|
Читайте также: |
ОБЪЯСНЕНИЕ
Прочитав телеграмму Марины, Леня решительно сказал:
— Надо ехать. Давай собираться, Макака!
Он выволок на середину комнаты старый, потертый чемодан, отобрал белье, которое возьмет с собой, вынул из двойного дна брошюрку Ленина.
— Не бери с собой ничего такого, за что могут арестовать, — испугалась Динка.
— Да… конечно, мало ли что может быть в дороге, — хмуро сказал Леня, откладывая брошюрку.
— Оставь мне, я тоже хочу почитать! — попросила Динка.
— Хорошо, только, смотри, осторожней, на день прячь в дупло.
Они снова занялись укладкой. Кое-что пришлось постирать, кое-где не хватало пуговиц. Работая, каждый потихоньку вздыхал, думая об отце.
— Только бы не то, что у Кости… — говорила Динка.
— Ну нет! Костя жил в обледенелой избе. Я думаю, скорей брюшной тиф… это, кажется, часто бывает в тюрьмах, — предполагал Леня.
— А как же ты поедешь, Лень? Ведь у тебя нет денег, а Мышка только завтра получит! — всполошилась Динка.
— Ax да! — вдруг вспомнил Леня и, запустив пальцы в боковой карман гимнастерки, вытащил пачку денег. — Вот! Тут и на поездку, и вам с Мышкой на хозяйство!
— Где ты взял? — всплеснула руками Динка.
— Ну, где? Все там же… Я, конечно, ничего не говорил. Это Степан Никанорович…
— Отец Андрея?
— Ну да. Он сам поставил вопрос обо мне. И про маму спросил, какие от нее вести. Ну, я сказал: так и так, вестей нет, беспокоимся… А Боженко и говорит: «Придется дать ему еще одно поручение. Пошлем его на помощь Марине Леонидовне, женщина она энергичная, но там ей приходится тяжело». Ну, и решили, а Степан Никанорович говорит: «У него сестренки одни остаются, ну, да мой Андрей лишний раз навестит…»
— Да? Так и сказал? — удивилась Динка; ей всегда казалось, что отец Андрея недолюбливает ее.
Леня криво улыбнулся и с раздражением сказал:
— Что, обрадовалась? Обрадовалась, что я уезжаю, а твой Хохолок будет приезжать?!
Динка, вспыхнув от обиды, посмотрела ему прямо в глаза.
— Это уже не первый раз… Говори сейчас же, что это значит! Почему ты придираешься к Хохолку? Что он тебе сделал?
Леня засунул руки в карманы и сел, вытянув длинные ноги, на лице его появилось злое и упрямое выражение.
— Андрей ничего не сделал мне, но я ненавижу его приезды, — сказал он с закипающим раздражением. — Я ненавижу его велосипед, на котором вы уезжаете вместе на целые часы. Пусть лучше он не является сюда со своим велосипедом! — в мальчишеской запальчивости выкрикнул Леня.
— Но почему? — топнула ногой Динка. — Он купил этот велосипед для того, чтобы катать меня! Ты не думай, что ему так легко было его купить…
Леня внезапно остыл, черные брови ярче выступили на его побледневшем лице.
— Я не нужен тебе, Макака… И я скоро уеду, совсем уеду… И Андрей тут ни при чем. Он твой друг, хороший человек…
— Что это ты говоришь? Я ничего не понимаю, — с ужасом прошептала Динка.
Леня внимательно посмотрел на нее и жестко сказал:
— В двенадцать лет ты понимала… Но тогда это касалось тебя… Вспомни историю с Зоей. Я никогда не напоминал тебе об этом…
— Историю с Зоей? — морща лоб, прошептала Динка; какое-то давнее неприятное воспоминание смутно всплыло в ее памяти. — История с Зоей… задумчиво повторила она.
Но Леня махнул рукой.
— Ну бог с ней! Это я зря сказал… Можешь не вспоминать, все равно ничего уже не поправить. Ты даже перестала делиться со мной всеми своими секретами, для этого тебе тоже нужен Андрей, и ты уводишь его подальше, чтоб я не слышал… — с горькой обидой продолжал Леня.
Динка бросилась к нему, зажала ему ладонью рот.
