В. Гумбольдт: понимание и говорение — функции

ЯЗЫКА

Значительный шаг в развитии герменевтических идей представляет собой концепция понимания языка В. Гумбольдта. Она значима тем, что впервые в науке на передний план выдвигается проблема понимания как основная функция языка, А так как понимание является основной герменевтической категорией, то обойти молчанием концепцию В. Гумбольдта не представляется возможным.

Язык, по мнению В. Гумбольдта, является органом внутреннего бытия человека; он порождается в силу внутренней необходимости, а не только внешней необходимости общения. Язык представляет собой внутреннее природное свойство человека, существенное для него, выделяющее его из животного мира. Он необходим для развития внутренних сил (мышления, творческих способностей, познания, понимания) и для приобретения миросозерцания; он является отражением внутреннего мира человека и внешней природной действительности; он есть не только пассивный носитель миросозерцания, но и активная сила, созидающая мировоззрение человека.

Гумбольдт рассматривает язык как внешнее проявление духа народов, выражающее функции обозначения предметов мысли в речи, опосредования понимания и выражения мыслей. Референтативная функция языка призвана обозначать предме-

ты внешнего мира и мысленные предметы знаками, замещать знакам«предметы мысли в речи. Функция выражения понятий связана с «деятельностью духа», направленной на установление связи между выражением мысли и артикулированным звуком. И наконец, функция опосредования понимания (или взаимопонимания) есть, по сути дела, коммуникативная функция. Язык здесь является посредником между двумя мыслящими субъектами. Гумбольдт выявляет фундаментальный принцип анализа языка и концепции понимания: язык нельзя постигнуть как совокупность говорений, как некий готовый продукт, так как существенные механизмы, управляющие живым языком, законы его жизни проявляются в постоянной работе духа: «Язык есть не продукт деятельности (Ergon), a деятельность (Energeia). Его истинное определение может быть поэтому только генетическим. Язык представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикулируемый звук пригодным для выражения мысли. В строгом смысле это определение пригодно для всякого акта речевой деятельности, но в подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности... По разрозненным элементам нельзя познать то, что есть высшего и тончайшего в языке: это можно постичь и уловить только в связной речи, что является лишним доказательством в пользу того, что каждый язык заключается в акте своего реального порождения... Определение языка как деятельности духа совершенно правильно и адекватно уже потому, что бытие духа вообще может мыслиться только в деятельности [27, с. 70].

Итак, Гумбольдт выдвигает на передний план деятельност-ный подход как основоттолагающий принцип анализа языка и всех его функций, в том числе и интересующей нас функции понимания. Язык заключается в акте своего действительного порождения, цель деятельности духа в языке — понимание. Понимание должно опираться на что-то основательное, неизменное, что связывало бы, объединяло участников коммуникации, являлось бы общим для них. Одной из таких констант, постоянных и единообразных сущностей в языке, служащих для связи мысли и звука, выступают языковые формы. Духовная деятельность преобразует готовый материал в определенных языковых формах. «Эта деятельность осуществляется постоянным и однородным образом. Это происходит потому, что она производится одной и той же духовной силой, которая видоизменяется лишь в пределах определенных, не очень широких границ. Цель ее — взаимопонимание» [27, с. 70]. Формы языка (далее будет ясно, что здесь речь идет о внешних формах языка, противополагаемых внутренним формам) представляют собой грамматические формы, полученные при словообразовании путем применения общих логических категорий действия, свойства, субстанции, качества, количества и пр.

Но языковые формы не единственные константы, обеспечи· вающие устойчивость деятельности духа в языке и в конечном счете взаимопонимание. Он«не являются даже главными константами, потому что они не затрагивают важнейшей проблемы, относящейся к сущности языка: как образуются основы слов. Сущность языка может быть познана, а вместе с ней открыт доступ к феномену понимания, если мы знаем происхождение основ слов. Этимологическое 'изучение слов является предпосылкой сравнительного языкознания и одним из моментов, способствующих пониманию и служащих исходным принципом изучения содержания языковых актов. Философской основой для этого служит довольно очевидный факт единства формы и содержания. Тезис о несуществовании неоформленного содержания и бессодержательной формы распространяется на язык и его исследование, становится принципом его анализа. Но понятие формы при исследовании языка оказывается ведущим, так как «открывает исследователю путь к постижению тайн языка, к выяснению его сущности» [27, с. 72].

