Турийя, или состояние просветления. 5 страница

Позднее я слышал, что по промя путешествия по Индии принца Уэльского в 1921 22 гг. ему специально хотели показать «фокус с канатом», не смогли этого сделать. Точно так же «фокус с канатом» разыскивали для выставки в Уэмбли и 1924 г. и тоже не смогли найти.

Один человек, прекрасно знавший Индию, как-то сказал мне, что единственная вешь, наподобие «фокуса с канатом», которую ему доводилось видеть, -это особый трюк, выпол­нявшийся каким-то индийским фокусником при помощи тон-кой деревянной петли на конце длинного бамбукового шеста. Фокусник заставлял петлю подниматься и опускаться по шесту. Возможно, именно этот фокус и положил начало легенде о «фокусе с канатом».

Во втором и третьем выпусках «Метапсихического обоз­рения» за 1928 г. есть статья М. С. де Веем «Легенда о коллективной галлюцинации по поводу мотка верёвки, подвешенной к небу». Автор даёт очень интересный обзор истории «фокуса с канатом», цитирует описания его непос­редственных свидетелей, рассказы людей, которые о нём слы­шали, излагает историю попыток наблюдать этот фокус и уяснить его подлинность. К сожалению, отрицая чудесное,

он сам делает несколько довольно наивных заявлений. Напри­мер, признаёт возможность «механического устройства, скрыто­го в канате», которое выпрямляет канат с тем, чтобы мальчик мог на него взобраться. В другом месте он говорит о фото­графировании «фокуса с канатом», причём на снимке, якобы, можно было рассмотреть внутри каната бамбуковую палку. В действительности же, если бы удалось обнаружить внутри каната механическое приспособление, это было бы ещё большим чудом, чем «фокус с канатом», как его обычно описывают. Я сомневаюсь, способна ли даже европейская техника разместить такое приспособление внутри довольно. тонкого и длинного каната; а ведь оно должно ещё выпря­мить канат и позволить мальчику взобраться на него. Где мог достать такое приспособление полуголый индийский фокусник — совершенно непостижимо! «Бамбук» внутри каната ещё интереснее. Возникает естественный вопрос: как свернуть канат кольцами, если в нем находится бамбук? Автор довольно интересного обзора индийских чудес оказал­ся здесь в весьма щекотливом положении.

Но рассказы о чудесах факиров — непременная часть опи­саний впечатлений от Индии и Цейлона. Не так давно мне довелось увидеть французскую книжку; её автор рассказы­вает о своих недавних приключениях на Цейлоне. Нужно отдать ему должное: он превращает в карикатуру всё, что излагает, и при этом вовсе не претендует на серьёзность. Он опи­сывает другой «фокус с канатом», виденный в Канди, на сей раз с некоторыми вариациями. Спрятавшись на веранде, автор не был загипнотизирован «факиром» и потому не видел того, что видели его друзья. Кроме того, один из них снял всё представление кинокамерой. «Но когда мы этим же ве­чером проявили плёнку, — пишет автор, — на ней ничего не оказалось».

Самое забавное — то, что автор не понимает самую чу­десную сторону своего последнего утверждения. Но его упорство при описании «фокуса с канатом» и «массового гипнотизма» (т. е. как раз того, что не существует) весьма характерно.

Говоря о гипнотизме, необходимо упомянуть о самогип­нозе.

Возможности самогипноза также сильно преувеличены. В действительности, самогипноз без помощи искусственных средств возможен лишь в очень малой степени. Вызывая в себе некое пассивное состояние, человек может осла­бить то противодействие, которое оказывает, например, ло-

гика или здравый смысл, и целиком подчинить себя какому-нибудь желанию. Это допустимая форма самогипноза. Но самогипноз никогда не достигает формы сна или каталеп­сии. Если человек стремится преодолеть какое-то сильное внут­реннее сопротивление, он прибегает к наркотикам. Алкоголь — одно из главных средств самогипноза. Роль алкоголя как средства самогипноза ещё далеко не изучена.

Внушение необходимо изучать отдельно от гипнотизма.

Гипнотизм и внушение постоянно смешивают; поэтому место, занимаемое ими в жизни, остаётся не вполне опре­делённым.

