Новая интерпретация горбачевым миссии советов и ликвидация господствующего положения СССР

Октябрьская революция положила начало антизападной модернизации и откры­ла путь в "социалистическую современность". Действенная сила и преимущество большевистского руководства по сравнению с другими политическими силами эпохи после 1917 г. состояли в том, что наиболее значительные элементы русского тради­ционализма ("Третий Рим", община — "мир", патерналистская форма господства в образе "строгого и доброго отца", имперские притязания) сочетались с односторонне отобранными атрибутами модернизирующихся обществ (индустриализация, урба­низация, всеобщая грамотность, бюрократизация, распространение массовой куль­туры и т.д.).

У революционной волны 1917 г. были два основных источника. Во—первых, ее питало, с одной стороны, противостояние общинного крестьянства и молодого еще пролетариата и, с другой, противоречия модернизации, начавшейся еще в старой России. Во-вторых, революционная волна 1917 г. явилась результатом поражения царской России в мировой войне с ее массовыми армиями и массовыми битвами. "Земля" и "Мир" были основными лозунгами революции. Прозападный и капита-

листический путь модернизации себя не оправдал. Он казался явно противоречащим интересам народа и российского государства. Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз, его победа в Великой Отечественной войне и разрыв коалиции с западными союзниками после 1945 г. в пользу полной самоизоляции от них — все это узаконило в глазах народа, но прежде всего властных элит, другую, социалисти­ческую и антизападную модель развития.

За 70 лет Советский Союз превратился в милитаризированное общество, которое преимущественно тратило на вооружение более 30% валового общественного про­дукта и в результате госсоциалистической, квазифордовской модернизации и урба­низации порождало разрушительные социальные, экологические и культурные по­следствия. Возникли глобальные проблемы — не в последнюю очередь в результате соревнования систем. Все это еще больше обессмысливало само противостояние систем в глазах послевоенного поколения, к которому принадлежал и Михаил Горбачев.

К концу 70-х годов поражение Советского Союза в холодной войне стало уже очевидным, и его можно было лишь на некоторое время оттянуть. Сила международ­ного воздействия советского опыта модернизации почти полностью иссякла. "Соци­алистические" развивающиеся страны переживали безнадежный кризис. Но и внут­ри страны утверждению о преимуществах социализма уже не верили. В 80—е годы западное сообщество переживало новые потрясения в связи с очередной волной индустриальной и постиндустриальной модернизации, а надорвавшийся в соревно­вании с ним советский государственный социализм вошел в заключительную фазу своего кризиса. И на этот раз Россия оказалась самым слабым звеном среди могуще­ственных мировых держав. Крах Советского Союза — это нечто значительно боль­шее, чем просто крах данного образца социализма.

Нередко можно было услышать разговоры о "предательстве" Горбачева. А все дело в том, что он не стал уклоняться от трезвого анализа и постепенно делал из него выводы. Особенность же его политики состояла в том, что одновременно с неизбеж­ным демонтажом сверхдержавы, ее вынужденным уходом (сначала очень осторож­ным, затем обвальным) из сфер влияния (начиная с Афганистана) он стремился создать формулу новой всемирной миссии СССР: сделать его глашатаем Нового мышления. Историческая заслуга Горбачева в том, что он намеревался объединить ' усилия, направленные на реформирование государственного социализма, с вкладом " в решение глобальных проблем, что было восторженно встречено многими людьми. Его речи в ООН, переговоры в Рейкьявике, участие в демилитаризации планеты и создании совместных с Западом институтов по решению и предотвращению конф­ликтов, по перестройке мировой экономической системы — все это имеет непрехо­дящее значение. При таком повороте международной политики Советский Союз мог попытаться вновь обрести традиционную роль "оплота" мира и прогресса, инициа­тора разоружения.

