Игорь Северянин 5 страница

Антиподом Бубнова во взгляде на человека является странник Лука. Долгие годы вокруг этого горьковского «персонажа скрещиваются критические копья, чему в немалой мере способствовала противоречивость оценок образа Луки со стороны самого автора. Одни критики и литературоведы Луку буквально уничтожали, называя..•его лжецом, проповедником вредного утешительства и «даже невольным пособником хозяевам жизни. Другие, у признавая отчасти доброту Луки, тем не менее считали ее вредной и даже самое имя персонажа производили от слова «лукавый». А между тем горьковский Лука носит имя христианского евангелиста. И это говорит о многом, если иметь в виду наличие «значимых» имен и фамилий персонажей в произведениях писателя.

Лука в переводе с латинского — «свет». С этим смысловым значением образа персонажа перекликается и замысел Горького времен создания им пьесы: «Мне очень хочется написать хорошо, хочется написать с радостью... солнышка пустить на сцену, веселого солнышка русского, эдакого не очень яркого, но любящего все, все обнимающего». Таким «солнышком» и предстает в пьесе странник Лука. Он призван рассеять мрак безнадежности у обитателей ночлежки, наполнить ее добротой, душевным теплом и светом.

«Середь ночи путь-дорогу не видать»,— многозначительно напевает Лука, явно намекая на утрату ночлежниками смысла и цели жизни. И добавляет: «Эхе-хе... господа люди! И что с вами будет? Ну-ка, хоть я помету здесь».

Существенную роль в мировидении и характере Луки играет религия. Образ Луки — кенотический тип бродячего народного мудреца и философа. В его странническом образе жизни, в том, что он взыскует града Божия, «праведной земли», глубоко выразился эсхатологизм народной души, алкание грядущего преображения. Русский религиозный мыслитель серебряного века Г. Федотов, много размышлявший над типологией русской душевности, писал о том, что в типе странника «живет по преимуществу кенотический и христоцентрический тип русской религиозности, вечно противостоящий в ней бытовому литургическому ритуализму». Именно таков горьковский персонаж. Глубокая и цельная натура, Лука наполняет христианские догматы живым смыслом. Религия для него есть воплощение высокой нравственности, доброты и помощи человеку. Его практические советы — это своеобразная программа-минимум для обитателей ночлежки. Анну он успокаивает разговорами о блаженном существовании души после смерти (как христианин он свято верит в это). Пепла и Наташу — картинами вольной и счастливой семейной жизни в Сибири. Актеру стремится внушить надежду на излечение от алкоголя. Луку часто при этом обвиняют во лжи. Но он ни разу не солгал. Действительно, в то время в России существовало несколько лечебниц для алкоголиков (в Москве, Петербурге и Екатеринбурге), и в некоторых из них бедняков лечили бесплатно. Сибирь — это место, где Пеплу легче всего было начать новую жизнь. Пепел сам признается, что начал воровать потому, что никто его с детства иначе не называл, как «вор» и «воров сын». Сибирь, где его никто не знает и куда в соответствии со столыпинскими реформами отправлялись сотни людей — идеальное место для Пепла.

Не к примирению с обстоятельствами, а к действию зовет Лука людей «дна». Он апеллирует к внутренним, потенциальным возможностям человека, призывая людей к преодолению пассивности, отчаяния. Сострадание и внимание Луки к людям — действенное. Он движим не чем иным, как осознанным стремлением «возбудить в людях действенное отношение к жизни». «Кто крепко хочет — найдет»,— убежденно говорит Лука. И не его вина, что у Актера и Пепла все сложилось не так, как он советовал им.

Неоднозначен и образ Сатина, который тоже стал предметом разноречивых мнений. Первая, традиционная точка зрения: Сатин, в отличие от Луки, призывает к активной борьбе за человека. Вторая, диаметрально противоположная первой, утверждает, что Сатин — это сатана, который «растлевает ночлежников, препятствует их попыткам уйти со дна жизни»5. Нетрудно заметить, что оба эти взгляда на личность и роль Сатина в пьесе страдают излишней категоричностью.