На самом же деле внушение представляет собою фун­даментальный факт. Если бы не существовало гипнотизма, в нашей жизни ничего бы не изменилось; зато внушение является одним из главных факторов как индивидуальной, так и общественной жизни. Если бы не существовало внушения, жизнь людей приобрела бы совершенно иную форму и тысячи известных нам явлений просто не могли бы существовать.

Внушение может быть сознательным и бессознательным, намеренным и ненамеренным. Область сознательного и наме­ренного внушения чрезвычайно узка по сравнению с областью внушения бессознательного и ненамеренного.

Внушаемость человека, т. е. его склонность подчиняться внушениям, бывает самой разной. Человек может целиком зависеть от внушений, не иметь в себе ничего, кроме вну­шённого материала, может подчиняться всем достаточно силь­ным внушениям, какими бы противоречивыми они ни были, а может оказывать внушениям некоторое противодействие, по крайней мере, поддаваться внушениям только определён­ного рода и отвергать другие. Но даже такое противодейст­вие наблюдается довольно редко. Обычно человек целиком и полностью зависит от внушений; вся его внутренняя структура (равно как и внешняя) создана и обусловлена преобладающими внушениями.

С самого раннего детства, с момента первого сознатель­ного восприятия внешних впечатлений человек подпадает под власть намеренных и ненамеренных внушений. Определённые чувства, правила, принципы и привычки внушают ему наме­ренно; а способы действия, мышления и чувства, идущие против этих правил,— ненамеренно.

Последние внушения действуют благодаря склонности к подражанию, которой обладают все. Люди говорят одно, а делают другое. Ребёнок слушает одно, а подражает другому.

Способность к подражанию, свойственная как детям, так и взрослым, значительно усиливает внушаемость.

Двойной, характер внушений постепенно развивает двой­ственность и в самом человеке. С самого раннего возраста он привыкает к тому, что ему необходимо выказать те мысли и чувства, которых от него в данный момент ожидают, и скрыть то, что он действительно думает и чувствует. Такая а становится его второй натурой, С течением вре-он, также благодаря подражанию, начинает в равной степени доверять обеим сторонам своей психики, которые развивались под воздействием противоположных внушений. Их противоречие друг другу его не беспокоит, во-первых, потому что он не может видеть их вместе; во-вторых, потому что его способность не тревожиться по поводу этого противо­речия тоже ему внушена, ибо никто не обращает на это внимания.

Домашнее воспитание, семья, старшие братья и сестры, родители, родственники, прислуга, друзья, школа, игры, чтение, театр, газеты, разговоры, высшее образование, работа, жен­щины (пли мужчины), мода, искусство, музыка, кино, спорт, жаргон, принятый в своём круге, обычные шутки, обяза­тельные увеселения, обязательные вкусы и обязательные запреты -- всё это и многое другое суть источники новых и новых внушений. Все эти внушения — неизменно двойные, т. е. они создают одновременно то, что необходимо показывать, и то, что следует скрывать.

Невозможно даже представить себе человека, свободного от внушений, такого человека, который действительно думает, чувствует и действует так, как он сам может думать, чув­ствовать и действовать. В своих верованиях, взглядах и убеж­дениях, в своих идеях, чувствах и вкусах, в том, что ему нравится и не нравится, в каждом своём движении, в каждой мысли человек связан тысячью внушений, которым он под­чиняется, даже не замечая этого, внушая себе, что это он сам так думает и сам так чувствует.

Подчинение внешним влияниям до такой степени пропи­тывает всю жизнь человека, его внушаемость настолько ве­лика, что его обычное, нормальное состояние можно назвать полугипнотическим. Известно, что в некоторых ситуациях, в некоторые моменты внушаемость человека может возрастать ещё больше, так что он доходит до полной утраты неза­висимого суждения, решения или выбора. Эта черта особенно приметна в психологии толпы, в различных массовых дви­жениях, в религиозных, революционных, патриотических и панических настроениях, когда даже кажущаяся независимость индивида совершенно исчезает.