Кроме того появилась возможность ослабить традиционный советский антаго­низм между целями и средствами. Участие в гонке вооружений, применение военной силы в ГДР (1953), Венгрии (1956), ЧССР (1968), Афганистане (с 1979) объявлялись как "миротворческие усилия". Теперь же "миротворческая сущность социализма" должна была проявиться на практике. Социализм, таким образом, в соответствии с марксистской традицией становился вроде бы воплощении интересов всего челове­чества. Эти интересы уже ставились выше классовых, государственных. Но отказ от образа врага разоружал советское государство. Это был отказ от самого себя, и СССР не выжил. (Еще неизвестно, способны ли на такой отказ западные общества.) Пона­чалу чрезвычайно успешная попытка придать Советскому Союзу имидж всемирно-исторического выразителя общечеловеческих интересов натолкнулась на элемен­тарное противоречие: лишь в очень незначительной степени такая миссия соответ­ствовала непосредственным интересам самого советского государства в международ­ной структуре. Чем вероятнее становились разоружение и разрядка напряженности, тем более Советский Союз терял свою интегрирующую функцию в Варшавском пакте и СЭВ. Здравая, "разумная" политика Нового мышления предусматривала отказ от старых форм влшйяя, но не предлагала создание новых, "разумных" его структур.

Советский Союз потерял свои прерогативы и в международных отношениях в целом, и в пространстве собственного геополитического влияния. Как носителя же Нового мышления его воздействие становилось символическим: его очередная "все-

мирно-политическая миссия" входила во все усиливавшееся противоречие с реаль­ным положением в мире. В 1989 г. это проявилось воочию. Затем в 1991 г. последовал распад Советского Союза.

Коллапс Нового мышления обусловлен, на мой взгляд, двумя причинами. С одной стороны, это неспособность правящих кругов СССР преодолеть кризис страны по­средством перестройки своей власти и форм собственности. Вторая причина — и это со временем становится все более очевидным — заключается в том, что США и другие западные страны использовали новую политику Советского Союза, дабы скорректи­ровать в свою пользу мировое соотношение сил, еще больше укрепив свое экономи­ческое и политическое преобладание. Только прорыв с обеих сторон — Запада и Востока — к новым формам отношений в мировом сообществе мог способствовать перерастанию Нового мышления в "глобальную революцию", а ведь именно она, по замыслу Горбачева, стояла некогда на повестке дня.

НОВАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ГОРБАЧЕВЫМ СОЦИАЛИЗМА: "ПРИЗРАК" ГОССОЦИАЛИЗМА ДОЛЖЕН СТАТЬ ДУХОВНОЙ И МАТЕРИАЛЬНОЙ СИЛОЙ

Официальный идеал советского общества — это единая фабрика, на которой каждый является служащим государства и одновременно "товарищем" из сообщест­ва "большого Мы". Такое парадоксальное соединение двух "начал" можно назвать бюрократической общностью, а ее высшей формой — Коммунистическую партию. Строгое принуждение в дисциплинированной централистской иерархии должно бы­ло в конечном счете успешно сочетаться с принципом добровольного союза едино­мышленников. Этот официальный образ советского общества воплощался во вполне реальных социальных структурах, от которых можно было отказаться только ценой разрушения данного общественного строя.

Однако реальное общество может существовать при таких обстоятельствах лишь исторически короткое время, в исключительных условиях войны или массового террора. Только с помощью чудовищного насилия можно заставить людей принять этот общественный порядок, да еще считать подобные структуры единственно воз­можными и принудить их действовать. Любое общество, во—первых, означает раз­ветвленную сеть действующих субъектов, которые постоянно стремятся к соблюде­нию также и собственных интересов. Во-вторых, централизованная концентрация и тотальное планирование в гигантских пространственных масштабах и на долгий срок невозможны хотя бы просто технически. В-третьих, сверхцентрализация вызывает ответные реактивные — подрывные — действия, которые грозят разрушить всю систему. В-четвертых, полная стагнация общественной жизни (как неизбежное следствие) вызывает явление, типичное для госсоциализма: некую смесь формаль­ных и неформальных структур и подходов во всем — в материальной и нематери­альной сферах, в том числе в образе мыслей. Это явление возникает вследствие двойственности госсоциализма. Здесь, очевидно, в особой степени справедливо то, что М.Манн описывает как всеобщий феномен социальной эволюции: " Под покровом господствующей властной сети люди роют новые или расширяют старые ходы, кото­рые им нужны для достижения их целей, чтобы когда-нибудь выйти на поверхность со структурами, которые составят конкуренцию одному или даже нескольким до сих пор важным переплетениям власти".

