|
Читайте также: |
НОЧНЫЕ ГОСТИ
— Ку-ку! Ку-ку!.. — приглушенно раздается в лесу. Продираясь сквозь колючий кустарник и обжигая ноги крапивой, Динка и Леня спускаются в овраг; слева над ними возвышается серая, облупленная стена хаты. Боясь, чтобы кто-нибудь не увидел их с дороги, Динка и Леня бредут по самому дну оврага вдоль узкого ручья.
— Ку-ку! Ку-ку!.. — прикрыв ладонью рот, тихонько выкликает Динка. — Здесь где-то старый колодец… — шепчет она, осторожно подвигаясь вперед и ощупывая ногами землю.
Месяц, прячась за деревьями, скупо освещает густо заросший дикой малиной и ежевикой сырой овраг.
— Ку-ку! Ку-ку!.. — все настойчивее зовет Динка и, держась за руку Лени, в испуге замирает. Ей чудится шорох раздвигаемых кустов и чье-то напряженное дыхание.
— Ку-ку! Ку-ку!.. — ответно доносится из глубины оврага.
— Я Горчица… Я Горчица… — громкий шепотом заявляет Динка, и словно в ответ на ее слова перед ней и Леней вырастает черная тень.
— С кем ты? — глухо спрашивает Жук, вглядываясь в Динкиного спутника.
— Это Леня, не бойся… — торопливо шепчет Динка, узнавая блестящие в темноте глаза и белые зубы Жука.
— Ладно, идите за мной, — командует Жук и, раздвинув кусты, вдруг словно проваливается сквозь землю. — Сюда, сюда… ставь ногу… здесь скобы… Осторожно!
Динка ощупывает руками скользкие трухлявые доски старого колодца, Леня молча отодвигает ее и, нащупав ногой первую железную скобу, спускается вслед за Жуком, потом ставит на скобу Динкину ногу.
Держась за выступающие сбоку старые доски, они осторожно следуют за Жуком и через минуту достигают утоптанной земляной площадки. Освещенная светом месяца, в глубине колодца поблескивает темная вода, оттуда тянет сырым затхлым воздухом.
«Куда он ведет нас?» — с жгучим любопытством и страхом думает Динка, но крепкая Ленина рука успокаивает ее.
— Стойте здесь, — командует Жук, осторожно раздвигая в стене доски и предупреждая товарищей коротким свистом.
Перед глазами Динки и Лени вдруг открывается небольшой проход с плотными, крепко утрамбованными земляными стенками и невысоким сводом, в глубине его бесшумно отодвигается железная штора, и в ней появляется Пузырь с зажженной лампой.
— Идите, — пропуская вперед Леню и Динку, говорит Жук, плотно задвигая за собой в стене колодца старые доски.
Леня, нагнув голову, идет первый, Динка — за ним.
— Пришла, Горчица? — радостно встречает ее Пузырь и, оглянувшись, коротко бросает стоящим за его спиной товарищам: — Я говорил — она! Горчица! Собственной особой!
Перед глазами изумленной Динки возникает длинный, освещенный висячей лампой подвал, посредине его стоит стол, около стены две кровати, застеленные серыми одеялами. Вокруг стола табуреты, в углу железная печка.
— Ой, Лень! — в восторге шепчет Динка, оглядываясь по сторонам и прижимая к груди руки. — Да ведь это сказка!
— Да. Ловко сделано, черт возьми! — не менее озадаченный, говорит Леня.
Жук крепко задвигает за собой железную дверь, набрасывает тяжелый крюк и, обернувшись к своим гостям, смотрит на них с торжествующей улыбкой:
— Что? Не ожидали?
Рваное Ухо, Моська и Пузырь с радостными и смущенными лицами стоят около стола и выжидающе смотрят на Динку.
— Здравствуйте! — говорит она взволнованно. — Вот вы где живете! А я боялась, думала, в колодце…
— В колодце? Ха-ха! А где ж там жить?
Но Динка не отвечает, она смотрит на Иоську. В первый раз она видит его так ясно при свете лампы и, пораженная сходством мальчика с портретом матери, вспоминает свою клятву. Да, это те же большие синие, тревожные глаза… тонкие и нежные черты лица, темные брови и длинные ресницы. Иоська весь в мать, только смущенная, словно извиняющаяся улыбка — отцовская. Вспомнились слова Якова: «Иоська — наш принец…»
Прямая, статная фигурка девятилетнего ребенка, отросшие за лето светлые кудри и прямо надо лбом бритый кусочек…
— Что это? — говорит Динка. — Кто это выстриг ему такую дорожку.
Динка несмело подходит к Иоське. Ей так хочется обнять его, сказать ему ласковые слова, которые неудержимо рвутся из ее сердца, но она видит устремленные на нее со всех сторон мальчишеские выжидающие глаза, она знает здесь не привыкли к нежности, ее могут осмеять, особенно Жук… И, пользуясь выстриженной дорожкой над Иоськиным лбом, она гладит и перебирает его кудри, повторяя:
— Кто это так выстриг? Зачем это?
