|
Читайте также: |
цатичетырехлетнему опыту современных Итальянских войн, где подобных примеров меньше, чем у древних в десять лет. Кроме графа Лодовико делла Мирандолы, убитого в Ферраре при недавнем нападении на этот город Венецианцев, и герцога де Немура, павшего при Чериньоле, ни один полководец не погиб от огнестрельного оружия, ибо и монсеньор де Фуа погиб при Равенне от меча. Итак, если люди выказывают теперь меньше мужества, то виной этому не артиллерия, а дурная военная система и дурное качество войск, которые, оказываясь слабыми в массе, не могут обнаружить мужества в частности.
Наконец, в-третьих, полагают, что теперь войска не могут вступать в рукопашный бой и что со временем сражения будут только перестрелками. Я нахожу это мнение совершенно ошибочным и надеюсь, что со мною согласятся все желающие возрождения в наших войсках древнего мужества. Кто хочет сформировать хорошие войска, должен упражнять солдат на маневрах или приучать в настоящих сражениях приближаться к неприятелю, схватываться с ним на шпагах, бороться лицом к лицу; притом, как увидим ниже, следует больше рассчитывать на пехоту, чем на кавалерию. При хорошей пехоте, приученной действовать, как мы сказали, артиллерия совершенно бесполезна, потому что пехоте, атаковавшей неприятеля, легче теперь избегнуть действия артиллерии, чем прежде нападения слонов и военных колесниц, которые встречались римской пехоте, но не могли победить ее; она тем легче устояла бы против нашей артиллерии, что последняя не может действовать так долго, как слоны и колесницы. Она наносит вред только в начале боя, тогда как слоны и колесницы расстраивали неприятеля в самом пылу сражения; притом пехоте легко укрыться от выстрелов, бросившись вперед под прикрытие местности или припадая к земле.
Опыт показал даже, что последнее не нужно, особенно против пушек большого калибра, которые очень трудно наводить, так что снаряды их летят или слишком высоко и пролетают мимо, или слишком низко и не долетают. Когда же дело дошло до рукопашного боя, то яснее
дня, что ни большие, ни малые орудия не могут наносить вреда: если они стоят впереди неприятельской армии, то будут взяты; если позади, то им придется стрелять в своих; если, наконец, на флангах, то не могут остановить атаку и окажутся бесполезны. Это неоспоримо. Мы видели, как Швейцарцы в 1513 году под Новарой без пушек и кавалерии атаковали французскую армию, стоявшую под защитой пушек и укреплений, и с незначительным уроном разбили ее. Кроме всего этого, чтобы действовать артиллерии, ее необходимо прикрыть стеной, рвом или валом; без этого она или будет взята, или окажется бесполезной; войска, которые всегда прикрывают ее в полевых сражениях, не могут защитить ее. Находясь на флангах, она может действовать только наподобие древних метательных машин, которые ставились вне рядов войска; зато когда кавалерия или другие войска нападали на них, их приходилось укрывать среди легионов. Кто захочет действовать артиллерией иначе, ошибется в расчете и легко может обмануться в своих ожиданиях. Правда, при помощи артиллерии, Турок [Селим I] победил Sofi (персидского шаха) и Soldano (египетского султана), но это следует приписать не достоинству артиллерии, а "ужасу, который необыкновенный гром ее навел на неприятельскую кавалерию.
Заключая это рассуждение, я вывожу из всего сказанного, что артиллерия полезна армии, которая обладает древним мужеством, но без него против храброго неприятеля совершено бесполезна.
ГЛАВА XVIII
О том, что авторитет Римлян и пример древних войск заставляют отдать пехоте преимущество перед конницей
Можно доказать, несомненно, множеством доводов и примеров, что во всех своих военных действиях Римляне отдавали пешим войскам предпочтение перед конницей и
на них главным образом основывали свою силу. Из многих примеров, которые могут служить подтверждением сказанного, мы укажем на действия их в сражении с Латинами у Регильского озера[168][1]; войска Римлян уже поколебались; чтобы восстановить сражение, они спешили свою конницу и, возобновив битву, одержали победу. Это ясно показывает, что они больше полагались на пешие, чем на конные, войска. Так же поступали они и во многих других сражениях и всегда находили в этом спасение от поражения.
