|
Читайте также: |
Пребывание Папена на посту германского посла в Анкаре не было почетной ссылкой в отместку за его вечные распри с Риббентропом. «...Посольство в Анкаре,- писал в своих воспоминаниях глава службы СД в Турции Мойзиш,- служило для Германии самым лучшим окном во внешний мир, а потому должность посла в Турции была наиболее ответственной из всех, какие только могла предложить дипломатическая служба третьего рейха. Об этом свидетельствует назначение на эту должность бывшего канцлера Германии Франца фон Папена... Этот пост отнюдь не был синекурой, и для успеха дела требовалась внушительная политическая фигура (Moyzisch L. С. Operation Cicero. N. У., 1950. P. 3).
Однако что значит «успех дела»? Какого «дела»? Иными словами, в чем видел Папен смысл своей деятельности в Анкаре в качестве дипломатического представителя Германии, помимо задачи сохранения и развития тесных отношений между Германией и Турцией? С момента нападения Гитлера на Советский Союз для себя Папен определял его следующим образом: подрыв усилий, направленных на создание и укрепление антигитлеровской коалиции, с целью подготовки условий для сепаратного соглашения Германии, с одной стороны, Англии и США - с другой. Этот процесс Папен называл «восстановлением мира» во имя спасения «западной цивилизации» (Papen F. von. Op. cit. P. 480, 481, 489, 493, 495, 517). Сохраняя близкие отношения с фашистской верхушкой и личную преданность Гитлеру, Папен уже с конца 1941 г., узнав о масштабах поражения под Москвой, все больше склонялся к мысли, что у «третьего рейха» есть только один-единственный шанс уцелеть - добиться развала антигитлеровской коалиции и сепаратного соглашения с США и Англией.
Однако, будучи искушенным, коварным и изворотливым политиком, Папен придерживался той точки зрения, что главными союзниками у верхушки рейха в сложившейся обстановке могут стать только время и случай. Его отчаянная попытка, используя Эрла в качестве канала связи, склонить в 1943 г. Рузвельта к перемирию на Западе и согласию на переброску всех немецких войск на Восточный фронт не увенчалась успехом. Считая маловероятным после этого достижение соглашения с президентом США, Папен (и не он один) свои надежды отныне связывал главным образом с поражением Рузвельта на предстоящих осенних выборах 1944 г. и с приходом к власти его противников, чей «реализм», как он полагал, позволит им быть благосклонными к нацистской Германии и непримиримыми к Советскому Союзу (Ibid. P. 522, 523). У фон Папена было много единомышленников в высшем командовании вермахта и ведомстве адмирала Канариса. Сам адмирал активно поддерживал его игру в «поиски мира.» (См.: СССР в борьбе против фашистской агрессии. 1933-1945. М., 1976. С. 237; Papen F. von. Op. cit. P. 481; Hohne H. Op, cit. S. 460-462). «Вести войну на выигрыш времени в ожидании событий» - эту формулу с конца 1943 г. нашел приемлемой для себя даже Гитлер (Безыменский Л. Германские генералы - с Гитлером и без него. М., 1961. С. 229; Хаффнер С. Самоубийство германской империи. М., 1972. С. 86-88).
Опыт и интуиция подсказывали Папену, что вариант с «продажей» американцам и англичанам идеи пересмотра западными союзниками политики в отношении «третьего рейха» под аккомпанемент проповедей-предостережений об общей для Запада угрозе «советской экспансии» в конечном счете может иметь успех (Papen F. von. Op. cit. P. 445, 496). Правда, непременными условиями такого успеха Папен считал сохранение status quo на Балканах и нейтралитета Турции, а также продолжение немецкого сопротивления на основных фронтах (англо-американцы должны знать, что они имеют дело с сильным противником) до момента, когда начнется закат звезды Рузвельта. Что он не за горами, Папен не сомневался, предсказывая победу антирузвельтовской партии на президентских выборах в США осенью 1944 г. Постоянные контакты Папена и его осведомителей с представителями спецслужб США (и в первую очередь с Эрлом) укрепляли его в мысли, что этот план вовсе не утопичен. Настроения своих собеседников он изучил хорошо, рассматривая их как отражение более общих тенденций во внутренней жизни США (Ibid. P. 449, 500, 517; Colvin I. Op. cit. P. 215, 216). И действительно, нажим в Соединенных Штатах реакции и тех, кто выступал против углубления и расширения советско-американского сотрудничества, на правительство Рузвельта с конца 1942 г. все усиливался (Adams H. H. Op. cit. P. 334-335; Кузнец Ю. Л. От Пёрл-Харбора до Потсдама. М., 1970. С. 130-131). Участились нападки и на сам принцип единства антигитлеровской коалиции. Похоже было, что в США кое-кому по душе пришелся даже термин «святотатственный союз», подброшенный геббельсовской пропагандой. Именно давление этих сил во многом и привело к тому, что решение об открытии второго фронта в 1942 г. осталось на бумаге.
