Глава XXXVIII 11 страница

По этим причинам заговоры обыкновенно открываются и подавляются в самом зародыше. Заговор, где уча-

ствует много лиц и который, несмотря на это, долго остается тайной, считается чуть не чудом: таковы были заговоры Пизона против Нерона, а в наше время — Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи, где участвовало более 50 человек, открытых только розыском.

Заговор выдается еще по неосторожности, когда кто-нибудь из участников говорит об этой тайне так неосторожно, что его подслушивает слуга или вообще какой-нибудь посторонний. Так, один раб услышал разговор сыновей Брута с посланными от Тарквиния и донес на них[203][4]. Иногда заговор открывается оттого, что заговорщик расскажет тайну любимой женщине, ребенку или вообще подобной легкомысленной особе. Так, например, Димм [Лимн], сообщник Филоты в заговоре против Александра Великого, сообщил свою тайну Никомаху, юноше, которого он любил; Никомах тотчас разболтал ее своему брату Кебалину, а тот передал царю. Заговор Пизона против Нерона представляет замечательный пример открытия этих тайн по догадке. Один из заговорщиков, Сцевин, накануне дня, назначенного для убийства Нерона, написал завещание, приказал отпущеннику своему, Милиху, наточить старый заржавленный кинжал, отпустил на волю всех своих рабов, дал им денег и велел приготовить перевязки для ран. По этим распоряжениям Милих догадался об умысле и донес Нерону. Тогда были арестованы сам Сцевин и другой заговорщик — Натал, которого накануне видели долго разговаривающим тайно со Сцевином. Не успев договориться, что отвечать на расспросы о предмете их вчерашнего разговора, они спутались и были принуждены сознаться, и таким образом весь заговор был раскрыт и все заговорщики погибли.

По этим причинам, когда в заговоре участвует больше трех-четырех человек, он почти неизбежно открывается изменой, неосторожностью или легкомыслием. А едва успеют арестовать хотя бы двоих, тотчас же обнаруживается все, потому что арестованные не имеют возможнос-

ти согласиться в ответах. Если арестован только один человек и притом столь твердый и мужественный, что не выдаст заговора, то надо еще, чтобы и остальные заговорщики были так же тверды и не выдали себя смущением и бегством. Стоит только, чтобы у одного не хватило духа, и тогда все откроется. Вот почему заговор против Гиеронима, царя сиракузского, о котором рассказывает Тит Ливий, составляет такое редкое явление [204] [5]. Один из заговорщиков, Теодор [205] [6], был арестован, но мужественно скрыл всех своих сообщников и вместо них обвинил приверженцев царя, с другой стороны, и прочие заговорщики были так уверены в твердости Теодора, что никто из них не покусился бежать из Сиракуз и не показал ни малейшего признака страха. Вот какие опасности предстоят заговору еще до приведения его в исполнение. Есть несколько средств избежать их. Самое первое и действенное или, вернее, единственное состоит в том, чтобы не давать заговорщикам времени выдать заговор, с этой целью им следует поверять тайну только перед самым исполнением, никак не раньше. Все поступавшие таким образом избежали первых опасностей, представляемых заговором, а нередко и последующих и благополучно выполняли свое намерение. Такой образ действий доступен всякому благоразумному человеку.

Я приведу только два примера. Нелемат, возмущенный тиранией Аристотима, тирана Эпирского, созвал к себе в дом своих многочисленных родственников и друзей и уговаривал их освободить отечество. Они сказали, что им надо время подумать и приготовиться. Тогда Нелемат приказал слугам запереть двери и объявил присутствующим: или клянитесь тотчас идти со мной на дело, или я всех вас выдам Аристотиму. Под влиянием этих слов они дали клятву, безотлагательно вышли и счастливо выполнили распоряжение Нелемата. Один маг хитростью овладел персидским престолом. Персидский вельмо-

жа Ортан открыл обман и, сообщив свое открытие шести другим сановникам, предложил им отмстить магу за тиранию и обман. Когда некоторые заговорили об отсрочке, встал Дарий, один из шести сановников, созванных Органом, и воскликнул: или сейчас пойдемте убивать мага, или я вас выдам. Все поднялись и, не дав друг другу времени одуматься, без труда сделали свое дело. Подобным же образом поступили Этолийцы, задумав убить тирана спартанского Набиса. Они послали Набису будто бы на помощь 30 всадников и 200 пеших воинов под начальством гражданина Алексамена, которому тайно поручили убить Набиса, а подчиненным его приказали только слушаться его во всем под страхом изгнания за ослушание[206][7]. Алексамен отправился в Спарту и хранил свое поручение в тайне, пока не приискал удобного случая, и таким образом ему удалось погубить тирана. Вот как, стало быть, следует поступать, чтобы избежать опасностей, угрожающих заговору, и, действуя таким образом, заговорщики непременно избегнут этих опасностей.