Сатин и Лука не оппоненты, а единомышленники во взглядах на человека. Не случайно, после ухода Луки Сатин защищает его от нападок Барона. Роль Луки на него самого Сатин определяет следующим образом: «Он... подействовал на меня как кислота на старую и грязную монету». Лука всколыхнул душу Сатина, заставил его определить свою позицию по отношению к человеку. Лука и Сатин сходятся в главном: оба они уверены, что человек в силах разорвать цепь неблагоприятных обстоятельств, если напряжет свою волю, преодолеет пассивность. «Человек все может, лишь бы захотел»,— уверяет Лука. «Существует только человек, все же остальное — дело его рук и его мозга»,— поддерживает его Сатин. Между ними во взглядах на человека есть и различия. _ Сатин максималистски подходит к проблеме жалости. «Жалость унижает человека»,— считает он. Христианин Лука призывает прежде всего понять человека, а сумев понять, надо его пожалеть. «Я те скажу,— "говорит Лука,— вовремя человека пожалеть — хорошо бывает». Вовремя пожалеть — значит спасти иногда от гибели, от непоправимого шага. Лука в этом вопросе гибче, милосерднее Сатина. Говоря о том, что «жалеть людей надо», Лука апеллирует к высшему нравственному авторитету: «Христос всех жалел и нам велел».

Под воздействием Луки некоторые ночлежники смягчились, подобрели. В первую очередь это относится к Сатину. В четвертом действии он много шутит, предостерегает обитателей подвала от грубых выходок. Попытку Барона проучить Настю за дерзость он пресекает советом: «Брось! Не тронь... не обижай человека». Не разделяет Сатин и предложения Барона позабавиться над татарином, совершающим молитву: «Оставь! Он хороший парень, не мешай!» Вспоминая Луку и его взгляды на человека, Сатин убежденно заявляет: «Старик был прав!» И доброта, и жалость Луки не пассивны, а действенны — вот что понял Сатин. «Кто кому хорошего не сделал, тот и худо поступил»,— считает Лука. Устами этого персонажа автор утверждает идею деятельного добра, позицию активного внимания и помощи людям. В этом — важнейший нравственно-философский итог горьковской пьесы-диспута.

В период революции 1905 года Горький активно помогает большевикам. Он знакомится с Лениным, содействует изданию газеты «Новая жизнь».

После подавления декабрьского вооруженного восстания Горький, опасаясь ареста, переезжает в Финляндию, а затем, с целью сбора денег для большевистской партии — в Америку. Здесь он пишет ряд публицистических статей, пьесу «Враги» и роман «Мать» (1906), который требует иного осмысления, не по канонам «первого произведения социалистического реализма», как мы десятилетиями привыкли это делать. Широко известна ленинская оценка этого романа: «...Книга — нужная, много рабочих участвовало в революционном движении несознательно, стихийно, и теперь они прочитают «Мать» с большой пользой для себя. Очень своевременная книга». Эта оценка существенно повлияла на трактовку романа, который стал рассматриваться как своего рода пособие по организации революционного движения. Сам писатель был недоволен такой оценкой его произведения. «За такой комплимент я, конечно, Ленина поблагодарил,— рассказывал он,— только, сознаюсь, несколько досадно стало... Сводить мою работу (...) к чему-то вроде комитетской прокламации все-таки не годится. Я ведь пытался в моей вещи подойти к нескольким большим, очень большим проблемам».

Действительно, роман" «Мать» содержит в себе большую и важную идею — идею материнства как животворящую, созидающую силу, хотя сюжет произведения непосредственно прикреплен к событиям первой русской революции, а прототипами центральных персонажей являются сормовский рабочий — революционер П. Заломов и его мать.

Характер и результаты революции поразили Горького своей жестокостью как с той, так и с другой стороны. Как писатель-гуманист он не мог не видеть известной жесткости марксистской доктрины, в которой человек рассматривался лишь как объект общественных, классовых отношений. Горький по-своему пытался соединить социализм с христианством. Эта идея будет положена.писателем в основу повести «Исповедь» (1908), где ярко проявились его богоискательские настроения. Истоки же этих настроений содержатся уже в романе «Мать», в котором писатель стремится преодолеть противостояние атеизма и. христианства, дать их синтез, свой вариант христианского социализма.

