Игорь Северянин 2 страница

В 1911 году писатель создает одно из самых крупных своих произведений дооктябрьского периода — повесть «Суходол», названную Горьким «панихидой» по дворянскому классу, панихидой, которую Бунин «несмотря на гнев, на презрение к бессильным скончавшимся, отслужил все-таки с великой сердечной жалостью к ним». Как и «Антоновские яблоки», повесть «Суходол» написана от первого лица. По своему духовному облику бунинский повествователь из «Суходола» — все тот же человек, тоскующий по былому величию помещичьих усадеб. Но в отличие от «Антоновских яблок» Бунин в «Суходоле» не только сожалеет о гибнущих дворянских гнездах, но и воссоздает суходольские контрасты, бесправие дворовых и самодурство помещиков. В центре повествования — история дворянской семьи Хрущевых, история ее постепенной деградации. В Суходоле, пишет Бунин, творились страшные вещи. Старый барин Петр Кириллыч был убит своим незаконнорожденным сыном Гераськой, его дочь Антонина сошла с ума от неразделенной любви. Печать вырождения лежит и на последних представителях рода Хрущевых. Они изображаются людьми, порастерявшими не только связи с внешним миром, но и родственные связи.

Картины суходольской жизни даются в повести через восприятие бывшей крепостной Натальи. Отравленная философией покорности и смирения, Наталья не поднимается не только до протеста против господского произвола, но даже до простого осуждения действий своих хозяев. Но вся ее судьба - обвинительный акт против владельцев Суходола. Когда она была еще ребенком, ее отца отдали за провинности в солдаты, а мать умерла от разрыва сердца, страшась наказания за то, что индюшат, которых она пасла, перебило градом. Оставшись сиротой, Наталья становится игрушкой в руках господ. Она еще девчонкой на всю жизнь полюбила молодого хозяина Петра Петровича. Но он мало того, что отхлестал ее арапником, когда она ему «попалась раз под ноги», но и с позором сослал в глухую деревню, обвинив в краже зеркальца.

По своим художественным особенностям «Суходол» более чем какое-либо другое произведение Бунина-прозаика этих лет близок к бунинской поэзии. Жесткую и резкую манеру повествования, характерную для «Деревни», сменяет в «Суходоле» мягкая лирика воспоминаний. В немалой мере лирическому звучанию произведения способствует то, что в повествование включен голос автора, комментирующего и дополняющего своими наблюдениями рассказы Натальи.

1914—1916 годы — чрезвычайно важный этап творческой эволюции Бунина. Это время окончательного оформления его стиля и мировосприятия. Его проза становится емкой и утонченной в своем художественном совершенстве, философской — по смыслу и значению. Человек в рассказах Бунина этих лет, не -теряя своих бытовых связей с окружающим его миром, одновременно включается писателем в Космос. Эту философскую идею Бунин позднее четко сформулирует в книге «Освобождение Толстого»: «Человек должен осознавать в себе свою личность не как нечто противоположное миру, а как малую часть мира, огромного и вечно живущего». Это обстоятельство, по мысли Бунина, ставит человека в сложную ситуацию: с одной стороны, он есть часть бесконечной и вечной жизни, с другой — человеческое счастье хрупко и иллюзорно перед непостижимыми космическими силами. Этим диалектическим единством двух противоположных аспектов мировосприятия определяется основное содержание бунинского творчества этого времени, повествующего одновременно и о величайшем счастье жить, и об извечном трагизме бытия.

„Бунин существенно расширяет диапазон своего творчества, обращаясь к изображению далеких от России стран и народов. Эти произведения явились результатом многочисленных путешествий писателя в страны Ближнего Востока. Но не заманчивая экзотика влекла к себе писателя. С большим мастерством изображая природу и быт далеких краев, Бунин прежде всего интересуется проблемой «человек и мир». В стихотворении 1909 г. «Собака» он признавался:

Я человек: как Бог, я обречен

Познать тоску всех стран и всех времен.