Вышеприведенный пример Пизона доказывает, что всякий может поступить таким образом. Пизон был человек знатный, сановный, приближенный к Нерону, который вполне доверял ему. Нерон часто приезжал в его сады обедать с ним. Следовательно, Пизон мог подобрать храбрых и мужественных людей, способных на такое предприятие; найти таких людей Пизону в его положении было нетрудно; когда Нерон приехал бы в его сады, он мог бы сообщить друзьям свое намерение и возбудить их словами к действию, не допуская раздумывать и колебаться. При таких условиях успех заговора был бы несомненен. Рассматривая все другие заговоры, мы находим, что только в очень редких случаях такой образ действия был невозможен. Но люди вообще мало смыслят в делах и потому делают величайшие ошибки на каждом шагу, а тем более в таких исключительных обстоятельствах, как заговор. Без крайней необходимости не следует никому пове-

рять своих замыслов, пока не наступит пора действовать; если же необходимо сообщить их, то не должно доверяться более чем одному лицу и то такому, которое уже доказало, что заслуживает доверие, и, сверх того, имеет причины согласиться принять участие в предприятии. Найти одно такое лицо гораздо легче, чем найти нескольких, и притом не так опасно, потому что, если бы даже мы ошиблись в нем, у нас остается больше средств к защите, чем при многих соучастниках. Я слышал от очень умных людей, что вдвоем можно говорить что угодно, лишь бы только не давать против себя письменной улики; если собеседник изменит и донесет, стоит только отпереться: он будет говорить — да, а ты — нет. Но главное, надо остерегаться письменных улик, против которых не существует никаких отговорок. Плавтиан задумал убить императора Севера и его сына Антонина и поручил это дело трибуну Сатурнину. Сатурнин хотел донести на него, вместо того чтобы послушать его приказания, но боялся, что ему не поверят; поэтому он выпросил у Плавтиана письменное приказание, и Плавтиан, ослепленный честолюбием, дал против себя эту улику, которая погубила его; между тем без нее и других письменных доказательств он непременно оправдался бы, потому что запирался очень смело и находчиво. Итак, донос одного человека имеет мало значения, если не подтверждается письменной уликой; следовательно, должно как можно тщательнее избегать опасной переписки.

В заговоре Пизона участвовала одна женщина по имени Эпихарида, бывшая любовница Нерона. Она нашла полезным вовлечь в заговор начальника нескольких трирем, которые Нерон держал для своей охраны; она сообщила этому человеку тайну заговора, но не сказала имен заговорщиков. Он изменил ей и донес на нее Нерону; но Эпихарида запиралась так смело, что Нерон, смущенный, не решился осудить ее[207][8]. Вверяя тайну заговора одному лицу, мы подвергаем себя двоякой опасности: во-первых,

человек, которому мы доверились, может добровольно сделать донос, или, во-вторых, он будет по какому-нибудь подозрению или намеку арестован, подвергнут пытке или уличен и по необходимости обвинит нас. Но здесь нам еще остается средство выпутаться из беды: мы можем отрицать обвинение в первом случае, придумав вражду, будто бы существовавшую между нами и обвинителем, во втором, ссылаясь на то, что мучения вынудили у него несправедливое показание. Но все-таки лучше всего не доверяться никому, а поступать вышесказанным образом; если же доверяться, то только одному лицу, что гораздо безопаснее, чем целому обществу. Заговоры еще часто удаются, когда необходимость заставляет человека принять против государя меры, какие он сам собирается принять против этого лица, особенно когда опасность уж так велика и близка, что некогда думать об осторожности. Такая крайность почти всегда дает успех, как, например, в двух следующих примерах.

