|
Читайте также: |
Глава вторая
Два десятка лет предстояло провести Моисею в плену. Один год из двадцати стал решающим для всей его жизни: в него влюбились полька.
Прошло пять лет рабства - и вдруг появился проблеск надежды. Красивая и молодая, знатная и богатая вдова, муж которой погиб во время похода Болеслава на Киев, распоряжавшаяся городками и селами, тысячами крестьян и рабов, - сама стала рабой любви. Представьте себе возлюбленную Бальзака Эвелину Ганскую - только юную, прожившую с мужем не двадцать лет, а год, и любящую не из тщеславия - знаменитого писателя, а самозабвенно - нищего и раба.
Но любящую безответно. Моисей отказался стать её любовником и её мужем. Это было невероятно, но это было. Кроме того, это было непонятно, особенно в мире, где брак был коммерческой сделкой либо социальным союзом, а любовь была несколько экзотической роскошью, наподобие перца - вещью ценимой, но не необходимой.
Любовь польки, перешагнувшей через социальное неравенство, достойна была Джульетты. Обращение её к Моисею звучит как песнь: "Я тебя выкуплю, сделаю знатным, господином поставлю над всем домом моим! Мужем иметь тебя хочу! Только ты волю мою сотвори, вожделение души моей утоли, дай красотою твоей насладиться! Согласие дай мне! Не могу стерпеть безумной я гибели твоей красоты!"
Заметим, что, упомянув вожделение, полька тут же подчеркивает, что не только страсть движет ею, что она мечтает о "браке честном и ложе нескверном": "Сердечный пламень, сжигающий меня, утихнет, перестанут мучить меня помыслы, и отдохну я от страсти. А ты насладишься моей красотой и будешь господином всему богатству моему, наследником моей власти, старейшиной бояр".
Ожидать от Моисея в таком положении чувств Ромео было вряд ли возможно, но он не проявил и элементарного благоразумия, гласящего: "Стерпится - слюбится". Из двух зол он выбрал большее.
Заметим, что самой польке Моисей свой отказ объяснил не слишком убедительно. Она услышала только расхожие, даже вульгарные женофобские выпады: из-за женщины-де пострадали Адам и Самсон, Соломон и Ирод; лучше власти и богатства - душевная чистота, "а более той, - совсем не по-христиански добавил Моисей либо тот, кто записывал позднее его рассказ, - телесная".
Это было неубедительно уже потому, что ему предлагался брак, в котором Церковь никогда не видела "нечистоты". Может быть, Моисей не считал возможным вдаваться в прения с влюбленной дамой, может быть, и сам не до конца осознавал причины своего отказа.
Глава третья
То, что произошло вслед за отказом Моисея, показало, что либо в любви польки было больше "вожделения", чем любви, либо что саму любовь она понимала своеобразно. Не получив добровольного согласия на брак, боярыня отнюдь не удалилась со слезами. Не стала она и утруждать себя дальнейшими просьбами. Она решила взять свое силой.
Прежде всего она купила Моисея. Чувств своих она не скрывала, и с неё взяли около тысячи гривен (сумма, относившаяся к нормальной цене раба, по выражению из "Алых парусов", как клятва к простому "да").
Теперь она имела юридическое право приказать ему сочетаться с собой, но приказ она подсластила: "Освобождает его от оков, в многоценные одежды одевает, сладкими кушаньями кормит и любовными обольщениями понуждает его утолить свою страсть".
Моисей отказался от всего, "предпочитая, - по замечанию биографа, - есть сухой хлеб и пить воду с чистотою, нежели дорогую еду и вино со скверной".
Разъяренная полька решила, что в таком случае он не получит и сухого хлеба, и решила уморить его голодом (или, по крайней мере, напомнить, что его жизнь и смерть - в её руках). Один из слуг (впрочем, тайком от госпожи) носил все же упрямцу пищу.
Пока Моисей проходил испытание голодом, его товарищи по рабству попробовали образумить его (по наущению ли боярыни или по собственной инициативе). Разговор их с Моисеем напоминает беседу Иова с незваными утешителями. Правда, жизнеописатель превратил диалог в два монолога, объединив вместе все реплики спорящих, но восстановить ход прений нетрудно.
