Журнал «Родина» №3, 1993

Булдаков В., Кабанов В. ДИКТАТУРА ДОКТРИНЫ

«В небе каркнула ворона: «Коммунизма дик урок!»,— мрачно пели в 1921 году взбунтовавшиеся от прод­разверстки и комиссародержавия тамбовские кре­стьяне. Они имели в виду так называемый «военный коммунизм», ибо никакого другого не знали и знать не могли. Заливая самогоном чувство обреченности, они никак не могли взять в толк: куда подевались давшие им землю «благодетели»-большевики и откуда свали­лись «антихристы»-коммунисты?

Что такое

«военный коммунизм»?

Термин «военный коммунизм» изобрели вовсе не большевики. О нем в порядке предостережения загово­рил А. Богданов, бывший соратник Ленина. Он обра­тил внимание на то, что армия неуклонно подчиняет себе тыл, создавая «организацию массового паразитиз­ма и истребления». В этих условиях пролетариат дол­жен отказаться от завоевания власти, ибо революция, разыгрываемая по чуждому сценарию, может закон­читься «длительным ц арством Железной пяты».

Но в принципе это самое «царство» существовало в России издавна. Известно, что петровские преобразо­вания базировались на крепостном труде. Казенное хо­зяйство охватывало все отрасли, работавшие на оборо­ну. На государственных предприятиях господствовали вполне «антикапиталистические порядки», ибо здесь не знали даже, что такое цена и прибыль. Управление осуществлялось по знакомому вертикальному министер­скому принципу. Неудивительно, что технологическое отставание, низкая производительность труда, гиганто­мания, слабость естественных хозяйственных связей шли в России рука об руку.

Крайне неповоротливая финансовая система утверди­лась в России не случайно. Госбюджет был отягощен непроизводительными расходами (на оборону с 1910 года уходила в среднем четвертая его часть), финансо­вое и хозяйственное равновесие его всегда достигалось с большим трудом. С началом войны главный удар по финансам нанес «сухой» закон. Правительство стало крохоборчески изыскивать резервы дополнительного обложения, что еще больше пошатнуло моральное ос­нование власти. Критическим стал 1916 год, когда резко возросла эмиссия бумажных денег. В 1917 году курс рубля по сравнению с довоенным упал в 7 раз.

С середины 1915года развернулась самая настоящая борьба с рынком. Для того чтобы обеспечить интендантству заготовки по «твердым» ценам, губернаторы запрещали вывоз производимого в соседние губернии. Вслед за тем началась борьба со спекуляцией. Самодержавие пыталось спасти положение дальнейшей централизацией управления экономикой, менее всего считаясь с производителями. Вводились «твердые» цены на хлеб, а с конца 1916 года — продоволь­ственная разверстка. Вслед за тем уже Временное пра­вительство по примеру Германии и Австро-Венгрии ввело хлебную монополию и карточную систему. Но развал забюрократизированной, лишенной внутренних стимулов экономики прогрессировал, шла ее натурали­зация. Ни о какой хозяйственной свободе не могло быть и речи.

Временное правительство эти пороки еще и приумно­жило. Приведем один любопытный документ: «Мы про­тестуем против тех мероприятий власти, которые... явно несообразны и вредны важнейшему ныне промыс­лу производства хлебов... Деятельность (продоволь­ственных) комитетов не способствует увеличению посевов, а сокращает их площадь, произвол же и безна­казанность этих органов парализует последние усилия хозяев- Никакие комитеты не в состоянии заменить личную инициативу хозяина, его энергию.., а их даль­нейшее вмешательство приведет к продовольственно­му краху» '. Это претензии одного из местных союзов земельных собственников к «крестьянскому» министру — лидеру эсеров В. М. Чернову.