Преторианские префекты, Лет и Элект, были лучшими друзьями и самыми короткими приближенными императора Коммода, а Марция была его любимой наложницей. Они иногда упрекали его за его поведение, которым он позорил свою особу и всю империю. За это он решился казнить их и составил список, где были помещены имена Марции, Лета и Электа и некоторых других, которых он хотел умертвить на следующую ночь; он спрятал этот список под подушку и пошел купаться. В это время один ребенок, которого он очень любил, играя в комнате и на кровати, нашел список и вышел, держа его в руках; Марция встретила его, взяла у него бумагу, прочитала и, узнав содержание, поскорее послала за Летом и Электом. Собравшись, они решились предупредить грозящую им опасность и, не теряя времени, в ту же ночь убили Коммода. Император Антонин Каракалла был с армией в Месопотамии[208][1], префектом у него был Макрин, человек более способный к гражданской деятельности, чем

к военной. Тираны всегда боятся, что против них что-нибудь замышляется, чего они вполне заслуживают своими поступками, поэтому и Антонин написал в Рим другу своему, Матерниану, спросить астрологов, не замышляет ли кто овладеть престолом, и сообщить ему их ответ. Матерниан отвечал, что замышляет Макрин. Но письмо это, прежде чем дойти до императора, попало в руки самого Макрина, который увидел необходимость или убить Ка-ракаллу, пока он не получил второго письма из Рима, или погибнуть самому. Тогда он поручил убить императора своему доверенному центуриону Марциалу, у которого Антонин несколько дней тому назад казнил брата. Марциал успешно выполнил это поручение. Итак, мы видим, что такая настойчивая необходимость, не допускающая никакой отсрочки, приводит к таким же удачным результатам, как и образ действия Нелемата Эпирского. Кроме того, эти примеры подтверждают сказанное нами в начале этой главы, что угрозы очень вредят государям и возбуждают более опасные заговоры, чем действительные оскорбления. Государь не должен грозить окружающим, ему следует или ласкать их, или разом отделываться от них и никогда не ставить их в необходимость убить его, чтобы не погибнуть самим. Обратимся теперь к опасностям, представляемым самим выполнением замысла. Причиной их бывает нарушение заранее составленного плана, малодушие заговорщиков, ошибка, сделанная по неосторожности, или, наконец, слабость исполнителей, когда они не доканчивают дела, оставляя в живых некоторых из обреченных на смерть. Внезапная перемена заранее составленного плана или совершенное отступление от него больше всего производят замешательства в исполнении заговора. Такая перемена вредит всякому делу, а тем более военным предприятиям и тем, о которых мы говорим. Здесь все зависит от того, чтобы люди твердо преследовали свою цель и неуклонно выполняли возложенное на них поручение. Положим, что в течение нескольких дней мысли всех участников были обращены на известный план, и вдруг он совершенно переменяется; понят-

но, что это производит общее замешательство и недоумение, так что все предприятие рушится. Поэтому лучше действовать по прежнему плану, хотя бы в нем оказались какие-нибудь неудобства, чем, меняя его, создавать себе гораздо более сильные затруднения. Разумеется, это относится только к тем случаям, когда уже некогда составить нового плана действий; но, если время еще не ушло, можно, конечно, избрать тот план, который оказался лучшим.

Известен заговор Пацци против Лоренцо и Джулиано Медичи. Было предположено убить Медичи на обеде, который они хотели дать кардиналу ди Сан-Джорджо. Все роли были уже розданы: было назначено, кому убивать, кому овладеть дворцом, кому объезжать город и призывать народ к свободе. Но в тот же день на торжественной службе в кафедральном флорентийском соборе, где присутствовали Пацци, Медичи и Кардинал, заговорщики узнали, что Джулиано не будет на обеде. Тогда они тотчас решились выполнить свое намерение тут же, в церкви. Эта перемена разрушила весь план. Джован Батиста да Монтесекко отказался совершить убийство в церкви. Пришлось искать новых исполнителей, которые, не привыкнув к мысли о предстоящем им деле, не успели окрепнуть духом и сделали свое дело так дурно, что предприятие кончилось гибелью заговорщиков.