- Вдова жила с мужем только один год, - начали советчики, как бы вообще перечеркивая первый брак и делая вдову девицей, - она прекрасней многих, имеет бесчисленное богатство, и если бы она захотела выйти за какого угодно князя, тот бы ею не погнушался.
- Что ж, братья и добрые друзья мои, - ответствовал Моисей, - вы даёте мне добрые советы: ваши слова лучше тех, что нашептывал змей Еве…
Похвала была сомнительна. Но, в конце концов, и советы были сомнительны - с точки зрения любой морали, знакомой с понятием "любовь".
- Я не хочу… - продолжал Моисей, - ни власти, ни величия среди поляков или русских... (о богатстве, он, естественно, даже не упомянул). Ради Царства Небесного я всем этим пренебрег.
Касаться щекотливого вопроса о связи мирских и вечных благ советчики пока не стали. Увидев, что пряник не подействовал, они напомнили о кнуте:
- Зачем обрекать самого себя на муки, ради чего страдать? Если тебе придется умереть от этого истязания, то какая тебе будет слава?
- Если придется умереть в этих оковах - знаю, что я приму милость от Бога.
Друзья вновь предпочли пока не обращать внимания на религиозный аспект положения.
- Лучше покориться женщине, - продолжали они, - стать свободным и господином всему. Как ты, пленник и невольник этой женщины, не хочешь стать её господином?
Вопрос звучал риторически, но встречный вопрос Моисея сразу открыл пустоту этой риторики:
- Рабы, конечно, должны повиноваться господам... на благое. Но как же я, свободный, сделаюсь рабом женщины? Кому мне следует служить: Христу или женщине?
Ситуация оказывалась парадоксальной: Моисей был рабом - но духовно он был свободен; он мог стать господином своей госпожи - но тогда именно он попал бы в подлинное рабство. Если любовь надевают, как ярмо, человек превращается в скотину. Впрочем, утешители не стали спорить; да они чувствовали, что Моисей прав - недаром сами употребили словцо "покориться".
В общем, разговор упёрся в высшие материи. Здесь можно было сыграть на довольно решительном разделении в тогдашнем обществе всяких материй, включая нравственные, по сословиям.
- Что мешает тебе жениться? Ты еще молод, ты не монах и свободен (Моисей, как видим, отвоевал эту позицию). А кто, кроме монахов, гнушается женщин? И ты, если теперь останешься жив (увесистое "если"), всё равно потом женишься, и кто тогда не посмеется над твоей глупостью?
- Красота женщины никогда не соблазнит меня, не отлучит от любви к Христу. Если я выживу, стану монахом.
Глава четвертая
В разговоре наступил переломный момент. Советники, в общем-то, должны были бы отступиться - ведь перед ними, оказывается, без пяти минут монах. Обручение рассматривалось тогда как такой же юридический акт, что и брак, и намерение стать монахом вполне приравнивалось к монашеству. Все, что говорилось, говорилось впустую. Но они решились довести спор до конца. Может быть, над ними тяготела воля госпожи, может быть, они надеялись на то, что от благого намерения до настоящего монашеского обета далеко. Так или иначе, разговор перешел на богословскую почву.
- Если ты скажешь, что не можешь переступить заповеди Христовой (собственно, Моисей это уже говорил), то разве не говорит Христос: "Оставит человек отца своего и мать, и прилепится жене своей, и будут оба единой плотью; так что они уже не двое, а одна плоть"?
- Но Христос же сказал: "Всякий, кто оставит отца своего, и мать, и жену, и детей, и дом, - тот есть Мой ученик".
- Апостол Павел писал: "Лучше вступать в брак, чем распаляться". Вдовам он особо велел вступать во второй брак.
- И добавлял: "Женатый печется о том, как угодить жене, а неженатый думает, как угодить Богу".
Обмен цитатами вел в никуда, так что далеко не все цитаты и были использованы. Решать вопрос о соотношении брака и девства можно различно, но ясно одно: решать его человек должен сам. Но "решать" в то время означало прежде всего найти твердую опору в прошлом, прецедент, иллюстрацию истины.