Форма оказывается основным принципом объяснения: «Фактически образование основ само по себе должно объясняться формой языка, так как без применения этого понятия останется вне определения и сама сущность языка» [27, с. 72]. Анализ формы осуществляется при помощи внутренних средств языка. Когда же речь заходит о содержании языка, то внутренних языковых средств для анализа уже недостаточно. Необходимо, по Гумбольдту, выходить в таких случаях «за пределы языка». «Действительная материя языка — это, с одной стороны, звук вообще, а с другой — совокупность чувственных впечатлений и непроизвольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается с помощью языка» [27, с. 73]. Определение содержания языка позволяет четко выделить понятие как логическую форму мысли. Те феномены, которые относятся к содержанию языка, которые оформляют языковые формы, предшествуют образованию понятий с помощью языка. Эти феномены — звук, совокупность чувственных впечатлений и деятельность духа — служат «материей» для образования понятийных форм, функционирующих на уровне языкового сознания. Примечательно, что форма и содержание языка определяются Гумбольдтом через философские категории возможности и действительности в аристотелевском смысле. Форма здесь выступает активным началом, материя — пассивным. Языковые формы есть потенции, возможности, способности, реально обусловленные существованием артикуляционного аппарата человека, наличием предмета, с которым они могут иметь дело, и существованием производящего модуса — деятельности духа. Языковые формы определяются через категорию возможности, а языковое содержание— через категорию действительности.

Употребление философских категорий необходимо Гумбольдту для четкого введения понятий и постановки проблемы. Ему необходимо описать не только механизм функционирования и понимания языка, но и весь мир языка, все то, что к нему относится. Поэтому неизбежны философский подход, применение философских категорий. Он пытается осмыслить мир языка путем сопоставления его с миром предметов (объективной действительностью) и внутренним миром человека (субъективной действительностью, которая, в свою очередь, подразделяется на внутреннюю — чувственные впечатления и деятельность духа — и внешнюю, содержание которой составляют артикулированные звуки). Мир языка составляет все содержание языкового сознания, оформленное в соответствующих грамматических категориях. Он выступает посредником между миром внешних предметов и внутренним миром человека, он специфическим образом «отражает» оба этих мира, является их «зеркалом». Мир языка сам возникает, оформляется под непрерывным влиянием указанных миров и оказывает обратное воздействие на внутренний мир человека, обладает действующей и преобразующей силой. «Если в душе пробуждается безошибочное чувство, что язык — не просто средство обмена, служащее взаимопониманию, а поистине мир, который внутренняя работа духовной силы призвана поставить между собою и предметами, то человек на верном пути к тому, чтобы все больше находить в языке и все больше вкладывать в него» [27, с. 171]. Если так понимать мир языка, то гипотезы договорной и знаковой природы языка не «вписываются» в концепцию языка-посредника, так как из по'нимания языка тогда устранится деятельностное начало и, главное, естественный язык ничем не будет отличаться от искусственных языков, для которых знак и конвенция являются существенными основаниями. Гумбольдт справедливо критикует ограниченность концепции происхождения языка на основе договора и понимания слова только как знака. «Слово, действительно, есть знак, до той степени, до какой оно используется вместо вещи или понятия. Однако по способу построения и по действию это особая и самостоятельная сущность, индивидуальность; сумма всех слов, язык — это мир, лежащий между миром внешних явлений я внутренним миром человека; он, действительно, основан на условности, поскольку все члены одной общности понимают друг друга, но отдельные слова возникают прежде всего из природного чувства говорящего и понимаются через подобные им природные чувства слушающего» [27, с. 304].