Недостаток решимости в исполнителях зависит или от чувства невольного уважения, или просто от трусости. Присутствие государя внушает такой страх и такое почтение, что исполнитель невольно робеет и смущается. Мин-турнинцы захватили Мария, и раб был послан к нему убить его. Но величие героя и слава имени его так поразили убийцу, что он растерялся и не имел духу совершить убийство. Стало быть, если человек в несчастии, в цепях и в тюрьме может иметь такое могущественное влияние, то каково же должно быть впечатление властелина во всем величии его власти, его регалий, блеска и роскоши? Это величие может смутить исполнителя, а приветливый прием — обезоружить его. Несколько человек составили за-

говор против царя фракийского Ситалка и назначили день убийства; они собрались в назначенное место, где находился государь, но никто из них не решился поднять на него руку, и они удалились, ничего не сделав и сами не зная, что им помешало, так что упрекали друг друга в трусости. Они несколько раз возобновляли покушение так же неудачно и, наконец, когда заговор открылся, были наказаны за то, что могли, но не хотели сделать. Два брата герцога Феррарского, Альфонса, составили против него заговор, в котором участвовал еще певчий герцога, священник Джаннес. По просьбе братьев Альфонса он несколько раз приводил к ним герцога, так что им легко было убить его. Однако они не решились и, когда заговор открылся, понесли заслуженное наказание за свой злой умысел и за свою трусость. Их, очевидно, или смущало присутствие Альфонса, или смягчала его ласка. Исполнению заговоров часто мешают неосторожные выходки и малодушие. Заговор и особенно решительная минута в высшей степени смущают и волнуют исполнителей, и в этой тревоге, среди такого потрясения они делают и говорят не то, что следовало бы.

Какое смятение и беспокойство овладевают людьми в этих обстоятельствах, видно из слов Тита Ливия об Алек-самене Этолийском, когда он хотел убить Набиса Спартанского, о чем мы говорили выше. Когда пришла пора действовать, он сообщил своим подчиненным возложенное на них поручение, причем Тит Ливий замечает: «Collegit et ipse animum, confusum tantae cogitatione rei»[209][2]. И действительно, даже мужественный человек, привыкший к насилию, привыкший видеть и наносить смерть, не может не смутиться в такую минуту. Вот почему надо так тщательно выбирать исполнителей в этих предприятиях и не полагаться слишком ни на кого, как бы ни была известна храбрость этого человека. Самый знаменитый храбрец может в этом случае сробеть, и этого всегда следует

ожидать, если только опыт не показал, что и это дело по силам человеку. Всегда можно предполагать, что смущение или совершенно обессилит исполнителя, или побудит его на какую-нибудь безрассудную выходку, которая испортит все дело. Сестра Коммода, Луцилла, поручила Квинтиану убить императора. Он поджидал Коммода при входе в цирк и, увидя императора, обнажил кинжал и кинулся на него с восклицанием: «Questo ti manda il Senato!»[210][3] Но по этим словам был тотчас арестован, прежде чем успел нанести удар. Мессер Антонио да Вольтерра, назначенный убить Лоренцо Медичи, бросаясь на него, воскликнул: «А, изменник!» — и это восклицание спасло Лоренцо, погубив заговорщиков. Все указанные нами причины легко могут погубить заговор, направленный против одного лица. Естественно, что удача еще труднее, если он направлен против двух человек, тогда успех не только труден, но почти невозможен; выполнить одновременно и с одинаковым успехом два таких предприятия в разных местах почти немыслимо; делать же их по очереди, одно за другим, нельзя, потому что первое покушение лишает заговорщиков возможности произвести второе. Стало быть, если опасно, неосторожно и большею частью тщетно составлять замысел на жизнь одного государя, то покушаться на двух бесполезно и безумно. Если бы не высокий авторитет историка, я не поверил бы рассказу Геродиана, будто Плавтиан поручил центуриону Сатурнину убить Севера и Антонина, живших в двух разных дворцах. Это до такой степени нелепо, что без такого уважаемого авторитета я не поверил бы такому безрассудству.

Несколько афинских юношей составили заговор против тиранов афинских Диокла и Гиппия. Диокл был убит, но Гиппий уцелел и отмстил за брата. Хион и Леонид из Гераклеи, ученики Платона, приняли намерение убить тиранов Клеарха и Сатира. Клеарх пал, а Сатир остался жив и отмстил заговорщикам. Так и Пацци удалось убить одного Джулиано. Следовательно, никогда не следует

