|
Читайте также: |
как говорит Туллий [Цицерон], невежественны, но они всегда способны признать правду и легко уступают, когда человек, достойный доверия, показывает им истину.
Итак, мы должны воздержаться от порицаний римского правления и иметь в виду, что все добро, произведенное Республикой, необходимо должно было проистекать из хороших источников. Если смуты были причиной учреждения Трибунов, они заслуживают похвалу, потому что способствовали народу добиться участия в управлении, способствовали ограждению римской свободы, как увидим в следующей главе.
ГЛАВА V
Кому надежнее поручить охранение свободы — народу или аристократии и кто имеет более поводов возбуждать смуты — те ли, кто желает приобретать, или те, кто желает сохранять
Мудрые учредители республик обращали прежде всего внимание на ограждение свободы, и, смотря по тому, насколько они достигали этого, государство дольше или меньше существовало свободным. В каждой республике есть знать и простонародье, и многие сомневались, кто из них сумеет лучше охранить свободу. В древности Лакедемоняне, а в наше время Венецианцы вручили ее Знати, но Римляне вверили ее простому Народу.
Необходимо теперь рассмотреть, которая из этих республик сделала лучший выбор в этом деле. Если вникать в причины того или другого выбора, то можно многое сказать про обе стороны; если же рассуждать о последствиях, то надо отдать предпочтение Знати, потому что в Спарте и Венеции свобода была долговечнее, чем в Риме. Однако, обращаясь к причинам, я замечу, останавливаясь сначала на Риме, что вверять охранение свободы должно тем, кто менее алчен и менее помышляет о ее
захвате. Без сомнения, рассматривая в этом отношении знать и простонародье, мы убеждаемся, что первые одержимы желанием господствовать, тогда как вторые хотят только не быть угнетенными; следовательно, они более любят свободную жизнь и менее знатных имеют средств на похищение свободы в свою пользу. Таким образом, поручая народу охранять свободу, можно надеяться, что он будет больше о ней заботиться и, не имея возможности сам завладеть ею, не позволит захватить ее и другим. С другой стороны, защитники спартанского и венецианского порядков говорят, что, вверяя охранение свободы знатным, мы достигаем двух хороших результатов: во-первых, удовлетворяем честолюбию тех, кто имеет в республике больше значения и кто, получив в руки орудие власти, будет иметь больше причин довольствоваться своей долей; во-вторых, отнимая власть у беспокойного народа, препятствуем ему возбуждать в республике бесконечные раздоры и смуты и доводить Знать до какого-нибудь отчаянного поступка, который непременно со временем принесет вредные последствия. Они приводят в пример тот же Рим, где народ, получив Трибунов, а с ними и власть в свои руки, не стал довольствоваться одним плебейским консулом и захотел обоих. Далее, плебеи потребовали себе Цензоров, Преторскую власть и все прочие чины республики[91][9]. Не довольствуясь, наконец, и этим и увлекаемый той же яростью, народ начал со временем
боготворить людей, от которых ожидал ниспровержения Знати; отсюда возникло могущество Мария и падение Рима. Надо сознаться, что, разбирая все эти доводы, мы остаемся в недоумении, кому лучше вверить охранение свободы, не зная, кто вреднее для республики: те ли, кто желает приобрести то, чего не имеет, или те, кто хочет удержать за собой уже приобретенные преимущества.
Исследуя все это тщательно, можно прийти к следующему заключению: дело изменяется, смотря по тому, идет ли речь о республике, желающей достичь владычества, подобно Риму, или имеющей в виду только свое собственное сохранение. В первом случае необходимо подражать во всем Риму, во втором можно следовать примеру Венеции и Спарты по причинам, о которых мы скажем в следующей главе.
