Дарендорф Ф.Р. Элементы теории социального конфликта // Кравченко А.И. Социология. Хрестоматия для вузов. – М., 2002. – С. 618–623.

Тема 3.

Историческая часть

Сучасна західна соціологія

1) Структурний функціоналізм

2) Конфліктна парадигма

3) Символічний інтеракціонізм

4) Феноменологічна соціологія

5) Емпірична соціологія

6) Соціологія в Україні

Теоретическая часть

Гидденс Э (2005) гл.3 Меняющийся мир

1) Аспекты глобализации

2) Споры о глобализации

3) Влияние глобализации на нашу жизнь

4) Глобализация и новые опасности

5) Глобализация и неравенство

6) Необходимость в глобальном управлении

Гидденс Э (1999) гл.3 Типы общества

1) Основные понятия

2) Древние общества: охотники и собиратели

3) Животноводческие и сельскохозяйственные общества

4) Неиндустриальные цивилизации, или традиционные государства

5) Современный мир: индустриальные общества

6) Общества первого, второго и третьего мира

7) Новые индустриализованные страны

8) Сегодняшние социальные изменения. Глобализация.

Тексти першоджерел

Парсонс Т. Соціальна дія та соціальна система

Дарендорф Р. Клас та класовий конфлікт в індустріальному суспільстві

Дарендорф Р. Елементи теорії соціального конфлікту

Козер Л. Функції соціального конфлікту

Мід Дж. Інтерналізовані інші та замість

Шюц А. Формування понять та теорії в суспільних науках

Шюц А. Той, хто повертається додому

Томас В., Знанецький Ф. Польський селянин у Європі та Америці

Томас В. Визначення ситуації

Парк Р., Берджес Е., Маккензі Р. Місто

Соціологічний практикум

Література до розділу

1. Арон Р. Этапы развития социологической мысли. – М., 1993.

2. Вебер М. "Об’єктивність" соціально-наукового пізнання // Вебер М. Соціологія. Загальноісторичні аналізи. Політика. – К., 1998.

3. Вебер М. Сенс свободи від оцінок у соціальних науках. – Там само.

4. Вебер М. Основные социологические понятия // Избр. произве­дения. – М., 1990.

5. Вебер М. Политика как призвание и профессия. – Там же.

6. Вебер М. Протестантська етика і дух капіталізму. – К., 1994.

7. Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социоло­гии. – М., 1991.

8. Дюркгейм Е. Самогубство: Соціологічне дослідження. – К., 1999.

9. Дюркгейм Э. Социология. Её предмет, метод, предназначение. – М., 1995.

10. Захарченко М.В., Погорілий О.І. Історія соціології від античності до початку ХХ ст. – К., 1993.

11. История буржуазной социологии ХІХ – начала ХХ века. – М., 1977.

12. Піча В.М. Соціологія. – К., 1999.

13. Погорілий О.І. Соціологічна думка XX століття. – К., 1995.

14. Ручка А.А., Танчер В.В. Очерки истории развития социологической мысли. – К., 1992.

15. Ручка А.О., Танчер В.В. Курс історії теоретичної соціології. – К., 1995.

16. Соціологічна думка України: Навчальний посібник. – К., 1996.

Тексти першоджерел

Парсонс Т. Социальное действие и социальная система // Кравченко А.И. Социология. Хрестоматия для вузов. – М., 2002. – С. 641–646.

1. Общая концептуальная схема действия

Действие образуется структурами и процессами, посредством которых люди формируют осмысленные намерения и более или менее успешно их реализуют в конкретных ситуациях. Слово "осмыс­ленный" пред­полагает, что представления и референция осуществ­ляются на символическом, культурном уровне. На­мерения и их осу­ществления в своей совокупности предполагают способность систе­мы действия – индвидуального или коллективного – модифици­ровать свое отношение к ситуации или окружению в жела­тельном направлении.

Мы предпочитаем использовать термин "дей­ствие", а не "пове­дение", поскольку нас интересуют не физическая событийность пове­дения сама по себе, но его образец, смыслосодержащие продукты действия (физические, культурные и др.), от простых орудий до произведений искусства, а также механизмы и процессы, контроли­рующие этот образец.

Человеческое действие является "культурным" постольку, пос­кольку смыслы и намерения действий выражаются в терминах симво­лических систем (вклю­чая коды, посредством которых они реализу­ются в соответствующих образцах), связанных главным образом с языком как общей принадлежностью человечес­ких обществ.

В определенном смысле всякое действие является действием индивидов. В то же время и организм, и культурная система вклю­чают в себя существенные элементы, которые не могут быть иссле­дованы на ин­дивидуальном уровне.