Здесь на память советчикам прежде всего пришла, естественно, история Иосифа; Моисей был совершенно в его положении, а полька если отличалась от египтянки, то в лучшую сторону - ведь о супружеской измене здесь речи не было. Но на напоминание о том, что "Иосиф сначала победил женскую любовь, а потом и он женщине покорился", Моисей ответил удивительно глубоким анализом знаменитой библейской истории:
- Если бы Иосиф покорился жене Потифара, то не царствовал бы он после: Бог, видя стойкость его, даровал ему царство, за то и сохранилась слава о нем как о целомудренном человеке, хотя он имел потом детей.
Целомудрие для Моисея - это не столько физическая чистота, сколько точное следование божественной воле. И сопротивляясь женщине, и женясь, Иосиф исполнял замысел Бога о сохранении и спасении всего Израиля.
- Авраам, Исаак и Иаков?.. - лаконично напомнили советчики. Лаконичность скрывала и их силу - ведь ветхозаветные праведники были праведниками и для христиан. Но за этим таилась и их слабость - ведь среди христианских праведников им было бы трудно найти святых супругов. Но Моисей честно отклонил эту лазейку и признал силу аргумента, что видно из его заключительных слов:
- Пусть все праведники спаслись с женами! Я же один грешен, не могу с женою спастись...
Это оказалось то единственное, подлинно собственное, а не заёмное решение, против которого ничего возразить было нельзя. До сих пор Моисея убеждали, что он слишком слаб, чтобы совладать с женщиной; нельзя было начать убеждать его, что он достаточно силен для этого.
Лукавил ли юноша, называя путь брака более трудным (и, соответственно, более почетным - ведь по подвигу и венец), чем путь аскезы? Вряд ли; того же мнения держалось и держится большинство людей, вступивших на путь брака, как и множество великих аскетов.
Глава пятая
"Я один не могу спасись" - этот смиренный девиз едва не привел Моисея к настоящей физической гибели. Чем дальше, тем резче отвергнутая им возлюбленная металась от одной крайности к другой, но кроме кнута и пряника ничего измыслить не могла. Сначала, отставив пытку голодом, она устроила Моисею поездку по своим многочисленным поместьям, приказав (психолог!) всем людям кланяться ему как ее мужу и их господину. Что мог сказать Моисей, кроме банального: "Напрасно стараешься. Тленными благами ты меня не прельстишь, духовного богатства у меня не украдешь".
- А ты не забыл, что ты мне продан? Я тебя живого не выпущу, замучаю до смерти.
- Этого я не боюсь. Жаль, что часть твоей вины падет на продавшего меня. Я стану монахом, если Бог захочет.
Действительно, в этот момент относительной свободы забредший во владения полячки афонский монах постриг Моисея. Этот достаточно символический акт не лишил польку последней надежды. Церковные каноны запрещали пострижение раба в монахи без согласия владельца, так что монашество Моисея юридически было фиктивным. Постриг ничего не значил для нее - но он ничего не значил и для Моисея; оба стояли на прежних позициях.
Последовал очередной кнут: было приказано дать Моисею палок. Сердобольные исполнители наказания просили его помиловать самого себя: перестать упрямиться. Моисей лишь расставил все точки над "i", справедливо отказав польке в праве называться любящей:
- Повеленное вам - исполняйте, не медлите. Мне уже невозможно отречься от иноческого образа и любви Божией, ни огонь, ни меч, ни раны не разлучат меня с Богом и монашеским обетом. Безумная женщина показала, что не боится не только Бога, но и людей, - бесстыдно принуждает меня к осквернению и прелюбодеянию. Я не покорюсь.
Последний пряник оставался у вдовы после этого наказания. Она отвезла Моисея к королю Болеславу; тот удивился:
- Можно ли быть таким бесчувственным, как ты?! - и охотно подкрепил посулы и угрозы боярыни. - Скольких благ и какой чести ты себя лишаешь, на какие муки себя отдаешь! Тебя ждут или жизнь, или смерть; если исполнишь волю своей госпожи, будешь у нас в чести и получишь великую власть; если ослушаешься - после многих мучений примешь смерть.