Но, возвращаясь к вопросу о том, кто вреднее для республики, жаждущие ли приобретения или опасающиеся утратить приобретенное, я замечу, что, когда два плебея — Марк Менений и Марк Фульвий — были сделаны первый Диктатором[92][10], а второй Начальником конницы для исследования заговора, составленного в Капуе против Рима, народ дал им также власть разыскать, кто в Риме честолюбием и вообще чрезвычайными путями добивался овладеть консульством и другими почетными должностями города. Аристократия, полагая, что власть дана Диктатору против нее, распространила в Риме слух, что не она из честолюбия ищет почестей чрезвычайными путями, а Плебеи, которые, не доверяя доблести Знати и тому, что самое высокое ее происхождение обязывает их к ней, добиваются незаконными средствами почетного положения; особенно обвиняла Аристократия Диктатора. Это обвинение было так сильно, что Менений сложил с себя дикта-
торство, произнеся речь, полную жалоб на клеветы Аристократии, и потребовал суда Народа; дело его было исследовано, и он был оправдан; при этом много спорили о том, кто честолюбивее: желающие ли сохранять или стремящиеся к приобретению, так как и то и другое желание легко может сделаться причиной великих смут. Очевидно, однако, что они чаще возбуждаются людьми обладающими, потому что страх потери порождает в них те же страсти, которыми одержимы стремящиеся к приобретению; притом людям всегда кажется, что обладание их недостаточно обеспечено, если они не делают новых приобретений. Кроме того, надо заметить, что обладающие многим имеют больше средств и способов возбуждать раздоры. И еще заметим, что поступки и честолюбие их возбуждают в людях, не обладающих властью, желание овладеть ею, чтобы отомстить им, ограбить их или чтобы завладеть богатствами и почестями, которыми они злоупотребляют.
ГЛАВА VI
Можно ли было установить в Риме порядок, который прекратил бы вражду между Народом и Сенатом
Мы рассуждали о последствиях раздоров между Народом и Сенатом. Теперь, рассматривая смуты, происходившие до времен Гракхов, когда они сделались наконец причиной падения свободы, нельзя не прийти к заключению, что было бы лучше, если бы Рим совершил все свои великие деяния помимо таких бедственных раздоров. Поэтому мне кажется достойным внимания исследовать, возможно ли было установить в Риме такой порядок, при котором все распри были бы невозможны. Желая исследовать это, необходимо обратиться к другим республикам, которые долго жили свободно, без таких распрей и смут; надо посмотреть, каков был их порядок, и убедить-
ся, можно ли было водворить его в Риме. В пример можно привести из древних Спарту, а из современных Венецию, о которых я уже говорил выше. Спарта имела Царя и небольшой Сенат, которые управляли ею. В Венеции правительство не было разделено под разными названиями; в ней все имевшие право на участие в правлении назывались общим именем — Дворяне. Этот порядок установился не столько мудрым законодательством, сколько случаем, ибо множество жителей окрестных мест были принуждены по вышеупомянутым причинам поселиться в непроходимых местах, где находится теперь этот город; число их было так велико, что для совместного существования им необходимо было установить законы и учредить какой-нибудь правительственный порядок; часто собираясь на совещания об общественных делах, они убедились, что их достаточно, чтобы вести политическую жизнь; поэтому они решили отказывать всем новым пришельцам в праве принимать участие в правлении; со временем к ним набралось много новых жителей, устраненных от правления, и, чтобы отличить от них правительственный класс, его назвали Дворянством (Gentiluomini), а прочих Простолюдинами (Popolani). Этот порядок мог бы установиться и сохраняться без смут, потому что при учреждении его все тогдашние жители Венеции получили участие в правлении, так что не могли ни на что жаловаться; пришедшие позднее нашли уже порядок упроченным и законченным, так что не имели ни повода, ни возможности производить смуты. Они не имели на то повода, потому что их ничего не лишали; возможности они не имели, потому что правители сдерживали их и не давали им ни в чем ни малейшей власти. С другой стороны, позднейших пришельцев никогда не было так много, чтобы обнаружилась несоразмерность в числе между управляющими и управляемыми: число Дворян было всегда или равно, или больше числа Пополанов. По всем этим причинам Венеция могла учредить у себя подобный порядок и поддерживать согласие.