Эти настроения отчетливо сказались в бунинских шедеврах 1910-х годов — рассказах «Братья» (1914) и «Господин из Сан-Франциско» (1915), объединенных общей концепцией жизни. Идею этих произведений автор сформулировал эпиграфом к «Господину из Сан-Франциско»: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий» — эти страшные слова Апокалипсиса неотступно звучали в моей душе, когда писал «Братьев» и задумывал «Господина из Сан-Франциско», за несколько месяцев до войны»,— признавался писатель.

Владевшее Буниным в эти годы острое ощущение катастрофичности мира, космического зла достигает здесь апогея. Но одновременно с этим углубляется и неприятие писателем зла социального. Диалектическому изображению этих двух зол, довлеющих над человеком, Бунин подчиняет всю образную систему произведений, которая характеризуется ярко выраженной двуплановостью.

Пейзаж в рассказах — не только фон и место действия. Это одновременно и конкретное воплощение той космической жизни, которой фатально подчинена человеческая судьба. Символами космической жизни выступают в них образы леса, в котором «все гонялось друг за другом, радовалось короткой радостью, истребляя друг друга», и особенно океана — «бездонной глубины», «зыбкой хляби», «о которой так ужасно говорит Библия». Источник неустроенности, катастрофичности, хрупкости жизни писатель одновременно видит и в зле социальном, которое персонифицировано в его рассказах в образах англичанина-колонизатора и американского бизнесмена. Трагизм ситуации, изображенной в рассказе «Братья», подчеркивает уже эпиграф к этому произведению, взятый из буддийской книги «Сутта Нипата»:

Взгляни на братьев, избивающих друг друга.

Я хочу говорить о печали.

Он же определяет тональность рассказа, инкрустированного затейливой вязью восточного стиля. Повествование об одном дне из жизни юного цейлонского рикши, покончившего самоубийством, потому что богатые европейцы отняли у него любимую, звучит в рассказе «Братья» как приговор жесткости и эгоизму. С неприязнью рисует писатель одного из них, англичанина, для которого характерна беспощадность, холодная жестокость. «В Африке,— цинично признается он,— я убивал людей, в Индии, ограбляемой Англией, а значит, отчасти и мною, видел тысячи умирающих с голоду, в Японии покупал девочек в месячные жены, в Китае бил палкой по головам' беззащитных обезьяноподобных стариков, на Яве и на Цейлоне до предсмертного хрипа загонял рикш...». Горький сарказм слышен в названии рассказа, в котором один «брат», находящийся на вершине социальной лестницы, до полусмерти загоняет и толкает на самоубийство другого, ютящегося у ее подножия.

Но и жизнь англичанина-колонизатора, будучи лишена высокой внутренней цели, предстает в произведении бессмысленной, а потому тоже фатально обреченной. И лишь в финале жизни к нему приходит прозрение. В болезненно возбужденном состоянии обличает он духовную опустошенность своих цивилизованных современников, говорит о жалком бессилии человеческой личности в том мире, «где каждый либо убийца, либо убиваемый»: «Мы же возносим нашу Личность превыше небес, мы хотим сосредоточить в ней весь мир, чтобы там ни говорили о грядущем всемирном братстве и равенстве,— и вот только в океане... чувствуешь, как тает, растворяется человек в этой черноте, звуках, запахах, в этом страшном Все-Едином, только там понимаем а слабой мере, что значит эта наша личность». В этот монолог Бунин несомненно вложил свое восприятие современной жизни, раздираемой трагическими противоречиями. Именно в таком смысле надо понимать слова жены писателя В. Н. Муромцевой-Буниной: «То, что чувствовал его (Бунина.— А. Ч.) англичанин в «Братьях», автобиографично».

Грядущую гибель мира, в котором «от века победитель крепкой пятой стоит на горле побежденного», в котором безжалостно попираются нравственные законы человеческого братства, символически предвещает в финале рассказа древняя восточная легенда о вороне, жадно набросившемся на тушу мертвого слона и погибшем, будучи отнесенным вместе с нею далеко в море.