Гумбольдт отмечает два ряда явлений, которые существенны для изучения языка. Ими являются звуковая форма и ее употребление для обозначения предметов и для связей мыслей. Употребление основывается на общих логических требованиях, предъявляемых к функционированию языка и опреде-

ляющих в конечном итоге общие законы языка. Индивидуальная форма всякого языка состоит из взаимопроникновения звуковой формы и ее употребления. Форма языка, отражающая активную деятельность духа, есть возможность использования звука при употреблении его для обозначения предметов (так выражаются понятия) и для выражения мыслей и их связей (так выражаются суждения и умозаключения). Гумбольдт ставит своей задачей «исследовать функционирование языка в его широчайшем объеме — не просто в его отношении к речи и к ее непосредственному продукту, набору лексических элементов, но в его отношении к деятельности мышления и чувственного восприятия. Рассмотрению будет подвергнут весь путь, по которому движется язык — порождение духа, — чтобы прийти к обратному воздействию на дух» [27, с. 75]. Субъективная мыслительная деятельность в тесном контакте с деятельностью органов чувств, отражающих объективный мир, порождает представление, которое, в свою очередь, составляет основу содержания понятия, выражающегося в языке в виде чувственно воспринимаемых знаков. Именно здесь осуществляется связь мышления и языка. Язык выражает (материализует в речи) представления, которые являются «материей», содержанием понятий. «Язык есть орган, образующий мысль... Интеллектуальная деятельность, совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая в известном смысле бесследно, посредством звука материализуется в речи и становится доступной для чувственного восприятия. Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой поэтому единое целое» [27, с. 75].

Итак, для постановки проблемы понимания существенно рассматривать язык в качестве посредника между миром внешних предметов и внутренним миром человека, сущность которого «состоит в том, чтобы отливать (giessen) в форму мыслей материю мира вещей и явлений» [27, с. 315]. Необходимо также учитывать, что деятельность языкового сообщества образует сферу общественного языкового сознания. В действительности понимание всегда есть со-понимание, оно всегда связано с со-знанием и с со-общением. Поэтому язык развивается только в обществе, объективно представляет собой деятельность языкового со-общества. Объективной основой интерпретации понимания как со-понимания служат понятия языковой формы и концепта. Концептом является общее мысленное содержание, «общее достояние многих», то, что называют также смыслом. Интересно, что этимологически слово «смысл» означает «со-мысль». Такая интерпретация смысла языкового выражения имеет давнюю традицию, ее принимали В. Гумбольдт, Г. Фреге, Б. Рассел, А. Черч, некоторые представители русской философии, в частности Г. Шпет, И. Ильин, Н. Лос-<свий и др. При таком истолковании смысла языкового выражения концепция именной природы языка оказывается несо-

етоятельной. В языке, безусловно, есть имена, но далеко не все элементы языка имеют именную природу. Неверна с этой точки зрения и концепция остенсивно-подражателыюй природы языка. По мнению Гумбольдта, такие концепции опровергаются также теми принципами, которые лежат в основе овладения языком детьми. «Усвоение языка детьми — это не ознакомление со словами, не.простая закладка их в памяти и не подражательное лепечущее повторение их, а рост языковой способности с годами и упражнением. Услышанное не просто •сообщается нам: оно настраивает душу на более легкое понимание еще ни разу не слышанного» [27, с. 78]. Мысль о языковой способности и о том, что язык есть «вечно порождающий себя механизм», также необходимо должна учитываться при построении теорий понимания.

Теория врожденных языковых способностей, заложенных в генетическом фонде человека, не только не опровергнута современной наукой, но и находит все большее подтверждение. Разумеется, эту концепцию нельзя связывать с проблемой происхождения языка и становления человека, выделения его из животного мира. Если рассматривать Homo sapiens как существо уже ставшее, то язык является его характеристическим, -существенным свойством, отличающим его от животных. Имен-.но инвариантность овладения языком каждым человеком говорит о единстве природы людей и служит конститутивной основой для понимания. «Понимание, однако, не могло бы опираться на внутреннюю самостоятельную деятельность и речевое общение могло быть чем-то другим, а не только ответным.побуждением языковой способности слушающего, если бы за различиями отдельных людей не стояло бы, лишь расщепляясь на отдельные индивидуальности, единство человеческой природы» [27, с. 78].