Спарта, как я сказал, управлялась Царем и Сенатом,
состоявшим из небольшого числа лиц, и могла существовать так долго потому, что малочисленность населения ее, недопущение в город чужестранцев и уважение, питаемое к законам Ликурга, которые всегда соблюдались, устраняли все поводы к смутам и давали спартанцам возможность жить очень долго в согласии. Дело в том, что Ликург своими законами установил в Спарте имущественное равенство и неравенство общественных положений, так что все жили в равной бедности, и Народ был тем менее честолюбив, что городские должности давались только весьма немногим гражданам и что Аристократия своими поступками никогда не возбуждала в нем желания лишить ее принадлежащего ей положения. Этому способствовали спартанские Цари, которые, будучи привязаны к власти и находясь среди Аристократии, могли удерживать твердо свое достоинство, только защищая Народ от всякой обиды; вследствие этого Народ не боялся и не желал власти; не обладая властью и не боясь ее, он не имел никакого повода к столкновениям с Аристократией, никакой причины к смутам; таким образом Спартанцы могли долго жить в согласии. Итак, это согласие обусловливалось двумя главными причинами: во-первых, жителей в Спарте было мало, так что ими могли управлять немногие; во-вторых, Спартанцы не впускали в свою республику иностранцев и потому не имели случая развратиться или размножиться до того, чтобы почувствовать тягость правления такого незначительного меньшинства.
Соображая все это, мы видим, что законодателям Рима было необходимо сделать что-нибудь одно из двух, если они хотели утвердить в Риме такое же спокойствие, каким пользовались упомянутые республики: они должны были или, подобно Венецианцам, не водить народ на войну, или, подобно Спартанцам, не пускать к себе чужеземцев. Вместо того они делали и то и другое, вследствие чего народ усилился и размножился, а вместе с тем возникло бесконечное множество поводов к смутам. Если бы Римское государство хотело приобрести больше спокой-
ствия, из этого вышло бы то неудобство, что оно было бы слабо и само себе пресекало бы путь к величию, которого достигло: таким образом, если бы Рим пожелал устранить причины смут, то вместе с тем устранил бы и причины своего возвышения. Если вглядеться получше, то так бывает во всех человеческих делах: никогда нельзя устранить одно неудобство, чтобы из этого не возникло другое. Так, если хочешь сделать народ многочисленным, сильным и способным достигнуть великой власти, то придется придать ему такие свойства, что потом нельзя будет управлять им по желанию. С другой стороны, если оставить его малочисленным и бессильным, чтобы иметь возможность управлять им, то он никогда не сохранит приобретенного владычества и сделается столь ничтожным, что станет добычей первого врага. Поэтому во всех наших решениях надо искать, на какой стороне меньше неудобств, и выбирать ту, где их меньше, потому что совершенно безупречной, не подлежащей никакому сомнению не найдешь никогда. Итак, Рим мог по примеру Спарты установить пожизненного монарха, малочисленный Сенат; но, желая достигнуть большого могущества, он не мог, подобно ей, не умножать числа своих граждан. Вследствие этого пожизненный Царь и малочисленный Сенат не могли бы поддержать в нем согласия.
Следовательно, если бы кто-нибудь хотел учредить новую республику, ему пришлось бы решить сначала, хочет ли он, чтобы республика эта, подобно Риму, увеличивала свое могущество и владения или чтобы она оставалась в ограниченных пределах. В первом случае необходимо было бы устроить ее, как Рим, допуская в ней самую широкую возможность возникновения смут и раздоров, ибо, не обладая многочисленным и хорошо вооруженным народонаселением, республика не может распространять свое владычество и удерживать за собой свои приобретения. Во втором случае ее можно устроить по образцу Спарты или Венеции. Но завоевания — отрава для таких государств; поэтому законодатель должен принять все зависящие от него меры, чтобы противодействовать
возможности проявления в ней завоевательных стремлений, которые для слабой республики всегда обращаются в причину ее падения. Так было со Спартой и Венецией. Из них первая подчинила себе всю Грецию, но при первой неудаче обнаружила всю слабость своего основания: вслед за восстанием Фив, возбужденным Пелопидом, возмутились все прочие города и ниспровергли Спартанскую республику. Так и Венеция овладела большей частью Италии не столько оружием, сколько деньгами и хитростью; но, когда ей пришлось испытать свои силы, она в один день потеряла все. Я полагаю, что для основания прочной республики лучше всего дать ей внутреннее устройство по образцу Спарты или Венеции, основать ее в сильной позиции и придать