Гуманистическая мысль писателя о порочности и греховности современной цивилизации еще более остро выражена в рассказе «Господин из Сан-Франциско». Примечательна уже поэтика названия произведения. Герой рассказа — не человек, а именно «господин». Но он — господин из Сан-Франциско. Точным обозначением национальной принадлежности персонажа Бунин выразил свое отношение к американским бизнесменам, уже тогда бывшим для него синонимом антигуманизма и бездуховности. «Господин из Сан-Франциско» — это притча о жизни и смерти. И в то же время рассказ о том, кто и живя, был уже духовно мертв.

Герой рассказа сознательно не наделен автором именем. Ничего личностного, духовного нет в этом человеке, всю жизнь посвятившем приумножению своего состояния и превратившемся к пятидесяти восьми годам в подобие золотого идола: «Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый... Золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью — крепкая лысая голова». Лишенный каких бы то ни было человеческих чувств, американский бизнесмен сам чужд всему окружающему. Даже природа Италии, куда он едет отдохнуть и насладиться «любовью молоденьких неаполитанок — пусть даже и не совсем бескорыстно», встречает его неприветливо и холодно. Все, что окружает его, мертвенно и гибельно, всему он несет смерть и тлен. Стремясь придать частному случаю большое социальное обобщение, показать обезличивающую человека власть золота, писатель лишает своего персонажа индивидуальных признаков, превращая его в символ бездуховности, делячества и практицизма. Уверенный в правильности выбора жизненного пути, господин из Сан-Франциско, которого никогда не посещала мысль о смерти, внезапно умирает в дорогой каприйской гостинице. Это наглядно демонстрирует крах его идеалов и принципов. Сила и могущество доллара, которому американец поклонялся всю жизнь и который он превратил в самоцель, оказались призрачными перед лицом смерти.

Символичен и сам корабль, на котором бизнесмен ехал развлечься в Италию и который везет его, уже мертвого, в ящике из-под содовой, обратно в Новый Свет. Плывущий среди безбрежного океана пароход — это микромодель того мира, где все построено на продажности и фальши (чего стоит, например, красивая молодая пара, нанятая изображать влюбленных), где изнывают от тяжкого труда и унижения простые люди труда и проводят время в роскоши и веселье сильные мира сего: «...в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода... а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальном зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то кружились в вальсах, то изгибались в танго — и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же...». В этом емком и содержательном периоде великолепно передано отношение автора к жизни тех, кто населяет этот Ноев ковчег. Пластическая ясность изображаемого, многообразие красок и зрительных впечатлений,— это то, что постоянно присуще художественному стилю Бунина, но в названных рассказах приобретает особую выразительность.

Особенно велика в «Господне из Сан-Франциско» роль детали, в которой через частное, конкретное, бытовое просвечивают общие закономерности, содержится большое обобщение. Так, сцена переодевания к обеду господина из Сан-Франциско очень конкретна и в то же время носит характер символического предвестия. Писатель детально живописует, как герой рассказа затискивает себя в сковывающий «крепкое старческое тело» костюм, застегивает «сдавивший горло не в меру тугой воротничок»,, мучительно ловит запонку, «крепко кусавшую дряблую кожицу в углублении под кадыком». Через несколько минут господин умрет от удушья. Костюм, в который обряжается персонаж,— это зловещий атрибут фальшивого существования, как и корабль «Атлантида», как и весь этот «цивилизованный мир», мнимые ценности которого не приемлет писатель.

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» завершается той же картиной, с которой начинался: гигантская «Атлантида» совершает свой обратный путь по океану космической жизни. Но эта кольцевая композиция отнюдь не означает согласие писателя с мыслью о вечном и неизменном круговороте истории. Целой системой образов-символов Бунин утверждает как раз обратное — неизбежную гибель мира, погрязшего в эгоизме, продажности и бездуховности. Об этом свидетельствуют и эпиграф к рассказу, проводящий параллель между современной жизнью и печальным итогом древнего Вавилона, и название корабля. Дав кораблю символическое название «Атлантида», автор ориентировал читателя на прямое сопоставление парохода — этого мира в миниатюре — с античным материком, бесследно исчезнувшим в пучине вод. Довершает эту картину образ Дьявола, который следит со скал Гибралтара за уходящим в ночь кораблем: сатана «правит бал» на корабле человеческой жизни.