Как мы уже отмечали, для Гумбольдта существенно, — и это, по сути, вер'но, — что человек понимает себя и других только в процессах коммуникации, и последние были бы загадочны.и необъяснимы, если бы не было языковых способностей понимать выражения не только общеупотребительные, но даже никогда не слышанные и производить абсолютно новые выражения без всякой боязни, что их не поймут партнеры по коммуникативному акту. Понимание «может осуществляться не иначе как посредством духовной деятельности, и в соответствии с этим речь и понимание есть различные действия одной и той же языковой силы. Процесс речи нельзя сравнить с простой передачей материала. Слушающий так же, как и говорящий, должен воссоздать его посредством своей внутренней силы, и все, что он воспринимает, сводится лишь к стимулу, вызывающему тождественные явления. Поэтому для человека естественным является тотчас же воспроизвести понятое им в речи» [27, с. 77—78]. Поэтому Гумбольдт называет способность к производству и восприятию новых языковых выраже-

ний «ключом к пониманию всех языков». Именно такая способность обусловливает общность «формы всех языков» [27,.. с. 227]. Если последнюю выявить, то откроется одна из самых сокровенных тайн языка.

Феномен формы языка связывается Гумбольдтом с внутренним языковым сознанием. «В языке, в той мере, в какой он является реальным достоянием человека, различаются два конститутивных принципа: внутреннее языковое сознание (под которым я понимаю «е особую силу, но всю совокупность духовных способностей относительно к образованию и употреблению языка, то есть лишь направление) и звук — постольку, поскольку он зависит от свойств органов я основывается на уже усвоенном. Внутреннее языковое сознание — это принцип, объемлющий язык изнутри, придающий ему изначальный импульс» [27, с. 227]. Еще раз отметим, что форма языка Гумбольдтом истолковывается в аристотелевском смысле как некое деятельностное, структурообразующее начало, как способность, возможность.

Основным своеобразием гумбольдтовской концепции языка является выделение особой внутренней формы языка. Язык, по Гумбольдту, имеет внутреннюю и внешнюю формы. Внешняя форма находит выражение в речи, а внутренняя форма связана с выражением идей. Внутренние формы языка и создают собственно язык. Все, обозначаемое языком, Гумбольдт делит на предметы и понятия и в то же время на общие отношения. При всем несовершенстве этого деления (оно произведено по разным основаниям) мы находим здесь предтечу одного из,основных понятий современной логики — понятия функции-высказывания. Из общих отношений могут быть образованы понятия, они могут обозначать предметы. Этот момент имеет место у Гумбольдта. Если же добавить, что из общих отношений могут быть образованы высказывания, то получится современное понимание функции-высказывания, и, отметим, задолго до Г. Фреге, Б. Рассела «А. Тарского. Общие отношения, по Гумбольдту, образуют законченную систему, являются предпосылкой (= возможностью, = формой) употребления (= выражения) идей, содержанием которых служит концепт, смысл (общее достояние многих). Следовательно, мысленные образования имеют концептуальное содержание и выражаются двояко: через внутренние формы языка (через систему общих отношений) и через внешние формы языка (находящие проявление в индивидуальной речи, в говорении). Следует отметить, что Гумбольдт допускает наличие логических форм, не зависимых от языкового сознания, что само по себе является противоречием⁸. Понятие внутренней формы языка как раз и призвано примирить стороны этого противоречия.