ей столько крепости, чтобы никто не мог надеяться сразу покорить ее; с другой стороны, она не должна быть настолько сильна, чтобы представляться грозной соседям. При этих условиях она могла бы просуществовать долго, потому что всякая республика подвергается нападению по двум причинам: или для покорения ее, или из опасения, чтобы она сама не покорила соседей. Обе эти причины совершенно устраняются вышесказанным образом, потому что если, как я предполагаю, овладеть ею будет трудно и она будет хорошо приготовлена к защите, то редко или никогда не найдется никого, кто вознамерился бы покорить ее. С другой стороны, если она не будет выходить за пределы свои, если опыт покажет, что она не увлекается честолюбием, она никогда не подвергнется опасности, чтобы кто-нибудь начал против нее войну из страха, особенно если самые учреждения и законы ее запрещают ей завоевания. Я не сомневаюсь, что, если бы можно было поддержать таким образом равновесие, это была бы лучшая политическая жизнь и полнейшее гражданское спокойствие. Но все человеческое непрочно, и дела людей, будучи непостоянными, должны возвышаться или падать, и часто необходимость принуждает нас к тому самому, что воспрещает нам рассудок. Так, республика, учрежденная не для завоеваний, а для собственного сохранения, будучи вынуждена необхо-
димостью предпринять завоевания, скоро сокрушилась бы на своих основах и неизбежно погибла бы. Но и, с другой стороны, если бы небо было так благосклонно к ней, что избавило бы ее от войн, то праздность непременно породила бы в ней изнеженность и раздоры, и эти две причины, соединившись вместе или каждая сама по себе, привели бы ее к падению.
Итак, я убежден, что полное равновесие здесь невозможно, что нельзя долго сохранять настоящую середину; вследствие этого при учреждении республики должно выбирать то, что представляет всего больше выгод, и устроить ее так, чтобы в случае, если необходимость вынудит ее к завоеванию, она могла удержать за собой свои приобретения. Возвращаясь к первому предмету моего рассуждения, я нахожу, что должно подражать римскому порядку и предпочесть его другим республикам, так как я не считаю возможным найти средний порядок между тем и другим. Должно, следовательно, терпеть распри, возникающие между народом и сенатом, предпочитая ценой неизбежного неудобства достигнуть римского величия. Кроме всех вышеуказанных причин, подтверждающих необходимость трибунской власти для охранения свободы, легко видеть, какую пользу принесло республике право обвинять, составлявшее одно из преимуществ Трибунов. Мы разберем это в следующей главе.
ГЛАВА VII
Как необходимы были обвинения для поддержания свободы Республики
Самая полезная и необходимая власть, какую можно дать лицам, установленным в городе для охранения свободы его, состоит в праве обвинять — перед народом, или судьей, или каким-нибудь советом — граждан, совершивших какое-либо преступление против общественной сво-
боды. Учреждение это производит для республики два в высшей степени полезных следствия. Во-первых, граждане, страшась подвергнуться обвинению, не решаются покушаться на свободу, а если и осмеливаются, то немедленно укрощаются без милосердия. Во-вторых, это учреждение представляет хороший исход для неудовольствий, которые часто зарождаются в городе против какого-нибудь гражданина и которые, не найдя правильного исхода, проявляются чрезвычайными путями, приводящими к гибели всю республику.
Ничто не придает республике столько прочности и устойчивости, как такое учреждение, которое представляет законный исход несогласиям, волнующим ее вследствие подобных неудовольствий. Это можно доказать многими примерами и лучше всего тем, что Тит Ливий рассказывает о Кориолане[93][1], он говорит, что римская Аристократия была озлоблена против Народа, который, по ее мнению, приобрел слишком много власти вследствие учреждения защищавших его Трибунов. Рим, как иногда случалось, терпел крайний недостаток в съестных припасах, и Сенат послал за хлебом в Сицилию. Кориолан, враг народной партии, дал понять, что настало время, когда можно наказать Народ и отнять у него власть, приобретенную им в ущерб Аристократии; для этого он предлагал заставить его голодать, не давая ему пшеницы. Это намерение дошло до слуха Народа, который так вознегодовал против Кориолана, что убил бы его мятежнически при выходе из Сената, если бы Трибуны не потребовали его в суд защищать свое дело. Этот случай доказывает сказанное нами выше о пользе и необходимости для республики иметь законы, которые представляли бы исход негодованию народной массы против гражданина, ибо при отсутствии законных путей народ может обратиться к незаконным, а последние всегда приводят к худшим последствиям, чем первые.
