Русская поговорка.

После возвращения из Петропавловска в Тигиле я начал работать инспектором по школам в районном отделе народного образования. Мне в это время было двадцать четыре года. Я, конечно, не имел большого опыта в жизни для выполнения такой работы, но имел достаточно знаний. Почему я математик по образованию, любящий и знающий математику, согласился выполнять работу инспектора по школам? Возможно, мне хотелось изменить образ жизни. Хотелось на Камчатку посмотреть иными глазами, встретиться разными людьми. Не знаю. В полном объеме я не представлял еще, какую работу мне придется выполнять. Начал я с изучения документов, приказов Министерства, инструкций. Теперь поле моей деятельности было весь Тигильский район Камчатки. Площадь территории этого района 63,5 тысяч квадратных километров, а эта площадь чуть меньше площади целого государства как Швейцария. В то время в районе было всего две средние школы (в Палане и Тигиле), было четыре семилетних школ, а в тринадцати селах были начальные школы. За мной закрепили школы южного куста, то есть школы, находящиеся в селах южнее районного центра. Расстояния между селами, между школами огромные. Как в них побывать, как познакомиться их работой? Ответ на этот вопрос я нашел вскоре, когда выехал в свою первую командировку. Первая командировка моя началась в декабре 1955 года. Самолетом АН-2 я долетел до села Усть-Хайрюзово, которое стояло на берегу Охотского моря, где был рыбозавод, была семилетняя школа. Здесь я познакомился с коллективом учителей. Директором школы был Клопов Александр Васильевич, заведующим учебной частью Миронов Василий Васильевич. Руководители этой школы были грамотные специалисты в своем деле. Я побывал на уроках всех учителей этой школы, анализировал посещенные уроки, провел открытый урок по математике в седьмом классе, где работал Фомин Александр Васильевич, провел проверочные контрольные работы по русскому языку и математике, составил акт по итогам проведенной работы, провел педсовет. На всю эту у меня ушло около двух недель времени. Я должен был проводить такую же работу во всех школах, где предстояло побывать. Новый 1956 год я встретил в селе Усть-Хайрюзово. Накануне нового года здесь началась весна, за три дня растаял весь снег. Через десять дней началась снова зима. Дальнейшее путешествие по селам района мне предстояло совершать, используя собачьи упряжки. Каждый раз для моей поездки нарту с собачьей упряжкой и извозчика – каюра мне помогали найти представители власти – председатели сельских Советов. До села Хайрюзово было расстояние не менее пятидесяти километров в глубь полуострова подальше от морского берега. Первый раз восемь ездовых собак тащили нарту, на которой сидели мы вдвоем – я и каюр-житель села Хайрюзово. В морозный день по протоптанной снежной тропинке собаки легко везли нас, за пять часов мы доехали до села. Так что за световой день мы без приключений преодолели это расстояние. Основные жители села Хайрюзово по национальности ительмены. В то время здесь было много русских семей. Были смешанные семьи ительменов и русских. Многих приезжих: и украинцев, и белорусов, и мордвин, и чувашей, и осетин здесь принимали за русских. В селе была семилетняя школа, работой этой школы я должен был ознакомиться, проверить и оценить работу этой школы. Преподавание всех предметов велось на русском языке. Директором школы был Данилов Василий Иванович, ительмен по национальности. Жена его, русская по национальности, была учительницей начальных классов. При школе был интернат, где жили ребята – учащиеся с пятого по седьмой классов из других соседних сел, где были четырехклассные школы. Я выполнил такую же работу, какую я провел я Усть-Хайрюзовской школе.