Сознавая меру грозившей опасности и не желая вновь столкнуться с той реакцией возмущения, которую вызвала сделка американцев с французским квислингом Дарланом (См.: Севастьянов Г. Н., Уткин А. И. США и Франция в годы войны, 1939-1945. М., 1974. С. 199-200; Funk A. L. The Politics of TORCH. Lowrence, 1974. P. 249-255), Рузвельт стремился противостоять этому нараставшему нажиму. В известном смысле эту цель преследовала предложенная им на конференции в Касабланке 24 января 1943 г. формула «безоговорочной капитуляции» Германии (См.: Лебедева Н. С. Касабланкская конференция и принцип безоговорочной капитуляции // Американский ежегодник. 1978. М., 1978 С. 42-68). В ряде последующих выступлений президент США публично отмежевался от тех элементов, которые пытались внести раскол в Объединенные Нации (The Public Papers and Addresses of Franklin D. Roosevelt. Vol. XII. P. 80). Хорошо осведомленный об антифашистских настроениях широкой американской общественности, Белый дом сдержанно относился к порывам спецслужб перейти дозволенную грань в контактах с представителями «третьего рейха». Многие представления Эрла, касавшиеся этого вопроса, были приняты к сведению, но Вашингтон стремился уклониться от выражения своего отношения к ним по существу (FDRL. F. D. Roosevelt Papers. Map Room. Messages to and from H. Hopkins. Box 15. Hopkins to G. Earle. February 18, 1943). Моральные и военные обязательства, принятые на себя США на ряде межсоюзнических конференций и встреч в конце 1943г., еще более затруднили деятельность спецслужб в данной конкретной сфере. Важным итогом на пути сплочения участников антигитлеровской коалиции явилась Московская конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в октябре 1943 г. Как известно, ее участники торжественно заявили, что они будут вести войну до тех пор, пока противник не сложит оружия и не капитулирует безоговорочно. «Решения конференции явились серьезным ударом по расчетам руководителей стран оси расколоть антигитлеровскую коалицию, а также по замыслам сторонников компромиссного мира с Германией среди реакционных кругов США и Англии» (История второй мировой войны. 1939-1945. Т. 8. М., 1977. С. 13).
«МЫ ПОСТУПИМ ПРАВИЛЬНО, ДОСТИГНУВ ВЗАИМОПОНИМАНИЯ С СОВЕТАМИ...»
Состояние межсоюзнических отношений к началу г. было осложнено рядом очень серьезных обстоятельств. В то время как Советский Союз по-прежнему фактически в одиночку продолжал вести кровопролитное сражение с главными силами нацистской Германии и армиями ее сателлитов на Восточном фронте, его союзники, США и Англия, уклонялись от выполнения принятых на себя обязательств открыть второй фронт во Франции и тормозили поставки в СССР по ленд-лизу. Очередная встреча Рузвельта и Черчилля в Касабланке 14 - 24 января 1943 г. не дала в этом отношении никаких положительных результатов, а снижение активности англо-американских сил в Северной Африке принесло, как отмечалось в послании И. В. Сталина президенту США Рузвельту от 16 февраля 1943 г., «облегчение для Гитлера» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 287). Победа Советской Армии под Сталинградом, ставшая началом коренного перелома в войне, и в США и в Англии была воспринята по-разному: к радостному хору приветствий, изъявлениям признательности и чувства благодарности примешивались звучащие явным диссонансом голоса настроенных враждебно к Советскому Союзу представителей весьма влиятельных кругов, бьющих тревогу по поводу быстрого роста международного авторитета Страны Советов и укрепления ее военно-стратегических позиций (См.: Земсков И. Н. Дипломатическая история второго фронта в Европе. М., 1982. С. 146).