— Перестань, перестань! Это несправедливо! Я все время хочу тебе рассказать, но ты занят то одним, то другим… И мне некому сказать, а у меня тоже спешное дело. А сейчас мы беспокоимся о маме, о папе, и ты снова уезжаешь, не сказав мне ни одного слова, как я должна поступать дальше… Динка в отчаянии заломила руки. — Я должна решать одна, всегда одна, а потом вы все будете говорить, что я наделала глупостей!..
— Макака! — испуганно сказал Леня. — О чем ты? Мне дорого все, что касается тебя. Почему же ты молчишь? Почему ты скрываешь что-то от меня?
Динка покачала головой.
— Я ничего не скрываю, но я ничего и не говорю, потому что у тебя есть дела важнее моих и получается так, что для меня нет времени…
Леня взял обе ее руки и улыбнулся.
— Ты сама не веришь в то, что говоришь! Ну, давай выкладывай мне все, что у тебя на душе! Ну, прошу тебя, Макака… Сейчас мы одни, нам никто не помешает обсудить все твои дела… Сядем здесь на крылечке.
Динка послушно села на ступеньку. В голосе Лени ей слышалась снисходительность взрослого человека к ребенку, и на сердце было тяжело. Но она заставила себя говорить… о страшной новости, которую она узнала от Дмитро, о поисках Иоськи, о хате Якова, о клятве, данной перед портретом Катри, и о скрипке в лесу… Она говорила тусклым, безразличным голосом, как о чем-то выстраданном и переболевшем. Но по мере того как она говорила, лицо Лени делалось серым и жестким, как камень, а в глазах его появился страх, смертельный страх человека, теряющего самое дорогое, без чего нельзя жить… Динка увидела этот страх, ей мгновенно вспомнился Хохолок, и, заканчивая свой рассказ, она сказала, натянуто улыбаясь:
— А на обратном пути я зацепилась за ветку и упала на пенек…
Но слова эти не дошли до Лени. Сжав руками голову, он глухо сказал:
— Макака… пощади меня, маму и Мышку. Ты сама не знаешь, что делаешь. Никто из нас не сможет пережить, если с тобой случится что-нибудь ужасное. Дай мне слово, Макака…
«Я уже дала такое слово», — хотела сказать Динка, но не сказала, а только кивнула головой.
— Я во всем помогу тебе. Я буду с тобой всегда и везде, только не скрывай от меня ничего. Ничего и никогда. Слышишь, Макака?
Динка снова кивнула головой. На душе у нее вдруг стало хорошо и спокойно. Почему-то вспомнилась Волга, родной Утес и крепкая рука Лени.
* * *
Вечером, прочитав телеграмму, Мышка сказала:
— Здесь что-то иносказательное… «Хлопочу больницу». Нет, ехать сейчас нельзя, можно все испортить, тем более что мама сама предупреждает: ждите письма.
О болезни отца Мышка даже не говорила, она не верила в нее, как и все остальные. Решено было ждать письма. Когда усталая от дежурства в госпитале Мышка прилегла отдохнуть, Леня и Динка пошли на луг. Сочная, пестреющая цветами трава доходила до колен; неподалеку свежим холодным ключом бил родник. Между кочками стояла вода, черногусы[3]важно расхаживали по лугу и, запуская в воду свои тонкие клювы, выхватывала лягушек. Динка выбрала посуше кочку и, присев рядом с Леней, продолжила свой рассказ о лесных обитателях хаты Якова, рассказала она и про свою встречу с Жуком на базаре.
— Он торговал зелеными корзинками, Леня. Может, они не воры? — с надеждой сказала она.
Леня сомнительно покачал головой.
— Скажи мне: если ты видишь, как на человека летит поезд, ты бросишься спасать его? — напряженно морща лоб, спросила Динка.
— Конечно, — перебирая ее тонкие пальцы, улыбнулся Леня. — Разве об этом надо спрашивать?
— Значит, ты спасешь человека. А если ребенок попадет к ворам, то разве это не то же самое, разве не нужно спасать его? — волнуясь, спросила Динка.
— Если не поздно и если удастся оторвать его от этой компании… Но ты же сама сказала, что Иоська не пошел с тобой, что он очень привязан к этому Цыгану. Значит, надо начать с Цыгана… — задумчиво сказал Леня и тут же предложил: — Пойдем к ним вместе!