Всё это, вместе взятое, создаёт одну сторону «вну-

шённой жизни» человека. Другая сторона находится в нём самом: во-первых, в подчинении его так называемых со­знательных (т. е. интеллектуально-эмоциональных функций) влияниям и внушениям, исходящим из так называемых бес­сознательных (т. е. не воспринимаемых умом) голосов тела, бесчисленных затемнённых сознаний внутренних органов и внутренних жизней; во-вторых, в подчинении всех этих внутренних жизней совершенно бессознательным и ненамерен­ным внушениям рассудка и эмоций.

Первое, т. е. подчинение интеллектуально-эмоциональных функций инстинктивной сфере, довольно подробно рассмотрено в литературе по психологии, хотя большую часть того, что напи, сано по этим вопросам, следует принимать с крайней осторож­ностью. Второе, т. е. подчинение внутренних функций бес­сознательному влиянию нервно-мозгового аппарата, почти не изучено. Между тем, именно оно представляет огромный интерес с точки зрения понимания внушения и внушаемости вообще.

Человек состоит из бесчисленных жизней. Каждая часть тела, выполняющая определённую функцию, каждая ткань, каждый орган, каждая клетка — все они имеют свою осо­бую жизнь и своё особое сознание. Эти сознания существенно отличаются по своему содержанию и функциям от интеллек­туально-эмоционального сознания, известного нам и принад­лежащего всему организму в целом. Но это сознание никоим образом не является единственным. Более того, оно не является ни самым сильным, ни самым ясным. Только благодаря своему положению, так сказать, на границе внут­реннего и внешнего миров, оно обретает господствующую по­зицию и возможность внушать свои идеи затемнённому внут­реннему сознанию. Отдельные внутренние сознания постоянно прислушиваются к голосу рассудка и эмоций. Этот голос при­влекает их. подчиняет своей власти. Почему? Это может пока­заться странным, если учесть, что внутренние сознания за­частую более тонки и остры, чем мозговое сознание. Верно, они тонки и остры, но они живут в темноте, внутри орга­низма. Мозговое сознание представляется им гораздо более сведущим, чем они, поскольку оно направлено во внешний мир. И вся эта толпа живущих во тьме внутренних соз­наний непрерывно следит зя жизнью внешнего сознания, пытаясь ей подражать. Головное дознание ничего об этом не знает и обрушивает на них тысячи разнообразных внушений, которые нередко противоречат друг другу и оказываются бессмысленны и вредны для организма.

Внутренние сознания похожи на провинциальную толпу, которая прислушивается к мнениям жителей столицы, под-

ражает их вкусам и манерам. То, что говорят «ум» и «чувство», то, что они делают, чего хотят, чего боятся, немед­ленно становится известным в самых отдалённых и тёмных уголках сознания, и, конечно, в каждом из них всё это объяс­няется и понимается по-своему. Совершенно необязательная, парадоксальная идея мозгового сознания, которая случайно «пришла в голову» и так же случайно забудется, вос­принимается как откровение какой-нибудь «соединительной тканью», которая, естественно, переделывает её на свой лад и начинает «жить» в соответствии с этой идеей. Желудок можно совершенно загипнотизировать бессмысленными вку­сами и антипатиями чисто «эстетического» свойства; сердце, печень, почки, нервы, мышцы — все они могут так или иначе подчиняться внушениям, бессознательно посланным им мыслями и эмоциями. Значительное число явлений нашей внутренней жизни, особенно нежелательные явления, факти­чески зависят от этих внушений. Существование и характер этих тёмных сознаний объясняет заодно и многие явления в мире снов.

Ум и чувство забывают об этой толпе, которая слу­шает их голоса, или вообще ничего о ней не знают и часто говорят чересчур громко, когда им лучше было бы помолчать и не выражать своих мнений, поскольку их мнения, случайные и мимолётные для них самих, могут произвести на внутрен­ние сознания очень сильное впечатление. Если мы не желаем подпасть под власть бессознательного самовнушения, нам сле­дует с осторожностью относиться к тем словам, которые мы употребляем, когда, говорим сами с собой, к интонациям, с которыми произносятся эти слова; хотя сознательно мы не придаём ни словам, ни интонациям никакого значения. Мы должны помнить о «тёмных людях», которые прислушиваются у дверей нашего сознания, делают свои выводы из того, что. слышат, и с невероятной лёгкостью подчиняются всевозможным искушениям и страхам и начинают в панике метаться от какой-нибудь простой мысли о том, что можно опоздать на поезд или потерять ключ. Нам необходимо научиться понимать значение этой внутренней паники или, скажем, той ужасной подавленности, которая внезапно охватывает нас при виде серого неба и накрапывающего дождя. Она означает, что наши внутренние сознания уловили случайную фразу: «Ка­кая мерзкая погода!», которую мы произнесли с большим чув­ством, и поняли её по-своему, в том смысле, что отныне погода всегда будет отвратительной, что никакого выхода не предвидится, что вообще не стоит больше жить и рабо­тать.