Дальше я поехал по селам и поселкам района, в которых были школы. Маршут моей дальнейшей дороги был таков: Хайрюзово – Белоголовое – Морошечное – рыбозавод номер четыре – поселок Усть-Сопочное (седьмой рыбозавод) – село Сопочное. Итак, я выехал из Хайрюзово в Белоголовое. Расстояние здесь всего-то 30 километров. Каюром нарты, на котором ехал я, был не местный житель, а кореец Ким. Клички его ездовых собак были фамилии министров Японского правительства того времени. Передовик-вожак его десяти собак-лаек был Хатояма (фамилия премьер-министра Японского правительства того времени). Когда он ехал на нарте по Камчатской тундре он покрикивал на «кабинет министров Японии»: «Кха-кха..., Ле-ле..., Пра-пра...» Эти звуки хорошо слышали собаки и подчинялись своему хозяину, послушно поворачивались влево или вправо, или увеличивали скорость бега. Приехав в Белоголовое, я остановился на ночлег и на несколько дней жизни у председателя здешнего колхоза Мурачева. Мурачев был необычно гостеприимен, он принимал к себе всех, кто приезжал в село из районного центра. Здесь мы ложились спать на огромной шкуре медведя застеленной простынкой. В селе Белоголовом жили коряки, которые недавно вели кочевой образ жизни. Раньше коряки кочевали по Камчатской тундре вместе с табунами оленей по местам, где был для оленей ягель-корм, который они добывали даже зимой, копытами разгребая снег. В селе Белоголовом я первый раз встретился с кочевыми коряками-чавчувенами. Я позже узнал о том, что это слово произошло от корякского слова «чаучу», так называли себя оленеводы. В отличии от оседлых коряк, которые называются намыланами, а это произошло от слова «намылган», это слово означает «житель», «поселение». Для кочевых коряк на берегу реки Белоголовой построили ряд домов без всяких пристроек, огородов, изгородей, заборов, калиток, ворот. Этот ряд домов назвали селом Белоголовое по названию реки, на берегу которой стояли эти дома. Открывая двери домов с улицы можно было сразу войти в жилую комнату, где была печка, но не было никакой мебели. Такая комната напоминала юрту, в каких жили коряки раньше. Председатель колхоза М.И.Мурачев, русский по национальности, внедрял культуру в их жизнь. В селе построили здание школы. В школе было четыре класса, в классах по десять-пятнадцать учеников. Работали четыре учителя, приехавшие с «материка», так говорили здесь. Преподавание велось на русском языке. Учителя должны были детей обучать не только чтению и письму, но еще учить русскому языку. Надо признаться, что молодые учителя успешно справлялись этим трудным делом. Из учителей я вспоминаю только Тарасевич Агнию Яковлевну. Она мне запомнилась больше, потому что о методике работы с учениками в таких необычных условиях, об оформлении документов, о календарном и поурочном плане, о заполнении классного журнала с ней приходилось говорить больше, чем с другими учителями. Запомнил я, как старательно она учила читать и писать маленькую девочку корячку, которую звали Грен Эн, учила ее русскому языку. Говорила: «моя француженка сегодня выполнила домашнюю работу самостоятельно, прочитала текст».

Через неделю на собачьей упряжке я ехал из села Белоголовое в Морошечное. Это значит, что я на этот раз должен был преодолеть расстояние более 80 километров по снежной тропинке, по которой за день на нартах проезжает три-четыре человека, раз в неделю доставляются почтовые отправления в села и поселки, расположенные в южной части района. Я прибыл в небольшое село, в котором жили в то время коренные жители Камчатки ительмены. В этом селе школа эта однокомнатный дом, одна учительница. В каждом из четырех классов учатся по три-четыре школьника. Работала здесь одна молодая учительница Тихонова, приехавшая из Мордовии. Мой приезд в эту школу – приезд инспектора по школам она приняла как праздник, как будто я внес, свежую струю в ее работу. Разговор о работе, о школьной программе, об уровне знаний учеников для нее, казалось, доставлял ей удовлетворение.

Дальше я снова держал путь к берегу Охотского моря. От Морошечного до рыбозавода номер четыре расстояние составляет более сорока километров. Было самое холодное время года, стоял сорокоградусной мороз. Несмотря на то, что я был одет хорошо, почувствовал по-настоящему дыхание зимы. В феврале месяца 1956 года я был в поселке этого рыбозавода. Поселок этот не имел иного названия кроме номера завода. Остановился я у старого сибиряка, прошедшего «огонь и воду» в жизни, убежденного большевика, мастера по засолке и обработке рыбы Шахтарина. Раньше я его знал только по рассказам ее приемной дочери, которая училась в Тигильском педучилище, когда я работал в этом училище, и вместе со мной через Усть-Тигиль переехала в Петропавловск и продолжала учиться там. Он знал, какие события происходят в стране, считал, что в репрессиях виновен только Берия, а не Сталин. Веря в Сталина, он говорил: «Как же он человек такого могучего ума не раскусил этого проходимца Берия». Беседуя со мной на различные темы, хотел, чтобы я объяснил, как летают «эти» реактивные самолеты. Хотел знать о том, «от чего же они отталкиваются». Поселок рыбозавода был небольшим, люди жили в бараках, построенных еще японцами в то время, когда они хозяйничали здесь. Население было, как говорят сейчас, русскоязычное. Была школа, где всех учеников четырех классов учила одна учительница Шатских Мария Дмитриевна. Работая одна в таких необычных условиях, она давала ученикам глубокие знания. Эта она стала заслуженным учителем РСФСР, работала в других школах района. Когда я пишу об этих селах и школах, я всегда пишу «было», «были». Пишу я так, потому что этих сел и поселков в настоящее время нет на карте России. Нет поселка рыбозавода номер семь и села Сопочного, где предстояло мне побывать. В этих местах здесь хозяевами тундры и леса являются медведи и другие звери.