Очевидно, что, если гражданин подвергнут наказанию
законно, хотя бы и несправедливо, из этого не может возникнуть в республике никаких беспорядков, по крайней мере важных, потому что дело это приводится в исполнение не частной или иноземной силами, которые всегда губят свободу, а силой общественной, имеющей определенные пределы и потому никогда не подвергающей республику гибели. Чтобы подкрепить это мнение примерами, я опять сошлюсь из древних на Кориолана. Пусть каждый подумает, сколько зла принесло бы Римской республике мятежническое убийство Кориолана. Это была бы частная обида, которая всегда возбуждает в обществе страх; страх заставляет думать о защите; защита вызывает раздоры; раздоры в свою очередь порождают в городе партии, а партии губят республику. Но в этом случае за дело взялись лица, облеченные законной властью, и предупредили все бедствия, которые возникли бы, если бы дело решил частный произвол.
В наше время мы видели, какие нововведения были произведены во Флорентийской республике, оттого что масса не нашла законного исхода своему неудовольствию против одного из граждан. Это случилось по поводу Франческо Валори, имевшего в городе власть государя[94][2]. Многие считали его честолюбивым и приписывали ему намерение самовольно и отважно ниспровергнуть гражданский порядок. Но Республика не имела иного средства противиться ему, как противопоставить враждебную партию. Тогда и он в свою очередь, опасаясь незаконных против себя действий, начал окружать себя приверженцами, готовыми защищать его. Враги его, не имея законных средств обуздать его, обратились к незаконным, так что дело дошло до схватки. Если бы ему можно было противопоставить законный порядок, он один поплатился бы своей властью; но так как пришлось прибегнуть к чрезвычайным мерам, то с ним погибло много благородных граждан. В подкрепление всех этих заключений приведем еще случай во Флоренции с Пьеро Содерини[95][3]. Слу-
чай этот произошел только потому, что в этой Республике не существовало никаких учреждений, которые имели бы право преследовать честолюбие могущественных граждан, ибо для обвинения сильного человека, конечно, недостаточно простого суда из восьми судей; необходимо, чтобы судей этих было больше, потому что несколько человек всегда готовы подчиниться небольшому числу других частных лиц. Если бы государство было устроено как следует, то граждане, найдя его [Содерини] виновным, удовлетворили бы свое негодование против него, не призывая испанских войск; если же, напротив, он оказался бы невинен, они не посмели бы поступить против него дурно, потому что побоялись бы сами подвергнуться обвинению; и, таким образом, во всяком случае народная вражда к нему утихла бы, не произведя стольких беспорядков.
Из всего этого можно заключить, что всякий раз, когда мы видим, что часть граждан призывает постороннюю помощь, это доказывает дурное устройство республик, не имеющих в своих внутренних учреждениях установлений, которые давали бы законный исход вражде, возникающей между людьми. Все эти беспокойства можно было бы предупредить, установив судилище, настолько многочисленное и сильное, чтобы иметь возможность обвинять. В Риме все это было так хорошо устроено, что во всех раздорах между Народом и Сенатом ни Сенат, ни Народ, никто из честных граждан никогда не помыслил обратиться к чуждой помощи, потому что, имея средства дома, им не было надобности идти за ними к чужим. Хотя вышеприведенные примеры совершенно достаточно доказывают все это, но я приведу еще один, который рассказывает Тит Ливий в своей истории[96][4]. Он говорит, что в Клу-зии, в то время одном из важнейших городов Тосканы, некто Лукумон изнасиловал сестру Аррунта, который, не имея возможности отомстить могущественному обидчику, отправился к Французам [галлам], господствовавшим
тогда в стране, называемой ныне Ломбардией, и пригласил их прийти с оружием в руках в Клузий, доказывая им, как выгодно им будет отомстить за его обиду. Ясно, что если бы Аррунт видел возможность найти средство мести в самом городе, то не пошел бы искать помощи у варваров.