— Это можно только ночью. Но лучше бы предупредить, а то Жук убьет тебя, взволновалась Динка.
— Убьет? — с интересом переспросил Леня и засмеялся: — За что же он меня убьет?
— Убьет, — упрямо повторила Динка. — Потому что эта хата — их крепость, единственное убежище, о котором не должны знать люди. По ночам они отпугивают всех скрипкой, а Жук не знает тебя, он не знал и меня…
Динка вдруг замолчала, не смея сказать про свою разбитую голову, но Леня, ничего не подозревая, спокойно улыбался.
— В таком случае надо раньше познакомиться, — сказал он. — Позови этого Жука к нам, если снова встретишь его, — предложил он.
Но Динка озабоченно пожала плечами и понизила голос.
— А если они задумали убить Матюшкиных? — с дрожью сказала она, вспомнив базар.
— Так это надо предупредить во что бы то ни стало! Они же сядут в тюрьму или их растерзают кулаки! — взволновался Леня. — Они глупые мальчишки! Придумали чертовщину какую-то! Легко сказать — убить таких матерых волков! Да разве так надо бороться с кулачьем? Нет! Сходня же ночью я пойду к ним, и пойду один! Ничего они мне не сделают! — решительно сказал Леня, но Динка отчаянно замотала головой.
— Нет, сделают, сделают! Мы пойдем вместе!
Но этой ночью Мышка была дома и идти никуда не пришлось. Кроме того, после телеграммы матери в головах, по определению Динки, снова сделалась суматоха, одни события нагромождались на другие и получалась мала куча, из-под которой вдруг выползали незначительные на первый взгляд вещи.
Ложась спать, Мышка по привычке открыла шкатулку, чтобы перечитать последнее письмо Васи.
— Ой, что это? Здесь все перерыто! Динка! Ты ничего не брала у меня?
— Нет, — устало ответила Динка; ей не под силу было глядя на ночь затевать с сестрой какие-то объяснения из-за несчастной бархотки.
— Странно. Неужели это я так все разбросала? — закрывая шкатулку, удивилась Мышка.
Лежа уже в постели, она вдруг вспомнила Почтового Голубя:
— Бедный… Приходил прощаться. Но ты хоть догадалась передать ему от меня привет?
— Догадалась… — хмуро ответила Динка и, вдруг ощутив в себе злобный протест против всего, что заставляет ее изворачиваться и скрывать свои поступки, круто повернулась к сестре. — Я отдала Голубю на память твою бархотку и сказала, что отныне ты будешь его ангелом-хранителем! — твердо и зло бросила она, вызывающе глядя на сестру.
— Я? Ангелом-хранителем? — опешила Мышка.
— Да, ты! Вот именно ты! Ангелом-хранителем с крылышками! — насмешливо подтвердила Динка.
— Послушай… Если для тебя нет ничего святого, так зачем же смеяться над этим мальчиком?.. — побледнев от волнения, сказала Мышка и, сев на кровати, потянула к себе шкатулку. — И как же ты смела отдать мою бархотку… Это любимая Васина бархотка, — роясь в шкатулке, взволнованно говорила она.
— Да-да! Любимая Васина тряпочка. Я отдала ее, отдала. И ты можешь с успехом повесить на шею другую тряпку, и Вася тоже полюбит ее. А этот человек едет на смерть, и, может быть, эта детская вера в ангелов и эта несчастная бархотка дадут ему силы, — задыхаясь от душившего ее гнева, заговорила Динка, но голос Лени перебил ее:
— Хватит, хватит! Я все слышал! И ты неправа, Мышка. Ты должна благодарить сестру, что твоим именем она доставила человеку такую радость. Может быть, последнюю в его жизни… Где же твоя доброта, Мышка? Неужели… Вася… и только Вася?..
Леня замолчал, с укором глядя на Мышку. Она тоже молчала. Динка, закинув за голову руки, смотрела в потолок.
— Ну, спите! — сказал Леня и, потушив лампу, вышел в соседнюю комнату.
Через секунду в темноте послышался тихий, нежный голос Мышки:
— А он очень обрадовался, Динка?
И далекий, как утихающее за лесом эхо, протяжный вздох:
— Очень…
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 93 | Нарушение авторских прав