В августе 1942 г. А. А. Громыко (тогда советник посольства СССР в США) в письме в Наркоминдел СССР сообщал о живучести антисоветских настроений в военных и руководящих промышленных кругах Соединенных Штатов и о неблаговидных действиях правительственных органов США, в том числе «со стороны соответствующих агентурных организаций», в плане ослабления пропаганды за открытие второго фронта (См.: Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1, С. 224-230). После же Сталинграда реакционные круги США усилили клеветническую антисоветскую кампанию, отравляя сознание соотечественников домыслами о советских планах завоевания Европы, об угрозе «западной цивилизации» со стороны Москвы, распространением слухов о якобы имевших место случаях принижения советскими органами печати вклада западных союзников в борьбу с общим врагом и т. д. Делалось это неспроста. Сознательно подогревая чувство неприязни и недоверия к Советскому Союзу, противники советско-американского сближения рассчитывали оправдать бездеятельность США и Англии в отношении выполнения ими союзнического долга в его главной части, имея в виду высадку в Северной Франции. Одновременно изыскивались «моральные предлоги» для всякого рода проволочек и оттяжек в деле оказания материальной помощи Советскому Союзу по программе ленд-лиза. В прямую связь с этой кампанией должны быть поставлены и выступление заместителя госсекретаря США Д. Ачесона против заключения нового протокола о ленд-лизе 19 февраля 1943 г., и решение США и Великобритании прекратить доставку военных грузов в СССР по северному маршруту (См. там же. С. 21, 313), и, наконец, вызывающее высказывание посла США в Москве Стэндли в адрес Советского Союза, из которого следовало, что советский народ якобы не получает полной информации об американской помощи (См. там же. С. 292, 488).
Все эти действия, которые никак нельзя было назвать дружественными, вызвали соответствующую реакцию в руководящих кругах Советского Союза. В ряде посланий И. В. Сталина президенту США она была выражена совершенно четко, причем, естественно, упор в них был сделан на главное - на срыв принятого США и Англией обязательства об открытии второго фронта сначала в 1942 г., а затем в 1943 г., что, как заявило Советское правительство, подвергало его доверие к союзникам «тяжелым испытаниям» (См. там же. С. 338). Существенное значение правительство СССР придавало тому факту, что все решения Вашингтона и Лондона о сроках открытия второго фронта и об отмене таких решений принимались без участия Советского Союза и даже без какой-либо попытки пригласить его представителей на совещание глав правительств западных союзников. Вполне понятно, что Советское правительство не могло мириться с таким положением, при котором игнорировались коренные интересы его страны, и вдобавок еще его наставляли в отношении вопросов, относящихся целиком к его компетенции.
Советское правительство решительно отклонило также домогательства определенных реакционных кругов США и Англии, побуждавших его сохранить дипломатические контакты с эмигрантским польским правительством в Лондоне после того, как то, несмотря на ряд предупреждений, фактически прекратило союзные отношения с СССР и стало на позиции открытой враждебности к Советскому Союзу. 25 апреля 1943 г. правительство СССР прервало дипломатические отношения с этим правительством (См. там же. С. 489; Т. 2. С. 13). Это был предметный урок, который очень многих заставил призадуматься над вопросом о том, как следует вести дела с Советским Союзом, если серьезно рассчитывать на продолжение успешного военно-стратегического и дипломатического сотрудничества с ним.
Заметное ухудшение отношений между СССР и США ранней весной 1943 г. в руководящих кругах Вашингтона воспринималось по-разному. У одних оно вызывало одобрение и даже ликование, у других - обеспокоенность, несогласие, внутренний протест. Рузвельт был встревожен. Джозеф Дэвис отметил это записью в своем дневнике, сделанной 20 ноября 1942 г., после беседы с президентом по вопросу о состоянии советско-американских отношений (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Diary. November 20, 1942. Conference with the President).