Прервем временно анализ внутренней формы языка и остановимся подробнее на очень сложном понятии — «языковое сознание». Смысл его приблизительно можно передать еле-

дующим образом. Язык, с одной стороны, есть бытие духа, •форма деятельности духа, а с другой стороны, он обладает сознанием. Причем сознание в язык привносит деятельность духа. Языковое сознание функционирует в со-обществе носителей языка, там оно и проявляется в речи, выполняя функцию понимания. Оно обусловлено определенным социокультурным контекстом, связано со смыслом как «общим достоянием многих» (со-мыслью). Здесь уместно напомнить еще один термин, который был принят в русской философии. Это — термин «по-ятие». Он как бы подчеркивал социальный аспект понятия, относящегося к содержательному моменту языкового со-.знания. Так, например, русский философ И. Ильин, исследуя соотношение философии и знания, отмечал, что знание всегда есть единство субъекта и объекта, так как отсутствие объекта лишает знание предметного содержания, а отсутствие субъекта оставляет предметное содержание неусмотренным, непомыс-леН'Ным, неосознанным. Для того «чтобы знание состоялось, необходимо, чтобы содержание объекта вступило, так или иначе, в пределы субъекта. Ибо знание есть разновидность обладания, имения, чтобы иметь, надо взять, понять; без взятия, по-ятия, не может быть ни по-нимания ни по-ня-тия» [36, с. 67]. Удивительная перекличка идей, которую можно объяснить только тем, что русская философия и западноевропейская философская мысль функционировали в едином.концептуальном каркасе.

А теперь вернемся к анализу внутренней формы языка. Внешние формы языка (=грамматические формы речи) выражают логические формы мышления, а внутренние формы языка (= система общих отношений) выражают понятийное содержание, значение, концептуальный материал мыслительных образований. Г. Шпет усмотрел в таком подходе В. Гумбольдта недостаток, объясненный Шпетом негативным влиянием Канта⁹. Между логической формой мышления и внешней формой языка находится опосредствующее звено: внутренняя форма языка. Все они выражают одно и то же мыслительное содержание, служащее как бы исходным моментом, базисной идеальной сущностью, формами проявления которой •служат три указанные формы. Г. Шпет в книге [89] четко выявляет сущность гумбольдтовской гипотезы о внутренней форме языка. Сущность ее проявляется в общей деятельности языка. Внутренняя форма связывает воедино «звук» и «идею», понимаемую как осмысленное содержание мысли. Деятельность языка предстает тогда как процесс, состоящий из трех последовательных этапов: познания (восприятия, представления), понимания (уразумения¹⁰, постижения смысла) и сообщения.

Познание в процессе языковой деятельности связано с получением, обработкой и оформлением лингвистической информации в виде понятий, суждений, умозаключений. Понимание выявленного посредством логических форм мысленного содер-

жания стремится к постижению, уразумению объективно значимого для данного языкового сообщества смысла. Следует отметить, что постигаемый на этом этапе языковой деятельности смысл имеет объективный характер, т. е. не зависит от субъективной деятельности индивидов. Субъективная деятельность индивидов может, разумеется, менять (искажать, развивать, дополнять и пр.) объективное содержание мысли, но такие изменения останутся непонятными для всего языкового 'Сообщества до тех пор, пока они не будут «пропущены» через практику языковых коммуникаций и не закрепятся в языковом сообществе как «общее достояние многих». Объективно значимый смысл есть потому относительно неподвижный момент в процессе языковой деятельности¹¹. Именно он, на мой взгляд, выражается у Гумбольдта внутренними формами языка. И наконец, сообщение в языковой деятельности связано с речью. Именно в речевой деятельности во внешних формах языка фиксируется объективно значимое содержание. Члены языкового сообщества воспринимают сообщение так, как оно выражено в понятных им грамматических формах, и понимают несомую внешней формой информацию, так как она представляет собой связную последовательность смыслов, являющихся концептуальными образованиями и ставшими в процессе языковой практики «общим достоянием многих».