— Выстригли, и все! Ишь испугалась, чуть не плачет! — насмешливо бросает Жук, и все смеются.
Иоська прикрывает ладонью свою лысинку и оглядывается на старших товарищей.
— А это машинкой! Оброс он весь. Ну и решили мы остричь, а машинка-то щиплется, вот Иоська и не схотел! Ну, не схотел, ходи так, в городе к парикмахтеру сведем! — весело пояснил Ухо.
— Я не схотел, — смущенно повторяет за ним Иоська.
— Еще бы! Его против шерстки не погладишь! Одно слово, барчук! Такое и прозвище у него: Барчук либо Шмендрик! — добродушно усмехается Жук.
— На особом положении находится! — лукаво поблескивая глазами, говорит Ухо.
— Ну что ж, он здесь самый младший среди вас! — кивает головой Леня, тоже любуясь мальчиком.
— Он как тот комар, — вмешивается Пузырь. — И сила в нем комариная. Чуть что — устал; значит, бери на плечи и неси! Ну, да мне его тяжесть как спичек коробок! Как пойдем гулять, так обратно несу! — с удовольствием рассказывает он, и Динка вдруг замечает прозрачную бледность Иоськи, синие круги под глазами.
— Ему тут плохо, — говорит она, с беспокойством оглядывая подвал. — Здесь, верно, мало воздуха…
— Дрынки все это! — сердито сплюнул Жук, употребив неизвестное Динке слово. — Полон лес воздуха! Тут и сосна, и ель, и цветы разные… Какой еще воздух ему нужен? Дыши, пожалуйста, полным носом!
— Так это в лесу, а тут… — начала Динка, ио Жук перебил ее:
— А тут вон целые веники из мяты вешаем да фортку на всю ночь открываем! Потушим свет и открываем! Как раз над Иоськиной кроватью. Только он, дурень, всякой лягушки боится!
Жук подошел к стене, заинтересованный Леня встал рядом с ним.
— А ну, Ухо, задуй лампу! — сказал Жук.
Ухо прикрутил фитиль и дунул в стекло. Лампа потухла, и в то же время небольшой железный квадрат над Иоськиной кроватью бесшумно съехал в сторону. Свет месяца упал на кусты с цветными сережками, и в открытую форточку потянуло свежим запахом леса.
— Она открывается? Как дверь, да? — с жадным интересом начала Динка, но Жук блеснул в темноте глазами.
— Тсс… Молчи!
И все мальчишки, стоявшие за Динкиной спиной, зашипели:
— Тсс…
А Иоська неожиданно пригнул к своему лицу Динкину голову и тихо зашептал ей в самое ухо:
— Когда открываем, то молчим: в овраге могут быть люди…
Когда форточку закрыли и снова зажгли лампу, Динка прыснула со смеха.
— Ой чудаки! — хохотала она. — Да ведь вас тут четверо, вы небось ночью такого храпака задаете, что весь овраг дрожит!
— Бывает! — зараженный смехом Динки прыснул Пузырь.
Жук грозно нахмурился, он не любил «зряшнего» смеха.
— Что «бывает»? Что ты брешешь, собака? Когда это бывало? Погавкай мне еще тут! — Он с силой дернул за плечо Пузыря, хищно скаля зубы.
Динка со страхом ожидала драки, но Пузырь только стряхнул со своего плеча руку Цыгана и, притихнув, отошел в сторону; мальчишки тоже стояли молча.
— У нас дежурный на это есть, — успокоившись, пояснил Жук. — Он и следит за тишиной, пока фортка открыта. А заснет на посту, так я ему скулу разобью. И это каждый с них знает! — строго закончил Жук.
— Ну ладно, ладно… — махнула на него рукой Динка, досадливо морщась. Хватит тебе про скулу какую-то, нечего пугать народ! Давай лучше показывай, что еще тут есть интересного!.. У тебя дверь тоже боком едет? — живо спросила она, подбегая к закрытой двери.
Мальчишки снова фыркнули.
— Боком едет… Вот дура ты! — засмеялся и Жук.
Но Леня строго сказал:
— Кончай, Жук! Дураков тут нет, а уж если вашу Горчицу назвать дурой, так надо самому дураком быть! И больше чтоб этого не было, держи крепче свой язык. Понял?
— Ладно, — вдруг усмехнулся Жук, — я не со зла, привычка такая!
Леня подошел к двери, потрогал железный засов. Дверь тоже была из толстого железа, но узкая и вровень с его ростом.
— Она что же, на роликах двигается? — деловито спросил он, присаживаясь на корточки.
Жук присел рядом с ним и стал объяснять:
— Какие тут ролики! Просто внизу рельса, и смазка действует; мы смазываем, да она и разработалась теперь. А первый раз как приехали, так она проржавела за зиму, никак было не открыть, пока Иоська не нашел чайник с маслом; теперь он завсегда снаружи стоит. Вот как уедем на зиму, в потайное место спрячем, а чужому нипочем не открыть! — с удовольствием рассказывал Жук.
— Здорово сделано! Кто же это так ловко сработал? Ты, что ли? — с удивлением спросил Леня.