318
Но всё это относится к бессознательному самовну­шению. Область преднамеренного самовнушения в нашем обыч­ном состоянии настолько незначительна, что говорить о каком-либо практическом его применении не приходится. И всё же, вопреки всем фактам, идея сознательного самовнушения вы­зывает у людей доверие к себе, тогда как идея изучения непроизвольного внушения и непроизвольной внушаемости никогда не станет популярной. Ибо она в большей степени, чем что-либо другое, разрушает миллионы иллюзий и пока­зывает человека таким, каков он есть. А человек ни в коем случае не хочет этого знать — и не хочет потому, что против такого знания выступает самое сильное внушение: то внушение, которое побуждает человека быть и казаться иным по сравнению с тем, что он есть.

1905—1929 гг.

Глава 8. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНАЯ МИСТИКА

Магия и мистика. — Некоторые положения. — Методы маги­ческих операций. — Цель моих опытов. — Начало опытов. — Первые результаты. — Ощущение двойственности.—Неизвест­ный мир. — Отсутствие отдельности. — Бесконечное множество новых впечатлений. — Изменение взаимоотношений между субъектом и объектом. — Мир сложных математических отно­шений. — Формирование схемы. — Попытки выразить словами зрительные впечатления. — Попытки вести разговор во время опытов. — Чувство удлинения времени. — Попытки делать за­метки во время опытов. — Связь между дыханием и сердце­биением. — Момент второго перехода. — «Голоса», появляю­щиеся в переходном состоянии. — Роль воображения в пере­ходном состоянии. — Новый мир за вторым порогом. — Беско­нечность. — Ментальный мир «арупа». -— Понимание опаснос­ти. — Эмоциональная насыщенность опытов. — Число «три». — Другой мир внутри обычного мира. — Все вещи связаны. — Старые дома. — Лошадь на Невском. — Попытки формулиро­вок. — «Мышление в других категориях». — Соприкосновение с самим собой. — «Я» и «он». — «Пепельница». — «Всё жи­вёт». — Символ мира. — Движущиеся знаки вещей, или сим­волы. — Возможность влиять на судьбу другого человека. — Сознание физического тела. — Попытки видеть на расстоя­нии. — Два случая усиления способности восприятия. — Фун­даментальные ошибки нашего мышления. — Несуществующие идеи. — Идея триады. — Идея «я». — Обычное ощущение «я». — Три разных познания. — Личный интерес. — Магия. —

Познание, основанное на вычислениях. — Чувства, связан­ные со смертью. — «Длинное тело жизни». — Ответствен­ность за события чужой жизни. — Связь с прошлым и связь с другими людьми. — Два аспекта мировых явлений. — Возвращение к обычному состоянию. — Мёртвый мир вместо живого мира. — Результаты опытов.

В 1910—1911 гг., в результате достаточно подробного знакомства с существующей литературой по «теософии» и «оккультизму», а также с немногочисленными научными ис­следованиями явлений колдовства, волшебства, магии и т. п., я пришёл к некоторым выводам, которые сформулировал в виде следующих положений:

1. Все проявления необычных и сверхнормальных сил человека, как внутренних, так и внешних, следует разде­лить на две главные категории: магию и мистику. Опре­деление этих терминов представляет большие трудности; во-первых, потому что в общей и специальной литературе оба они часто употребляются в совершенно ошибочном смысле; во-вторых, потому что в мистике и в магии, взятых в от­дельности, есть много необъяснённого; в-третьих, потому что взаимоотношения между мистикой и магией также остаются неисследованными.