Реальные социальные субъекты производили и изменяли те структуры, которые представляли собой смесь из официальных госсоциалистических и якобы противопо­ложных им неофициальных отношений. Причем данное явление было вовсе не умозрительным, а весьма реальным. О нем знал каждый. Потому эти субъекты действовали в условиях расколотой социальной действительности. Официальное госсоциалистическое общество и его неофициальная "тень" находились как бы в зеркальном соотношении. Эти две противоположности и породили сообща парные явления: план — и договоры, сходные с рыночными; распределение ресурсов сверху — и вертикальный обмен; единство декларированных интересов и потребностей — и реальные различия; фразеология партийных съездов — и политические анекдоты. Советский госсоциализм содержал в самом себе собственное отрицание как имманен­тное условие своего воспроизводства, и в ходе кризисных циклов раскол возрождался снова и снова, а в последние годы становился все сильнее. Реальные отношения,

А

действующие лица, идеология все больше приобретали в советской системе такие формы и содержание, которые противоречили официальным. Поэтому существую­щие структуры уже не могли составить единого целого.

В этом скрытом антиобществе внутри советского общества, в силу структурно отсталого характера советского госсоциализма по сравнению с западными общества­ми, воспроизводились — одновременно и в деформированной, и в приспособленной к реальным условиям форме — черты современных западных укладов, которые прежде вытеснялись и подавлялись. Вот почему путь к любой иной модернизации в действительности был убежищем от раздвоенной реальности. /Михаил Горбачев вырос в этом социальном пространстве, напряжение которого ЭДЗвали два полюса: официального общества и скрытого. Его представления фор­мировались в условиях послевоенной нормализации, в годы между концом послево­енного восстановления и появления признаков кризиса. Выходец из крестьянской семьи, он с ранних лет узнал тяжесть физического труда, деревенский быт; его характер сложился в пространстве того самого напряжения между коммунистиче­скими убеждениями и противоречивой действительностью. Затем он попал на такие должности, которые дали ему возможность непосредственно наблюдать противоре­чия между официальным обществом и его тенью.

Должность секретарей компартии разных уровней была, пожалуй, как никакая другая средоточием взаимопротиворечивых императивов. "Лучшие годы жизни" М.Горбачев провел на таких должностях. Ему нужно было, во—первых, обеспечивать политическую стабильность, экономический рост и заботиться об удовлетворении социальных и культурных потребностей. Во-вторых, находить баланс между пол­итической и идеологической, с одной стороны, и технической и административной, с другой, элитами в собственном регионе, между региональной и центральной эли­тами. Выражая интересы собственного поколения, ему следовало, в—третьих, при­спосабливаться к действительности в условиях затянувшегося господства довоенного поколения, сформировавшегося в годы сталинской индустриализации и террора и хотя бы отчасти защищать реформы 50-х и 60-х годов. Как представляется, именно эта способность Горбачева существенно помогла ему при выдвижении в Политбюро, а затем и на пост генсека КПСС!

Настойчивость — и готовность к долгосрочным компромиссам, неукоснительное выполнение указаний сверху — и представительство перед центром интересов раз­личных групп населения региона, и прежде всего региональных экономической, политической и интеллектуальной элит, верность коммунистическим убеждениям — и прагматическая ориентация на улучшение положения населения при сохранении статус кво, существование официальных структур общества — и максимальное использование неофициального антиобщества — вот лишь некоторые черты деятеля нового типа в советской провинции тех лет. Эти черты прекрасно воплощал М.Гор­бачев. Он был действительно первый среди равных, когда вместе с ними и вслед за ними вошел в Политбюро и в Кремль^!^

Весьма примечательно, что к влаТтипришел представитель послереволюционно­го и послевоенного поколения. Именно с этим поколением был связан процесс нор­мализации общества, которую и воплощало отчасти упомянутое антиобщество. Официальное же общество после десятилетий страданий, конфликтов и нестабиль­ности представлялось ему лишь как временная обуза. С "официозом" для антиоб­щества уже не существовали обязательные связи. Приход к власти "нормального поколения" означал конец советского госсоциализма — из тени на свет выходило ан^гиобщество, занимая место своей противоположности.