покушаться на жизнь нескольких человек, потому что это не приносит пользы ни заговорщикам, ни отечеству, ни гражданам; напротив, как показывает история Флоренции, Афин и Гераклеи, после этих покушений уцелевший тиран становится еще свирепее и нестерпимее. Правда, заговор Пелопида для освобождения его отечества, Фив, представлял все эти затруднения, однако кончился успешно. Пелопид составил заговор не против двух только тиранов, но против целых десяти; притом он не был их приближенным и даже не имел доступа к ним, будучи изгнанником; тем не менее ему удалось прийти в Фивы, убить тиранов и освободить отечество. Ему, конечно, много помог советник тиранов Карион, который обеспечил ему доступ к ним и таким образом дал возможность выполнить дело. Однако этим примером не следует увлекаться. Это было невозможное предприятие, и если удалось, то только чудом. Все писатели, говорящие о нем, называют его чудесным и совершенно беспримерным. Выполнению заговора может помешать в решительную минуту какая-нибудь ошибка, ложный слух или неожиданное событие. Так, утром того дня, когда Брут и другие заговорщики хотели убить Цезаря, последний случайно заговорился с одним из них, Гнеем Попилием Ленатом; прочие, видя этот продолжительный разговор, подумали, что Попилий выдает их Цезарю, и хотели убить диктатора, не дожидаясь, пока он придет в Сенат. Они и убили бы его, но их успокоило, что в Цезаре после разговора с Попилием не было заметно никакого беспокойства[211][4]. Подобная тревога случается часто и не мешает предвидеть такую случайность и заблаговременно принять против нее меры. Надо иметь притом в виду, что, зная за собой злоумышление, человек склонен тревожиться и предполагать во всем, что слышит, что речь идет о нем; поймав на лету какое-нибудь слово, сказанное в совершенно постороннем смысле, он может встревожиться им, вообразить, что все открыто, и сам выдать себя бегством

или испортить дело, преждевременно начав его. Эти случайности тем возможнее, чем больше заговорщиков.

Что касается совершенно случайных и непредвиденных помех, то только примеры могут дать о них понятие и научить избегать их. Мы уже говорили, что Джулио Беланти Сиенский, оскорбленный Пандольфо, который отнял у него свою дочь, бывшую за ним замужем, решился убить его. Зная, что Пандольфо почти ежедневно ездит мимо его дома к одному больному родственнику, он собрал у себя в доме заговорщиков, чтобы на пути убить Пандольфо. Он вооружил их и поставил за дверью, а одного у окна, чтобы дать знак, когда Пандольфо будет проходить мимо двери. Когда Пандольфо подошел, стоявший у окна подал знак. Но в эту минуту Пандольфо встретил случайно одного приятеля и остановился, чтобы говорить с ним. Свита его продолжала свой путь и, услышав за дверью бряцание оружия, вошла в дом и открыла засаду. Таким образом, Пандольфо спасся, а Джулио с товарищами были принуждены бежать из Сиены. Стало быть, случайная встреча разрушила заговор и была причиной неудачи Джулио. Против таких случайностей, совершенно исключительных, нельзя заранее принять никаких мер; надо только стараться предусмотреть возможные и оградить себя от них, насколько позволяют обстоятельства.

Теперь нам осталось сказать еще об опасностях, грозящих заговорщикам по выполнении своего дела. Здесь в сущности только одна опасность, а именно что после убитого государя останется мститель. После него могут остаться братья, сыновья и другие родственники, имеющие притязание наследовать ему. Они могут остаться в живых или по беспечности заговорщиков, или по другим причинам, о которых было говорено выше, и, разумеется, впоследствии отмстят заговорщикам. Так, когда Джованандреа да Лампоньяно с своими сообщниками убил герцога Миланского, у государя этого остались сын и двое братьев, которые отмстили за него. В этом случае заговорщиков можно извинить, потому что они не имели воз-

можности поступить иначе. Но если у убитого остаются в живых родственники по безрассудству или по беспечности заговорщиков, то это уже неизвинительно. В Форли заговорщики убили своего князя, графа Джироламо, и овладели его женой и малолетними детьми; для своего обеспечения им казалось необходимым овладеть цитаделью, но комендант не соглашался сдать ее. Тогда мадонна Катерина[212][5] (так звали графиню) обещала заговорщикам приказать коменданту сдаться, если они отпустят ее к нему в цитадель, в залог же она оставляла им детей. Положившись на это, они отпустили ее; но едва она вошла в крепость, как, войдя на стену, обратилась оттуда к ним с упреками и угрозами за убийство мужа; чтобы они не рассчитывали на детей ее, которые остались у них заложниками, она показала им свои детородные органы, сказав, что о детях не заботится, потому что может наделать новых. Заговорщики, не зная, что делать, и поздно увидав свою ошибку, искупили ее вечным изгнанием. Но самая главная опасность грозит заговорщикам по выполнении замысла в том случае, если убитый ими государь любим народом. Тут им уже не остается ничего, кроме гибели, потому что с целым народом им не справиться. Так, например, римский Народ любил Цезаря и отмстил за него, изгнав заговорщиков из Рима и доведя их до того, что все они в разное время и в разных местах погибли.