Первичной структурной характеристикой организ­ма является не анатомия отдельного организма, а ви­довой тип. Конечно, такой тип не актуализируется сам по себе, а прорабатывается через генетическую кон­ституцию уникального индивидуального организма, которая содер­жит как различные комбинации генети­ческих характеристик, присущих виду, так и результа­ты воздействия условий окружающей среды. Но как бы ни были важны индивидуальные различия для оп­ределения конкретного действия, именно общие свой­ства больших человеческих групп – включая их диф­ференциацию по полу – образуют органичес­кую основу действия.

Было бы неверным считать, что генетическая кон­ституция орга­низма модифицируется под влиянием внешней среды. Скорее генети­ческая конституция включает в себя общую "ориентацию", которая разви­вается в специфические анатомические структуры, физиологи­ческие механизмы и поведенческие образ­цы, а также взаимодейст­вует с окружающей средой на протяжении всей жизни организма. Факторы окружа­ющей среды можно аналитически разбить на две кате­гории: во-первых, факторы, определяющие ненаследственные элементы физического организма; во-вторых, факторы, обусловли­вающие те элементы поведения, которые усваиваются через меха­низмы научения. Именно на них нам следует сосредоточить внима­ние. Хотя организм, конечно же, способен к научению непосредстве­нно в окружающей среде, в которой отсут­ствуют другие поведен­ческие организмы, теория дей­ствия прежде всего исследует такой процесс научения, при котором другие организмы этого же вида состав­ляют наиболее важную черту окружающей среды.

Символически организованные культурные образ­цы, как и все другие компоненты живых систем, ко­нечно же, возникают через эво­люцию. При этом человеческий лингвистический уровень их развития явля­ется феноменом абсолютно специфическим для чело­века. Спо­собность научаться языку и использовать его, очевидно, зависит от специфической генетической конституции человека, как это показали попытки обу­чить этому другие виды (особенно приматов и "гово­рящих" птиц). Но генетически предопределена только эта общая способность, а не специфические символи­ческие системы, которым в реальности обучаются, ко­торые используют и развивают конкретные человечес­кие группы.

Более того, несмотря на большие способности че­ловеческого организма к обучению и к созданию куль­турных элементов, ни один индивид сам по себе не в состоянии создать культурную систему. Главные образ­цы культурных систем изменяются только на протя­жении жизни многих поколений, их всегда придержи­ваются относи­тельно большие группы людей.

Они никогда не являются принадлежностью одно­го или нес­кольких индивидов. Индивид всегда лишь научается таким образом, что он может внести в них разве что побочное творческое (сози­да­тельное или разрушительное) изменение. Более общие культурные образцы обеспечивают таким образом системы дей­ствий высоко­устойчивыми структурными опорами, в полной мере аналогичными тем, которые обеспечива­ются генетическими материалами вида. Они связаны с познавательными элементами действия, точно так же, как гены связаны с врожденными элементами.

В границах, определяемых генетикой вида и упо­рядочивающими культурными образцами, располагают­ся возможности для данных индивидов и групп разви­вать независимые структурированные пове­денческие системы. Поскольку деятель в негенетическом плане является человеком и поскольку его научение происхо­дит в контексте определенной культурной системы, его усвоенная посредством обу­чения поведенческая сис­тема (которую я буду называть его лич­ностью) имеет общие с другими личностями черты, например, язык, на котором он привык говорить. В то же время его организм и его окружение – физическое, социальное и культурное – всегда в опреде­ленных аспектах уникальны. Следовательно, его собственная пове­денческая система будет уникальным вариантом культуры и ее специфическими образцами действия. Поэтому суще­ственно важно рассматривать систему личности как не сводимую ни к организму, ни к культуре. То, чему научаются, не является ни "структурой" орга­низма в обычном смысле слова, ни свойством культурной сис­темы. Личность образует аналитически независимую систему.

Процесс социальной интеграции, хотя он внутрен­не связан с личностями взаимодействующих индиви­дов и образцами культурных систем, образует четвер­тую систему, которая аналитически незави­сима как от систем личности и культуры, так и от организма. Эта независимость становится особенно очевидной при рассмотрении тех требований интеграции, которые навязываются системам социальных отношений из-за внутренне присущей им предрасположенности к кон­фликту и дезорганизации. Речь идет о том, что иногда обозначается как проблема порядка в обществе, постав­ленная в классической форме Томасом Гоббсом. Сис­тема взаимодействия составляет соци­альную систему, это подсистема действия, которая является основ­ным предметом анализа в данной книге.

Вышеприведенная классификация четырех общих подсистем человеческого действия – организм, лич­ность, социальная система и культурная система – представляет конкретный случай применения общей парадигмы, которая может быть использована при анализе всей сферы действия и которую я буду приме­нять в дальнейшем для анализа социальных систем.