За кратчайший срок Михаил Горбачев повторил почти все (кроме террора) клас-:кие попытки советского руководства найти выход из кризиса власти. Явное противоречие целей и средств — как характерная черта госсоциализма — в сталин­ский период выступало в форме антагонизма, но оно не могло быть долговечным. Это заставляло власть искать консенсуса на среднем уровне (социальная защита, повы­шение благосостояния и культурного уровня части населения и т.д.), а с другой — приводило к ослаблению госсоциалистических форм господства в результате вкрапле­ния элементов законности и гласности, более широкого гражданского участия, частич­ного допущения смешанных форм частной и коллективной собственности и т.д.

Вместе с Андроповым непродолжительное время Горбачев следовал идущей еще из эпохи Сталина политике "закона-и-порядка". Ссылаясь на Хрущева, он разра-

ботал титаническую программу ускорения и рассчитывал опереться, прежде всего, на новый энтузиазм освобожденного рабочего коллектива. Как и при Брежневе, в центр снова был поставлен вопрос благосостояния для всех. Горбачев стремился также продолжать и развивать известные формы примирения целей и средств зрелого госсоциализма.

Еще позднее, ссылаясь на последние месяцы активной деятельности Ленина, Горбачев прибег к попытке (как и руководство ЧССР при Дубчеке в 1968 г.) снять само противоречие целей и средств. С конца 1987 г. он фактически считал средства госсоциализма главной помехаОЦентрализованная госсобственность, господство партийной бюрократии итйзкИЗное величие страны воспринимались Горбачевым и его окружением как отжившие явления раннего социализма. И напротив, соедине­ние социализма и плюрализма собственности, правовое государство, парламентская демократия и гласность постулировались как истинно социалистические формы раз­решения общественного кризиса. Если раньше цель оправдывала средства, то теперь средства должны были оправдать цель.

Понятие "демократический социализм" зафиксировало этот перелом, но само при этом устаревало по мере того, как термины "социализм" и "коммунизм" утра­чивали свое прежнее значение JС 19_8 6 г. слова "гласность", "демократия" и, нако­нец, "рынок" постепенно отодвинули в речах Горбачева "социализм" куда-то на второй план. Лишенный таких своих специфических черт, как диктатура пролета­риата, руководство коммунистической партии, централизация основных хозяйст­венных ресурсов и их плановое распределение, "социализм" как таковой стал поня­тием, утратившим смысл. Однако Горбачев вплоть до августа 1991 г. все еще держал­ся за термин "социализм", но все равно был не в состоянии придать ему новое^ сущностное содержание. Возможности легитимации госсоциализма исчерпали себя. \

Произошел своего рода сдвиг: легитимация рациональных целей повлекла за собой признание рациональности средств западных обществ. Это выразилось прежде всего в легализации общественных отношений, действующих фигур и т.д. антиоб­щества. Необходимость рынка оборачивается легализацией давно уже существовав­шего бюрократического рынка. Свободные выборы и реальная их организация на деле становились попыткой превратить Москву в средоточие местных и центральных властных элит. Гласность была призвана перевести "разговоры на кухне" в инфор­мацию для СМИ. Призрак, таким образом, становился духовной и материальной властью, которая в конце концов устраняла официальное общество госсоциализма и стремилась в качестве реального общества утвердить самое себя.

Налицо парадокс — политические требования сочетаются с собственным отрица­нием: самоуправление предприятий и регионов — и в то же время сохранение цент­рализации для воспроизводства; социальный патронаж государства — и эффектив­ный рынок; шантаж правительства со стороны различных групп населения — и свободные выборы. ^

Создается впечатление, что послегорбачевские политики по-прежнему исходят из намерения легализовать теневое антиобщество, не желая при этом расставаться с гарантиями официального госсоциалистического общества. Август 1991 г. развеял эту иллюзию. Тень ненадолго пережила своего хозяина. Теоретическая концепция перестройки — это по существу попытка поднять идеологию антиобщества до уровня официальной доктрины. Здесь кроется объяснение кажущейся легкости превраще­ния Савла в Павла, когда убежденные коммунисты обратились в пропагандистов рыночной экономики и парламентской демократии, а интернационалисты — в наци­оналистов. Это было лишь завершением их предыдущей эволюции.

Дата добавления: 2015-11-26