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» написан в период первой мировой войны. И он довольно отчетливо характеризует настроения писателя этого времени. Война заставила Бунина еще пристальнее всмотреться в глубины человеческой натуры, в тысячелетнюю историю, отмеченную деспотизмом, насилием, жестокостью. 15 сентября 1915 года Бунин писал П. Нилусу: «Не припомню такой тупости и подавленности душевной, в которой давно нахожусь... Война и томит, и мучит, и тревожит. Да и другое многое тоже». Собственно о первой мировой войне у Бунина произведений почти нет, если не считать рассказов «Последняя весна» и «Последняя осень», где эта тема находит определенное освещение.

Бунин писал не столько о войне, сколько, говоря словами Маяковского, «писал войною», обнажая в своем предреволюционном творчестве трагизм и даже катастрофичность бытия.

Характерен в этом плане и рассказ Бунина 1916 года «Сны Чанга». Пес Чанг выбран писателем в качестве центрального персонажа вовсе не из желания вызвать добрые и нежные чувства к животным, чем обычно руководствовались писатели-реалисты XIX столетия. Бунин с первых строк своего произведения переводит рассказ в план философских размышлений о тайнах жизни, о смысле земного существования. И хотя автор точно указывает место действия — Одессу, подробно описывает чердак, на котором обитает Чанг со своим хозяином — спившимся отставным капитаном, на равных правах с этими картинами входят в рассказ воспоминания, сны Чанга, придавая произведению философский аспект. Контраст между картинами былой счастливой жизни Чанга со своим хозяином и теперешним их жалким' прозябанием — это конкретное выражение спора двух жизненных правд, о существовании которых мы узнаем в начале рассказа. «Было когда-то две правды на свете, постоянно сменявших друг друга,—пишет Бунин,— первая та, что жизнь несказанно прекрасна, а другая — что жизнь мыслима лишь для сумасшедших. Теперь капитан утверждает, что есть, была и во веки веков будет только одна правда, последняя...». Что же это за правда? О ней капитан говорит своему Другу художнику: «Друг мой, я видел весь земной шар — жизнь везде такова! Все это ложь и вздор, чем будто бы живут люди: нет у них ни Бога, ни совести, ни разумной цели существования, ни любви, ни дружбы, ни честности,— нет даже простой жалости. Жизнь — скучный зимний день в грязном кабаке, не более...». Чанг по существу склоняется к выводам капитана.

В конце рассказа умирает спившийся капитан, осиротевший Чанг попадает к новому хозяину — художнику. Но мысли его устремлены к последнему Хозяину — Богу. «В мире этом должна быть только одна правда,— третья,— пишет автор,— а какая она — про то знает тот последний. Хозяин, к которому уже скоро должен возвратиться Чанг». Таким выводом завершается рассказ. Он не оставляет никаких надежд на возможность переустройства земной жизни в соответствии с законами первой, светлой правды и уповает на третью, высшую, неземную правду.

Весь рассказ пронизывает чувство трагизма жизни. Внезапный перелом в жизни капитана, приведший его к гибели, произошел из-за измены жены, которую он горячо любил. Но жена, в сущности, не виновата, она вовсе даже не плоха, напротив, она прекрасна, все дело в том, что так предопределено судьбой, и от этого никуда не уйдешь.

Один из самых дискуссионных вопросов буниноведения — вопрос о позитивных устремлениях писателя предреволюционных лет. Что же противопоставляет Бунин — и противопоставляет ли — всеобщему трагизму бытия, катастрофичности жизни? Бунинская концепция жизни находит свое выражение в формуле о двух правдах из «Снов Чанга»: «жизнь несказанно прекрасна» и в то же время «жизнь мыслима лишь для сумасшедших». Это единство противоположностей — светлый и фатально мрачный взгляд на мир — сосуществуют во многих произведениях Бунина 10-х годов, определяя своеобразный «трагический мажор» их идейного содержания.