Решимость перебороть нежелательный крен к разобщению, противопоставив ему политическую волю к сотрудничеству в интересах общей победы над фашизмом, созревала у Рузвельта подспудно, в размышлениях над сводками с советско-германского фронта. Еще в конце ноября 1942 г. Гопкинс по поручению президента просит подготовить записку о будущем советско-американских отношений в свете неблизкой, но уже представлявшейся неотвратимой победы- союзников в войне. 1 декабря 1942 г. на его рабочем столе появляется документ с многозначительным названием «Меморандум для м-ра Гопкинса. О важности развития отношений с Советским Союзом и предложения к их улучшению». Среди мер, способных реально содействовать укреплению советско-американского сотрудничества, в нем называлась организация встречи Ф. Рузвельта и И. В. Сталина «в самом ближайшем будущем» (FDRL. Papers of Harry L. Hopkins. Special Assistant to the President, 1941-1945. Russia-Russian Convoys. Box 217. Memorandum for Mr. Hopkins: Importance of Soviet Relationships and Suggestions for Improving Them. December 1, 1942).
2 декабря 1942 г. Рузвельт направляет И. В. Сталину послание, которое начиналось словами, подтверждавшими стремление президента сгладить невыгодное впечатление от далеко не безупречного отношения США к выполнению своего союзнического долга. Вместе с тем президент вновь уклонился от каких-либо заявлений о планах в отношении второго фронта и о более тесной координации военных усилий. Главный упор в послании был сделан на необходимость встречи в верхах. «Чем больше я думаю, - говорилось в нем, - о нашем общем военном положении и о том, что в ближайшее время необходимо принять стратегические решения, тем больше я убеждаюсь, что Вы, Черчилль и я должны встретиться в недалеком будущем» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т, 1. С. 262). Рузвельт назвал и предполагаемую дату - начало 1943 г. Мотивированное отклонение И. В. Сталиным (как было сказано, по причинам военного порядка) этого предложения напомнило Белому дому, что нарушения со стороны США и Англии кодекса поведения между союзниками по антигитлеровской коалиции обходятся дорогой ценой. Ощущение, что дипломатическое маневрирование не спасает положения и что сохранение возникшей неопределенности способно вызвать серьезные осложнения, подтолкнуло Вашингтон к новому шагу с целью установления более прямых, неформальных контактов с Советским правительством. Так появилась идея организации особой миссии по примеру той, с которой в июле 1941 г. посетил Москву Г. Гопкинс. Но Гопкинс отлучиться из Вашингтона весной 1943 г. не мог. Вот почему на этот раз лучшей кандидатуры, чем бывший посол в СССР Джозеф Дэвис, у президента не было.
Строго говоря, Рузвельт, как показывают документальные источники, с самого начала советского контрнаступления под Сталинградом вел с Дэвисом беседы вокруг его будущей поездки в Москву, которая призвана была содействовать устранению накопившихся трудностей и прояснить многие вопросы. Но поскольку Гопкинс ближе всего соприкасался с этими вопросами, именно ему Рузвельт и поручает «отрепетировать» с Дэвисом самые трудные места его «партии» в Москве. Специальный помощник президента к тому времени имел вполне сложившееся мнение о главных слагаемых новой обстановки в свете того, что произошло на Восточном фронте. Суть его можно было бы выразить следующими словами: «произошел поворот в войне, поворот к победе». Сталинград становился подлинным знамением на фоне вызывающе демонстративной бездеятельности союзников в Тунисе, где в начале 1943 г. усилия англо-американских войск почти прекратились.
В Вашингтоне вынуждены были считаться с изменением обстановки. Даже в реакции Черчилля появилось признание незначительности масштабов военных усилий союзников по сравнению с вкладом Советского Союза. Его послание, полученное Гопкинсом 13 февраля 1943 г., еще раз напоминало о необходимости намечаемых мер по укреплению доверия, которые в спешном порядке, но очень внимательно изучали в Белом доме. Сознательно избрав мишенью Д. Эйзенхауэра, Черчилль писал: «Я думаю, это ужасно, когда в апреле, мае и июне ни один американский и ни один английский солдат не убьет ни одного германского или итальянского солдата, в то время как русские преследуют 185 дивизий противника. Конечно, кто-то может сказать, что июль, возможно, более благоприятный месяц с чисто военной точки зрения, но время является решающим фактором. Мне кажется, что мы, вне всякого сомнения, вызовем тяжелые упреки со стороны русских, если, имея в виду совершенно незначительные размеры территории, на которой мы ведем боевые действия, допустим эти чудовищные затяжки...» (FDRL. F. D. Roosevelt Papers. Map Room. Messages to and from H. Hopkins. Box 13. Folder 2. W. Churchill to Hopkins. February 13, 1943) Против всего этого поразить было решительно нечего. Действительно, «клан вооруженных сил западных союзников был несоизмерим с теми жертвами, которые выпали на долю советского народа, отдававшего все во имя победы, Однако Черчилль упрятал в строки послания Гопкинсу особый смысл. Нет, премьер-министр Англии не изменил своего в принципе негативного отношения к открытию второго фронта в Северной Франции. Его пафос был призван всего лишь убедить Рузвельта и Гопкинса в готовности англичан храбро сражаться на том направлении, которое он, Черчилль, считал главным, т. е. нанося удар по Германии через Сицилию или Балканы (См.: Земское И. Н. Дипломатическая история второго фронта в Европе. С. 180, 205).