2. Выяснив трудности с точным определением, я решил принять приблизительное. Магией я назвал все случаи уси­ленного действия и конкретного познания при помощи средств, отличающихся от обычных; я подразделил магию на объективную, т. е. имеющую реальные результаты, и субъективную, т. е. с воображаемыми результатами. Мис­тикой я назвал все случаи усиленного чувства и абстракт­ного познания.

Итак, объективная магия — это усиленное действие
и конкретное познание. «Усиленное действие» означает, в
данном случае, реальную возможность влияния на предметы,
события и людей без помощи обычных, средств, действие на
расстоянии, сквозь стены, действие во времени, т, е. в прошлом
или будущем; далее, здесь имеется в виду возможность влияния
на «астральный» мир, если таковой существует, т. е. на души
умерших, на «элементали», неизвестные нам Добрые и злые
силы. Конкретное познание включает в себя ясновидение во
времени и пространстве, «телепатию», чтение мыслей,
психометрию, умение видеть «духов», «мыслеформы», «ауры»
и тому подобное, опять-таки в том случае, если всё это
существует.

Субъективная магия —это все случаи воображаемого

действия и познания. Сюда относятся искусственно вызван­
ные галлюцинации, сны, принимаемые за реальность, чтение
собственных мыслей, принятых за чьи-то сообщения, полу­
намеренное создание астральных видений, «хроника Акаши»
и подобные чудеса.

Мистика по своей природе субъективна, поэтому я не выде­лял в особую группу явлений объективную мистику. Тем не менее, я счёл возможным иногда называть «субъективной мистикой» псевдо-мистику, или ложные мистические состояния, не связанные с усиленными чувствами, но приближающиеся к истерии и псевдо-магии; иными словами, это — религиоз­ные видения или галлюцинации в конкретных формах, т. е. всё то, что в православной литературе называется «пре­лестью» (см. выше, глава 6)

3. Существование объективной магии нельзя считать уста­новленным. Научная мысль долго её отрицала, признавая только субъективную магию как особого рода гипноз или самогипноз. В последнее время, однако, в научной и пре­тендующей на научность литературе, например, в трудах по исследованию «спиритизма», встречаются некоторые допуще­ния возможности её существования. Но эти допущения столь же ненадёжны, сколь и предыдущие отрицания. «Теософ­ская» и «оккультная» мысль признаёт возможность объектив­ной магии, однако в одних случаях явно смешивает её с мистикой, а в других -— противопоставляет этот феномен мис­тике как бесполезный и аморальный или, по крайней мере, опасный — как для практикующего «магию», так и для других людей, и даже для всего человечества. Всё это препод­носится в утвердительной форме, хотя удовлетворитель­ные доказательства реального существования и возможности объективной магии отсутствуют.

4. Из всех необычных состояний сознания, свойственных человеку, можно рассматривать, как полностью установ-ленные, только мистические состояния сознания и некоторые феномены субъективной магии, причём последние почти все сводятся к искусственному вызыванию желаемых видений.

5. Все установленные факты, относящиеся к необычным состояниям сознания и необычным силам человека, как в области магии, хотя бы и субъективной, так и в области мистики, связаны с чрезвычайно своеабразными состояниями эмоциональной напряжённости и никогда не наблюдаются без них.

6. Значительная часть религиозной практики всех рели­гий, а также разнообразные ритуалы, церемонии и тому по­добное имеют своей целью как раз создание таких эмо-

циональных состояний; согласно первоначальному пониманию им приписывают «магические» или «мистические» силы.