Болеслав, как государственный деятель, усмотрел в происшествии еще и опасный факт неповиновения раба господину. Поэтому он посоветовал боярыне не освобождать Моисея из рабства, а просто "делать с ним, что хочешь, как госпожа с рабом, чтобы и прочие не дерзали ослушаться господ".
Вернувшись от короля, полька и попробовала "сделать что хочешь": велела насильно уложить новоявленного монаха к себе в постель и заключила его в свои объятья, но опять потерпела фиаско. За хладнокровно-ироничной репликой Моисея: "Напрасно стараешься; я не сумасшедший и не евнух, но тебя гнушаюсь, как нечистой", - скрывается, должно быть, его борьба не только с животным инстинктом в себе, но и со страхом.
Нетрудно было предвидеть, что боярыня вновь возьмется за кнут. Буквально: по сто кнутов ежедневно велела давать "влюбленная" Моисею и, наконец, приказала оскопить его. До рождения Абеляра оставалось еще полвека, а Моисей уже превзошел его романтическую трагедию влюбленного монаха - подвигом ради той единственной и подлинной Любви, которая не терпит подделок, обмана, принуждения.
Игрушка была сломана - так, должно быть, смотрела на дело боярыня. Биограф Моисея прибавляет, что "Болеслав же, из-за любви к этой женщине и ради её могущества, потакая ее, воздвиг великое гонение на черноризцев и всех их изгнал из земли своей". Польские летописи, правда, не упоминают об изгнании монахов из Польши при Болеславе, но подтверждают, что между королем и духовенством в эти годы были враждебные отношения.
Биограф пометил, что после пяти лет плена Моисей один год был в любовной осаде, и сразу перешел к рассказу о его возвращении в Россию. В реальности, однако, между этими событиями прошло пятнадцать лет.
Глава шестая
В 1025 году Болеслав умер; после его смерти с трудом сколоченные единство и величие Польши стали рушиться, как рушились единство и величие России после смерти Владимира. Один за другим сменялись князья в Польше, боролись за самостоятельность недавно покоренные племена, теснили страну Германская империя, Чехия и Россия (в 1031 году соединенные войска Ярослава и Мстислава отвоевали "Червенские" города),
Моисей оставался в плену. Не освободило его, видимо, и мощное народное восстание 1037 года. Хотя крестьяне убили его хозяйку, наследники наверняка нашлись. Вряд ли Моисей одобрял бунт вообще, а это восстание, кроме того, было и войной язычников против христиан. С особой ненавистью громили монастыри и церкви, убивая епископов и священников.
Заметим, что позднее русский летописец, смутно представляя хронологию польских событий, изобразил Моисея пророком, предсказывающим скорую гибель и князю, и боярыне, а восстание - заступничеством народа за гонимых Болеславом монахов.
Можно ли, в таком случае доверять и прочим, довольно подробным деталям древнего Печерского патерика? Ведь все разговоры, приведенные выше, - лишь перевод славянского текста.
Видимо, да. Мы знаем, откуда неточности автора - от путаницы в русских летописях; а вот точным он мог быть, потому что первое житие Моисея было написано вскоре после его смерти человеком, знавшим эту историю с его собственных слов. Важно, наконец, не только достоверно ли описана позиция Моисея и говорившееся им, но и то, что биограф достоверно стоял на той же самой позиции. Позиция эта ("я один грешен и не могу с женой спастись") интересна и сама по себе, настолько она отличается от обычного женоненавистничества того времени.
Избавление пришло только в 1039 году. Ярослав (уже два года единовластный правитель Руси) помог внуку Болеслава Казимиру вернуться на престол. Ярослав, кроме того, выдал за Казимира свою сестру Марию.
Русский князь сыграл в польских событиях ту же роль, что князь Болеслав в русских событиях двадцать лет назад. Вознаграждение его было таким же: Ярослав получил признание законности своей власти над спорными территориями, а в качестве "вена" - выкупа за невесту - Казимир вернул восемьсот (не считая женщин и детей) пленников, оставшихся в живых из числа захваченных Болеславом в 1018 году. Среди них был и Моисей.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 70 | Нарушение авторских прав