При помощи этой парадигмы любая система дей­ствия анали­зируется в терминах следующих четырех функциональных категорий, связанных с обеспече­нием:

1) главных "руководящих" или контролирующих образцов системы;

2) внутренней интеграции системы;

3) ее ориентации на достижение целей в отношении к окру­жаю­щей среде;

4) ее более обобщенной адаптации к широкому набору ус­ловий окружающей среды, т.е. к физическому окруже­нию.

В рамках систем действия культурные системы специ­али­зиру­ются на функции поддержания образца; соци­альные системы – на интеграции действующих еди­ниц (человеческих индивидов или, точнее, личностей, исполняющих роли); системы личности – на дости­же­нии цели; а поведенческий организм – на адаптации.

2. Понятие социальной системы

Поскольку социальная система образуется интер­акциями челове­ческих индивидов, то каждый участник является одновременно и деятелем (обладающим оп­ределенными целями, идеями, установ­ками и т.д.), и объектом ориентации как для других деятелей, так и для себя самого. Система интеракции является опре­деленным аспектом, аналитически абстрагированным от тотальной совокуп­ности процессов действий учас­тников интеракции. В то же время эти "индивиды" являются также организмами, личностями и участни­ками культурных систем.

При такой интерпретации каждая из трех других систем действия (культура, личность, поведенческий организм) составляет часть окру­жающей среды или, можно сказать, окружающую среду социальной систе­мы. За пределами этих систем находятся окружающие среды самого действия, они располагаются выше и ниже общей иерархии факторов, контролирующих действие в мире жизни.

Ниже действия в иерархии располагается физи­ко-органическое окружение, включая дочеловеческие виды организмов и "непове­ден­ческие" компоненты человеческих организмов. Это особенно важная гра­ница действия, поскольку как люди мы знаем физичес­кий мир только через свой организм. Наше сознание не имеет непосредст­венного опыта восприятия внешнего физического объекта, если мы не восприняли его через физические процессы и через мозговые информационные "процессы". В плане же психологического знания физические объекты являются аспектами действия.

В принципе сходные рассуждения применимы к внешней среде, располагающейся выше действия, "высшей реальности", с которой в конечном счете приходится иметь дело при обращении к тому, что Вебер называл "проблемами смысла" (например, проблемы зла и страдания, временных границ человеческой жизни и т.п.). В этой об­ласти "идеи" как культурные объекты являются в некотором смысле символическими "репре­зентациями" высших реальностей (например, представ­лениями о богах, сверхъестественном), но не самими этими реальностями.

Фундаментальный принцип организации виталь­ных систем сос­тоит в том, что их структуры дифферен­цируются в соответствии с различными требованиями, предъявляемыми им внешней средой. Так, биологичес­кие функции дыхания, пищеварения, движения и об­работки информации являются основаниями диффе­ренцированных систем органов, каждый из которых специализирован применительно к потребности тех или иных отношений между организмом и его окружа­ющей средой. Мы используем этот принцип для пост­роения нашего анализа социальных систем.

Мы рассмотрим социальные системы в их отношениях с наибо­лее важными окружающими средами. Я ут­верждаю, что функциональ­ные дифференциации сре­ди трех подсистем действия (исключая социальную) культурной системы, системы личности и поведенчес­кого организма – и связь двух из них с двумя средами всей системы действия служат основными ориентира­ми для анализа различий между социаль­ными система­ми. Это значит, что анализ будет развер­тываться на базе фундаментальных отношений системы и ее окружения.

В функциональных терминах нашей парадигмы социальная сис­тема является интегративной подсисте­мой действия в целом. Три другие подсистемы действия составляют главные ее окружающие среды. При ана­лизе обществ и других социальных систем может быть применен вышеозначенный принцип. Мы увидим, что три из первич­ных подсистем общества функционально специализируются на взаимодействии с тремя главны­ми окружающими средами социаль­ной системы. При этом каждая из подсистем имеет непосредственную связь с одной из окружающих сред. Каждая из этих трех сочета­тельных подсистем может быть также рассмот­рена как отдельная окружающая среда подсистемы, которая является интегративным центром общества.

Сокращено по источнику: Парсонс Т. Понятие общества: ком­поненты и их взаимоотношения // Американская социологическая мысль. – М., 1996. – С. 494–526.

Завдання до тексту

1. Чому Т.Парсонс використовує термін "дія" а не "поведінка"?

2. Чому культура та організм не можуть бути дослідженими на індивідуаль­ному рівні?

3. Чому особистість утворює аналітично незалежну систему?