Символична сцена в начале романа: Павел Власов приносит домой и вешает на стену картину с изображением Христа, идущего в Эммаус. Параллели здесь очевидны: евангельский сюжет о Христе, Который присоединяется к двум путникам, идущим в Иерусалим, понадобился автору, чтобы подчеркнуть воскрешение Павла к новой жизни, его крестный путь ради счастья людей. Роман «Мать», как и пьеса «На дне», произведение двухуровневое. Первый eе - уровень — социально-бытовой, раскрывающий процесс роста революционного сознания молодого рабочего Павла Власова и его друзей. Второй — притчевый, представляющий собою модификацию евангельской истории о Богоматери, благословляющей Сына на крестную муку ради спасения людей. Это наглядно демонстрирует уже финал первой части романа, когда Ниловна, обращаясь во время первомайской демонстрации к народу, говорит о крестном пути детей во имя святой правды: «Идут в мире дети, кровь наша, идут за правдой... для всех! И для всех вас, для младенцев ваших обрекли себя на крестный путь... Господа нашего Иисуса Христа не было бы, если бы люди не погибали во славу его...» И толпа «взволнованно и глухо» отзывается ей: «Божье говорит! Божье, люди добрые! Слушай!» Христос, обрекающий себя на страдания во имя людей, ассоциируется в сознании Ниловны с путем сына. Мать, узревшая в деле сын Христову правду, стала для Горького мерилом нравственной высоты, ее образ он и поставил в центр повествования, связав через чувство и поступки матери политическую дефиницию «социализм» с понятиями нравственно-этическими: «душа», «вера», «любовь».

Эволюция образа Пелагеи Ниловны, возвышающегося до символа Богоматери, раскрывает мысль автора о духовном прозрении и жертвенности народа, отдающего для достижения великой цели самое дорогое — своих детей.

В открывающей 2-ю часть главе романа автор описывает сон Ниловны, в котором впечатления минувшего дня — первомайской демонстрации и ареста сына — переплетаются с религиозной символикой. На фоне голубого неба она видит сына, поющего революционный гимн «Вставай, поднимайся, рабочий народ». И, сливаясь с этим гимном, торжественно звучит песнопение «Христос воскресе из мертвых». А себя во сне Ниловна видит в облике Матери с младенцами на руках и во чреве — символом материнства. После пробуждения и разговора с Николаем Ивановичем Ниловне «захотелось пойти куда-то по дорогам, мимо лесов и деревень, с котомкой за плечами, с палкой в руке». В этом порыве соединились реальное желание выполнить поручение друзей Павла, связанное с революционной пропагандой в деревне, и. одновременно желание повторить трудный путь хождений Богородицы по стопам Сына. Так реальный социально-бытовой план повествования переводится автором в религиозно-символический, евангельский. Примечателен в этом отношении и финал произведения, когда схваченная жандармами мать трансформирует революционную уверенность сына («Победим мы, рабочие») в евангельское пророчество о неизбежном торжестве правды Христа: «Душу воскресшую — не убьют».

Гуманистическая природа горьковского таланта сказалась и в обрисовке им трех типов революционеров, игравших активную роль в политической жизни России. Первый из них — Павел Власов. В романе подробно показана его эволюция, превращение простого рабочего парня в сознательного революционера, вожака масс. Глубокая преданность общему делу, мужество и несгибаемая воля становятся отличительными чертами характера и поведения Павла. Вместе с тем Павел Власов суров и аскетичен. Он убежден в том, что «только разум освободит человека». В его поведении нет необходимого для подлинного вожака масс гармонии мысли и чувства, разума и эмоций. Умудренный большим жизненным опытом Рыбин следующим образом объясняет Павлу его неудачу в деле с «болотной копейкой»: «Ты хорошо говоришь, да — не сердцу — вот! Надо в сердце, в самую глубину искру бросить». Друг Павла Андрей Находка не случайно называет его «железным человеком». Во многих случаях аскетизм Павла Власова мешает раскрыться его душевной красоте и даже мысли, не случайно мать ощущает сына «закрытым». Вспомним, как жестко он обрывает накануне демонстрации Ниловну, чье материнское сердце чувствует нависшую над сыном беду: «Когда будут матери, которые и на смерть пошлют своих детей с радостью?» Эгоизм и самонадеянность Павла с еще большей отчетливостью видны в его резком выпаде против материнской любви. «Есть любовь, которая мешает человеку жить...» Весьма двусмысленны и его отношения с Сашенькой. Павел любит девушку и любим ею. НЪ в его планы не входит женитьба на ней, так как семейное счастье, по его убеждению, помешает его участию в революционной борьбе.