В этом вопросе Рузвельт, а еще в большей степени Гопкинс расходились с Черчиллем. Военно-политическая ситуация после Сталинграда изменилась так круто, что, по их убеждению, делало настоятельно необходимыми три вещи: пересмотр военной стратегии западных союзников и скорейшее возвращение к плану вторжения в Северную Францию, с тем чтобы «успеть раньше русских в Берлин»; более тесную координацию военных усилий США, Англии и СССР, предусматривающую в качестве обязательного условия учет точки зрения советского руководства на этот счет; наконец, совместное обсуждение с Советским правительством принципиальных вопросов послевоенного мирного урегулирования. Победы советского оружия, тот решающий и уже общепризнанный вклад, который внес советский народ в разгром главных сил врага, менял всю расстановку сил в рамках антигитлеровской коалиции. К этому убеждению Гопкинса привело самое пристальное изучение всех важнейших, относящихся к делу данных, вся расстановка сил в антигитлеровской коалиции. Такова была объективная реальность, а с ней следовало считаться. Этому Ф. Рузвельт и его главный помощник были научены всем своим политическим опытом.
12, 13 и 14 марта 1943 г., три дня подряд, в рабочих календарях Рузвельта и Гопкинса появляется имя Джозефа Дэвиса. В ходе совещаний в Белом доме самому пристальному рассмотрению были подвергнуты различные аспекты советско-американских отношений. Чуть раньше, 10 марта, американское правительство официально отмежевалось от неуклюжей выходки Стэндли, что придало особый характер беседам в Белом доме: отзыв посла становился делом неизбежным, но, как говорил Дэвису Гопкинс, неприятный эпизод лишний раз наталкивал на признание необходимости укрепления у советского руководства уверенности, что в лице Соединенных Штатов оно имеет надежного союзника в войне (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Diary. March 14, 1943. Conference with Hopkins).
Дневниковые записи Дэвиса дают представление о многих важных деталях, относящихся к принятию Рузвельтом решения о его поездке в Москву в мае - июне 1943 г., включая определение ее непосредственных, тактических задач и более значительных стратегических целей. Так, например, немалый интерес представляют заметки Дэвиса о беседе с Гопкинсом 12 марта 1943 г., в ходе которой тот, развивая идеи о будущем, подчеркнул особые роль и место СССР (наряду с США) в системе послевоенных международных отношений, в поддержании всеобщего мира (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Diary. March 12, 1943). Запись 19 марта 1943 г. примечательна тем, что в ней вновь со ссылкой на Гопкинса содержится указание на то, как решительно повлиял Сталинград на выработку планов послевоенного урегулирования. Победа представлялась уже обеспеченной, и в Белом доме со смешанным чувством облегчения и озабоченности заговорили о скором крахе Гитлера (Ibid. Diary. March 19, 1943). Но одновременно очевидным становилось и то, что любые разговоры в отношении общих основ послевоенного мира являются абсолютно бесперспективными, если в них не участвует Советский Союз. Во что бы то ни стало добиться встречи со Сталиным, убедив его в искреннем желании правительства Соединенных Штатов устранить помехи на пути к более тесному сотрудничеству во имя победы в войне и в послевоенном мире, - так формулировалась теперь главная задача.