Осуждая бесчеловечность бездуховного эгоистического мира, Бунин противопоставляет ему мораль простых людей, живущих трудной, но нравственно здоровой, трудовой жизнью. Таков старик-рикша из рассказа «Братья», «движимый любовью не для себя, а семьи, для сына хотел счастья того, что не суждено было, не далось ему самому». Мрачный колорит повествования в рассказе «Господин из Сан-Франциско» уступает место просветленному, когда речь заходит о простых людях Италии:

о старике-лодочнике Лоренцо, «беззаботном гуляке и красавце», знаменитом во всей Италии, о коридорном каприйской гостиницы Луиджи и особенно о двух абруццких горцах, воздающих «смиренно радостные хвалы Деве Марии»: «шли они — и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простиралась над ними».

И в характере простого русского человека Бунин настойчиво ищет в эти годы положительное начало, не уходя от изображения его «пестроты». С одной стороны, он с беспощадной трезвостью реалиста продолжает показывать «дремучесть деревенской жизни». А с другой — изображает то здоровое, что пробивается в русском крестьянине сквозь толщу невежества и темноты. В рассказе «Весенний вечер» (1915) невежественный и хмельной мужик убивает ради денег нищего старика. И это акт отчаяния человека, когда «хоть с голоду околевать». Совершив же преступление, он осознает весь ужас содеянного и бросает ладанку с деньгами.

Поэтический образ юной крестьянской девушки Параши, чья романтическая любовь была грубо растоптана хищным и жестоким" мещанином Никанором, создает Бунин в рассказе «При дороге» (1913). Правы исследователи, подчеркивающие поэтическую, фольклорную основу образа Параши, олицетворяющей светлые стороны русского народного характера.

Большая роль в выявлении жизнеутверждающих начал жизни принадлежит в рассказах Бунина природе. Она — нравственный катализатор светлых, оптимистичных черт бытия. В рассказе «Господин из Сан-Франциско» природа обновляется и очищается после смерти американца. Когда корабль с телом богатого янки покинул Капри, «на острове, подчеркивает автор - воцарились мир и покой».

Наконец, нессимистический прогноз на будущее преодолевается в рассказах писателя апофеозом любви.

Бунин воспринимал мир в неразложимом единстве его контрастов, в его диалектической сложности и противоречивости. Жизнь есть и счастье, и трагедия. Высшим, таинственным и возвышенным проявлением этой жизни является для Бунина любовь. Но любовь у Бунина — страсть, и в этой страсти, являющейся вершинным проявлением жизни, сгорает человек. В муке, утверждает писатель, есть блаженство, а счастье.; столь пронзительно, что сродни страданию.

Показательна в этом плане бунинская новелла 1916 года «Легкое дыхание». Это исполненное высокого лиризма повествование о том, как расцветающая жизнь юной героини — гимназистки Оли Мещерской — была неожиданно прервана жуткой и на первый взгляд необъяснимой катастрофой. Но в этой неожиданности — смерти героини — была своя роковая закономерность. Чтобы обнажить и выявить философскую основу трагедии, свое понимание любви как величайшего счастья и одновременно величайшей трагедии, Бунин своеобразно строит свое произведение.

Начало рассказа несет в себе известие о трагической развязке сюжета: «На кладбище, над свежей глиняной насыпью стоит новый крест из дуба, крепкий, тяжелый, гладкий...». В него «вделан... выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне — фотографический портрет гимназистки с радостными, поразительно живыми глазами».

Затем начинается плавное ретроспективное повествование, полное ликующей радости жизни, которое автор замедляет, сдерживает эпическими подробностями: девочкой Оля Мещерская «ничем не выделялась в толпе коричневых гимназических платьиц... Затем она стала расцветать... не по дням, а по часам....Никто так не танцевал на балах, как Оля Мещерская, никто не бегал так на коньках, как она, ни за кем на балах не ухаживали столько, сколько за ней. Последнюю свою зиму Оля Мещерская совсем сошла с ума от веселья, как говорили в гимназии...». И вот однажды, на большой перемене, когда она вихрем носилась по школьному залу от восторженно гонявшихся за ней первоклассниц, ее неожиданно позвали к начальнице гимназии. Начальница выговаривает ей за то, что у нее не гимназическая, а женская прическа, что она носит дорогие туфли и гребни. «Вы уже не девочка... но и не женщина,— раздраженно говорит Оле начальница,—...вы совершенно упускаете из виду, что вы пока только гимназистка...». И тут начинается резкий фабульный перелом. В ответ Оля Мещерская произносит знаменательные слова: «Простите, мадам, вы ошибаетесь: я женщина. И виноват в этом знаете кто? Друг и сосед папы, а ваш брат — Алексей Михайлович Малютин. Это случилось прошлым летом в деревне».