В образе Павла Власова Горький воплотил особенности характера и поведения довольно большой категории революционеров. Это люди волевые, целеустремленные, до конца преданные своей идее. Но им не хватает широты взгляда на жизнь, сочетания несгибаемой принципиальности с вниманием к людям, гармонии мысли и чувства.

Гибче и богаче в этом отношении Андрей Находка. Наташа, добрый и милый Егор Иванович. Именно сл ними, а не с Павлом Ниловна чувствует себя уверенней, безопасно распахивает душу, зная, что ее сердечные порывы эти чуткие люди не оскорбят грубым, неостороженным словом или поступком. Третий тип революционера — Николай Весовщиков. Это революционер-максималист. "Едва пройдя азы революционной борьбы, он требует оружие, чтобы немедленно рассчитаться с «классовыми врагами». Характерен ответ, данный Весовщикову Андреем Находкой: «Прежде, видишь ты, надо голову вооружить, а потом руки...» Находка прав: эмоции, не опирающиеся на прочный фундамент знаний, не менее опасны, чем сухо рационалистические решения, не учитывающие добытых долгам опытом и веками проверенных нравственных заповедей.

В образе Николая Весовщикова заключено большое авторское обобщение и предостережение. Тот же Находка говорит Павлу о Весовщикове: «Когда такие люди, как Николай, почувствуют свою обиду и вырвутся из терпения — что это будет? Небо кровью забрызгают. И земля в ней, как мыло, вспенится...» Жизнь подтвердила этот прогноз. Когда такие люди дорвались в октябре 1917 года до власти, они залили русской кровью землю и небо. Пророческие предостережения «Евангелия от Максима», как назвал роман «Мать» критик Г. Митин, не были, увы, услышаны.

С начала 1910-х годов творчество Горького развивается, как и ранее, по двум основным направлениям: разоблачения мещанской философии и психологии, как косной, духовно убогой силы и утверждения неисчерпаемости духовных и творческих сил народа.

Широкое, обобщающее полотно жизни уездной России нарисовано Горьким в повестях «Городок Окуров» (1909) и «Жизнь Матвея Кожемякина» (1911), где есть свои «униженные и оскорбленные», жертвы мещанской дикости (Сима Девушкин), где вольготно чувствуют себя разного рода воинствующие хулиганы, анархисты (Ва-вила Бурмистров), а также есть свои философы и правдолюбцы, умные наблюдатели жизни (Тиунов, Кожемякин), убежденные в том, что «тело у нас — битое, а душа — крепка. Духовно все мы еще подростки, и жизнь у нас впереди — непочатый край. Встанет Русь, ты только верь в это».

Эту свою веру в Россию, в русский народ писатель выразил в цикле рассказов «По Руси» (1912—1917). Автор, по его словам, обратился здесь к изображению прошлого в целях освещения путей к будущему. Цикл строится в жанре путешествия. Вместе с рассказчиком — «проходящим» мы как бы совершаем странствие по стране. Мы видим центральную Россию, приволье южных степей, казачьи станицы, присутствуем при весеннем пробуждении природы, плывем по неторопливым речкам, восхищаемся природой северного Кавказа, вдыхаем соленый ветер Каспия. И везде встречаемся с массой разноликого народа. На обширном жизненном материале

Горький показывает, как сквозь вековые напластования бескультурья, косности и скудности существования пробивает себе дорогу одаренная натура русского человека.

Цикл открывается рассказом «Рождение человека», повествующем о рождении в пути ребенка у случайной спутницы автора-рассказчика. Действие его происходит на фоне прекрасной кавказской природы. Благодаря этому описываемое событие приобретает под пером писателя возвышенно-символический смысл: родился новый человек, которому, быть может, суждено жить в более счастливое время. Отсюда полные оптимизма слова «проходящего», освещающие появление на земле нового человека: «Шуми, орловский, утверждайся, брат, крепче...» Сам образ матери ребенка, молодой орловской крестьянки, поднимается до высоты символа материнства. Рассказ задает мажорный тон всему циклу. «Превосходная должность— быть на земле человеком»,— в этих словах рассказчика звучит оптимистическая вера Горького в торжество светлых начал жизни.