Было бы неосновательно ссылаться против этого на слова Ганнибала, который в сражении при Каннах, видя, что Консулы спешивают свою кавалерию, воскликнул: «Quam mallem vinctos mihi traderent equites!»[169][2] Как ни велик авторитет человека, сказавшего это, но мы предпочитаем поверить всей Римской республике и стольким великим полководцам ее, чем одному Ганнибалу. Притом нас удостоверяет в этом не только чужой авторитет, а и собственный здравый смысл. Очевидно, что пеший воин может проникать всюду, куда всаднику нет доступа; далее, людей можно научить сохранять порядок в рядах и восстановлять его, когда он нарушен, но лошадей порядку научить трудно, и конницу невозможно восстановить, будь она раз опрокинута. Наконец, и лошади, как и люди, бывают храбры и робки; часто случается, что на храброй лошади сидит трус и, наоборот, храбрецу попадется робкая лошадь; тогда и храбрость может оказаться бесполезной, и вообще это может произвести большой беспорядок. Хорошей пехоте легко победить конницу, а коннице, напротив, трудно ее победить. Кроме множества примеров древней и новой истории, это подтверждается даже изучением правил общественного быта: известно, что в начале война велась только конницей, потому что употребление пехоты было еще неизвестно, но едва она устроилась, как тотчас оказалась полезнее конницы. Конечно, кавале-
рия необходима при армии для разъездов, для набегов и сбора добычи в стране, для преследования бегущего неприятеля, наконец, для сопротивления неприятельской коннице, но основание и главная сила армии заключаются в пехоте, которая имеет больше значения.
В числе ошибок итальянских государей, — ошибок, предавших Италию в жертву чужеземцев, немалую роль играло и то, что они пренебрегали пехотой и уделяли все внимание коннице. Это зависело от недобросовестности полководцев и невежества правителей. Лет двадцать пять назад итальянские войска состояли из бездомных шаек под предводительством искателей приключений, которым надо было поддерживать свое значение, находясь постоянно под ружьем, а государей оставляя безоружными. Им невозможно было содержать многочисленную пехоту, потому что ей нечем было платить и ее неоткуда было взять; немногочисленная же пехота не могла придать им значения; поэтому они содержали кавалерию, и 200 или 300 всадников, содержимых кондотьером, придавали ему вес, а между тем обходились уже не так дорого, чтобы правители не могли нанимать их. Таким образом, кавалерия была кондотьерам выгоднее и удобнее, вследствие чего они старались придать ей особенное значение в ущерб пехоте: неустройство то дошло наконец до того, что даже в самых больших армиях пехоты бывало понемногу. Это и другие вредные обстоятельства сделали итальянские войска до такой степени слабыми, что все жившие по ту сторону гор без труда покоряли Италию. Римская история представляет нам еще несколько примеров, доказывающих, как ошибочно предпочитают у нас конницу пехоте. При осаде Римлянами Соры осажденные выслали против римского лагеря отряд кавалерии; Начальник римской конницы выступил ему навстречу и атаковал, но по воле случая оба военачальника, римский и неприятельский, пали при первой схватке; войска остались без предводителей, однако продолжали бой; чтобы легче одолеть неприятеля, Римляне спешились, так что и неприятельские всадники, желавшие обороняться, были принуждены
сойти с лошадей; тогда победа осталась на стороне Римлян [170] [3]. Этот пример особенно разительно доказывает перевес пехоты над конницей; в других случаях Консулы спешивали римскую конницу, чтобы поддержать поколебленную пехоту, требовавшую подкрепления, но здесь она была спешена не на помощь пехоте и не против пеших неприятельских войск, а против конницы же; стало быть, после упорного боя на конях против конного неприятеля Римляне убедились, что им легче будет победить его, сойдя с коней. Итак, я заключаю, что хорошую пехоту может победить только пехота же. Красе и Марк Антоний проникли на несколько дней пути в глубину Парфянского царства с небольшим отрядом кавалерии и сильной пехотой и были окружены многочисленной конницей Парфян. Красе погиб С частью армии. Искусство и мужество Марка Антония спасли его. Но и среди этого поражения выказалось преимущество пехоты над конницей. В стране открытой, ровной, безводной, вдали от моря, лишенный всех средств, Марк Антоний, по свидетельству самих Парфян, спас себя своим мужеством, и парфянская кавалерия не осмелилась атаковать его стройные войска. Внимательный читатель легко убедится, что причиной гибели Красса был обман, а не поражение; действительно, несмотря на отчаянность его положения, Парфяне не решились атаковать его; они погубили его тем, что беспрестанно тревожили его, лишали его продовольствия, обманывали его лживыми обещаниями.
