассмотрены выше, она укорени­лась особенно глубоко. Сочетание коммунистического правления и усиления националистических настроений в народных массах дает гремучую смесь, взрыв которой, направленный против Запада, мо­жет произойти в любой момент.

Я уверена, что отношения с Китаем нам нужно строить, исходя из следующего:

• Нам следует ясно представлять то историческое наследие, кото­
рое деформирует отношение к нам Китая.

• Вместе с тем мы никогда не должны принимать полную негодо­
вания риторику Китая за чистую монету.

* Подобный цинизм не является чем-то новым. В записках врача Мао цитируется такая мысль Председателя: «Некоторые из наших товарищей не понимают ситу­ации. Они полагают, что мы должны переправиться и захватить Тайвань. Я с этим не согласен. Тайвань нужно оставить таким, как он есть. Пусть Тайвань продол­жает давить на нас. Это помогает поддерживать наше внутреннее единство» (кур­сив автора). The Private Life of Chairman Mao, р. 262.

** Тодор Живков (1911-1998) — президент Болгарии (1971-1989), первый секретарь Центрального комитета правящей болгарской Коммунистической партии (1954-1989). Среди лидеров бывших коммунистических стран восточного блока Жив­ков дольше всех находился у власти. Николае Чаушеску (1918-1989) — президент Румынии (1967-1989). Чаушеску вместе со своей женой Еленой был казнен в де­кабре 1989 года после падения его жестокого режима.

Китай сегодня: экономика

Сложная психология Китая имеет для нас сегодня значение по той при­чине, что это современная и перспективная держава. Основу этой дер­жавы, без сомнения, следует искать в ее экономике.

Китайцы — самые предприимчивые люди в мире. Однако системы власти как имперского, так и коммунистического периода, словно сго­ворившись, последовательно искореняли предпринимательскую жил­ку. В недалеком прошлом строительство великого города Шанхая отда­ли на откуп иностранцам. Даже сейчас отсутствие реального китайско­го среднего класса, зародыши которого были вырваны Мао с корнем, вынуждает в значительной мере полагаться на иностранный капитал и опыт. Скажу больше, хотя некоторые и сочтут это дурным тоном: в зна­чительной мере нынешний успех китайского бизнеса обусловлен пират­ским копированием и нарушением западного авторского права.

Экономические достижения Китая за последние десятилетия фено­менальны. Средний темп роста с 1979 года составляет 8% в год. Если в 1978 году объем международной торговли достигал примерно 10% ВВП, то к концу 90-х он вырос до 36%. Китай не просто стал намного богаче, он глубже интегрировался в международную экономику. Его вступление во Всемирную торговую организацию (ВТО) должно еще больше ускорить этот процесс.

Вместе с тем не следует терять чувства меры. Китайскую экономи­ческую статистику (печально известную своей ненадежностью) мож­но оценивать с разных точек зрения. Судя по уровню покупательной способности, Китай обладает вторым в мире по величине экономичес­ким потенциалом и опережает Японию. С точки зрения текущих об­менных курсов — находится на седьмом месте. А если взять ВВП на душу населения, то он скатывается на 150-е место и оказывается поза­ди Индонезии.

Подобные «сигнализаторы состояния здоровья» особенно показа­тельны при оценке прямых западных интересов в Китае. В 1998 году британский экспорт в Китай составил 1% от общего объема экспорта; экспорт же США не превысил 2% от общего объема. Доля Китая в ми­ровой торговле (видимой и невидимой) меньше доли Нидерландов, Бельгии и Люксембурга*.

* CIA World Factbook 2000; Heritage Foundation, US and Asia Statistical Handbook, 1999-2000; The Economist Worrld in Figures, 2001.

руках оказалось управление всей экономикой. Б период между 1992 и 1995 годами он также занимал пост руководителя Центрального бан­ка Китая.

Г-н Чжу оказался полным жизни, прямым, уверенным в себе чело­веком, к тому же остроумным, чем выгодно отличался от ограничен­ных выдвиженцев из партийной когорты. Он был готов выслушивать советы и пытался сравнивать особенности происходящих в Китае пре­образований с тем, что делали мы в Великобритании, осуществляя ре­структуризацию промышленности в 80-х годах. У меня сложилось впе­чатление, что он совершенно отчетливо представлял себе масштабы затеянного.

Г-н Чжу рассказал, что в соответствии с его планами уменьшения размера государственного сектора число госслужащих в аппарате цен­трального и местных правительств должно сократиться в два раза. Штаты государственных предприятий также были чрезмерно раздуты. Вдобавок нужны были еще и рабочие места для тех, кто переезжает из сельских районов в города. Одновременно Китай начал быстро входить в новую технологическую эпоху.