Многие черты русского национального характера воплощены писателем в образе старосты плотницкой артели Осипе из рассказа «Ледоход». Степенный, несколько меланхоличный, даже ленивый Осип в минуты опасности наливается энергией, горит молодым задором, становится подлинным вожаком рабочих, рискнувших во время начавшегося паводка перейти по льдинам на другой берег Волги. Образом Осипа Горький утверждает активное, волевое начало русского национального характера, выражает уверенность в созидательных силах народа, еще по-настоящему не пришедших в движение.

Картина народной жизни и особенно народных типов, изображенных Горьким, предстает сложной, подчас противоречивой, пестрой. В сложности и пестроте национального характера писатель видел своеобразие русского народа, обусловленное его историей. В 1912 году в письме к писательнице О. Руновой он отмечал: «Естественное состояние человека — пестрота. Россияне же особенно пестры, чем и отличаются существенно от других наций». Показывая противоречивость народного сознания, решительно выступая против пассивности, Горький создал внушительную галерею типов и характеров.

Вот рассказ «Женщина». Для его героини Татьяны поиски личного счастья соединены с поисками счастья для всех людей, с желанием видеть их добрее и благо роднее. «Гляди,— ты с добром идешь к человеку, свободу свою, силу готова ему отдать, а он этого не понимает, и — как его обвинить? Кто показывал ему доброе?» — размышляет она.

Люди надругались над юной проституткой Таней из рассказа «Светло-серое с голубым» и «утешили», как милостыней, нехитрой мудростью «разве всех накажешь, которые виноваты?» Но они не убили в ней доброты, светлого взгляда на мир.

У склонного к пессимизму телеграфиста Юдина (рассказ «Книга») где-то в глубине души теплилась тоска о лучшей жизни и «нежное сострадание к людям». Даже в заблудшем человеке, каковым является пьяная паклюжница Машка, инстинкт материнской любви пробуждает чувство доброты и самопожертвования («Страсти-мордасти»).

Очень важное, если не сказать принципиальное, значение имеет для всей книги рассказ, «Легкий чело-век» — о 19-летнем наборщике Сашке, страстно влюбленном в жизнь. «Эх, брат Максимыч, признается он рассказчику,— сердце у меня растет и растет без конца, будто весь я — только одно сердце». Этот молодой человек тянется к книгам, к знаниям, пробует писать стихи.

Все рассказы цикла объединены образом автора-повествователя, который является не просто наблюдателем событий, но их участником. Он глубоко верит в обновление жизни, в духовный потенциал и созидательные силы русского человека.

Положительное, жизнеутверждающее начало в творчестве Горького этого периода нашло воплощение и в «Сказках об Италии» — двадцати семи романтизированных художественных очерков об итальянской жизни, которым предпослан эпиграф из Андерсена: «Нет сказок лучше тех, которые создает сама жизнь», свидетельствующий о реальности, а отнюдь не о сказочности описываемого. В них поэтизируется «маленький человек» — человек широкой души и активного созидательного деяния, трудом которого преображается действительность. Авторский взгляд на подобного «маленького великого человека» выражен устами одного из строителей Симплонского туннеля: «О, синьор, маленький человек, когда он захочет работать,— непобедимая сила. И поверьте: в конце концов этот маленький человек сделает все, чего захочет».

В последние предреволюционные годы Горький усиленно работал над автобиографическими повестями «Детство» (1913—1914) и «В людях» (1916). В 1923 году он завершил эти воспоминания книгой «Мои университеты».

Отталкиваясь от богатейших традиций русской автобиографической прозы, Горький дополнил этот жанр изображением простоте человека из народа, показав процесс его духовного формирования. В произведениях немало мрачных сцен и картин. Но писатель не ограничивается изображением лишь «свинцовых мерзостей жизни». Он показывает, как сквозь «пласт всякой скотской дряни... победно прорастает яркое, здоровое и творческое..., возбуждая несокрушимую надежду на возрождение наше к жизни светлой, человеческой». Это убеждение, встречи с многочисленными людьми укрепляют силы и формируют характер Алеши Пешкова, его активное отношение к окружающей действительности. В конце повести «В людях» возникает многозначительный образ «полусонной земли», которую Алеше страстно хочется разбудить, дать «пинок ей и самому себе», чтобы все «завертелось радостным вихрем, праздничной пляской людей, влюбленных друг в друга, в эту жизнь, начатую ради другой жизни — красивой, бодрой, честной...»