Быть может, несмотря на эти примеры древности, мне было бы трудно доказать превосходство пехоты перед конницей, если бы современные примеры не подтверждали факт этот еще более. Мы уже упоминали о том, как под Новарой 9000 Швейцарцев смело атаковали 10000 кавалерии и столько же пехоты и разбили, потому что кавалерия не могла устоять против них, а пехота, большей частью из гасконцев, была в пренебрежении и пото-
му очень плоха. Потом 26000 Швейцарцев вышли за Миланом [171] [4] против короля Франциска французского, имевшего 20 000 кавалерии, 40 000 пехоты и 100 пушек; правда, они не одержали победу, как под Новарой, но мужественно сражались два дня сряду, и хотя были побеждены, но спасли больше половины войска. Так и в древности Марк Аттилий Регул повел свою пехоту не только против конницы, но даже против слонов, и если был побежден, то не от недостатка мужества своих войск, которые могли одолеть все препятствия. Итак, повторяю, что для победы над хорошей пехотой необходима еще лучшая пехота, иначе ждет неизбежное поражение. При Филиппе Висконти, герцоге Миланском, в Италию вторглось около 16 000 Швейцарцев; в то время полководцем герцога был Карманьола. Он был послан против неприятеля с тысячей всадников и небольшим отрядом пехоты. Не зная, как следует сражаться с ними, он надеялся без труда опрокинуть их своей кавалерией. Но они стояли непоколебимо и отразили его с большой потерей. Однако Карманьола был великим полководцем и умел найтись в обстоятельствах; собрав новые силы, он опять выступил против Швейцарцев и, встретясь с неприятелем, спешил своих жандармов и поставил их впереди своей армии. Так двинулся он на Швейцарцев, которые не могли устоять против этой атаки: покрытые латами, жандармы Карманьолы без труда прорвали ряды Швейцарцев и произвели в них страшное опустошение, так что из всей их армии уцелела только та небольшая часть, которую пощадило человеколюбие Карманьолы.
Я убежден, что многим известна эта разница между конницей и пехотой. Но таково наше несчастье, что ни древние, ни новые примеры, ни сознание наших ошибок не в состоянии открыть глаза нашим правителям и вразумить их, что для восстановления славы нашего оружия, для их собственной славы, для безопасности страны и государств необходимо восстановить древний воинский
порядок, развить его, дать ему новую жизнь. Но они постоянно отступают от этого порядка, как и вообще от всех учреждений древности, вследствие чего, как увидим ниже, все завоевания их служат им не на величие, а на погибель.
ГЛАВА XIX
О том, что завоевания неблагоустроенных республик, не подражающих доблестному примеру Римлян, ведут их не к величию, а к погибели
Превратные понятия, основанные на ложных примерах, представляемых развращением нашего века, ведут к тому, что люди и не думают отставать от своих вредных обычаев. Какой Итальянец тридцать лет назад поверил бы, что 10 000 пехоты могут атаковать на равнине и разбить 10 000 конницы и столько же пехоты, как было при Новаре? Хотя история представляет множество подобных примеров, tamen [172] [5] словам моим не поверили бы; а если бы и поверили, то возразили бы, что теперь войска лучше вооружены, чем в древности, что теперь эскадрон жандармов может опрокинуть скалу, а не только отряд пехотинцев; такими-то софизмами извращают свой ум. Хоть бы подумали, что с небольшим отрядом пехоты Лукулл разбил 150000 кавалерии Тиграна, в числе которой был корпус, совершенно подобный нынешним жандармам [173] [6]. Наше заблуждение пришлось рассеять армиям живущих по ту сторону гор. Я доказал примерами, что все сказанное мною о пехоте вполне согласно с истиной, засвидетельствованной историей; равным образом следует пола-
гать, что справедливо и все остальное, сказанное о древних учреждениях. Республикам и государям не мешало бы поверить этому; они стали бы тогда сильнее, с большим успехом могли бы противиться нападениям; не считали бы поспешное бегство единственной надеждой своей; вожди политических обществ сумели бы лучше направить их, были бы способнее распространить и сохранить государство; они убедились бы, что самое действенное средство возвеличить республику и основать могущественную державу состоит в том, чтобы увеличивать народонаселение своего города, приобретать союзников, а не подданных, выводить колонии на стражу завоеванных земель, обогащаться добычей, смирять врагов нашествиями и сражениями, а не осадами, приумножать государственную казну, «tenere povero il private» [174] [7] и особенно тщательно заботиться об армии. Кому эти средства возвеличения не нравятся, тот пусть подумает, что все другие ведут только к гибели республики или препятствуют увеличению их могущества. Покинув означенные нами средства, остается только хорошо устроить внутренние законы и правление республики, отложив всякую мысль о завоеваниях и думая только о защите; так жили и живут доселе германские республики.