4. Які підсистеми людської дії виділяє Т.Парсонс? Яку функцію виконує кожна з них?

5. Знайдіть фрагмент у тексті, який би засвідчив, що Т.Парсонс використовує ті ж самі аналітичні принципи, що й природознавці, зокрема біологи?

Ральф Дарендорф. Клас та класовий устрій в індустріальному суспільстві. Соціальна структура, групові інтереси та конфліктні групи // Погорілий О.І. Соціологічна думка ХХ століття. – К., 1996. – С. 185–188.

Інтеграція та цінності проти примусу та інтересів

Протягом історії західної політичної думки постійно перебували в конфлікті два бачення суспільства. Обидва з цих поглядів намагалися пояснити те, що відбулося і, можливо, продовжуватиме відбуватися, найбільш заплутану проблему соціальної філософії: чому людські суспільства є узгодженими? Існує велика й відома школа, яка вважає, що соціальний порядок є результатом загального погодження цінності, consensus omnium, чи volente generate, яке урівноважує всі можливості або існуючі відмінності думки чи інтересу. Є також інша так само відома школа, яка дотримується думки, що узгодженість і порядок у суспільстві засновані на силі й напруженості, на домінуванні одних і підкоренні інших. Звичайно, що ці дві теорії не в усіх своїх пунктах є взаємовиключеними. Утопісти (так ми назвемо тих, хто наполягає на узгодженості за консенсусом) не відкидають існування відмінних інтересів; так само й раціоналісти (які визнають узгодже­ність завдяки напруженості й домінуванню) не ігнорують таке погод­ження цінностей, яке необхідне для встановлення самої сили. Але як утопісти, так і раціоналісти вимагають, щоб їхня позиція вважалася головною. Для утопістів відмінності інтересу підкорено погодженню цінностей. Для раціоналістів також існують такі погодження, хоча вони й незначні і тому неефективні, такі що покривають первинну реальність відмінностей і неодмінно узгоджуються завдяки напру­женню. І утопісти, й раціоналісти проявили багато винахідливості та уяви в суперечці з відповідних питань свого підходу, однак це не зблизило їх. Існує справжній конфлікт підходів Арістотеля й Платона, Гоббса і Руссо, Гегеля й Канта, і цей конфлікт зростав із історичним розвитком думки. Якщо хтось вірить, що всі філософські диспути штучні й цілком недоречні, то тривала історія конкретного диспуту з проблеми соціального порядку показала (якщо не вирішила) те, що стало фундаментальними альтернативами знання, мораль­ного ріше­ння та політичної орієнтації.

Конфліктуючі філософські позиції мусять неодмінно, на мою думку, постійно з’являтися в наукових теоріях. І якщо це не є загаль­ним випадком, я б заявив, що філософська альтернатива утопістсь­кого чи раціоналістського вирішення проблеми порядку поширюється в сучасній соціологічній думці навіть у своєму найвіддаленішому прояві. Тут, так само як і всюди, філософські позиції не входять без змін до наукових теорій. Тут, так само як і всюди, вони проходять крізь фільтр логічних припущень перед тим, як стають придатними для таких пояснень дослідних проблем, які можуть бути перевірені. Соціологічний утопіст не заявляє, що порядок засновується, на загаль­ному консенсусі цінностей, але що його можна розуміти в межах такого консенсусу і якщо він розглядається саме в таких межах, звідси випливають певні висновки, які перевіряються специфічними спосте­реженнями. Аналогічно для соціологічного раціоналіста припущення примусової природи суспільного порядку є скоріше евристичним принципом, ніж фактичним судженням. Але це очевидне зауваження не захищає соціологічних утопістів і раціоналістів від залучення до диспутів, які навряд чи менш інтенсивні (хіба що позначені меншою уявою і винахідливістю), ніж диспути їх філософських попередників. Предмет нашого дослідження вимагає, щоб ми виявили шанобливе ставлення до цього диспуту.