Отношение Горького к событиям Февральской и особенно Октябрьской революциям было сложным. Безоговорочно осуждая старый строй, Горький связывал с революцией надежды на подлинное социальное и духовное раскрепощение личности, на строительство новой культуры. Однако все это оказалось иллюзией, что и заставило его выступить с циклом протестующих и предупреждающих статей, которые он назвал «Несвоевременные мысли». Они печатались Горьким с апреля 1917 по июнь 1918 года в издававшейся им газете «Новая жизнь». В них нашли отражение и любовь Горького к России, и боль за нее. И сам писатель предстает здесь как фигура трагическая. Эти настроения особенно усилились у Горького после победы Октябрьской революции, ибо, как справедливо пишет Л. Спиридонова, автор обстоятельной и глубокой, основанной на богатейших архивных документах, монографии о Горьком, писатель был «за демократию, но против крайних форм проявления диктатуры пролетариата, за социализм как идею, но против насильственных мер его осуществления, сопряженных с нарушением прав человека и свободы совести».

Разгул красного террора, равнодушие революционных властей к судьбам людей вызывали у Горького отчаянный протест против убийств, арестов, самосудов, погромов и грабежей, против самой идеи, что для торжества справедливости можно уничтожить сотни тысяч людей. «Великое счастье свободы не должно быть омрачаемо преступлениями против личности, иначе — мы убьем свободу собственными руками»,— предупреждал писатель. С возмущением он писал о том, что «классовая ненависть захлестнула разум, а совесть сдохла». Горький с тревогой наблюдал, как на поверхность российской жизни вылезают и обретают власть люди, далекие от подлинных идеалов свободы, счастья и справедливости, примазавшиеся к революции. Писатель защищает народ от подобного рода «бессовестных авантюристов» — интербольшевиков, которые, по его убеждению, смотрят на Россию как на опытное поле, на «материал для социальных опытов». Одного из них — Г. Зиновьева — Горький изобразил в пьесе «Работяга Словотеков».

Горький первым забил в колокола, видя начавшееся расхищение национальных культурных ценностей и продажу их за границу. Он выступил против призыва «Грабь награбленное», ибо это вело к оскудению экономических и культурных сокровищ страны. Особенно яростно Горький протестовал против пренебрежительного отношения к деятелям науки и культуры, к русской интеллигенции, «мозга нации», видя во всем этом угрозу культуре, цивилизации.

Последствия такой позиции не замедлили сказаться. По распоряжению Зиновьева на квартире писателя был произведен обыск, в газетах «Правда» и «Петроградская правда» стали появляться статьи, обвиняющие Горького в том, что издаваемая им газета «продалась империалистам, помещикам и банкирам». В ответ на это Горький 3 июня 1918 года пишет в «Новой жизни»: «Ничего другого от власти, боящейся света и гласности, трусливой и антидемократической, попирающей элементарные гражданские права, преследующей рабочих, посылающей карательные экспедиции к крестьянам — нельзя было и ожидать». Через месяц после этой публикации газета «Новая жизнь» была закрыта. По настоятельному предложению Ленина Горький в октябре 1921 года покидает Родину. Первые три года вынужденной эмиграции он живет в Берлине, затем — в Сорренто.

За границей Горький, словно наверстывая упущенное время, начинает жадно и лихорадочно писать. Он создает повесть «Мои университеты», цикл автобиографических рассказов, несколько мемуарных очерков, роман «Дело Артамоновых», начинает работу над эпопеей «Жизнь Клима Самгина» — монументальным художественным исследованием духовной жизни России рубежа веков, где на грандиозном фоне исторических событий писатель изображает «историю пустой души», «интеллигента средней стоимости» Клима Самгина, который сумеречным сознанием, типом раздвоенной души перекликается с «подпольными» персонажами Достоевского.