Вместе с тем г-н Чжу полагал, что страна справится со стоящими перед ней проблемами. Уверенность его основана на росте производи­тельности труда в сельском хозяйстве в результате рыночных реформ. Даже при самых неблагоприятных условиях Китай теперь может на­кормить свой народ.

Возможно, он прав, я надеюсь, что это так.

Многие проблемы сегодняшнего Китая напоминают те, с которы­ми боролась Великобритания после 1979 года. Их общую причину можно обозначить одним словом — социализм. Чтобы добиться про­гресса, все атрибуты социализма — структуры, институты и отноше­ния — должны быть уничтожены. Без этого Китай навсегда останется страной третьего мира с нереализованным потенциалом экономичес­кой сверхдержавы.

Проблемы Китая намного серьезнее тех, с которыми в свое время столкнулась Великобритания. В соответствии с официальной китайс­кой статистикой, около половины государственных отраслей убыточ­ны; они поглощают более 75% внутренних банковских кредитов; око­ло 20% этих кредитов являются недействующими (по западным оцен­кам эти показатели существенно выше). С чисто экономической точки зрения, это колоссальное препятствие на пути развития.

Вместе с тем в расчет следует принимать не только экономические факторы, поскольку в Китае, где еще не совершились необходимые пре­образования, уже происходят социальные потрясения. Повышение про­изводительности труда в сельском хозяйстве и извечная притягатель­ность городской жизни для сельского населения уже привели к колос­сальному притоку людей (от 80 до 100 миллионов) в города. Им нужна работа, жилье, они должны пустить корни на новом месте. Их число не­избежно будет расти, в немалой мере из-за невероятной и все увеличи­вающейся разницы в уровне жизни. Различие в доходах противопостав­ляет население города и деревни, побережья и внутренних районов Ки­тая; по оценкам некоторых китайских экономистов, уровни доходов могут соотноситься как двенадцать к одному. Несмотря на то что Китай — это огромная страна с очень плохими средствами коммуникации, люди там вовсе не замкнуты в пределах своих местных сообществ. Они прекрасно знают о неравенстве, а в социалистическом государстве, базовая установ­ка которого им враждебна, они ощущают глубокое беспокойство.

Способна ли политическая система выдержать такое напряжение? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо понять, что реально представляет собой данная система.

Сначала, однако, следует подвести итог размышлений на тему пер­спектив китайской экономики.

• Китай, несомненно, стоит на пути превращения в экономичес­-
кую сверхдержаву.

• Тем не менее пока его нельзя считать экономически развитым го­-
сударством ни по одному показателю.

• Он может реализовать свой потенциал только в случае проведе­-
ния фундаментальных экономических реформ такого масшта­-
ба, с каким никто еще не справлялся.

• Все это ставит под вопрос социальное и политическое будущее
страны.

Китай сегодня: политика

Многие западные аналитики в наши дни с неохотой ставят рядом со словом «Китай» эпитет «коммунистический». В некоторых случаях это просто предвзятость: ведь именно он лучше всего отражает контрас­ты в реалиях сегодняшнего Китая.

Да, китайцы больше не живут в условиях режима Мао. Их жизнен­ный уровень изменился. Доходы выросли даже в беднейших районах. Многие жители Китая могут позволить себе предметы роскоши, неко­торые — отдых за границей. Все больше людей пользуются спутнико­выми телеканалами и общаются через Интернет, несмотря на контроль со стороны государства.

Политическая система также стала более гибкой и менее суровой. Если политические лидеры теперь впадают в немилость, они просто уходят со сцены, а не попадают в камеру пыток. Просматриваются за­чатки законности, которые важны, прежде всего, для обеспечения ста­бильности бизнеса, а в более отдаленной перспективе — для обеспе­чения прав простых граждан. Хотя господство закона и господство юристов не одно и то же, отрадно отметить, что в Китае число юрис­тов выросло с трех тысяч в 1980 году до 60 тысяч в настоящее время*.

Видны проблески демократии и в провинции. Выборы местных ко­митетов поселкового уровня проходят более или менее демократичес­ким путем, хотя и под контролем Коммунистической партии. Как по­казал пример последних лет существования Советского Союза, подоб­ная квазидемократия порождает вкус к реальным вещам.

Некоторые позитивные изменения вполне способны привести к фундаментальному преобразованию режима. Однако пока еще рано го­ворить о том, что оно уже произошло.

Следует с большой осторожностью относиться и к словам китайс­ких диссидентов, и к мнениям западных ученых мужей. Харри У и Вэй Цзиншен, каждый по-своему, предостерегали меня от принятия на веру всего, что режим говорит о себе, и, как я убедилась, они были правы.

Дата добавления: 2015-12-07