Когда я сочиняю свое воспоминание, думаю: стоит ли обо всем писать. Но через пятьдесят лет память возвращает меня к тем дням, когда я ехал по морскому берегу от поселка рыбозавода четыре до Усть-Сопочного – поселка рыбозавода семь. Был сильный мороз, еще чувствовалось дыхание коварного Охотского моря. Даже собаки, которые тянули нашу нарту, визжали от непривычной погоды. Чтобы не превратиться в сосульки, согреться хоть немного от движения нам приходилось часто соскакивать с нарты и бежать за собаками столько, сколько хватало сил. За что такое наказание? Разве об этом думаешь, когда борешься за жизнь. Эти сорок километров пути по морскому берегу остались в памяти так же, как и многие нелепые и никому не нужные скитания по Камчатской тундре. Все-таки я приехал нормально в этот поселок, который расположен на самом морском берегу и «стонет» без воды. Ведь морская вода ни на что годна в жизни. Я еще в Тигиле знал о том, что здесь в школе работает мой земляк-выпускник Канашского учительского института Николаев, чуваш по национальности. Я решил остановиться у него на квартире. Николай Ефимович Николаев окончил Канашский двухгодичный учительский институт в 1954 году, или, возможно, в 1953 году и по направлению Министерства просвещения приехал в этот поселок также как я и преподавал математику в здешней семилетней школе. Он уже имел семью, был женат на молодой учительнице русского языка, приехавшей из Горьковской области, и они с женой имели дочь. Жили они в бараке и занимали одну комнату. Поселок Усть-Сопочное – поселок рыбаков рыбозавода номер семь, как я уже писал, испытывает трудности от отсутствия пресной воды. Летом воду для населения доставляют с верховья реки с таким же названием Сопочная, или с озера, которая находится в нескольких километрах от поселка. Зимой Николай Ефимович ходил за «водой» с мешком и топором. Он на этом озере топором откалывал льды и вез на нарте эти мешки домой, или нес на себе мешок, наполненный льдами от пресной воды. Дома у всех жителей стояло, как минимум, два больших бака, один с водой, оттаявшей ото льда, другой с только что принесенным льдом.