В 1928 году писатель возвратился на Родину. Возвратился с твердым убеждением принять активное участие в строительстве новой, как ему казалось, входившей в нормальное русло после революционных катаклизмов жизни. Именно этим, а не материальными соображениями, как тщатся уверить нас некоторые современные публицисты, было продиктовано его возвращение. Одно из доказательств тому — воспоминания Ф. Шаляпина: «Горький мне сочувствовал, сам сказал: «Тут брат, тебе не место». Когда же мы на этот раз в 1928 году встретились в Риме... он мне говорил сурово: «А теперь тебе, Федор, надо ехать в Россию...».

Однако несмотря на явную симпатию к Горькому Сталина и его ближайшего окружения, несмотря на интенсивную литературно-организаторскую и творческую деятельность писателя, жилось ему в 30-е годы нелегко. Особняк Рябушинского на М. Никитской, куда поселили писателя с целым штатом обслуживающего персонала, скорее смахивал на тюрьму: высокий забор, охрана. С 1933 года здесь незримо присутствовал глава НКВД Г. Ягода, внедривший к Горькому в качестве секретаря своего агента П. Крючкова. Вся переписка писателя тщательно просматривалась, подозрительные письма изымались, Ягода следил за каждым его шагом. «Устал я очень... Сколько раз хотелось побывать в деревне, даже пожить, как в былые времена... Не удается. Словно забором окружили — не перешагнуть»",— жалуется он своему близкому знакомому И. Шкапе.

В мае 1934 года внезапно умирает сын писателя, Максим, великолепный спортсмен и подававший надежды физик. Есть свидетельства, что его отравил Ягода. Через несколько месяцев, 1 декабря, было совершено убийство С. М. Кирова, которого Горький прекрасно знал и глубоко уважал. Начавшийся в стране «девятый вал» репрессий буквально потряс Горького. Побывавший в 1935 году в Москве Р. Роллан после встречи с Горьким чутко подметил, что «тайники сознания» Горького «полны боли и пессимизма»12. Французский журналист Пьер Эрбар, работавший в 1935—1936 годах в Москве редактором журнала «La literature internationale» пишет в своих воспоминаниях, вышедших в Париже в 1980 году, что Горький «засыпал Сталина резкими протестами», и что «его терпение истощилось». Есть свидетельства, что Горький хотел обо всем рассказать интеллигенции Западной Европы, привлечь ее внимание к русской трагедии. Он торопит своих французских друзей и коллег Л. Арагона и А. Жида приехать в Москву. Они приехали. Но встретиться с ними писатель уже не смог: 1 июня 1936 года он заболел гриппом, перешедшим затем в воспаление легких.

С 6 июня центральная печать начинает ежедневно публиковать официальные бюллетени о состоянии его здоровья.

8 июня писателя навещают Сталин, Молотов, Ворошилов. Этот визит был равнозначен последнему прощанию. За два дня до смерти писатель почувствовал некоторое облегчение. Появилась обманчивая надежда, что и на этот раз его организм справится с недугом. Собравшимся на очередной консилиум врачам Горький сказал: «По-видимому, выскочу». Этого, увы, не произошло. 18 июня 1936 года в 11 часов 10 минут Горький умер. Последними его словами были: «Конец романа — конец героя — конец автора».

Согласно официальной версии тех лет Горький был умышленно убит его лечащими врачами Л. Левиным и Д. Плетневым, которых за это репрессировали. Позже были опубликованы материалы, опровергавшие насильственную смерть писателя. В последнее время вновь разгорелись споры о том, убит ли был Горький или умер в результате болезни. А если убит, то кем и как. Обстоятельному рассмотрению этого вопроса посвящена специальная глава уже упоминавшейся монографии Л. ^А. Спиридоновой, а также книга В. Баранова «Горький, без грима».

Вряд ли мы до конца узнаем тайну смерти Горького: история его болезни была уничтожена. Несомненно одно: Горький мешал развертыванию массового террора против творческой интеллигенции. С его смертью это препятствие было устранено. Р. Роллан записал в своем дневнике: «Террор в СССР начался не с убийства Кирова, а со смерти Горького» и пояснил: «...Одно присутствие его голубых глаз служило уздой и защитой. Глаза сомкнулись».

Трагедия Горького последних лет его жизни — еще одно свидетельство того, что он не был ни придворным писателем, ни бездумным апологетом социалистического реализма. Творческий путь М. Горького был иным — исполненным извечной мечтой о счастье и красоте человеческой жизни и души. Путь этот — магистральный для русской классической литературы.

Дата добавления: 2015-11-26