В этот момент высшего читательского интереса сюжетная линия резко обрывается. И не заполняя ничем паузу, автор сражает нас новой ошеломляющей неожиданностью, внешне никак не связанной с первой — словами о том, что Олю застрелил казачий офицер. Все то, что привело к убийству, что должно, казалось бы, составлять сюжет рассказа, излагается в одном абзаце, без подробностей и без всякой эмоциональной окраски — языком судебного протокола: «Офицер заявил судебному следователю, что Мещерская завлекла его, была с ним близка, поклялась быть его женой, а на вокзале, в день убийства, провожая его в Новочеркасск, вдруг сказала ему, что она и не думала никогда любить его...». Автор не дает никакой психологической мотивировки этой истории. Больше того, в тот момент, когда внимание читателя устремляется по этому — самому главному сюжетному руслу (связь Оли с офицером и ее убийство), автор обрывает его и лишает ожидаемого ретроспективного изложения.

Рассказ о земном пути героини закончен — ив этот момент в повествование врывается светлая мелодия Оли — девочки, преисполненной счастья, ожидания любви. Классная дама Оли, перезрелая дева, которая ходит каждый праздник на могилу своей ученицы, вспоминает, как однажды она невольно подслушала разговор Оли с ее подругой. «Я в одной папиной книге,— рассказывает Оля,—...прочла, какая красота должна быть у женщины. Черные, кипящие смолой глаза, черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки... маленькая ножка, покатые плечи... но главное, знаешь ли что? — Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть,— ты послушай, как я вздыхаю,— ведь правда, есть?».

Так судорожно, с резкими изломами излагается фабула, в которой много остается непроясненным. С какой целью Бунин намеренно не соблюдает временную последовательность событий, и главное, нарушает между ними причинно-следственную связь? Чтобы подчеркнуть главную философскую мысль: Оля Мещерская погибла не потому, что жизнь столкнула ее сначала со "старым ловеласом, а потом с грубым офицером. Потому и не дано сюжетного развития этих двух любовных встреч, что причины могли получить очень уж конкретное, житейское объяснение и увести читателя от главного.

Трагичность судьбы Оли Мещерской в ней самой, в ее очаровании, в ее органической слитности с жизнью, в полной подчиненности ее стихийным порывам — благостным и катастрофическим одновременно. Оля была устремлена к жизни с такой неистовой страстностью, что любое столкновение с нею должно было привести к катастрофе. Перенапряженное ожидание предельной полноты жизни, любви как вихря, как самоотдачи, как «легкого дыхания» привело к катастрофе. Оля сгорела, как ночная бабочка, неистово устремившаяся к испепеляющему огню любви. Не каждому дано такое чувство. Лишь тем, у кого есть легкое дыхание — неистовое ожидание жизни, счастья. «Теперь это легкое дыхание,— заключает свое повествование Бунин,— снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».

Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию Бунин не принял. 21 мая 1918 г. он выехал с женой из Москвы на юг и в течение почти двух лет жил сначала в Киеве, а затем в Одессе. Оба эти города были ареной ожесточенной гражданской войны и не раз переходили из рук в руки. В Одессе в бурные и грозные месяцы 1919 года Бунин пишет свой дневник — своеобразную книгу, названную им «Окаянные дни».