Но, как я уже заметил, говоря о различии между учреждениями, приспособленными к завоеваниям, и теми, которые имеют лишь охранительную цель, слабой республике нельзя долго сохранить свое спокойствие и независимость; если она не будет тревожить других, то другие потревожат ее, и тогда у нее явятся и желание, и необходимость действовать наступательно; если бы даже у нее не нашлось внешних врагов, то найдутся внутренние, чего не может избежать ни одно большое государство. [175] [8] Правда, германские республики могли долго просуществовать подобным образом и существуют доныне, но это за-
висит от исключительных условий, в которых находится эта страна и без которых существование этих республик было бы немыслимо.
Эта часть Германии, подобно Франции и Италии, была подчинена Римской империи; когда Империя склонилась к упадку и титул ее перешел к этой стране, некоторые наиболее могущественные германские города, пользуясь слабостью или крайностью императоров, начали откупать себе свободу и сделались независимыми от Империи с уплатою ей известной небольшой ежегодной подати; мало-помалу все города, зависевшие непосредственно от императора и не подчиненные другому государю, выкупились таким образом на волю. В то самое время, как города эти покупали себе независимость, случилось, что некоторые общины, подвластные герцогу Австрийскому, восстали против него; то были Фрейбургцы, Швейцарцы и другие. Счастье благоприятствовало им с самого начала; мало-помалу они достигли такого значения, что не только не возвратились под иго Австрии, но сделались ужасом всех соседей. Теперь всех их называют безразлично Швейцарцами. Итак, Германия состоит из области Швейцарцев, из республик (называемых вольными городами), из княжеств и из имперских земель. Если, несмотря на такое разнообразие политического устройства, войны там редки и непродолжительны, то это следует приписать авторитету императорского имени; как ни слаба власть императора, но она так уважается, что император является посредником во всех несогласиях и своим вмешательством прекращает все раздоры. Самые продолжительные и большие войны, возникавшие в Германии, происходили между Швейцарцами и герцогом Австрийским: хотя герцог с давних уже пор есть в то же время и император, но ему не удалось силой смирить гордость Швейцарцев, и он был принужден заключать с ними договоры. Остальная Германия не оказывала императору содействия в этой борьбе; вольные города не хотели действовать против общин, желавших, подобно им, жить независимо; князья же, иные по недостатку средств, не могли помочь императору, а
другие не хотели, завидуя его могуществу. Вольные города Германии могут жить, довольствуясь небольшой областью; благодаря императорскому авторитету им нет необходимости стараться расширить ее: близость неприятелей, ожидающих только случая овладеть ими при первом междоусобном несогласии, побуждает их сохранять порядок в своих стенах. При других условиях страны им пришлось бы искать распространения своих пределов и, стало быть, нарушить свое спокойствие. Но подобных условий в других странах не существует; поэтому там и нельзя жить так, как живут германские республики; там поневоле приходится заботиться о своем усилении посредством союзов с соседями или посредством оружия, как Римляне. Кто действует иначе, готовит себе не жизнь, а смерть и гибель. Завоевания пагубны для него по многим причинам. Приобретать господство полезно тому, кто вместе с ним приобретает силу; без силы же господство служит лишь на пагубу. Кого война разоряет, тот не приобретет в ней силыг хотя бы был победителем; бесполезны и даже пагубны победы, если стоят дороже того, что доставляют. Так Венецианцы и Флорентийцы сделались гораздо слабее с тех пор, как одни завоевали Ломбардию, а другие — Тоскану; они были могущественнее, довольствуясь одни — морем, а другие — шестимильной областью. Но они пожелали завоеваний, а действовать умно не умели, и это тем непростительнее, тем более заслуживает порицания, что они имели перед собой пример Римлян и могли ему следовать, тогда как Римляне сумели действовать как следует, не имея перед собой никакого образца и руководствуясь только своей мудростью. Притом завоевания нередко очень вредят даже благоустроенной республике, если, например, она овладеет городом и провинцией, преданными разврату, так что завоеватели, вступив в непосредственные сношения с жителями их, могут заразиться от них развращением; такая участь постигла сперва Рим, а потом Ганнибала при завоевании Капуи. Если бы Капуя находилась дальше от Рима, так что нельзя было бы быстро принять меры против развращения