Еще одно подтверждение твердого намерения Рузвельта добиться перелома в советско-американских отношениях Дэвис получил из уст самого президента во время встречи в Овальном кабинете Белого дома, куда он был приглашен еще раз утром 14 марта 1943 г. Текст сделанной Дэвисом дневниковой записи беседы с Рузвельтом передает охватившее президента чувство встревоженности в связи с той ситуацией, которая сложилась в отношениях между Москвой и Вашингтоном. Следующий важный вывод, который можно сделать из знакомства с этим небезынтересным документом, - Рузвельт не только не собирался идти на поводу у реакции, провоцирующей его на проведение жесткой линии в «русском вопросе» (Ibid. Journal. March 14, 1943), но и планировал серьезно заняться совместно с советским руководством созданием необходимых условий для тесного взаимодействия двух стран в деле поддержания длительного и прочного мира после войны. Тема мира после войны, мира без войн, затронутая лишь в общих чертах еще в ходе переговоров с В. М. Молотовым в мае - июне 1942 г., всем ходом событий выдвигалась на передний план. Дэвис записал:
«Журнал
14 марта
3ашла речь также и о речи У. Буллита в Филадельфии. Президент сказал, что пытаться как предлагал Буллит, обеспечить согласие путем «обольщения и принуждения», держа «морковку перед носом осла и одновременно подстегивая его сзади хлыстом», значит обречь себя на неудачу. Этот метод непригоден, если имеешь дело с сильным человеком или с сильным народом. Советский Союз отвергает такого рода обращение с ним. Мы поступим правильно, достигнув взаимопонимания с Советами по вопросам, жизненно важным для нас и для них, с целью разгрома врага и поддержания мира» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Journal. March 14, 1943)
Поездка Дэвиса должна была расставить новые акценты в практике общения между Вашингтоном и Москвой с переносом центра тяжести на «личную дипломатию», в преимуществах которой президент убеждался все больше и больше. В том, что Рузвельт рассматривал миссию Дэвиса в Москву как важный дипломатический зондаж по широкому спектру назревших вопросов межсоюзнических отношений, хотя формально («для всех») целью ее являлось простейшее дело - передача И. В. Сталину секретного послания президента США об устройстве между ними неофициальной встречи, еще раз нас убеждает запись беседы Дэвиса с Рузвельтом от 12 апреля 1943 г., сделанная им в двух дополняющих друг друга вариантах.
В первом из них Дэвис передает общее настроение Рузвельта. «Мы сталкиваемся, - гласила запись, - с серьезной ситуацией, сказал он (Рузвельт. - В. М.). В нее должна быть внесена ясность. Пока ни мне, ни Черчиллю не удалось встретиться со Сталиным. В прошлом октябре (1942 г.) между Черчиллем и Сталиным произошел серьезный конфликт (По-видимому, имелась в виду беседа министра иностранных дел Англии Идена с советским послом И. М. Майским 22 октября 1942 г., в которой Идеи по поручению военного кабинета затронул вопрос о состоянии советско-английских отношений, ссылаясь на замечания И. В. Сталина в интервью корреспонденту американского агентства Ассошиэйтед Пресс Кэссиди от 3 октября 1942 г. о невыполнении союзниками их обязательств об открытии второго фронта. В ходе последовавшего «серьезного разговора» И. М. Майский сообщил о том неблагоприятном впечатлении, которое производят в СССР подобные действия (Земское И. Н. Указ. соч. С. 141)), и можно не сомневаться, что он оставил царапины. После всестороннего обдумывания он (Рузвельт. - В. М.) пришел к убеждению, что ему следует лично повидать и обсудить все вопросы со Сталиным» (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 13. Diary. April 12, 1943. Roosevelt on Churchill and Stalin). Во втором варианте Дэвис зафиксировал в самом сжатом виде то, что было сказано Рузвельтом в отношении существа его миссии. В частности, ставилась задача прозондировать почву в связи с трехсторонней встречей в верхах, а главное: «Он (Рузвельт. - В. М.) выразил пожелание, чтобы я откровенно обсудил со Сталиным ситуацию в целом и по возможности полнее и точнее выяснил, какими видит Сталин необходимые условия для безопасности его страны и его отношение к проблемам послевоенного мира» (Ibidem).