Итак, между логическими формами мышления и внешними формами языка Гумбольдт помещает внутренние формы языка, которые непосредственно связаны с деятельностью духа, формируют «внутренние понятия» и вызывают одинаковые представления соответственно единой «национальной общности» людей, особенному характеру их языка, «одинаковости природного уклада». Гумбольдт гораздо глубже своих предшественников решает проблему понимания, подчеркивая недостаточность учета только знаковой деятельности в процессах коммуникации. Того факта, что за знаком стоит соответствующий предмет, явно недостаточно для взаимопонимания. «Люди понимают друг друга не потому, что передают собеседнику знаки предметов, и даже не потому, что взаимно настраивают друг друга на точное и полное воспроизведение идентичного понятия, а потому, что взаимно затрагивают друг в друге одно и то же звено цепи чувственных представлений и начатков внутренних понятий; прикасаются к одним и тем же клавишам инструмента своего духа, благодаря чему у каждого вспыхивают в сознании соответствующие, но не тождественные смыслы» [27, с. 165—166].

У Гумбольдта явно звучит мотив социальной обусловленности и врожденности понимающей деятельности людей. Характер языка зависит, как бы сказал современный исследователь, от социокультурных факторов. Язык выражает мысли, что само по себе является очевидным моментом. Но не очевидным является обратное воздействие языка на характер мышления,

Все, что когда-либо было создано человеком, оказывает на него обратное воздействие. Язык в том числе оказывает влияние на формирующийся характер мышления людей. Поэтому не только понимание людьми друг друга осуществляется посредством языка, но и язык влияет на формирование мыслительных способностей, понятийно-смыслового аппарата. Связка «логические формы мышления — внутренние формы языка — внешние формы языка» оказывается взаимообусловленной.

Связь трех форм в указанной последовательности может быть описана в категориях всеобщего, особенного и единичного. Логические формы мышления детерминированы общей (родовой) природой человека и оформляют общее концептуальное содержание мышления, то, что является общим достоянием всех членов языкового сообщества, не зависит от специфики конкретного языка. В этом смысле основные логические формы мышления можно назвать «интерлингвистическими», так как они не зависят от природы конкретных языков. Но этот вывод, разумеется, не зачеркивает указанного влияния.языка на специфику мышления, так как специфические особенности мышления не касаются основных логических форм. Внутренние формы языка, в свою очередь, конституируют семантическое содержание языковых выражений, их смысл и значение, возбуждают у участников коммуникации «соответствующие смыслы», настраивают их на определенный диапазон понимания. «Лишь в этих пределах, допускающих широкие расхождения, люди сходятся между собой в понимании одного и того же слова» [27, с. 166].

И наконец, внешние формы языка отливают звучащую материю в осмысленные звуки, — звуки, наделенные значением. Но тайна превращения звука в осмысленно звучащее слово для Гумбольдта остается непостижимой и самой удивительной загадкой человеческого бытия: «В самом деле, соединение звука со своим значением в языке так же непостижимо, как, связь тела с духом, источник всякого своеобразия природного уклада» [27, с. 166].

Необходимо отметить, что Гумбольдт не сводил все функции языка к коммуникативной функции (что имеет место во многих современных представлениях, где коммуникативная функция объявляется главной, из которой следуют (или от нее существенно зависят) все остальные функции естественного языка. Понимание и взаимопонимание выступают у него важными, но не единственными целями деятельности языкового сознания. «Но язык — это не просто средство взаимопонимания, но слепок с мировоззрения и духа говорящего; общество— это необходимая среда для его существования, но отнюдь не единственная цель, к которой он стремится. Конечная цель его все же — индивидуум, в той мере, в какой индивидуум может быть отделен от человечества. И то, что может из внеш-

него мира и из глубин духа перейти в грамматическое строение языка, может там и закрепиться, приспособиться и развиться. Так это и происходит, в зависимости от живости и утонченности языкового сознания и специфики его направленности» [28, с. 397].