В этом поселке мне предстояло познакомиться с работой семилетней школы. Директором школы был физик по образованию Исаков (имя и отчество, к сожалению, я не помню) запомнил его жену, учительницу немецкого языка Люцию Дмитриевну. За неделю я полностью проверил работу школы. При школе был интернат, где жили ребята из сел Морошечного, Сопочного и рыбозавода четыре, которые учились в пятом-седьмом классах. Условия жизни ребят в интернате были плохие. Одежда у многих ребят были изношены, имела неприглядный вид. Постельное белье пришло в негодность. Я срочно связался по телефону с заведующим районо Пасечник и сообщил ему обо всем этом. Через торговую организацию установил, сколько денег потребуется для исправления положения. Обо всем этом поставил в известность телеграммой в райисполкоме. Были перечислены необходимая сумма денег в рыбкооп, так называли в это время торговую организацию на Камчатке. Вся одежда ребят и постельное белье в интернате были обновлены за неделю. Однако и здесь не обошлось без «ЧП». Я, находясь в одном из домов, вдруг из репродуктора по проводному радио услышал трансляцию какой-то радиопередачи в непривычном нам тоне. Каждое слово выговаривалось с каким-то шипением, с паузой. Я отчетливо слышу голос диктора радиостанции «Голос Америки». Содержание передачи было «злобное», как тогда говорили «антисоветское». Конечно, услышав все это, я направился к радиоузлу, откуда идет передача ко всем репродукторам. Пока я дошел до радиоузла, передача была остановлена, и там собрались уже секретарь парткома рыбокомбината Тарелкин, находящийся здесь в командировке инструктор Тигильского райкома партии Зырянов, виновник, допустивший такую оплошность радист Саблин и еще кто-то. Чуть позже подошел хромая директор школы Исаков. Еще раз об Исакове. Он физик по образованию ранее работал в органах ГПУ, был радистом, прекрасно владел Азбукой Морзе, отлично играл на аккордеоне и баяне. На пишущей с клавишей машине успевал печатать любой разговорный текст. Он подошел к нам, имея в руках полный напечатанный на пишущее машине текст той передачи, которую могли слушать люди, находившиеся дома. Начался разговор о том, как наказать виновника, который по оплошности оставил радиоприемник без осмотра, сам гулял в поселке и был весел от выпитой водки. Конечно, он понял о том, к чему может привести его оплошность. Он уже протрезвел, когда понял о том, какая серьезная угроза появилась в его жизни, будь это несколько лет назад. Его судьба зависело от того, какое решение примут Зырянов и Тарелкин. Решили его простить и ограничиться замечаниями. Пусть это будет уроком на всю жизнь. Впоследствии через 50 лет моя жизнь пересеклась с жизнью этого Саблина и его семьи, когда я приехал в село Воямполка и встретился с его женой Ниной Ивановной Трапезниковой, с его сыном Сергеем, и ее тремя внучками. Одна из внучек Нина Саблина училась в классе, где я преподавал математику. О них я еще напишу.

Завершив работу в Усть-Сопочном, я опять, снарядив нарту с собаками, держал путь по заснеженной тропе в село Сопочное. Дорога шла по реке с таким же названием. Расстояние в пятьдесят километров собаки преодолели за световой день. Остановился я у охотоведа Миронова. Жили в этом селе ительмены. Недавно я перечитывал книгу Стен Бергман «По далекой Камчатке» и запомнил написанные им следующие слова: «соболь и лосось – альфа и омега Камчатки». В полной мере эти слова относились к селу, куда я прибыл, и его жителям. Жили здешние люди в основном за счет лососевой рыбы. На Камчатке принято любого человека, прибывшего в село, принимать дома как близкого человека, как родного. Разговор об оплате может только обидеть хозяина. Так в селе Сопочном Миронов принимал меня – чиновника, прибывшего из районного центра, как принято говорить сейчас. Он зимой сетью, поставленной в реке под лед, ловил гольцов и приносил домой каждое утро по двадцать – тридцать рыб, каждая из которых не менее одного килограмма. Жаренным нежным рыбьим мясом угощал меня хозяин гостеприимного дома каждое утро, пока я находился в этом селе. Мужчины здесь были неплохими охотниками, охотились на соболя, добывали пушнину других зверей: лисы, выдры, горностая. Миронов, как охотовед, оценивал и принимал пушнину у охотников. Он показывал мне шкуры различных зверей, говорил с какой-то нежностью о шкуре соболя. Держа в руках шкуру соболя, дул на шерсть шкуры, показывая, как меняется цвет шерсти на свету, и при этом говорил о том, как определить цену меха, как определить его сортность, как отличить одну шкуру от другой по качеству. Вот он обращается ко мне словами: «Хочешь узнать, почему так ценится шкура соболя?» Вот посмотри. Он бросает одну шкуру собаке. Собака зубами начинает кусать и рвать шкуру. Потом он отбирает шкуру у собаки. Встряхивает эту шкуру и дает мне, сказав: «Посмотри». Я, внимательно рассмотрев эту шкуру, не обнаружил никаких следов укуса собаки. Он продолжал: «Вот почему так долго хранится шапка Мономаха, сделанная из шкуры Баргузинского соболя. Шкура Камчатского соболя не хуже шкуры Баргузинского соболя». Разве общение с таким человеком, как Миронов, общение с камчадалом – выходцем из казаков – первопроходцев на Камчатке может выветриться из памяти?

В селе Сопочном я встречал людей, носящих фамилию Павлуцкий. В Тигильском педучилище училась Анастасия Палуцкая, приехавшая в Тигиль из этого села. Она вместе со мной через Усть-Тигиль приехала в Петропавловск, и там окончили педучилище, позже долго работала в одной из школ района и стала неплохой учительницей. Встречая людей с такой фамилией, я вспомнил, прочитанную где-то статью о том, как появилась эта фамилия на Камчатке. Я раньше прочитал о том, что знаменитый путешественник, автор книги «Описание земли Камчатки» Степан Крашенинников во время своего путешествия по Камчатке встречался здесь с семьей генерал-губернатора Якутска Палуцкого и женился на ее дочери. Конечно, ительмены Павлуцкие не имеют никакое отношение к семье генерал-губернатора, но фамилию его позаимствовали.

Но цель моего прибытия в это село – проверка работы школы. Школа здесь была начальная, в четырех классах школы учились около двадцати учеников. Работали здесь двое молодых учительниц. С одной из них Золотаревой, теперь имеющей фамилию мужа Шарабарина, уже пенсионером, встретился я через пятьдесят лет в Тигиле. В то время еще молодые стройные девушки учили читать и писать ительменских детей, вся их жизнь была в школе. Мой приезд в село, в школу для них не была неожиданностью.

Завершив работу в селе Сопочном, по тем же дорогам я вернулся назад в Усть-Хайрюзово. Это триста километров пути в более тяжелых условиях. Приближалась весна, снег стал рыхлым. Могли нормально ехать, идти только рано утром по насту, когда по тонкой корочке образовавшегося за ночь льда легко скользила нарта. Уже в десять часов двигаться было невозможно: нарта, собаки и мы сами провались в глубокий снег. В таких условиях от села Морошечного до села Белоголового мы ехали три дня. В это время каюром, который управлял нартой, был Павел Беккерев, брат моего бывшего ученика. Геннадия Беккерева. Поэтому мы находили общие темы для разговора. Он всегда доставлял почтовые отправления от села Хайрюзово до других сел, расположенных южнее. Он довольно часто ехал по этой дороге, и мне часто приходилось пользоваться его услугой. На этот раз с нами была еще две нарты, ехали местные жители из села Морошечного до Хайрюзово. Устраивая привал, мы разводили огромный костер на снегу. Снег от жары и тепла таял, образовался на снегу колодец, и открылась земля. Глубина такого колодца была до двух метров. Потом, сделав небольшой костер в этом колодце, сами спустились вниз. В таких условиях мы уже пили крутой чай, испытывали удовольствие от тепла. Здесь же мы спали, в спальном мешке - кукуле. В селе Белоголовое меня догнал Василий Присс, молодой человек, работающий инспектором Госстраха, как говорил Исаков инспектор «Госужаса». Он тоже ехал из Усть-Сопочного. Через реку Хайрюзово переходили по льду, которая уже поднялась, бурное течение речной воды готово было поглотить и нас и наших собак с нартами. Все-таки беда нас миновала, и мы добрались благополучно до Хайрюзово. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось здесь задержаться несколько дней. Наступила уже весна, мне прошлось дожидаться еще несколько дней, пока река Хайрюзово очистилась ото льда. Из Хайрюзово до Усть-Хайрюзово я плыл по реке на бату вниз по течению, вез меня местный житель Заев. Я как сел на этот бат, в течение нескольких часов почти не дышал, боясь задеть борт этой «злосчастной» лодки, чтобы не перевернуться, пока в пятидесяти километрах от Хайрюзово наш бат не причалил к берегу. Если бы бат перевернулся, это было конец всему, потому что выплыть в бурлящей холодной воде реки с десятками воронок не возможно. Но Заев благополучно довез меня до поселка, расположенной на берегу Охотского моря.

Вскоре, уже почти в конце учебного года на морском катере я отправился на остров Птичий. Этот остров находится в семи километрах от берега в Охотском море, а остров представляет собой не высокая конусообразная сопка. Поселок, состоящих из одних бараков, расположен на восточном склоне острова, и виден из Усть-Хайрюзово. Живут здесь те, кто работает на крабоконсервном заводе и рыбаки, их семьи. Помню, как наш катер причаливал к пирсу, к площадке на нескольких колоннах, выступающих от воды. Катер бросало то вверх, то вниз на три-четыре метра. С верху спустили канатную лестницу, за которую надо было схватиться, пока катер находится на гребне волны, на самом высоком положении. Если в это время сумел схватиться цепко за эту канатную лестницу, то катер сам уйдет от двоих ног, но за время пока снова поднимется на следующей волне, нужно успеть подняться на несколько ступени, чтобы катер не ударил по ногам, может не только по ногам. Удар катера мог привести к печальному исходу. Все мы, кто хотел оказаться на острове, благополучно взошли на берег, несчастий не было. В поселке этого острова была начальная школа. Моя задача была ознакомиться с работой этой школы. В школе меня встретили две молодые учительницы, прибывшие сюда с Запада России, Елена Семкина и Валентина Стурза. Как правило, в таких далеких от центра школах приезда инспектора учителя ждут, надеются, что новый человек в школе своим присутствием, своими словами обогатит их жизнь хоть немного. Причем их отношение к инспектору, в это время ко мне, не зависело от того, смог ли я оказать какую-либо методическую помощь им. Вероятно, эти молодые девушки смотрели на меня как на ровесника, как на коллегу, с которым можно найти общую тему для разговора. Конечно, я посетил их уроки, провел проверочные контрольные работы, проверил выполнение программы, всю документацию, похвалил их за «мужественную» работу в таких необычных условиях. Одну из этих учительниц Елену Семкину через несколько лет я встретил в Хабаровском аэропорту, навсегда уезжающую с Камчатки. Стурза до выхода на пенсию работала на Камчатке. В Тигильской школе, была авторитетной, уважаемой учительницей.

Еще раз об острове Птичьем. Крабоконсервный завод и бараки, предназначенные для жизни людей, занимали половину острова, на склоне, обращенного в сторону Усть-Хайрюзово. Весь остров по берегу, сделав круг, я обошел за 45 минут. Для приезжающих, командировочных была однокомнатная гостиница-веранда, так называли эту комнату здесь, потому что с окон этой комнаты открывался вид бескрайнего моря. Засыпая, мы слышали гул бушующего моря, а утром просыпались и слышали крики чаек-«мартышек». Охотское море штормило, бушевало. Была путина, и суда, полными трюмами выловленных крабов приставали к причалу. На одном сейнере на берег доставлялось около двух тонн выловленного краба, ежедневно причаливали к пирсу с десяток таких судов с полными трюмами морских деликатесов. На конвейере консервного цеха готовились десятки тысяч банок крабовых консервов. В это время здесь находились первый секретарь Тигильскрго райкома партии Аблов И.И. И председатель райисполкома Изормаков С.Ф., по существу, «хозяева» района. Мы на «веранду» на обед и ужин приносили из котла только что сваренных свежих крабов и разложили их посередине стола так, как будто лучами, исходящими ножками к нам. Каждый из нас разделывал «свою» ножку, ловко орудуя ножами. Кроме этого на столе стояли бутылка коньяка КВВК и наполненные коньяками граненые стаканчики. Слова…Слова…Слова… Казалось все это необычно.

С острова Птичьего на том же катере мы, не обращая внимание на шторм, бушующий в море, поплыли до Усть-Тигиля. Наш катер шел недалеко от берега, всего в километрах десяти, и нам был виден берег. На этом морском катере вместе со мной были Присс, Аблов и Изормаков. Минуя мыс Утхолокский и мыс Омгон, мы благополучно добрались до Усть-Тигиля, куда я прибыл три года назад. Здесь в это время находилась какая-то бригада рыбаков из Тигиля. Дожидаясь морского прилива, мы несколько дней задержались здесь. Помню, как Изормаков показывал свой маленький бельгийский пистолет, который можно было уместить на ладошке, спрятать в кулаке. Он позволил мне сделать выстрел, прицеливаясь сидящих на берегу уток. После одного выстрела из дробовика, который сделал один из рыбаков, на берегу моря осталось лежать около трех десятков мелких птичек – бекасов, которых мы коллективно ощипали, распотрошили, почистили, вымыли, варили в чайнике и мелкие нежное мясо такой дичи ели с большим аппетитом. Все наши забавы кончились тогда, когда устье реки Тигиль стало полноводной от морской воды во время прилива, и морской катер мог поплыть по реке Тигиль до Яров. Дальше по реке Тигиль, используя привычные для меня виды транспорта, я приехал в Тигиль. Был уже конец учебного года.

Дата добавления: 2015-12-08