Заговоры против отечества далеко не так опасны, как против государя: составлять их гораздо безопаснее; приводить в исполнение одинаково опасно; зато по выполнении уже не предстоит никакой опасности. В составлении таких заговоров представляется мало опасного. Гражданин может стремиться к власти, не обнаруживая своего намерения и не поверяя его никому; таким образом он может, если не встретит препятствий, незаметно достигнуть цели, в случае же непредвиденных препятствий может выждать время или попытаться достигнуть цели другим путем. Конечно, все это возможно только в респуб-

лике, уже преданной порче нравов; среди нравственного, неиспорченного общества, где не существует начал развращения, такие мысли не могут даже прийти в голову гражданину. Итак, гражданин имеет множество способов и средств достигнуть верховной власти, не подвергаясь при этом большой опасности. Это зависит от того, что республики действуют медленнее государей, менее подозрительны, не столько заботятся о мерах предосторожности и более уважают знаменитых граждан, так что последние могут смелее покушаться на предприятия против правительства. Всякий читал о заговоре Каталины, описанном Саллюстием, и знает, что, несмотря на открытие заговора, Катилина смело остался в Риме, отправился в Сенат и наговорил дерзостей Сенату и Консулу; это доказывает, как уважало это государство даже виновных граждан своих. Далее, когда он уже уехал из Рима к своей армии, правительство не арестовало бы ни Лентула, ни других сообщников его, если бы не были перехвачены их письма, ясно обвинявшие их. Ганнон, знаменитейший карфагенский гражданин, стремился к тирании и замыслил отравить весь Сенат на свадьбе дочери своей, чтобы потом провозгласить себя царем. Сенат, узнав об этом заговоре, оказал такое уважение к сану гражданина, что не принял против него никаких мер и только издал закон, ограничивавший расходы пиров и свадеб. При выполнении заговора против отечества опасностей и затруднений больше, чем в заговорах против государей, потому что силы заговорщиков редко так велики, чтобы справиться с целым государством. Не у всякого заговорщика целая армия в распоряжении, как у Цезаря, Агафокла или Клеомена, которые одним ударом силой овладевали отечеством. При такой силе выполнение, конечно, легко; но у кого ее нет, тому приходится хитрить или обращаться за чужой помощью. Что касается хитростей, то, например, в Афинах гражданин Писистрат, приобретя расположение народа победой над Мегарянами, вышел однажды утром из дома покрытый ранами, крича, что Аристократия из зависти хотела убить его, и прося позволения держать для

охраны вооруженную стражу. Это позволение было даровано ему и послужило ему первым шагом к овладению тиранией в Афинах. Когда Пандольфо Петруччи вернулся в Сиену в числе других изгнанников, его назначили начальником стражи на городской площади; это была самая пустая должность, от которой все отказывались. Но он, будучи постоянно окружен вооруженными людьми, приобрел через это такое значение, что овладел в городе полновластием. Многие другие прибегали к разным хитростям и козням и с помощью времени достигали своей цели. Другие замышляли поработить отечество, опираясь на собственную силу или на чужую помощь, и, смотря по счастью, имели успех или неудачу. Катилина погиб в своем предприятии. Ганнон, не успев достигнуть цели посредством яда, собрал несколько тысяч вооруженных приверженцев, но они были перебиты и сам он убит. Несколько знатнейших граждан Фив, желая овладеть тиранией, призвали на помощь спартанские войска и сделались тиранами отечества. Таким образом, рассматривая все заговоры против отечества, мы находим, что они очень редко раскрываются до выполнения, и если удавались или подавлялись, то большею частью уже в самом действии. По выполнении этих замыслов заговорщику грозят только те опасности, которые неразлучно сопряжены с обладанием верховной властью. Сделавшись тираном, гражданин подвержен всем бедствиям, составляющим естественный результат тирании, и против этих опасностей у него нет иных средств, кроме указанных нами выше.