Следует ли из этого, что большевики под влиянием экономической необходимости механически продолжа­ли мероприятия царизма и Временного правительства? Отнюдь. Произошло худшее. Из пороков старой систе­мы, оказавшейся в критической ситуации, выводилась магистральная линия развития, из хозяйственной нуж­ды — коммунистическая добродетель. Ленин впервые употребил термин «военный коммунизм» лишь в апреле 1921 года, сведя его к злосчастной продразверстке. Обращаясь к ленинскому проекту программы партии (март 1918), поражаешься, каким естественным пред­ставлялся ему тогда переход от прежней государствен­ности к «государству-коммуне». Проект основывался на производственно-распределительном принципе и полно­стью отвергал и политику, и рынок. Ясно, что «декретировать» коммунизм было нельзя. Так что же произошло? Отчаянное положение масс в начале 1918 года стимулировало всплеск ненависти, переросшей в настоящую, теперь уже «классовую», войну против собственности. Идеи никогда не доходят до народных масс в первоздан­ном виде. Это закономерно. Утратив прежнюю соци­альную программу, низы совершают нравственный от­кат назад — вплоть до состояния племенной дикости. Общественная ткань разрывалась по архаичнейшему принципу: «мы» и «они». Отсюда вседозволенность насилия. В октябре 1917 года все привычные черты российско­го «смутного времени» — функциональный и мораль­ный износ власти, беспорядочные миграционные про­цессы, призрак голода и возрастание агрессивности «че­ловека толпы», ожидание социального чуда — были налицо. Этот процесс мог закончиться вполне традици­онно — возрождением усовершенствованной государ­ственной машины. Впервые «военный коммунизм» заявил о себе так называемой «красногвардейской" атакой на капитал» — беспорядочной национализацией промышленности и финансов в ответ на политический саботаж служащих, который сразу же был приравнен к «буржуазной контр­революции». Но в целом страна вползала в него через продовольственный вопрос, тот самый, о который споткнулись и самодержавие, и Временное правительство. Первоначально большевики хотели просто поддержать твердые цены и государственную монополию на хлеб. Но уже в ноябре появились не только загради­тельные отряды против мешочников, но и реквизиционные — из красногвардейцев и революционных. Довольно скоро последовали столкновения с крестьян­ством, спровоцированные нарушением твердых цен, и постепенное превращение декларированного продук­тообмена в, настоящий «продуктообман». Не случайно эти отряды стали распускаться за «злоупотребления».

В мае 1918 года декретами ВЦИК была установлена продовольственная диктатура.. В это же время М. Кали­нин и Я. Свердлов заговорили о необходимости «классо­вого раскола» деревни.Ш июне был взят курс на со­здание комитетов бедноты, призванных развернуть борьбу с «сельской буржуазией».Многих большевиков охватил пыл коммунистического прожектерства. Бухарин проектировал создание «фабрик зерна и мяса» Троцкий весной 1918 года заговорил голосом народника, призывая артельными усилиями построить «рай на земле»

Массы реагировали на все это достаточно традиционно. Рабочие беззаботно отказались от рабочего контро­ля, полагая, что большевики и без того действуют в их интересах. По свидетельству М. Пришвина, «большеви­стская труха в среднем пришлась по душе... крестьянам — это торжествующая средина бесхозяйственного крестьянина и обманутого батрака».

Поначалу преобладало не «государственное насилие», террор р ождался в низовых органах власти. Комбеды, а то просто сельские партячейки подмяли под себя деревенские Советы. Типичной для деревни стала фигу­ра вооруженного и нетрезвого комбедовца с партбиле­том. «Можно ли расстреливать крестьян, уклоняющих­ся от налогов?» — такие, к примеру, вопросы задавали комбедовцы вышестоящему руководству. Разумеется, сверху они получали отрицательный ответ, но сам по себе вопрос примечателен.

_Комбеды закономерно провалились. К концу 1918 года их решено распустить, а в январе следующего года введена продразверстка. Союз пролетариев и беднейших _крестьях лопнул. Неэффективность продразвер­стки стала ясна многим уже к началу 1920 года. В янва­ре на III Всероссийском съезде совнархозов было при­нято предложение о замене разверстки вдвое меньшим налогом.

Решила ли продразверстка поставленную перед ней задачу? Заготовки хлеба в Европейской России в 1920—21 годах остались на уровне 1916—1917 годов. Однако при этом значительно уменьшились посевные площади, валовый сборзерна упал почти вдвое. Шло неуклонное разрушение аграрного производства, раз­рыв между городом и деревней достиг невиданных раз­меров.