Двічі в наших попередніх роздумах ми зустрічалися з різними баченнями суспільства (як я це назвав), які дуже близько відповідають конфліктуючим поглядам утопістів і раціоналістів. Я намагався пока­зати, що принаймні стосовно історичних суспільств Маркс приєднався до раціоналістичного бачення суспільства. Він припустив всепри­сут­ність змін і конфлікту, так само як домінування й підкорення, і мені видається, що цей погляд є конкретно придатним для аналізу проб­лем конфлікту. В будь-якому випадку це видасться більш придатним, аніж утопістське бачення, представлене в працях Дракера та Мейо, за яким щасливе співробітництво є нормальним станом суспільного життя. Маркс чи Дракер та Мейо можуть не бути особливо перекон­ливими представниками цих поглядів, але відмінність, яка нас тут цікавить, у будь-якому випадку не пов’язана з їх іменами. Взагалі я вважаю, що в сучасній соціології можна й необхідно розрізняти дві (мета-) теорії. Одна з них, інтеграційна теорія суспільства, розглядає соціальну структуру в термінах функціонально інтегрованої системи, яка підтримується в стані рівноваги завдяки певним визначеним і повторюваним процесам. Друга, суспільна теорія примусу, бачить соціальну структуру як форму організації, що тримається на силі й примусі і постійно виходить поза свої межі в розумінні виробництва всередині себе сил, які підтримують в ній нескінченний процес змін. Як і їх філософські аналоги, ці теорії взаємовиключні. Але (з вашого дозволу, я зараз поясню парадоксальне формулювання) в соціології, на відміну від філософії, рішення, яке визнає одну теорію і відкидає іншу, не є ані необхідним, ані бажаним. Існують такі соціологічні проблеми, для пояснен­ня яких інтеграційна теорія суспільства надає адекватні припущення, але й інші проблеми, які можна пояснити лише в межах суспільної теорії примусу; і нарешті, є такі проблеми, для яких обидві теорії є адекватними. Для соціологічного аналізу суспільство "дволикого Януса" і його два обличчя є еквівалентними аспектами тієї самої реальності...

Для чіткішого викладу видається корисним звести кожне з двох облич суспільства до невеликої кількості базових принципів, навіть якщо це включає деякий ступінь спрощення, так само як і пере­більшення. Інтеграційна теорія суспільства, як вона представлена в працях Парсонса та інших структурних функціоналістів, засновується на припущеннях такого роду:

ü кожне суспільство є відносно постійною стабільною структурою елементів;

ü кожне суспільство – це добре інтегрована структура елементів;

ü кожен елемент у суспільстві має свою функцію, тобто робить свій внесок у збереження її як системи;

ü кожна функціонуюча соціальна структура засновується на консенсусі цінностей між його членами.

В різних формах ці елементи (1) стабільності, (2) інтеграції, (3) функціональної координації та (4) консенсусу повторю­ються в усіх структурно-функціональних підходах до вивчення соціальної струк­тури. Запевняю, що вони звичайно супроводжуються протестами щодо того, що стабільність, інтеграція, функціональна координація і консенсус лише "відносно" узагальнені. Більше того, ці припущення не є ме­тафізичними твердженнями щодо сутності суспільства; вони є звичайними припущеннями в цілях наукового аналізу. Але як такі вони створюють узгоджене бачення соціального процесу, що дає нам змогу зрозуміти багато проблем соціальної реальності.

Але як би там не було, абсолютно ясно, що інтеграційний підхід до соціального аналізу не наділяє нас здатністю розуміти всі проблеми соціальної реальності. Давайте подивимось на дві безпе­речно соціологічні проблеми, що існують в сучасному світі і потре­бують пояснення. (1) В останні роки все в більшій кількості індустрі­альних та комерційних підприємств з’являється посада кадрового менеджера, який займається наймами на роботу, звільненням з роботи, роботою з працівниками тощо. Чому? Та якими є наслідки цієї нової посади? (2) 17 червня 1953 р. будівельники у Східному Берліні поклали своє знаряддя й пішли на страйк, який невдовзі призвів до загального повстання проти комуністичного режиму в Східній Німе­ччині. Чому? Та якими були наслідки цього? З точки зору інтегра­ційної моделі суспільства, перша з цих проблем може мати за­довільне рішення. Соціальна посада, необхідна для того, щоб вирішувати питання кадрів, є функціональною потребою великих підприємств в епоху раціоналізації та "соціальної етики"; введення такої посади пристосовує підприємство до цінностей суспільства, що його оточує, звідси наслідки цього мають інтегративну і стабілізуючу природу. А що можна сказати про другу проблему? Очевидно, що повстання 17 червня не спричинене інтеграцією і не виробляє інтеграцію в сус­пільстві Східної Німеччини. Воно встановлює і виробляє не стабіль­ність, а нестабільність. Воно робить внесок до руйнування, а не до підтримки існуючої системи. Воно свідчить скоріше про розлад, ніж про консенсус. Інтеграційна модель говорить нам не більше за те, що існують певні "напруження" в "системі". До речі, щоб подолати такі проблеми, нам потрібно замінити інтеграційну теорію суспільства на іншу модель, яка в багатьох випадках суперечить їй.

Те, що я назвав суспільною теорією примусу, також можна звести до невеликої кількості базових принципів, хоча тут знову ці припу­щення спрощують і перебільшують те, що є насправді:

кожне сус­пільство в кожний момент підкоряється процесам змін; соціальна зміна – всюди присутня; кожне суспільство в кожний момент проявляє неузгодженість і конфлікт; соціальний конфлікт – всюди присутній;

кожен елемент суспільства робить свій внесок до дезінтеграції та зміни;

кожне суспільство засновується на примусі одних його членів іншими.