Бунин увидел и отразил гражданскую войну только с одной стороны — со стороны красного террора. Но о белом терроре мы знаем достаточно. К сожалению, красный террор был такой же реальностью, как и белый. В этих условиях лозунги свободы, братства, равенства воспринимались Буниным как «издевательская вывеска», потому что оказались обагрены кровью многих сотен и тысяч зачастую ни в чем не повинных людей. Вот несколько бунинских записей: «Приехал Д.— бежал из Симферополя. Там, говорит, неописуемый ужас, солдаты и рабочие ходят прямо по колено в крови. Какого-то старика-полковника зажарили живьем в паровозной топке... грабят, насилуют, пакостят в церквах, вырезают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников... В Киеве... убито несколько профессоров, среди них знаменитый диагност Яновский».

«Вчера было «экстренное» заседание исполкома.

Фельдман предложил «употреблять буржуев вместо лошадей для перевозки тяжестей». И так далее. Бунинский дневник пестрит записями подобного рода. Многое здесь, к сожалению, не вымысел. Свидетельство тому — не один дневник Бунина, но и письма Короленко к Луначарскому и горьковские «Несвоевременные мысли», шолоховский «Тихий Дон», эпопея И. Шмелева «Солнце мертвых» и многие другие произведения и документы времени.

В своей книге Бунин характеризует революцию как развязывание самых низменных и диких инстинктов, как кровавый пролог к неисчерпаемым бедствиям, которые ожидают интеллигенцию, народ России, страну в целом. «Наши дети, внуки,— пишет Бунин,— не будут в состоянии даже представить себе ту Россию... поистине сказочно-богатую и со сказочной быстротой процветавшую, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали,— всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...».

Подобными же чувствами, мыслями и настроениями проникнуты публицистические и литературно-критические статьи, заметки и записные книжки писателя, лишь недавно впервые опубликованные в нашей стране <сб. «Великий дурман», М., 1997).

В Одессе перед Буниным встал неизбежный вопрос: что делать? Бежать из России или, несмотря ни на что, остаться. Вопрос мучительный, и эти муки выбора тоже отразились на страницах его дневника. Надвигающиеся грозные события приводят Бунина в конце 1919 г. к бесповоротному решению выехать за границу. 25 января 1920 г. на греческом пароходике «Патрас» он навсегда уезжает из России. Бунин покидал Родину не как эмигрант, а как беженец. Потому что уносил Россию, ее образ с собой. В «Окаянных днях» он напишет: «Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так непрерывно, так люто?»10.

Живя в Париже и в приморском городке Грасс, Бунин до конца дней чувствовал острую, щемящую боль по России. Тоскою по родине пронизаны его первые, созданные после почти двухлетнего перерыва, стихотворения. Особенной горечью утраты родины наполнено его стихотворение 1922 г. «У птицы есть гнездо»:

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом

С своей уж ветхою котомкой!

Острая ностальгическая боль по родине заставляет Бунина создавать произведения, которые обращены к старой России. Тема дореволюционной России становится основным содержанием его творчества на целых три десятилетия, до самой смерти. В этом отношении Бунин разделил судьбу многих русских писателей-эмигрантов: Куприна, Чирикова, Шмелева, Б. Зайцева, Гусева -Оренбургского, Гребенщикова и других, которые все свое творчество посвятили изображению старой России, нередко идеализированной, очищенной от всего противоречивого.

К родине, к воспоминаниям о ней Бунин обращается уже в одном из первых рассказов, созданных за рубежом — «Косцы». Повествуя о красоте русской народной песни, которую поют, работая в молодом березовом лесу, рязанские косцы, писатель раскрывает истоки той замечательной духовной и поэтической силы, которая заключена в этой песне: «Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и все были вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно, без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо понимать, когда они есть».

Зарубежная проза И. Бунина развивается по преимуществу как лирическая, т. е. проза ясных и четких выражений авторских чувств, что в значительной мере определялось острой тоской писателя по покинутой родине. Эти произведения, в основном рассказы, характеризуются ослабленной сюжетностью, умением их автора тонко и выразительно передать чувства и настроения, глубоким проникновением во внутренний мир персонажей, соединением лиризма и музыкальности, языковой отточенностью.

Дата добавления: 2015-11-26