Насколько полезны для республики обвинения, настолько же бесполезны и опасны клеветы, как мы увидим в следующей главе.
ГЛАВА VIII
Насколько обвинения полезны республике, настолько вредны клеветы
Достоинства Фурия Камилла, освободившего Рим от ига Французов [галлов], были признаны всеми римскими гражданами, которые уступали ему, нимало не оскорбляясь превосходством его положения и известности. Но Манлий Капитолийский не мог перенести, что ему воздается такой почет и слава; он полагал, что Рим обязан своим спасением более ему, чем Камиллу, так как он спас Капитолий; что касается других военных заслуг, то он не считал себя ни в чем ниже Камилла. Таким образом, зависть мучила его и слава Камилла не давала ему покоя, так что, видя невозможность посеять раздор между сенаторами, он обратился к Народу и начал распространять в нем разные тревожные слухи. Между прочим, он говорил, что сокровища, собранные для уплаты дани Французам [галлам] и не отданные им, были присвоены частными лицами; он говорил, что если бы возвратить их, то можно было бы употребить их с пользой для общества, облегчив Народ от податей или уплативши какой-нибудь народный долг. Речи эти так подействовали на Народ, что он начал собираться и производить беспорядки в городе. Это не понравилось и показалось опасным Сенату, кото-
рый назначил Диктатора для исследования этого происшествия и для обуздания ярости Манлия. Диктатор немедленно потребовал Манлия к себе, и они встретились друг с другом: Диктатор, окруженный Патрициями, а Манлий — Народом. Манлия просили, чтобы он сказал, у кого сокровища, о которых он говорит, потому что Сенат столько же желает знать это, как и Народ. Манлий, не давая прямого ответа, возразил уклончиво, что ему нечего говорить им о том, что им самим хорошо известно. Тогда Диктатор велел посадить его в тюрьму.
Это свидетельствует, что клеветы ненавистны в свободных республиках и даже во всяких других государствах и что для обуздания их не следует упускать из виду ничего, способствующего этой цели. Самое лучшее средство пресечь путь клеветам состоит в том, чтобы дать простор обвинениям, ибо, насколько обвинения полезны для республики, настолько вредны клеветы. С другой стороны, между обвинениями и клеветами та разница, что клеветы не нуждаются ни в свидетелях, ни в иных доказательствах, так что каждый может быть оклеветан всяким; не то обвинения, где необходимо доказать точно все обстоятельства, подтверждающие справедливость обвинений. Людей обвиняют в судах, перед народом, перед советом; клевещут же на них на улицах и площадях. Клеветы господствуют там, где стеснены обвинения и где общественный порядок не допускает их. Следовательно, основатель республики должен дать полную свободу обвинениям против всякого гражданина, так чтобы обвинитель не имел никаких опасений и не подвергался никакому подозрению; соблюдая это условие, он должен строго наказывать клеветников, которые не могут и жаловаться, если их будут наказывать, потому что имели полную возможность гласно обвинить того, кого они предпочли оклеветать втихомолку. Там же, где обвинения стеснены, всегда возникают великие беспорядки, потому что клевета только раздражает, а не исправляет граждан; озлобившись, они продолжают действовать по-своему, так как взводимые на
них клеветы возбуждают в них только злобу, а не опасения.