Якщо ми повернемося до проблеми страйку німецьких праців­ників, то стане зрозуміло, що ця остання модель дає змогу нам успішніше працювати з його причинами й наслідками. Повстання будівельників та їх прихильників з інших галузей можна пояснити в термінах при­мусу. Групи повстанців втягнено в конфлікт, який "функціонує" як агент зміни через дезінтеграцію. Всюди присутній феномен в даному випадку вираже­ний виключно інтенсивним і насильницьким шляхом, і подальші пояснен­ня мусять зважати на це насильство на основі прий­няття конфлікту і змін як універсальних ознак соціального життя. Мені навряд чи слід додавати, що, так само як і інтеграційна модель, суспільна теорія примусу є набором припущень з метою наукового аналізу і не претендує на філософську цінність, хоча, так само як і протилежна їй модель, вона також забезпечує узгоджене уявлення про соціальну організацію.

(Переклад з англійської І.Анастасьєвої за виданням:

Dahrendorf P. Class and Class Conflict in Industrial Society. – London, 1959).

Завдання до тексту

1. Як Р.Дарендорф сформулював найбільш заплутану проблему соціальної філософії? Які варіанти її вирішення запропонували утопісти та раціо­налісти? Наведіть приклади.

2. Яким чином конфліктуючі філософські позиції проявитися в наукових соціологічних теоріях? Про які дві (мета-) теорії говорить Р.Дарендорф?

3. Якими є базові принципи інтеграційної теорії Т.Парсонса?

4. Які базові принципи суспільної теорії примусу виділяє автор?

5. На яких прикладах Р.Дарендорф демонструє можливості обох теоретичних підходів? Чи погоджуєтесь Ви з думкою автора, що суспільство схоже на "двуликого Януса"?

Дарендорф Ф.Р. Элементы теории социального конфликта // Кравченко А.И. Социология. Хрестоматия для вузов. – М., 2002. – С. 618–623.

Путь от устойчивого состояния социальной структуры к социаль­ным конфликтам, что означает, как правило, образование конфликт­ных групп, проходит в три этапа.

Исходное состояние структуры образует первый этап проявления конфликта. На основе существенных структурных признаков можно выделить два агрегата социальных позиций. Эти агрегаты предста­вителей со­циальных позиций не являются пока социальной груп­пой: они являются квазигруппой. Это "предполагае­мые" общности.

Принадлежность к агрегату в форме квазигруппы предполагает ожидание защиты определенных инте­ресов. Латентные интересы принадлежат социальным позициям; они не обязательно являются осознаваемы­ми и признаваемыми: предприниматель может откло­няться от своих латентных интересов и быть заодно с рабочими; нем­цы в 1914 г. могли вопреки своим роле­вым ожиданиям осознавать симпатию к Франции...

Второй этап развития конфликта состоит в кристал­лизации, т.е. осознании латентных интересов, органи­зации квазигрупп в фактичес­кие группировки. Каждый социальный конфликт стремится к явному выражению вовне. Путь к манифестированию интересов не очень долог; квазигруппы являются достижением порога орга­низации групп интересов.

Третий этап заключается в самих конфликтах. В тенденции кон­фликты являются столкновением между элементами, характеризую­щимися очевидной идентич­ностью. В целом каждый конфликт дости­гает своей окончательной формы лишь тогда, когда участвующие элементы с точки зрения организации являются иден­тичными.

Что касается переменных или границ, в которых они могут изме­нится, то две кажутся особенно важными: интенсивность и насильст­венность.

Конфликты могут быть более или менее интенсивными или насильственными. Допускается, что обе пе­ременные независимы: не каждый насильственный конфликт обязательно является интенсив­ным, и наобо­рот. Переменная насильственности относится к фор­мам проявления конфликтов. Под ней подразумевают­ся средства, кото­рые выбирают борющиеся стороны, чтобы осуществить свои инте­ресы. Отметим только некоторые пункты на шкале насильственности: война, гражданская война, вообще вооруженная борьба с угрозой для жизни участников обозначают один полюс; беседа, дискуссия и переговоры в соответствии с пра­вилами вежливости и с открытой аргументацией – другой. Между ними находится большое количество форм столкновений между группами – забастовка, конкуренция, ожесточенно проходящие дебаты, драка, попытка взаимного обмана, угроза, ультиматум.