войск, или если бы при этом завоевании в Риме уже существовали зародыши порчи, это приобретение непременно погубило бы Римскую республику. Тит Ливий свидетельствует об этом, говоря: «lam tune minime salubris militari disciplinae Capua, instrumentum omnium voluptatum, delinitos militum animos avertit a memoria patriae» [176] [9]. Действительно, подобные города и провинции мстят своим победителям без боя и кровопролития, но, заражая их своим развратом, предают их в жертву первому врагу, который нападет на них. Ювенал в своих Сатирах хорошо указал на это, сказав, что завоевание стольких отдаленных стран поселило в Риме чужеземные нравы, погасив в Римлянах дух бережливости и другие древние добродетели, «gula et luxuria incubuit, victumque ulciscitur orbem» [177] [10]. Но если завоевания оказались пагубны даже Римлянам в то время, когда они действовали во всем так умно и мужественно, что же принесут они тем, кто не следует их мудрым правилам? Что доставят они тем, кто при всех других ошибках пользуется еще вдобавок наемными войсками? В следующей главе мы увидим, что ожидает поступающих подобным образом.
ГЛАВА XX
Какой опасности подвергаются государи и республики, прибегающие к наемным и вспомогательным войскам
В другом сочинении [178] [11] я уже подробно говорил о бесполезности наемных и вспомогательных войск и о пользе
собственных; вот почему в этой главе я буду краток. Я даже совсем не говорил бы об этом, если бы не встретил у Тита Ливия такого разительного примера относительно вспомогательных войск, что не могу пройти его молчанием. Вспомогательными войсками называются те, которые посылаются на помощь государству какой-нибудь республикой или государем, оставаясь на службе и жалованье своего правительства. О них-то и рассказывает Тит Ливий следующее: Римляне послали войска на помощь Капуанцам против Самнитов, в двух сражениях разбили самнитские армии и таким образом избавили Капуанцев от войны с Самнитами; после победы они возвратились в Рим, но, чтобы Капуанцы, оставшись без помощи, не сделались снова добычей Самнитов, Римляне оставили в Капуанской области два легиона охранять ее; эти легионы, живя в праздности, предались неге и, забыв уважение к отечеству и Сенату, задумали восстать и овладеть вверенной их страже страной под предлогом, что жители ее, неспособные отстаивать свое достояние, недостойны и владеть им. Замысел этот выдался, был подавлен и наказан, как увидим ниже, когда будет речь о заговорах. Итак, повторяю, из всех родов войск вспомогательные войска самые худшие и опасные. Во-первых, государь или республика, принявшие их помощь, не имеют над ними никакой власти, и они повинуются только тому, кто послал их; как я сказал, их посылает чужое государство под начальством своего полководца, под своими знаменами и на своем жалованье; таково было войско, посланное Римлянами в Капую. Во-вторых, эти войска, одержав победу, грабят и того, на помощь кому они посланы, и того, против кого посланы; при этом они служат или коварству своего правительства, или собственной алчности. Так, Рим не имел намерения нарушать договор и союз с Капуанцами, но войскам его казалось так легко подчинить их, что они не могли устоять против искушения завладеть Капуей и ее областью. Можно было бы привести еще много примеров, но кроме указанного достаточно еще сослаться на Регийцев, которые лишились жизни и свободы от ох-
ранившего их римского легиона. Итак, государь или республика должны предпочесть всякое средство необходимости приглашать на защиту свою чужие вспомогательные войска и полагаться на их помощь. Всякое условие, всякий договор с неприятелем, как бы ни были тяжки, все-таки лучше подобной меры. Изучая события древности и наблюдая современные, мы убеждаемся, что едва ли найдется хотя один пример, где вспомогательные войска оказались бы полезны, зато примеров вреда их чрезвычайно много. Для честолюбивого государя или республики не может быть лучшего случая овладеть городом или страной, как посылка войск на защиту их. Таким образом, кто из честолюбия и жажды завоеваний приглашает на помощь вспомогательные войска не для защиты своей, а для покорения других, тот поступает в высшей степени безрассудно. Он никогда не удержит своих завоеваний, и тот, кто помог ему сделать их, без труда отнимет их у него. Так велико человеческое честолюбие, что ради минутного выигрыша люди готовы забыть, какие несчастья проистекут из этого в самом непродолжительном времени; они забывают примеры истории, которые я напомнил в этой и других главах. Если бы они помнили их, они убедились бы, что, чем больше оказывать соседям великодушия, чем больше чуждаться всяких завоевательных стремлений, тем скорее можно склонить их довериться и предаться такому миролюбивому государству. Мы сейчас увидим это на примере Капуанцев.