7. Во многих случаях, когда имеет место намеренное вызывание мистических состояний или производство маги­ческих феноменов, можно обнаружить применение наркоти­ческих средств. Во всех религиях древнего происхождения, даже в их современной форме, сохраняется применение благовоний, ароматов и мазей, которые первоначально исполь­зовались, возможно, вместе с веществами, влияющими на эмоциональные и интеллектуальные функции человека. Можно проследить, что подобные вещества широко употреблялись в древних мистериях. Многие авторы установили роль свя­щенных напитков, которые получали кандидаты в посвящение, например, во время элевсинских мистерий; вероятно, они имели вполне реальный, а вовсе не символический смысл. Ле­гендарный священный напиток «сома», играющий очень важную роль в индийской мифологии и в описании разно­образных мистических церемоний, возможно, действительно существовал как напиток, приводящий людей в определённое состояние. В описаниях колдовства и волшебства у всех народов и во все времена непременно упоминается при­менение наркотиков. Мази ведьм, служившие для полёта на шабаш, различного вида колдовские и магические напитки приготовлялись или из растений, обладающих возбуждаю­щими, опьяняющими и наркотическими свойствами, или из органических экстрактов того же характера, или из раститель­ных и животных веществ, которым приписывались такие же свойства. Известно, что для подобных целей, как и в слу­чаях колдовства, пользовались беленой (белладонной), дур­маном, экстрактом мака (опий) и особенно индийской ко­ноплёй (гашиш). Можно проследить и проверить случаи употребления этих веществ, так что никакого сомнения в их значении не остаётся. Африканские колдуны, интересные сведения о которых можно найти в отчётах современ-ных исследователей, широко применяют гашиш; сибирские шаманы для приведения себя в особое возбуждённое со­стояние, при котором они могут предсказывать будущее (дей­ствительное или воображаемое) и влиять на окружающих, используют ядовитые грибы — мухоморы.

В книге У. Джеймса «Многообразие религиозного опыта» можно найти интересные наблюдения, относящиеся к значению мистических состояний сознания и той роли, которую могут играть в вызывании таких состояний наркотики.

Различные упражнения йоги: дыхательные упражнения, необычные позы, движения, «священные пляски» и т. п. пре-

следуют ту же самую цель, т. е. создание мистических со­стояний сознания. Но эти методы до сих пор мало известны.

Рассмотрев приведённые выше положения с точки зрения различных методов, я пришёл к заключению, что необходима новая экспериментальная проверка возможных результатов применения этих методов, и решил начать серию таких опытов.

Ниже следует описание тех результатов, которые я достиг, применив к самому себе некоторые методики, детали которых я частью нашёл в литературе по данному предмету, а частью вывел из всего сказанного выше.

Я не описываю сами эти применявшиеся мною методики, во-первых, потому что имеют значение не методы, а резуль­таты; во-вторых, описание методов отвлечёт внимание от тех фактов, которые я намерен рассмотреть. Надеюсь, однако, когда-нибудь специально к ним вернуться.

Моя задача в том виде, в каком я сфрмулировал её в начале опытов, заключалась в том, чтобы выяснить вопрос об отношении субъективной магии к объективной, а также их обеих — к мистике.

Всё это приняло форму трёх вопросов:

Можно ли признать подлинным существование объектив­ной магии?

Существует ли объективная магия без субъективной?

Существует ли объективная магия без мистики?

Мистика как таковая интересовала меня менее всего. Однако я сказал себе, что, если бы удалось найти способы пред­намеренного изменения сознания, сохраняя при этом способность к самонаблюдению, это дало бы нам совершенно новый материал для изучения самих себя. Мы всегда ви­дим себя под одним и тем же углом. Если бы то. что я предполагал, подтвердилось, это означало бы, что мы можем увудеть себя в совершенно новой перспективе.

Уже первые опыты показали трудность той задачи, которую я поставил перед собой, и частично объяснили неудачу многих экспериментов, проводившихся до меня.

Изменения в состоянии сознания как результат моих опытов стали проявляться очень скоро, гораздо быстрее и легче, чем я предполагал. Но главная трудность заключалась в том, что новое состояние сознания дало мне сразу так много нового и непредвиденного (причем новые и непред­виденные переживания появлялись и исчезали невероятно быстро, как искры), что я не мог найти слов, не мог по­дыскать нужные формы речи, не мог обнаружить понятия, которые позволили бы мне запомнить происходящее хотя бы

для самого себя, не говоря уже о том, чтобы сообщить о нём кому-то другому.

Первое новое психическое ощущение, возникшее во время опытов, было ощущение странного раздвоения. Такие ощущения возникают, например, в моменты большой опасности и вообще под влиянием сильных эмоций, когда человек почти автоматически что-то делает или говорит, наблюдая за собой. Ощущение раздвоения было первым новым психическим ощущением, появившимся в моих опытах; обычно оно сохранялось на протяжении даже самых фан­тастических переживаний. Всегда существовал какой-то персонаж, который наблюдал. К несчастью, он не всегда мог вспомнить, что именно он наблюдал.