Переменная интенсивности относится к степени участия постра­давших в данных конфликтах. Интенсив­ность конфликта больше, если для участников многое связано с ним, если, таким образом, цена поражения выше. Чем большее значение придают участники стол­кновению, тем оно интенсивнее. Это можно пояснить примером: борь­ба за председательство в футбольном клубе может проходить бурно и действительно насиль­ственно; но, как правило, она означает для участников не так много, как в случае конфликта между предпри­нимателями и профсоюзами (с результатом которого связан уровень зарплаты) или, конечно, между "Восто­ком" и "Западом" (с резуль­татом которого связаны шан­сы на выживание). Таким образом, интен­сивность озна­чает вкладываемую участниками энергию и вместе с тем – социальную важность определенных конфликтов.

Форма столкновения, которая на обыденном языке называется "конфликтом", оказывается только одной формой более широкого феномена конфликта, а имен­но формой значительной насильстве­нности (и, возмож­но, интенсивности). Теперь постановка вопроса из­меняется на более продуктивную: при каких условиях социальные конфликты приобретают насильственную или интенсивную форму?

Первый круг факторов вытекает из манифестирования конфлик­тов. Полное манифестирование уже является шагом к их ослабле­нию. Многие столкнове­ния приобретают свою высшую степень интен­сивно­сти и насильственности тогда, когда одна из участвующих сторон способна к организации, но организация запрещена. Истори­ческими примерами этого являют­ся партизанские войны, индуст­риальные конфликты до легального признания профсоюзов. Наибо­лее опасен только частично ставший явным конфликт, который выражается в революционных или квазиреволюцион­ных взрывах. Если конфликты признаются как тако­вые, то становится возможным смягчение их форм. Еще более важны факторы социальной мобиль­ности. В той степени, в какой возможна мобильность – и прежде всего между борющимися сторонами, – интенсивность конфликтов умень­шается, и наоборот. Чем сильнее единичное привязано к своей общественной позиции, тем интенсивнее вырастающие из этой пози­ции конф­ликты, тем неизбежнее участники привязаны к конф­ликтам. Конфликты на основе возрастных и половых различий всегда интенсивнее, чем на основе профес­сиональных различий. Верти­кальная и горизонтальная мобильность, переход в другой слой и миграция всегда способствуют снижению интенсивности конфликта.

Одна из важнейших групп факторов – напласто­вание или разде­ление социальных структурных облас­тей. В каждом обществе сущест­вует большое количество социальных конфликтов, например, между конфессия­ми, между частями страны, между руководящими и управ­ляемыми. Они могут быть отделены друг от друга так, что стороны каждого отдельного конфликта как таковые представлены только в нем; но они могут быть напластованы так, что эти фронты повто­ряются в раз­личных конфликтах, когда конфессия А, часть страны Q и правящая группа перемешиваются в одну боль­шую "сторону". В каждом обществе существует боль­шое количество институциональ­ных порядков – госу­дарство и экономика, право и армия, воспитание и церковь. Эти порядки могут быть независимы, а поли­тические, экономические, юридические, военные, педагогические и религиоз­ные руководящие группы – не идентичны; но возможно, что одна и та же группа задает тон во всех областях. В степени, в которой воз­никают подобные напластования, возрастает интенсив­ность конфлик­тов; и напротив, она снижается в той степени, в какой структура общества становится плю­ралистичной, т.е. обнаруживает разнооб­разные авто­номные области. При напластовании различных соци­альных областей каждый конфликт означает борьбу за все; осуществ­ление экономических требований долж­но одновременно изменить политические отношения.

Если области разделены, то с каждым отдельным конфликтом не так много связано, тогда снижается цена поражения (и при этом интенсивность).

То, что противоречие может быть подавлено, не­сомненно, явля­ется очень старым предположением руководящих инстанций. Однако подавление является не только аморальным, но и неэффективным способом обращения с социальными конфликтами. В той мере, в какой социальные конфликты пытаются подавить, воз­растает их потенциальная злокачественность, вместе с этим стремятся к еще более насильственному подав­лению, пока, наконец, ни одна сила на свете не будет более в состоянии подавить энергию конфликта: во всей истории человечества революции представляют горькие дока­зательства этого тезиса. Конечно, не каж­дая тоталитарная система фактически является систе­мой подавления, и окончательное подав­ление редко встречается в истории. Большинство непарламентских форм государства очень осторожно сочетают подавление и регулиро­вание конфликтов. Метод подавления не может предпочитаться в течение продолжительного срока, т.е. периода, превышающего нес­колько лет. Но это же относится и ко всем формам так называе­мой "отмены" конфликтов. В истории предпринима­лись попытки раз и навсегда устранить противоречия путем вмешательства в сущест­вующие структуры. Под "отменой" конфликтов должна пониматься любая по­пытка в корне ликвидировать противоречия. Эта по­пытка всегда обманчива. Фактические предметы опре­деленных конфликтов – требования зарплаты в столкновении между партнерами по тарифным пере­говорам – можно "устранить", т.е. урегулировать так, чтобы они не возникли снова как предметы конфликта.