Вот все, что я нашел сказать о заговорах. Я говорил только о заговорах, приводимых в исполнение оружием; в других прибегают к яду, но в сущности это одно и то же. Впрочем, действовать отравой опаснее, потому что не так верно. Во-первых, не всякий может сам дать яд, приходится поручать это другому лицу, а доверенность эта часто пагубна. Во-вторых, по многим причинам отрава может не подействовать. Так, когда Коммоду дали яд, у него началась рвота, и заговорщики были принуждены удавить его. Заговоры — самые страшные враги госуда-

рей, потому что если даже не лишают их жизни, то во всяком случае покрывают позором. Если заговор удается, государь погибает, если он раскрывается и заговорщики подвергаются казни, все остаются в убеждении, что это была выдумка правительства, имевшая целью удовлетворить свою алчность и жестокость имуществом и кровью казненных. Я считаю теперь нужным дать совет государям и республикам, чтобы, узнав о существовании против них заговора, они тщательно измерили и взвесили силы свои и заговорщиков, прежде чем предпринимать мщение. Если средства и силы заговорщиков окажутся обширны и могущественны, то правительству не следует показывать вид, что оно открыло заговор, пока не приготовится подавить его безопасно для себя. Действуя иначе, оно может подвергнуть себя большой опасности. Ему необходимо таить свои сведения о намерении, потому что, если заговорщики увидят, что заговор открыт, они по необходимости решатся на отчаянные меры и усилия. Так, например, когда Римляне оставили два легиона войск в Капуе защищать ее от Самнитов, начальники этих легионов сговорились поработить Капуанцев. Когда в Риме узнали об этом, новый Консул Рутилий был послан прекратить этот беспорядок[213][6]. Чтобы не возбуждать в заговорщиках подозрения, Консул объявил, что Сенат оставляет легионы в Капуе. Войска поверили этому и, надеясь успеть выполнить свое намерение, не видели надобности торопиться: они вели себя смирно, пока не заметили, что Консул старается разделить их друг от друга; это возбудило в них подозрение, они решились обнаружить свои намерения и привести их в действие. Это происшествие представляет поучительный пример для обеих сторон. Он показывает, как любят люди медлить, пока думают, что можно не спешить, и как торопятся они, когда их побуждает необходимость. Когда государю или республике почему-нибудь выгодно отсрочить открытие заговора, са-

мым лучшим средством для этого будет, если оно искусно покажет заговорщикам в ближайшем будущем какой-нибудь удобный случай к действию; они непременно станут дожидаться этого случая в уверенности, что время терпит, и правительство может воспользоваться их промедлением, чтобы наказать их. Поступая иначе, правительство само помогает своему падению, как доказывают примеры герцога Афинского[214][7] и Гульельмо де Пацци. Герцог сделался тираном во Флоренции, и, услышав, что против него существует заговор, он, не разобрав дела, приказал схватить одного заговорщика. Это заставило остальных немедленно взяться за оружие, и герцог был низвергнут. Гульельмо был в 1501 году комиссаром в Валь-ди-Кьяна и узнал, что в Ареццо составился заговор в пользу Вителли с целью низвергнуть флорентийское владычество в этой области. Он тотчас отправился в город и по совету своего сына, епископа, приказал арестовать одного заговорщика, не взвесив своих сил и сил заговора и ничего не приготовив для поддержания своих распоряжений. Прочие, возбужденные этим, поспешно восстали и отняли свою область у Флорентийцев, а Гульельмо вместо комиссара сам очутился арестантом. Но если заговор слаб, надо немедленно задавить его. Но никогда не следует прибегать к таким нелепым мерам, как, например, следующие: герцог Афинский, чтобы показать, как он уверен в расположении к нему флорентийских граждан, приказал казнить одного человека, донесшего ему о заговоре. Дион Сиракузский, желая испытать одно подозрительное лицо, согласился, чтобы один из его приближенных, Калипп, притворно затеял против него заговор. Обоим пришлось дорого поплатиться за эти неосторожные выходки. Герцог Афинский своим поступком устрашил всех доносчиков и ободрил заговорщиков; Дион сам способствовал своей гибели и был главою заговора про-

Дата добавления: 2015-11-26