Изменения в состоянии психики, «раздвоение личности» и многое другое, что было связано с ним, обычно наступали минут через двадцать после начала эксперимента. Когда происходила такая перемена, я обнаруживал себя в совер­шенно новом и незнакомом мне мире, не имевшем ничего общего с тем миром в котором мы живём; новый мир был ещё менее похож на тот мир, который, как мы полагаем, должен быть продолжением нашего мира в направлении к неизвестному.

Таково было одно из первых необычных ощущений, и оно меня поразило. Независимо от того, признаёмся мы в этом или нет, у нас имеется некоторая концепция непозна­ваемого и неизвестного, точнее, некоторое их ожидание. Мы ожидаем увидеть мир, который окажется странным, но в целом будет состоять из феноменов того же рода, к которым мы привыкли, мир, который будет подчиняться тем же законам или, по крайней мере, будет иметь что-то общее с известным нам миром. Мы не в состоянии вообразить нечто абсолютно новое, как не можем вообразить совершенно новое животное, которое не напоминало бы ни одно из известных нам.

А в данном случае я с самого начала увидел, что все наши полусознательные конструкции неведомого целиком и полностью ошибочны. Неведомое не похоже ни на что из того, что мы можем о нём предположить. Именно эта пол­ная неожиданность всего, с чем мы встречаемся в подобных переживаниях, затрудняет его описание. Прежде всего, всё существует в единстве, всё связано друг с другом, всё здесь чем-то объясняется и, в свою очередь, что-то объясняет. Нет ничего отдельного, т. е. ничего, что можно было бы на­звать или описать в отдельности. Чтобы передать первые впе­чатления и ощущения, необходимо передать всё сразу. Этот новый мир, с которым человек входит в соприкосновение,

не имеет отдельных сторон, так что нет возможности опи­сывать сначала одну его сторону, а потом другую. Весь он виден сразу в каждой своей точке; но возможно ли описать что-либо при таких условиях — на этот вопрос я не мог дать ответа.

И тогда я понял, почему все описания мистических пере­живаний так бедны, однообразны и явно искусственны. Че­ловек теряется среди бесконечного множества совершенно но­вых впечатлений, для выражение которых у него нет ни слов, ни образов. Желая выразить эти впечатления или пере­дать их кому-то другому, он невольно употребляет слова, которые в обычном его языке относятся к самому великому, самому могучему, самому необыкновенному, самому неве­роятному, хотя слова эти ни в малейшей степени не соответ­ствуют тому, что он видит, узнаёт, переживает. Факт остаётся фактом: других слов у него нет. Но в большинстве слу­чаев человек даже не сознаёт этой подмены, так как сами его переживания в их подлинном виде сохраняются в его памяти лишь несколько мгновений. Очень скоро они бледнеют, становятся плоскими и заменяются сло­вами, поспешно и случайно притянутыми к ним, чтобы хоть так удержать их в памяти. И вот не остаётся уже ничего, кроме этих слов. Этим и объясняется, почему люди, имевшие мистические переживания, пользуются для их выражения и передачи теми формами, образами, словами и оборотами, которые им лучше всего известны, которые они чаще всего употребляют и которые для них особенно типичны и харак­терны. Таким образом, вполне может случиться, что разные люди по-разному опишут и изложат- одно и то же пере­живание. Религиозный человек воспользуется привычными формулами своей религии и будет говорить о распятом Иисусе, Деве Марии, Пресвятой Троице и т. п. Философ попы­тается передать свои переживания на языке метафизики, привычном для него, и станет говорить о «категориях», «мо­надах» или, например, о «трансцендентных качествах», или ещё о чём-то похожем. Теософ расскажет об «астральном мире», о «мыслеформах», об «Учителях», тогда как спирит поведает о душах умерших и общении с ними, а поэт обле­чёт свои переживания в язык сказок или опишет их как чувства любви, порыва, экстаза.

Дата добавления: 2015-12-08