Но такое регулирование не ликвидирует кроющий­ся за ним конфликт. Социальные конфликты, т.е. си­стематически вырастающие из социальной структуры противоречия, принципиально нельзя "разрешить" в смысле окончательного устранения. Тот, кто пытается навсегда разрешить конфликты, скорее поддается опасному соблазну путем применения силы произвес­ти впечатление, что ему удалось такое "разрешение", которое по природе вещей не может быть успешным. "Единство народа" и "бесклассовое общество" – это толь­ко два из многих проявлений подавления конфлик­тов под видом их разрешения.

Прекращение конфликтов, которое, в противопо­ложность подав­лению и "отмене", обещает успех, по­скольку оно соответствует со­циальной реальности, я буду называть регулированием конфликтов.

Регулирование является средством уменьшения насильственности. Конфликты не исчезают посредством их регулирования; они не обяза­тельно становятся сразу менее интенсивными, но в такой мере, в которой их уда­ется регулировать, они становятся контролируемыми.

Успешное регулирование конфликтов предполага­ет ряд условий. Для этого нужно, чтобы конфликты, а также противоречия призна­вались всеми участника­ми как неизбежные, и более того – как оправ­данные и целесообразные. Тому, кто не допускает конфликтов, рассматривает их как патологические отклонения, не удается совладать с ними. Покорного признания неиз­бежности конфликтов также недостаточно. Скорее не­обходимо осознать плодотворный, творческий принцип конфликтов. Это означает, что любое вмеша­тельство в конфликты должно ограничиваться регулированием их проявлений и что нужно отказаться от бесполезных по­пыток устра­нения их причин. Причины конфликтов – в отличие от их предмета – устранить нельзя; поэтому при регулировании речь может идти только о том, чтобы выделять видимые формы их проявления. Это происхо­дит вследствие того, что данные конфликты обязатель­но канализируются. Манифестирование конфликтов, на­пример, органи­зация конфликтных групп, является условием регулирования. Сле­дующий шаг заключается в том, что участники соглашаются на из­вестные "правила игры", в соответствии с которыми они желают раз­решать конфликт. "Правила игры", типовые соглашения, конституции, уставы и т.п. могут быть эффективны только в случае, если они с самого начала не отдают предпочтения одному из участников в ущерб другому, ограничиваются формальными аспектами конфликта и предполагают обязательное канализирование всех про­тивоположностей.

Форма "правил игры" является такой же многооб­разной, как сама действительность. Различаются требо­вания к хорошей конституции государства, рациональ­ному соглашению в результате тарифных пе­реговоров, уместному уставу объединения или действенному меж­дународному соглашению. Все "правила игры" касают­ся способов, которыми контрагенты намереваются раз­решать свои противоречия. К ним принадлежит ряд форм, которые могут применяться после­довательно:

1. Переговоры, т.е. создание органа, в котором конфликту­ющие стороны регулярно встречаются с целью ведения переговоров по всем острым темам, связанным с конф­ликтом, и принятия решения установленными способами, соответствующими обстоятельствам (большинством, ква­лифицированным большинством, большинством с правом вето, единогласно). Однако редко бывает достаточно только этой возможности: переговоры могут остаться безрезультатными. В такой ситуации рекомендуется при­влечение "третьей стороны", т.е. неучаствующих в конф­ликте лиц или инстанций.

2. Наиболее мягкой формой участия третьей стороны являет­ся посредничество, т.е. соглашение сторон от случая к слу­чаю выслу­шивать посредника и рассматривать его предло­жения. Несмотря на кажущуюся необязательность этого образа действий, посредничество (например, Генерального секретаря ООН, федерального канцлера) часто оказывается в высшей степени эффективным инструментом.

3. Тем не менее часто необходимо сделать следующий шаг к арбитражу, т.е. к тому, что является третьей стороной, и в случае такого обращения исполнение ее решения являет­ся обязательным.

4. В случае, если для участников обязательно как обращение к третьей стороне, так и принятие ее решения, обязательный арбитраж находится на границе между регулированием и подавлением конф­ликта. Этот метод может иногда быть не­обходим (для сохранения формы государственного правле­ния, возможно, также для обеспе­чения мира в международ­ной области), но при его использовании регулирование конфликтов как контроль их форм остается сомни­тельным.

Сокращено по источнику: Социол. исслед. – 1994. – №5.

Дата добавления: 2015-10-23