В этом отношении римские учреждения были превосходны; у нас же, во Флоренции, это было всегда дурно устроено. И как порядок этот принес Риму большую пользу, так отсутствие его нанесло Флоренции много вреда. Кто читал историю этого города, тот видел, как во все времена клеветы преследовали всех его граждан, занимавших в нем какое бы то ни было видное положение. Одного обвиняли в похищении денег у Коммун; о другом говорили, что он продался и потому не одержал победы; про иных толковали, что честолюбие их нанесло такой-то и такой-то вред. Вследствие этого со всех сторон возникала вражда, приводившая к раздорам, раздоры — к мятежам, а мятежи — к погибели. Если бы во Флоренции можно было законно обвинять граждан и наказывать клеветников, там не было бы тех бесчисленных скандалов, которые беспрестанно случались; потому что граждане не могли повредить городу ни в каком случае, были ли бы они оправданы или осуждены; притом обвиненных всегда было бы меньше, чем оклеветанных, потому что, как я сказал уже, обвинять не так легко, как клеветать. Клеветы служат одним из самых сильных средств для граждан, желающих возвыситься; посредством их они устраняют влиятельных граждан, противящихся их честолюбию; кроме того, они приобретают расположение Народа, принимая его сторону и подтверждая дурное мнение, которое он составил себе о влиятельных лицах. В подтверждение этого я мог бы привести много примеров, но удовольствуюсь одним. Флорентийское войско осаждало Лукку под начальством мессера[97][5] Джованни Гвиччардини, комиссара республики[98][6]. Вследствие ли худых распоряжений его или просто по несчастью осада была безус-
пешна. Как бы то ни было, мессер Джовашш был обвинен в том, что будто бы Лукканцы подкупили его; враги его поддерживали эту клевету, которая привела его в крайнее отчаяние. Напрасно, чтобы оправдаться, хотел он отдаться во власть Капитана[99][7], но никак не мог оправдать себя, потому что учреждения республики не представляли никакого пути к этому. Вследствие этого возникла вражда между друзьями мессера Джованни — большею частью аристократами — и партией, желавшей водворить во Флоренции новые порядки. Все эти причины и другие подобные довели дело до того, что погубили республику.
Так и Манлий Капитолийский был не обвинитель, а клеветник, и Римляне показали на нем, как следует наказывать клеветников. Должно заставить клеветника сделаться обвинителем, и если обвинение его окажется справедливым, то наградить или по крайней мере не наказывать его; но, если оно окажется ложным, наказать, как был наказан Манлий.
ГЛАВА IX
О необходимости быть одному, если желаешь основать новую республику или преобразовать существующую, совершенно уклонившуюся от своего древнего строя
Быть может, покажется, что я зашел в римской истории слишком далеко, не сказав еще ничего об основателях этой республики и об учреждениях ее в отношении религии и войск. Не желая долее держать в нетерпении умы читателей, любопытствующих услышать об этом, я скажу: многие считают дурным примером, что основатель гражданского общества, каким был Ромул, начал с убийства своего брата, а потом согласился на смерть Тита
Тация Сабина, избранного ему в соправители; полагают, что, следуя примеру, поданному государем, граждане могут из честолюбия и властолюбия губить всех, кто будет противиться их власти. Мнение это было бы справедливо, если бы мы не видели цели, побудившей Ромула совершить это убийство.
Надо принять за общее правило, что никогда или почти никогда ни одна республика и ни одно царство не было хорошо устроено или преобразовано вновь на прежних своих основаниях, от которых отклонилось, если основателем его не было одно лицо; необходимо, чтобы воля одного давала государству его порядок и чтобы единичный ум распорядился всеми его учреждениями. Вот почему мудрый учредитель республики, одушевленный одним желанием служить не лично себе, а общественной пользе, заботящийся не о наследниках своих, а об общем отечестве, должен всеми силами стараться достигнуть единовластия; ни один умный человек не будет упрекать его, если при устроении государства или при учреждении республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам. Пусть обвиняют его поступки, лишь бы оправдывали результаты их, и он всегда будет оправдан, если результаты окажутся хороши, как результаты поступков Ромула. Только те насилия заслуживают порицания, цель которых не исправлять, а портить. Мудрость и добродетель человека, овладевшего властью, проявляются в том, что он, учредив государство, не передает его наследственно своему потомству, ибо люди более склонны ко злу, чем к добру, и наследник его может воспользоваться для своего личного честолюбия властью, которой сам он пользовался добродетельно. С другой стороны, если один человек может устроить государство, оно будет недолговечно, если порядок, учрежденный в нем, таков, что всегда требует одного правителя; государственный порядок хорош только тогда, когда предоставлен попечению большинства и когда охранение его вверено большинству. Дело в том, что масса не способна учредить порядка потому только, что по различию мнений никак не может познать,
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 75 | Нарушение авторских прав