— Это так было, — живо сказал Иоська. — Еще раньше моего деда… А главная дверь не тут, только Цыган завалил ее кирпичами.
— Ну да! Его отец, может, и не знал об этой двери, она тут вроде запасной. А я по засову догадался. А вот это, верно, была дверь, тоже железная и пошире. Тут ведь корчму один хозяин держал, так, видно, бочки сюда вкатывали.
Рассказывая, Жук подводил к стене, выходящей в овраг, показывал какие-то железные крюки и, видя захваченные любопытством лица Динки и Лени, довольно усмехался.
— Тут ни один дьявол не найдет, а найдет, так не войдет! Старый Михайло, Иоськин дед, все секреты знал. Он и спал тут, свое добро сторожил! — неожиданно проговорился он и, заметив встревоженные лица мальчишек, усмехнулся: — Я знаю, кому говорю! Не бойтесь, они нас не продадут!
— Это ясно, — спокойно сказал Леня. — Динку вы уже знаете, а за меня она ручается. Ты ручаешься за меня? — с улыбкой обернулся он к Динке. Но она в смятенье стояла посреди комнаты, сжимая на груди руки.
— Почему же, почему же Яков не убежал, не спрятался здесь? — с волнением повторяла она, глядя на потолок.
— А оттуда нет хода, — ответил ей Жук.
— И папа не знал, что его будут убивать. Он думал, что все люди очень хорошие, — сбивчиво объяснил Иоська. — И потом, он не любил ходить сюда. Мы только один раз были с ним тут. Была большая гроза, я боялся, и папа принес меня сюда. И мы спали на дедушкиной кровати… А потом, когда папу уже убили, но он был еще живой, так он мне сказал, что здесь… — Иоська встретил угрожающий взгляд Жука и, потупившись, замолчал.
Жук потрепал его по голове.
— Эх ты, Барчук! Не знал я его отца, но только верно говорят, что яблоко от яблони недалеко падает! Вы не смотрите, что он маленький, у него свой прынцып! Он на нем и держится, как на якоре! Что, не верно я говорю? — спросил Жук, поднимая Иоську за подбородок и заглядывая ему в глаза.
Иоська упрямо мотнул головой, но улыбнулся. Ухо и Пузырь, подмигивая друг другу, засмеялись.
— Ты не смотри. Горчица, что он маленький, он со своим карахтером! — весело подтвердил Ухо.
— Вот дело какое у нас с ним вышло, — с удовольствием и даже с гордостью сказал Жук, машинально поглаживая Иоськины кудри. — Принес я ему одного раза паровоз. Ну, игрушку! Короче говоря, скрал на базаре. А игрушек мы ему не покупаем, этого у нас в заводе нет. Какие тут игрушки! Не тая жизня! А тут, думаю, порадую Шмендрика, и принес! Он туда-сюда с энтим паровозом, и так его, и сяк, гудел, гудел, а тогда и спрашивает: «А где ты. Цыган, купил его?» А у самого морда аж блестит от радости! Ну, а где мне купить? Я и говорю: так и так, я его на базаре скрал! Мать родная! Что тут получилось! — Жук хлопнул себя по щеке и расхохотался.
Пузырь и Ухо, жадно слушавшие его рассказ, глядели на Иоську жалостливо и весело.
— Тут он и показал нам свой прынцып! Ой, что делал!.. Схватил той паровоз и к Цыгану: «Отнеси, отнеси! Не хочу чужого! Не хочу краденого!» А сам весь белый и ревет как белуга, — подхватывая его рассказ, оживился Ухо.
— Ну, ясно, озлился я, схватил ремень… — хмурясь, сказал Жук.
— А я отнял… За что бить, если ему отец так велел? — жалобно сказал Пузырь, бросив на Жука укоризненный взгляд.
— Мне отец так велел, — твердо повторил за ним Иоська.
Динка бросилась к нему, обняла острые худенькие плечи.
— Твой отец был замечательный человек, слушайся его всегда, Иоська!
— Ну, размякла… — презрительно сказал Жук и, усевшись на кровать, засунул руки в карманы и, вытянув длинные ноги в рваных парусиновых туфлях, толкнул носком табуретку. — Садись, гость! Я еще кое-что расскажу! Хоть плачьте, хоть смейтесь, а скрывать я от вас ничего не буду! Доверье у меня к вам есть. Ошибусь — ну, тогда уж не жалуйтесь! Садись, что ли, Горчица, хватит мазать любимчика, он и так балованный, не гляди, что сирота. Ну как, дружки, говорить, что ли, все начистоту? — обратился он к Пузырю и Уху.
— Говори, чего уж тут. Они, вишь, не побоялись до нас идти — значит, и нам их бояться нечего! — сказал Пузырь.
— А я за Горчицу головой отвечаю! Она меня еще вон когда спасала… Ото всех людей защищала. Она… — захлебываясь, начал Ухо, но Жук сердито прикрикнул:
— Ну хватит! Опять про сало вспоминать будешь? Наслушались мы уже за это сало сто раз! Дай и другому свое слово сказать!
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 73 | Нарушение авторских прав