Существенным принципом, на котором основываются все функции языка, является принцип диалога. «Но в самой сущности языка заключен неизменный дуализм, и сама возможность говорения обусловлена обращением и ответом» [28, с. 399]. Диалогичным по своей природе оказывается и мышление, потому что оно рождается в процессе сотворчества двух субъектов мыслительной деятельности, когда один из них может наблюдать свою мысль как мысль «отраженную», как «мысль вне себя», достигая тем самым объективности и точности постигаемых понятийных смыслов. Мое субъективное представление противопоставляется объективности мысли другого¹ участника диалога. Между двумя «мыслительными способностями» осуществляется взаимодействие, приводящее к объективности и точности выражения понятийного содержания (= смысла). Посредником между двумя субъектами-носителями мыслительных способностей выступает язык, и взаимопонимание здесь выполняет функцию уточнения понятий [см.: 28,, с. 399]. «Итак, слово обретает свою сущность, а язык — подно-ту только при наличии слушающего и отвечающего» [28, с. 400]. Принцип диалога в дальнейшем был положен в основу анализа не только языка, но и всей гуманитарной культуры в целом. В наиболее отчетливом и систематизированном виде это было сделано М. М. Бахтиным в приложении к «Эстетике· словесного творчества». Применительно к природе философского знания этот принцип пытался обосновать Г. Г. Шпет, Принцип диалогичности, согласно Г. Г. Шпету, обусловливал природу и все существенные черты философского знания.

Подводя итог, можно утверждать, что с именем В. Гумбольдта связан еще один значительный этап в развитии герменевтических идей, который характеризуется дальнейшим расширением предмета герменевтики, возникновением новых герменевтических принципов, введением в теоретический арсенал герменевтики существенно новых проблем, расширением научного базиса герменевтики. Итак, в чем конкретно состоит вклад В. Гумбольдта в развитие интересующей нас проблематики? Может показаться, что его вклад в развитие герменевтики весьма сомнителен, потому что он конкретно герменевтикой не занимался. Но если посмотреть на дело с топ точки зрения, что любая теория понимания есть своеобразная герменевтика (а это действительно так, ибо понимание является центральной категорией герменевтики), то влияние В. Гумбольдта на развитие герменевтики не подлежит сомнению. В чек же конкретно выразилось это влияние?

Во-первых, необходимо отметить, что происходит расширение предмета герменевтики за счет включения в ее область всего богатства языка, понимаемого как деятельность, «как работа духа», созидающая артикулированные звуки, пригодные для выражения мыслей. Это — существенное расширение предмета герменевтики, так как старая герменевтика имела дело только с результатами «деятельности духа», каковыми, в частности, были литературные тексты, исторические источники, философские трактаты и пр.

Во-вторых, В. Гумбольдт вводит в герменевтику новый принцип диалога как методологический ориентир в герменевтических исследованиях. Еще явным образом не осознана, но все же имеется возможность введения принципа диалога как метода анализа любых гуманитарных явлений. Принцип диа-.лога как фундамент понимания уже ясно назван и, следовательно, введен в теоретический аппарат герменевтики.

В-третьих, В. Гумбольдт впервые обсуждает абсолютно новые проблемы как для языкознания, так и косвенно для герменевтики, связанные с анализом понимания, смысла, «языкового сознания», «языкового сообщества», «языка как порождающего устройства». Весь этот комплекс проблем является достоянием современной лингвистики, семантики, семиотики и герменевтики. Но предвосхищен этот «герменевтический бум» был В. Гумбольдтом, впервые поставившим указанные проб-.лемы.

В-четвертых, концепция В. Гумбольдта фактически расширила научный базис герменевтики. Если для Хладениуса было характерно обращение к психологии для придания своим взглядам научной значимости, то В. Гумбольдт, сохраняя психологию в качестве научного стандарта, вводит в основание герменевтических методов языкознание, тем самым расширяя научный фундамент герменевтики. Следовательно, подготавливается возможность превращения герменевтики в методологическую дисциплину общенаучного характера. Не хватает лишь принципа объединения предметных областей герменевтики, но возможности для этого накапливаются.

Дата добавления: 2015-07-07