ГЛАВА XXI
Римляне установили своего претора вне Рима в первый раз в Капуе через четыреста лет после начала своих войн
Мы уже много говорили о том, что Римляне в своих завоеваниях действовали совершенно иначе, чем нынеш-
ние государства, желающие распространить свое господство. Покоренные города, которых они не разрушали, получали позволение жить по своим законам, и не только союзники Рима, но даже подданные его были освобождены от всяких внешних знаков зависимости; они только были обязаны выполнять известные условия, сохраняя свою независимость и достоинство. Так поступали Римляне до того времени, когда распространили завоевания свои за пределы Италии; после того они начали уже обращать покоренные царства и государства в римские провинции.
Известно, что из Рима был послан первый Претор в другой город — в Капую, и то не для удовлетворения своего честолюбия, а по просьбе самих Капуанцев, которые, находясь между собой в раздорах, нашли нужным пригласить римского гражданина для восстановления в городе порядка и спокойствия. Антийцы, увлеченные этим примером и побуждаемые такой же необходимостью, также просили Римлян прислать им Префекта [179] [12], и Тит Ливий говорит по поводу такого необычайного способа распространять господство: «Quod iam non solum arma, sed iura romana pollebant» [180] [13]. Можно судить, как такой образ действия должен был способствовать распространению римского владычества. Города, привыкшие жить независимо и управляться туземными гражданами, спокойнее переносят власть правительства отдаленного, хотя бы стесняющего их, чем непосредственное господство, которое ежедневно бросается в глаза и беспрестанно напоминает им об их зависимом положении. Кроме того, это представляет правительству еще ту выгоду, что в этом случае его министры не имеют судебной власти и судьи, решающие в городе гражданские и уголовные тяжбы, не зависят от него; поэтому и решения их не могут навлечь на него стыда или ненависти, вследствие
чего уничтожается много поводов к клевете и злобе против него. В подтверждение этого я мог бы привести много примеров, но удовольствуюсь одним, недавно случившимся в Италии. Известно, что прежде король Французский всякий раз, как занимал Геную, посылал туда французского правителя управлять городом от королевского имени. Только последний раз он предоставил городу возможность управляться самому, собственным правителем. Он поступил таким образом не по собственному расчету, а поневоле, но оказалось, что именно эта мера гораздо больше упрочивает его господство в городе и удовлетворяет граждан. Вообще люди гораздо охотнее предаются тому, кто кажется чуждым завоевательных замыслов, и несравненно меньше опасаются за свою свободу от того, кто оказывает им великодушие и расположение. Великодушие и умеренность Римлян побудили Капуанцев просить у них присылки Претора; если бы Римляне оказали малейшее желание сами навязать им своего чиновника, они непременно встревожились бы и уклонились от этого намерения. Но зачем искать примеров в Риме и Капуе, когда мы имеем перед глазами пример Флоренции и Тосканы? Всем известно, что город Пистойя добровольно отдался под власть Флорентийцев. С другой стороны, всем известно, что Пизанцы, Лук-канцы и Сиенцы ненавидят Флорентийцев; эта разница зависит не от того, чтобы Пистойцы меньше других ценили свободу и считали себя ниже других, но от того, что с ними Флорентийцы всегда поступали по-братски, а с другими — по-вражески. Вот почему Пистойцы добровольно отдались под их власть, а другие всегда старались всеми средствами уничтожить их господство. Если бы Флорентийцы старались привязать к себе своих соседей союзами или покровительством, вместо того чтобы пугать их, они, наверное, были бы уже властелинами всей Тосканы. Я не хочу утверждать, что никогда не следует прибегать.к оружию и к силе, но я утверждаю, что к ним следует обращаться только в крайности, когда все прочие средства окажутся недейственными.