14 апреля 1943 г. посол США в СССР Стэндли информировал народного комиссара иностранных дел СССР о том, что «президент намеревается через 2 - 3 недели командировать в Москву бывшего посла США в СССР Джозефа Дэвиса для вручения Сталину важного и секретного послания» (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 312). Тем временем в Вашингтоне вырабатывались инструкции для Дэвиса, весьма детальные, охватывающие широкий круг военно-стратегических и политических проблем, как текущих, так и перспективных, долговременных. Подробно излагая их Дэвису 19 апреля 1943 г., Гопкинс совершенно откровенно признал справедливость критики советским руководством позиции западных союзников в отношении затягивания открытия второго фронта, срыва поставок военного снаряжения, попыток навязать Советскому Союзу свою линию в вопросах, относящихся только к его компетенции (LC. Joseph E. Davies Papers. Box 12. Diary. April 19, 1943). Дэвис был снабжен и контраргументами на случай возникновения дискуссии, но, судя по всему, самому Дэвису они не казались убедительными.
5 мая 1943 г., напутствуя Дэвиса перед отъездом в Москву, Рузвельт познакомил его с содержанием своего письма И. В. Сталину (Полный текст послания президента США Рузвельта Председателю Совета Народных Комиссаров СССР И. В. Сталину от 5 ма041 - 1945. Т. 1. С. 315, 316) и сделал это не в общих чертах, а намеренно обнажая его суть во всех тонкостях и оттенках смыслового строя. Президент говорил на этот раз с необычной для него прямотой, стремясь, очевидно, не допустить каких-либо «недоразумений», связанных с толкованием его позиции, возникающих часто с «легкой руки» большой прессы или по вине чиновников госдепартамента. Устный пересказ послания, сделанный самим Рузвельтом, снимал многие вопросы. Трижды президент фиксировал внимание на решающем значении успехов на Восточном фронте.
Через два дня после встречи с Рузвельтом Дэвис был уже в пути. Около двух недель посланец президента добирался до Москвы. 20 мая он был принят В. М. Молотовым, а затем И. В. Сталиным106. 22 мая состоялась также встреча Дэвиса с К. Е. Ворошиловым (Советско-американские отношения во время Великой Отечественной войны 1941-1945. Т. 1. С. 319 - 323)В ходе встречи с Председателем Совета Народных Комиссаров СССР Дэвис вручил ему письмо Рузвельта Оно содержало предложение об организации двусторонней встречи летом 1943 г. на одном из берегов Берингова пролива (См. там же. С. 315, 316). Главной целью встречи, как следовало из послания, должно было стать обсуждение проблемы «краха Германии» в результате наступления советских войск. Никакого конкретного упоминания о втором фронте в послании Рузвельта не было, хотя президент предлагал И. В. Сталину обсудить также «военное положение как на суше, так и на море» (Там же. С. 316). Президент писал, что они оба скорее могли бы найти общий язык, если бы говорили без помех, т. е. не приглашая на встречу У. Черчилля, предельно ограничив число ее участников и отказавшись от официальных деклараций.
В своем ответном послании Рузвельту от 26 мая, врученном Дэвису днем позже (FRUS. The Conference of Cairo and Teheran, 1943. P. 5), Сталин выразил свое согласие с мнением о необходимости встречи на высшем уровне и поблагодарил Рузвельта за то, что он прислал в Москву именно Дэвиса, «который знает Советский Союз и может объективно судить о вещах» (Cоветско-американские отношения во время Великой Отечественной воины 1941-1945. Т. 1. С. 324). Беседы в Москве благодаря доверию, которое советское руководство питало к Дэвису, как и предполагалось, затронули обширный круг вопросов, хотя и сохраняли общий характер. Вопрос о времени и месте встречи согласован не был: сохранялись еще многие обстоятельства, которые мешали это сделать. Но в одном пункте позиция Советского Союза была высказана Дэвису совершенно четко: в интересах коалиции планируемое совещание глав двух государств было предложено превратить в совещание представителей трех государств с участием СССР, США и Англии (См. там же. С. 359). Не скрывая своего осуждения тактики уверток со стороны Вашингтона и Лондона в отношении обязательств по второму фронту, Советское правительство продолжало, однако, твердо стоять за сохранение и углубление межсоюзнических отношений на основе полного равенства сторон, не допускающего никакой дискриминации и ущемления интересов любой из них. Предложение Советского Союза о трехсторонней встрече (его впоследствии Рузвельт приписывал себе) открывало путь к первой встрече глав правительств ведущих стран антигитлеровской коалиции.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав