Я, мои друзья и героин 13 страница

Единственное, что меня раздражало, так это еда. Вообще-то, я не придирчива, но те помои, которые нам давали, я проглатывала с большим с трудом. Я думала, что за эти деньги, что мы им платим, они могли бы предложить чего-нибудь получше. Других-то расходов у них не было! Сессии вели исключительно бывшие нарки, которые только два месяца как сами были чисты. Им говорилось, что это часть их собственной терапии, и они вроде бы получали за это какие-то копейки. Сами же наркононовские боссы питались очень неплохо. Я как-то видела, как они сидели за столом, и мне это не понравилось, - они уплетали за обе щеки вкуснейшие вещи, деликатесы прямо. В воскресенье объявили выходной, и у меня появилось время пораскинуть мозгами. Я подумала сначала о Детлефе, и мне взгрустнулось. Потом попыталась не спеша прикинуть, а что же мне делать после терапии. Я спрашивала себя, помогают ли мне вообще эти сессии? У меня было полно вопросов и ни одного ответа. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь об этом, но было просто не с кем. Одним из принципов заведения было то, что пациентам не позволялось дружить между собой. Говорить о проблемах было нельзя - наркононовцы сразу прописывали неслабую сессию за такие разговоры. Мне стало ясно, что за все время, проведенное в этих стенах, я не разу ни с кем нормально не говорила.
В понедельник я пошла в бюро и погнала волну. Я не давала себя перебить. Начала с еды. Потом я сказала, что у меня украли почти все трусы. В прачечную нельзя попасть, потому что девушка, у которой был ключ, постоянно болтается где-то на сцене. Да, там вообще было несколько ребят, которые выходили, чтобы надыбать себе геры, а потом приходили, когда хотели. И я сказала, что такие вещи меня деморализуют. И потом эти беспрерывные сессии и эта работа! Я была совершенно переутомлена, у меня не было времени и выспаться-то нормально. Я сказала: «Окей, ваша терапия действительно отвальная - вы прямо супер. Но моих проблем это не решает! Потому что все время это только муштра и строевая подготовка. А мне нужен кто-то, с кем я могла бы поговорить о проблемах. Мне, наконец, нужно время, чтобы разобраться в этих проблемах!»
Они выслушали все это со своими улыбочками. Ничего на это не сказали, и когда я закончила, приговорили меня к дополнительной сессии, которая шла весь день до десяти вечера. Я просто перестала соображать, только думала - ну, наверное, они знают, что делают. Моя мама в одно из своих посещений сказала, что деньги, которые она заплатила, ей возместит собес. Тогда я подумала, что, раз уж государство платит за такие методы, то они наверняка должны быть в порядке.
У остальных было еще больше проблем в «Наркононе», чем у меня. Вот у Габи, например. Она втюрилась в одного типа и хотела непременно с ним трахнуться. Сдуру она призналась в этом своем желании боссам и, естественно, получила загрузочную сессию. Но все-таки она пару раз с ним трахалась, это как-то выяснилось, и их выставили перед всеми. Габи свалила из заведения в тот же вечер. Этот ее парень, бывший нарк, - он пару лет не кололся и работал там помощником, - удрал немного позже. Снова сел на иглу...
Впрочем секс не особенно волновал заправил из «Нарконона». Больше их тревожила дружба. Но многие ребята находились там уже по году, а как можно столько времени прожить без дружбы?
Немногие свободные часы, что у нас были, я проводила с теми, кто помоложе. Самой молодой в «Наркононе» была я, но в нашей компании, которая у нас медленно начинала складываться, еще никому не было и семнадцати. Это пришла в клинику первая волна тех, кто начал ставиться еще детьми. Уже через год или два, они были так же измотаны и убиты, как и я, потому что для этого возраста героин - что ядерная бомба. У них, как и у меня, не было шанса попасть в другую клинику. Большинству из нас эти сессии через некоторое время уже ничего абсолютно не давали. Когда двое были вместе, то вся сессия превращалась в полнейший абсурд. Да как это можно было выдержать, если тебе приходилось часами, уставившись в стену, орать «гол!», как на футболе, или не мигая смотреть в глаза друг другу? Нам даже не надо было подходить к детектору лжи, потому что мы сразу заявляли, что сессия ничего нам не дала. Кроме издевательского хихиканья бедные руководители ничего не слышали от нас, и поделать с нами ничего не могли.
В нашей компании была одна тема: героин. С некоторыми мы говорили о побеге.
Через две недели план побега был готов. С двумя парнями мы замаскировались под большую уборочную команду, и прикрывшись ведрами, щетками, и ящиками, не замеченными прошли сквозь все двери. Мы трое были совсем счастливы и чуть не обделались в предвосхищении вмазки! У метро мы расстались, и я тронула к Цоо, чтобы увидеться с Детлефом.
Детлефа не было, - была Стелла. Она чуть не умерла от восторга - так была рада меня видеть! Она сказала, что Детлефа что-то в последнее время вообще не видно. Она думает, что он хлопнулся. Еще Стелла сказала, что на вокзале совсем плохо стало с фраерами. Мы поехали на Курфюрстен-штрассе, но и там полный кризис. Доплелись от метро «Курфюрстен-штрассе» до Лютцовплац, прежде чем кто-то остановился. Кто, интересно? А, мы знали уже и этого типа и эту машину! Он часто таскался следом за нами. Даже когда мы заходили в туалет, чтобы вмазаться. Раньше нам казалось, что это полицай в штатском, но нет - он был просто одним из тех клиентов, которые специализировались на молодых наркоманочках.
Он хотел только меня, но Стелла тоже влезла в машину.
Я сказала: «Тридцать пять по-французски - только по-французски!»

Он молвил: «Я дам тебе сотню!» Я была совершенно ошеломлена... Такого со мной никогда не случалось! Клиенты в огромных мерседесах жались из-за пятерки. А этот в своем заржавленном фольксвагене вдруг дает сотню! Он сказал мне, что он офицер БНД. Все понятно - больной! Но как раз такие кретины и были лучшими клиентами, потому что им все хотелось как-то зарисоваться, а зарисоваться у нас можно только деньгами...
Короче, он действительно дал мне сто марок. Стелла купила порошка, и мы вмазались прямо в машине. Решили ехать в пансион «Муравей». Стелла осталась ждать в холле, а я не торопилась с этим разведчиком, потому что после двух недель без героина, меня такая атама прихватила, что я не знаю... Да и заплатил он от души! Меня так волочило, что я все никак не могла встать с кушетки в этом гнусном пансионе.
Мы поболтали еще немного с этим кадром. Нет, - вот потешный же заливала! Под конец он сказал, что у него дома есть еще полграмма. И он отдаст его нам, если мы будем через три часа на Курфюрстендамм. Я сняла с него еще тридцать марок. Сказала, что нам со Стеллой надо хоть поесть нормально. Я же знаю, что у него кучи денег, а старый фольксваген только маскировка - шпионаж и все дела, понятное дело! Отвертеться после таких слов он уже не мог, и отсыпал мне денег.
Мы со Стеллой опять двинули к Цоо. Я все еще надеялась встретить Детлефа. На улице ко мне намертво привязалась какая-то лохматая собачка: я, должно быть, напомнила ей хозяйку. Мне она ужасно понравилась. Выглядела точь-в-точь как лайка, только поменьше. Позади собаки плелся какой-то опущенный и спросил, не хочу ля я купить животное. Ну, я конечно хотела! Он просил за нее семьдесят марок, но мы сторговались на сорока, и я просто тащилась от покупки! Снова у меня была собака! Стелла сказал, что надо назвать ее Леди Джейн. Я назвала ее Дженни.

Мы зашли в ресторанчик, заказали себе котлеты с гарниром, и Дженни досталась половина. Этот разведчик из шпионажа оказался пунктуален: подошел, и действительно не один, а с полграммом. Вот это день! Полграмма стоили сто марок!
Опять поехали на вокзал. Детлеф все не объявлялся, но зато мы встретили Бабси, и я очень обрадовалась. Я любила ее, несмотря на все ссоры, больше, чем Стеллу. Мы втроем пошли на террасы. Бабси выглядела очень плохо. Ноги - спички. Она весила тогда тридцать один килограмм. Только ее лицо было красиво, как и прежде.
Я сказала, что «Нарконон» - крутая лавочка. Стелла не хотела ничего об этом слышать. Она сказала, что родилась наркоманкой и умереть хочет наркоманкой, но Бабси необычайно воодушевилась мыслью вместе со мной окончательно сойти с героина. Сказала, что ее родители и бабушка вроде как уже давно добиваются места для нее. Бабси снова было негде ночевать, и она действительно хотела выйти. Ей было очень плохо.
Мы наболтались вдоволь с девчонками. Потом зашли с Дженни в какой-то дико дорогой магазин на вокзале, - он был еще открыт, - и я купила два мешка собачьего корма для Дженни и пудингов для себя. Позвонила в «Нарконон», спросила, можно ли мне вернуться. Они сказали: да, можно. Я сказала, что приду с подругой. С Дженни.
Я не особенно раздумывала, но мне с самого начало было ясно, что вернусь в «Нарконон»... А куда еще мне было идти? Моя мама бы сдурела, если бы я вот так появилась перед дверью: «Ха-ха, привет, мамуля!» Кроме того, сестра в очередной раз съехала от отца: жила теперь в моей комнате и спала на моей кровати. Ночевать у фраера не хотелось... Я как-то не хотела зависеть от фраера, который пустит на ночь. Кроме того, если бы я осталась у него ночевать, это почти автоматически означало бы плотную еблю. Да нет же, я и в самом деле все еще хотела отколоться! И я надеялась, что у меня все получиться в «Наркононе», - другого выбора у меня не было.
В доме, - а мы называли «Нарконон» домом, - были неприветливы, но скандал развивать не стали. Проглотили они и Дженни. У них уже было двадцать кошек, - ну будет еще и собака!
Я набрала старых одеял и свила для Дженни уютное гнездышко рядом с кроватью. На следующее утро оказалось, что собака загадила всю комнату. Дженни еще не научили не пачкать дома. Она еще была дурочкой. Ну так и я тоже была дурочкой! Я любила Дженни. Убрать за ней не было для меня проблемой.
За собаку я получила доп. сессию и прошла ее чисто механически: меня раздражало только, что я не могу быть с собакой. О ней в это время заботились другие, и это меня злило, потому что Дженни должна быть моей собакой, только моей! А так каждый играл с ней повсюду, и она играла со всеми - такая шлюшка маленькая! Все ее кормили, и она еле ногами шевелила. Но только я говорила с ней, когда мы были одни. По крайней мере, теперь у меня было с кем поговорить. И у нее было.
Я сваливала из «Нарконона» еще дважды. В последний раз четыре дня прошаталась бог знает где. Бомжевала. Потом ночевала у Стеллы, - ее мама как раз лечилась от алкоголизма в нервной клинике. Все говно началось по новой. Фраер, доза, - доза, фраер. Потом узнала, что Детлеф уехал с Берндом в Париж... Эта новость меня просто добила.
То, что парень, с которым мы были почти как женаты, уехал в Париж, ни слова мне не сказав, - это было уже что-то! Мы всегда мечтали съездить в Париж. Снять там комнату на Монмартре или еще где-нибудь, да и отколоться там было бы проще, потому что мы никогда не слышали о сцене в Париже. Мы думали, что в Париже не было сцены. Только толпы оторванных художников, которые пили кофе, ну иногда вино...
Теперь Детлеф был в Париже. У меня больше не было друзей. Я была совершенно одна на этом свете: со Стеллой и Бабси мы только срались... У меня была только Дженни.
Я позвонила в «Нарконон», и мне ответили, что мама уже забрала мои вещи. Так... - значит, и мама тоже отказалась от меня! Это привело меня в ярость! Ну да и пошли они все! Сама справлюсь!
Поехала в «Нарконон», и меня снова приняли. Как одержимая я прошла все эти сессии. Я делала, все, что мне говорили. Я стала образцовой пациенткой, и детектор лжи соглашался со мной, когда я говорила, что сессия мне помогла. Я думала, что у меня все получится. Прямо сейчас! Звонить маме я не стала. Пришлось одалживать вещи. Я носила мальчиковые трусы, и не делала из этого проблем. Просить мать вернуть вещи мне не хотелось...
Как-то днем позвонил отец: «Привет, Кристина. Скажи-ка, а где это ты приземлилась? Я только сейчас случайно узнал!»
Я сказала: «Как мило, что ты вообще обо мне вспомнил!»
Он: «Скажи-ка, ты еще хочешь оставаться в этой смешной лечебнице?»
Я: «Конечно, в любом случае!»
Отец долго дышал в трубку, потом спросил, не хочу ли я пообедать с ним и его другом. Я сказала: «Ясно хочу, почему бы и нет!»
Через полчаса я спустилась в бюро. Мой любимый отец, которого я не видела месяцы, уже стоял там. Поднялись наверх, и он прошел в комнату, посмотреть на мое лежбище. Сказал: «Ага, значит, это так выглядит...» Он же всегда был фанатиком порядка! Наша же комната была на уровне, как и все в этом доме. Запущено и грязно, повсюду разбросано шмотье.
Мы уже собирались уйти, как тут один из боссов сказал отцу: «Секундочку, вы должны подписать обязательство вернуть Кристину».
Так...! Мой отец принялся бушевать. Он орал, что он здесь отец, и только он один будет решать, куда пойдет его дочь… И вообще, - он меня сейчас забирает!

Тогда я закричала: «Я хочу тут остаться! Я не хочу умирать! Позволь мне тут остаться, папа!»
На крик собрались все сотрудники «Нарконона» и стеной стали вокруг меня. Мой отец выбежал вон и крикнул: «Сейчас, сейчас - я приведу полицию!»
Я знала, что он так и сделает. Побежала на чердак и через чердак - на крышу. Решила пересидеть там. Сидела на корточках, прислонившись к трубе, и замерзала.
Скоро, действительно, подъехали два мусоровоза. Полицаи обыскали весь дом снизу доверху. Наркононовцы, пересравшись, были уже не рады тому, как оборачивается дело, и усерднее всех искали меня. Но на крышу никто так и не догадался заглянуть. Полицаи и отец в конце концов убрались восвояси.
На следующее утро я позвонила матери на работу и, расплакавшись, спросила: что, черт возьми, происходит?
Она совершенно ледяным тоном заявила, что все, что там со мной происходит, ей совершенно неинтересно.
Я сказала: «Я не хочу, чтобы папа забрал меня отсюда. У тебя же родительские права! Ты же не можешь вот так бросить меня на произвол судьбы! Я останусь здесь, я больше не буду сбегать! Я клянусь тебе! Пожалуйста, сделай, чтобы папа отвязался от меня. Я должна здесь остаться! Мамочка, серьезно! Я ведь умру иначе, верь мне!»
Моя мама была нетерпелива и сказала: «Нет, нет - я тут не причем». И повесила трубку.
Я просто обалдела! Потом разозлилась... Сказала себе: «А пускай они поцелуют тебя в жопу! Всю твою жизнь никто о тебе не заботился. А теперь эти идиоты так и прыгают вокруг тебя - желание у них такое появилось! Они все и всегда делали неправильно. Позволили тебе совершенно опуститься. Вот мама Кесси всегда заботилась, чтобы ее дочь не влипла! А твоим говнюкам родителям теперь внезапно кажется, что они знают, что там для тебя хорошо, что плохо. Козлы!» Я попросила сессию и чуть не убилась от усердия. Да, да: я хотела остаться в «Наркононе» и, быть может, вступить в их сайентологическую церковь. В любом случае, никто не сможет меня вытащить отсюда! Даже своим родителям я не позволю себя прикончить!
Через три дня снова пришел мой отец, и мне пришлось спустится в бюро. Он сказал, что надо пойти с ним в собес по поводу денег, которые мама заплатила «Нарконону».
Я сказала: «Не, папочка - и не мечтай; я не пойду, я же тебя знаю! Если я пойду с тобой, это будет значить, что я вижу «Нарконон» в последний раз! Нет, я не хочу умирать!»
Тогда отец сунул боссам какой-то документ. Там говорилось, что он в полном праве забрать меня. Ну, и что замечательно: уполномочила его на это мама! Шефы «Нарконона» сказали, что делать нечего: мне придется идти с отцом. Против его воли они ничего не могли.
Босс сказал на прощание, что мне не следует забывать мои упражнения. Всегда противостоять! Противостоять, мать вашу... Это слово было как магическим заклинанием в этой секте. Нужно было всему противостоять, Я подумала: ну и идиоты же вы! Мне тут некому противостоять! Я сейчас ухожу - ухожу, чтобы умереть! Всем же было понятно - я не выдержу и, самое позднее через две неделя, вмажусь. И это будет финиш! Да..., это был один из тех немногих моментов, когда я ясно сознавала свое положение. Отчаяние подсказывало мне, что «Нарконон» - единственное спасение, и я ревела как корова от ярости и безысходности. Совершенно не могла собраться...

Мама Кристины: После провала в «Наркононе» мой бывший супруг решил забрать Кристину к себе, чтобы ее «наконец-то образумить», как он выразился! Это ни в коем случае не казалось мне правильным. Не говоря уже о том, что он не смог бы следить за Кристиной двадцать четыре часа в сутки, я просто не хотела передоверить ему дочь из-за наших с ним отношений. Тем более что младшая только что вернулась ко мне, сказав что отец слишком жестко обходился с ней.
Но я не знала, что делать, и надеялась, может быть ему и удастся своими методами справится с тем, с чем мне справиться не удалось. И скажу честно, подсознательно мне хотелось на время снять с себя ответственность. Со времени нашей первой попытки отколоться меня бросало то в жар, то в холод от новых надежд и нового отчаяния. И психически и физически я была у края, и тогда предложила ее отцу подключиться.
Уже спустя три недели после первого откола, который Кристина и Детлеф так мучительно перенесли, скорый рецидив был мне как выстрелом в затылок. Мне позвонили из полиции на работу и сказал и, что задержали Кристину на вокзале… Я должна ее забрать...
Я сидела за своим письменным столом и тряслась. Каждые две минуты я смотрела на часы, - скорей бы четыре! Я не отваживалась уйти до конца рабочего дня. Я никому не могла довериться. Обе сослуживицы втоптали бы меня в землю, узнай они, в чем дело! Тут я поняла, о чем говорил отец Детлефа. Да, я тоже очень стыдилась в начале...
В отделении сидела зареванная Кристина. Полицейский показал мне свежие следы на ее руке и сказал, что Кристина была задержана на вокзале в «недвусмысленной позиции».
Что это была за «недвусмысленная позиция» я не поняла сначала. Наверное, опять просто не хотела понять! Кристина была и так глубоко несчастна тем, что снова сорвалась. Мы взялись за дело с самого начала. Теперь уже без Детлефа. Она сидела дома и настроена была вроде очень решительно. Я собралась с духом, и посвятила в ситуацию ее классного руководителя. Он ужаснулся рассказанному, но поблагодарил меня за откровенность. От других родителей он такого не слышал. Он признался, что в школе становится все больше и больше героинщиков, и сказал, что охотно помог бы Кристине, - вот только не знает, как...
Все время одно и то же! Если я кому-то рассказывала о своей проблеме, то люди либо оказывались такими же беспомощными как и я, либо в ужасе отшатывались. Мне пришлось еще не раз с этим столкнуться.
Медленно я понимала, как легко молодые люди подсаживаются на иглу. Уже по пути в школу на Герман-плац в Нойкелльне их с нетерпением поджидали дилеры. Я думала, мне послышалось, когда в моем присутствии во время прогулки по магазинам один их этих типов заговорил с Кристиной. Чаще это были иностранцы, но встречались и немцы. Кристина рассказала мне, откуда она знает этих людей: «Один продает другому, третий четвертому, пятого знает каждый».
Мне это казалось невероятным! Я подумала, а где мы, собственно, живем?!
Я хотела перевести Кристину в школу на Лаузитцер-плац, чтобы она, по крайней мере, ходила в школу другой дорогой. На носу были пасхальные каникулы, и я хотела, чтобы после них она училась уже там. Я надеялась, что так смогу вырвать ее из этого окружения. Это, конечно, было наивной идеей, она так и не удалась. Директор сразу сказал нам, что очень неохотно берет учеников из других школ. А для того, чтобы сделать исключение, Кристинины оценки по математике слишком уж плохи. Ради интереса он спросил, почему мы хотим поменять школу. Когда Кристина сказала, что общество в классе ее не устраивает, он ухмыльнулся: «Общество в классе? В средней школе вообще нет никакого общества в классе!» Из-за постоянных разборок и препирательств между учениками, пояснил он мне, никакого общества и возникнуть не может.
Я не знаю, кто был больше разочарован, - я или Кристина. Она только сказала: «Это все бессмысленно. Мне поможет только терапия». Но откуда я могла вытащить это место в клинике? Я же по сотне раз уже обзвонила все учреждения. В лучшем случае они направляли меня в наркологическую консультацию. В консультациях настаивали на том, чтобы Кристина пришла к ним добровольно. Насколько они отличались друг от друга, - а каждая консультация поливала грязью соседнюю, - настолько едины были они в этом пункте. Добровольность - вот единственное условие для лечения. В противном случае исцеление невозможно.
Когда я сказала об этом Кристине, она ответила: «Да чего мне вообще туда идти? У них все равно нет мест. Я не хочу неделями ждать у них в коридоре».
Что мне было делать? Если бы я силой привела Кристину, то нарушила бы их принцип добровольности. В каком-то смысле я понимаю их позицию. В тот момент Кристина не была готова к серьезной попытке. С другой стороны, я думаю, что такие зависимые от героина дети как Кристина, имеют полное право на то, чтобы им помогли даже против их воли.

Позже, когда Кристину уже по-настоящему приперло, и она сама, - действительно «добровольно», - хотела на любую, пусть даже самую жесткую терапию, мы слышали все то же: «Нет мест, очередь шесть-восемь недель». У меня опускались руки... Я только спрашивала: «А что будет, если мой ребенок умрет за эти недели?» Они отвечали: «Ах, да, еще что: ей следует регулярно являться к нам, чтобы мы видели, насколько она серьезна в своем решении»... Нет, сейчас я никак не могу упрекнуть сотрудников наркоконсультаций. Так или иначе, они были вынуждены выбирать того, кто получит одно из немногих мест в клиниках.
Таким образом, никакого места нам не досталось, но когда Кристина вернулась с каникул, у меня было впечатление, что необходимость в терапии отпала сама собой, слава богу. Кристина, вернувшись из деревни, выглядела цветущей как сама жизнь. Я подумала, что в этот раз ей действительно удалось.
Она то и дело отпускала нелицеприятные замечания по поводу своей подруги Бабси, которая фактически продалась за героин какому-то старику. Уж она бы никогда не пошла на такое! Она была просто рада, что отвязалась наконец-то от всех этих точек и всей грязи. Она была твердо убеждена, что отвязалась. Она так уверенно это говорила, что я бы и под присягой подтвердила: моя дочь чиста.
Уже через несколько дней она снова вмазалась… Я увидела это по ее маленьким зрачкам. И я не могла больше слышать этих ее отговорок. «Да ладно, ладно, я только выкурила маленький косячок!» - заявила она мне. Снова начались плохие времена. Она стала теперь беспардонно и нагло лгать мне в лицо, хотя я, - я видела ее насквозь. Я посадила ее под домашний арест. Но какой тут арест - она снова ушла! Я подумывала о том, чтобы запереть ее на все засовы, - ну так она бы из окна выпрыгнула! Второй этаж - все-таки рискованно!
У меня совершенно сдали нервы. Я просто видеть не могла эти зрачки! Прошло уже три с месяца с тех пор, как я накрыла ее в ванной. Газеты каждые пару дней сообщали о героиновых смертях. В двух словах сообщали. Они вели подсчет героиновых трупов уже с такими интонациями, как подсчет жертв ДТП.
Я ужасно боялась... Прежде всего потому, что Кристина больше не была откровенна со мной. Она не доверяла мне, ни в чем не признавалась, и меня передергивало всякий раз, как она пыталась замять тему. Если она чувствовала себя пойманной с поличным, то становилась похабной и агрессивной. Постепенно стал меняться сам ее характер.
Клянусь, я дрожала за ее жизнь! Карманные деньги, - она получала двадцать марок в месяц, - я выдавала ей частями. Я боялась, что дай я ей сразу двадцать, она купит себе дозу, и доза окажется слишком большой. С тем, что она наркоманка, я уже примирилась до какой-то степени, но страх, что каждый следующий укол может оказаться последним, просто убивал меня. Я была уже довольна, что она вообще приходила домой! Приходила все-таки - в противоположность Бабси, чья мать звонила мне постоянно в слезах, и спрашивала, где ее дочь.
Я жила в постоянном напряжении. Когда звонил телефон, я все время боялась, что это из полиции, или из морга. Я и сейчас еще выскакиваю из кровати как на пожар, если телефон звонит.
С Кристиной было больше не о чем говорить. Если я пыталась обсудить с ней нашу проблему, то слышала одно: «Оставь меня в покое!» Мне показалось, что Кристина готова сдаться и умереть.
Она, правда, все утверждала, что больше не колется героином, только курит гашиш, - в тех же количествах. Я не могла поверить в это. Я регулярно переворачивала вверх дном ее комнату в поисках разных наркоманских принадлежностей. Два или даже три раза я находила шприцы. Я совала их ей под нос, на что она очень обижалась. Это, мол, шприцы Детлефа, говорила она! Она отняла их у него!
Как-то я вернулась с работы домой и застала их обоих в детской. Они как раз сидели на кровати и нагревали ложку. Такая наглость меня просто ошеломила. Я растерялась и только гаркнула: «А ну пошли вон!»
Когда они убрались, я расплакалась. Я очень разозлилась на нашу полицию и наше государство. Мне казалось, что меня оставили совершенно одну. «Берлинер Цайтунг» то и дело писала о наркотиках. В прошлом году было тридцать трупов. Сейчас был только май, а трупов было уже больше. Нет, я не могла этого понять! По телевизору рассказывали, какие огромные суммы государство тратит на борьбу с терроризмом, а тем временем по Берлину свободно разгуливают все эти дилеры и торгуют героином прямо как мороженым на палочке.
Я сидела и все распаляла себя этой мыслью. Сложно представить, что там еще проносилось у меня в голове. Я сидела в гостиной и смотрела на всю эту мебель. Я думала, что лучше бы я просто раскрошила всю эту мебель на маленькие кусочки. Я так напрягалась, чтобы купить все эти столы, диваны, - и зачем?! Потом я заплакала.
В тот вечер я страшно избила Кристину. Я, выпрямившись, сидела на кровати и дожидалась ее. В голове трещало. Страх, чувство вины, какие-то упреки... Я чувствовала себя неудачницей не только потому, что многое сделала неправильно и с женитьбой и с работой, но и потому, что так долго закрывала глаза, боясь, - просто боясь! - знать правду о Кристине.
В тот вечер рассыпались мои последние иллюзии. Кристина явилась домой только в полпервого. Я видела из окна, как она вылезла из какого-то мерседеса. Вот так - прямо перед подъездом! Мой бог, подумала я, все кончено! Она потеряла всякое самоуважение. Это катастрофа! Я была потрясена до основания. Я схватила ее и избила так, что у самой руки заболели. Потом мы сели на ковер и обе заплакали. Я прямо сказала ей, что она ходит на панель, и я это знаю теперь. Она только трясла головой и всхлипывала: «Не так, как ты думаешь, мамочка, не так!»
Но знать точнее, что и как она там делает на панели, мне совсем не хотелось. Я отправила ее в ванную и потом в кровать. Каково у меня было на душе, никто себе и представить не может! То, что она продается мужчинам, ранило меня, я думаю, еще больше, чем ее наркомания.
Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я думала, а что мне еще остается. Мне уже казалось, что имеет смысл сдать ее в интернат. Но это только ухудшило бы все. Кристину отправили бы в центральный интернат на Оленхое-штрассе. А именно от этого меня предостерегала одна учительница. Она говорила, что девочки там становятся проститутками все до одной.
Я видела только один выход: Кристина должна сейчас же уехать из Берлина. Навсегда! Хочет она этого или не хочет! Прочь из этой трясины, куда ее снова и снова затаскивает героин. Туда, где она будет в безопасности. Принять ее могла моя мама в Гессене и свояченица в Шлезвиг-Гольштейне. На утро я объявила ей свое решение, и Кристина выслушала его очень тихо и растерянно. Я уже начала необходимые приготовления, но тут Кристина на коленях приползла в раскаянии и сказала, что хочет в клинику. Она нашла одно место. В «Наркононе».
У меня как камень с души упал. Потому что я все же не была уверена, что она справится без терапии и не удерет от моих родственников.
Подробностей о «Наркононе» я не знала: знала только, что там надо платить. За два дня до ее дня рождения мы взяли такси и поехали на прием в «Нарконон». Милый молодой человек провел с нами обязательную беседу, поздравил нас с нашим правильным решением и уверил меня в том, что больше беспокоиться мне не следует. Лечение в их клинике, как правило, заканчивается полным успехом - я могу быть спокойна. И у меня действительно на душе полегчало.
Тогда он дал мне подписать договор. Пятьдесят две марки в день и задаток на четыре недели. Это было больше, чем я получала чистыми. Но что с того?! Кроме того молодой человек обнадежил меня, сказав, что окружное управление наверняка пойдет на то, чтобы возместить мне расходы.
На следующий день я наскребла пятьсот марок. Потом взяла кредит на тысячу и привезла им деньги. Был как раз «родительский день». Программу «родительского дня» вел какой-то бывший, якобы, наркоман. Страшное прошлое совершенно не оставило на нем следов. Благодаря «Нарконону», сказал наркоман, он стал другим человеком, и это очень импонировало нам, родителям. Он заверил меня, что Кристина делает выдающиеся успехи.
В действительности, они просто играли театр перед нами и зарились на наши деньги. Позже я узнала из газет, что «Нарконон» этот принадлежит какой-то сомнительной американской секте, которая не прочь подзаработать на страхе и отчаянии родителей.
Тогда я так и не смогла разобраться, что ребенок попросту попал в лапы жуликов. Пока что я думала, что Кристина в хороших руках. И там я хотела оставить ее подольше. То есть: мне нужны были деньги.
Я обегала всех чиновников, но никто не хотел браться за дело. И никто не хотел сказать мне правду о «Наркононе». Я чувствовала себя обескураженной и обманутой. Мне уже казалось, что я просто понапрасну трачу время этих почтенных людей. Один из чиновников, наконец, сказал мне, что нужно иметь официальное медицинское свидетельство о наркомании Кристины, чтобы составить запрос на возмещение расходов. Я подумала - он шутит. Каждый, кто хоть немного понимал в деле, мог все видеть своими собственными глазами. Но - это чиновники! Просто, когда я через две недели получила приглашение к врачу, оказалось, что Кристина сбежала из клиники - уже в третий раз.
Я ревела в три ручья. Я думала: опять, опять все сначала! И я каждый раз надеялась, что ну вот теперь- то получится! С моим другом мы отправились на поиски Кристины. По утрам мы обыскивали Хазенхайде, вечером - центр, все дискотеки и вокзалы. Мы искали ее повсюду, где были точки. Каждый день, каждую ночь мы выходили искать ее. Обшарили все туалеты в центре. Заявили в полицию, и полиция объявила ее в розыск. Где-то же она должна была появиться!
Ох, лучше всего я бы просто спряталась где-нибудь. Я так боялась! Боялась звонка: ваша дочь мертва... Я вся была клубок нервов. Я ничего не хотела уже, и каждое утро мне приходилось заставлять себя вставать и идти на работу. Болело сердце. Левой рукой я почти не могла пошевелить - ночью она немела. В желудке творилось что-то невероятное. Руки и ноги болели, голова грозила развалиться. От меня оставалось только немного ходячего несчастья. Но больничный я не хотела брать.
Пошла к врачу, но он только подкинул дров. «Все от нервов!» - сказал он после осмотра, и прописал мне валиум. Когда я ему рассказала, отчего эти нервы, он сказал, что пару дней назад к нему приходила девушка, - сказала, что она наркоманка, и спросила, что делать. «И что вы ей посоветовали?» - спросила я.
«Ничего, - ей остается только повесится, - ответил доктор. - Помочь тут нельзя». Именно так он и сказал. И когда Кристина через неделю все же объявилась в «Наркононе», я уже не могла этому радоваться. Не знаю, как будто что-то умерло во мне. По-моему, я сделала все, что было в человеческих силах! Это не помогло. Наоборот.
Все наши дела только ухудшались. Даже в «Наркононе» Кристине скорее навредили, чем помогли. Она внезапно изменилась там, стала вести себя вульгарно, совсем не по-женски, и была просто отвратительна...
Еще в свое первое посещение наркононовской виллы я была изрядно озадачена. Мне показалось, что Кристина будто стала мне чужой. Раньше, несмотря ни на что, у нее все-таки оставалось какая-то внутренняя привязанность ко мне. Теперь же Кристина была как с дуба рухнула! Совершенно погашена, как после промывки мозгов.
В этой ситуации я и предложила моему бывшему мужу увезти Кристину в Западную Германию. Но, нет, - он хотел оставить ее у себя! Сказал, что справится. А если она не будет слушаться, то он ей покажет!
Я не препятствовала ему. Я не знала, что говорить. Я сделала уже столько глупостей и теперь боялась, что все мои новые идеи только продолжат эту цепь ошибок.

Дата добавления: 2015-10-30