ГЛАВА XXII
Как часто люди ошибаются в суждениях о великих событиях
Кто бывал свидетелем людских рассуждений, знает, как часто люди заблуждаются; обыкновенно бывает, что рассуждающие — люди далеко не высокого ума, и в этих случаях людские мнения всегда прямо противоположны истине. Но в развращенных государствах, особенно в спокойное время, людей возвышенных ненавидят и преследуют из зависти или оскорбленного самолюбия; тогда обращаются к тому, в чем общее заблуждение усматривает благо и что внушается людьми, которые ищут не общей пользы, а расположения народа. Вскоре бедствия заставляют открыть глаза, и тогда поневоле приходится обратиться к тому, что было отвергнуто в мирное время. Об этом мы поговорим в своем месте в этой книге позже. Бывают события, легко вводящие в заблуждение людей, не имеющих большой опытности в делах; это те события, которые по внешним признакам заставляют предполагать последствия, совершенно противные действительности. Меня навели на эту мысль внушения претора Нумизия Латинам после поражения их Римлянами [181] [14], а также мнение, господствовавшее недавно у нас, когда Франциск I, король Французский, пришел на завоевание Милана, защищаемого Швейцарцами. Дело это было так: после смерти Людовика XII на французский престол вступил Франциск д'Ангулем. Желая возвратить своему государству герцогство Миланское, недавно завоеванное Швейцарцами с помощью папы Юлия II, новый король искал в Италии союзников, которые помогли бы ему в этом предприятии. Еще король Людовик возобновил союз с Венецианцами; кроме них Франциск хотел привлечь к себе Флорентийцев и папу Льва X; он считал необходимым для успеха своего предприятия возобновить союзы с этими владетелями потому, что войска короля Испанского сто-
яли в Ломбардии, а императорские силы занимали Верону. Но папа Лев не согласился на желание короля: говорят, что советники убедили его сохранять нейтралитет, доказав, что это даст ему верную победу. Действительно, Церкви было равно невыгодно, будут ли господствовать в Италии Швейцарцы или король Французский; чтобы возвратить ей прежнюю независимость, надо было избавить ее и от тех, и от другого. Но папа не мог победить их ни обоих вместе, ни каждого отдельно, поэтому ему нужно было, чтобы они взаимно истребили друг друга; когда один из них победил бы другого, Церковь со своими союзниками могла бы напасть на победителя и одолеть его. Тогдашнее положение дел представляло самый удобный случай привести этот план в исполнение: оба неприятеля были уже в походе, а у папы войска были под рукой, так что он мог быстро перевести их на границы Ломбардии, расположить близ воюющих армий и ждать, чтобы они сразились под предлогом, что ему нужно охранять собственные владения; обе враждебные армии были храбры, так что следовало ожидать между ними самого кровопролитного сражения; оно так ослабило бы даже победителя, что папским войскам было бы легко атаковать и разбить его, и таким образом папа остался бы со славой властелином Ломбардии и вершителем судьбы Италии. Но события не замедлили доказать несбыточность этих мечтаний. Когда после упорного боя Швейцарцы были разбиты, войска папы и Испании не только не посмели атаковать победителя, но и приготовились было бежать; однако им не удалось бы и бегство, если бы не великодушие или, быть может, равнодушие короля, который не захотел второй победы и согласился заключить с Церковью мир.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 123 | Нарушение авторских прав