Краеугольным камнем нового общества большевики считали безрыночную систему хозяйства. Уже в 1918году Бухарин всерьез уверял что общество превращает­ся в громадную трудовую артель, способную распреде­лять производимое без всяких денег. На деле же про­грессировала денежная эмиссия. Позднее Е. А. Преоб­раженский, один из идеологов «военного коммунизма», писал по этому поводу следующее: «Бумажные деньги советской республики поддержали новую власть в са­мый трудный период ее существования, когда не было возможности прямыми налогами оплатить издержки гражданской войны. Слава нашему печатному стан­ку»².

Карточная система — обычное для воюющей страны явление". Но в Советской России карточная система приобрела откровенно классово-политическое содержание. Предпочтение отдавалось фабрично-заводским и транспортным рабочим, членам семей красноармей­цев. Особые пайки вводились для детей и беременных женщин. Число нормированных товаров все увеличива­лось: в январе 1919 года в Петрограде было 33 вида карточек. Однако нормированное снабжение чаще всего оставалось таковым лишь на бумаге, так как попро­сту не хватало продуктов и товаров.

Рабочие побежали с предприятии. Тогда последовала характерная реакция — милитаризация труда. Если ра­нее трудовая повинность была уделом бывшей буржуа­зии, то теперь ее социальные прелести испытал сам пролетариат. Апофеозом этого процесса можно считать указание СНК Наркомфину приступить к разработке положения о замене денег новым мерилом обществен­ных ценностей — «тредом» (трудовой единицей). Пла­нировалось и введение «энеда» (энергетической едини­цы трудовых затрат). Гражданам за принудительный труд навязывалась нормированная сверху система благ. Так осуществлялось невиданное отчуждение трудящихся от результатов их труда.

Все провалы «военно-коммунистического» экспериментаторства шли под слащавый аккомпанемент опти­мистичнейших фраз.

3 декабря 1919 года на I Всероссийском съезде зем­ледельческих коммун и сельскохозяйственных артелей М. Калинин заявил: «Мы, товарищи, живем в счастли­вое время. Давно ли, какие-нибудь два года назад, мы не могли проявлять своих талантов на всех поприщах жизни... Мы же сейчас, работая каждый в отдельно­сти, укрепляем революцию и коммунизм. В настоящее время 70-летний старик, если он плетет лапти, если он понимает,...что его лапти служат победе над мировой контрреволюцией, то он делает коммунисти­ческую работу. И наоборот, если лектор не связыва­ет свои работы с общесоветским строительством, он не является марксистом» ³.

К слову, для руководства производством лаптей и ва­ленок был создан особый орган — Чеквалап.

Состоялось ли в итоге коммунистическое безрыночное хозяйство? Ответ прост: на всем протяжении «военного коммунизма» свыше половины в среднем потребляемого хлеба горожане приобретали на вольном рынке, то есть пользовались услугами мешочников. Что до натурализованной заработной платы, то значительная 'ее часть становилась средством обмена, а то и спекуляции. Рыночные отношения выжили, но приобрели край­не уродливый характер.

Парадоксы плановой экономики

Один из главных принципов «военного коммунизма» — необходимость преобразования общества в своеобразную хозяйственную машину, где все_ трудящиеся работа­ют по единому плану..Плановость предполагала централизм_управления. Последний стал главным догматом социалистического строительства.

Неизбежно усиливалась роль партийных лидеров, ибо именно они лучше всех решали «экспроприаторские» и репрессивные задачи.

Образованный в конце 1917 года Высший Совет на­родного хозяйства (ВСНХ) постепенно подчинил себе не только местные совнархозы, но и интенсивно нацио­нализируемые отраслевыми профсоюзами тресты. В итоге сложилась всеобъемлющая система главков — вертикальных производственных объединений, руко­водство которыми сосредоточивалось в Президиуме ВСНХ. К лету 1920 года почти полсотни главков управляли не только крупной национализированной про­мышленностью, но также и мелкой, кустарной и коопе­ративной. Они же занимались распределением продук­ции. Одни лишь названия — Гидроторф, Главкрахмал, Главшвеймашина, не говоря уже о Главчае, Главспичке и Главкости, показывают, до какого абсурда был доведен принцип распределительности. И никакой инициативы инициативы на местах. Получалось нечто противоположное первоначальному плану Ленина.

При­чем на деле вместо обычной бюрократии управляла партократия, приспособившая для этого старых специа­листов и молодых «выдвиженцев».

Сложившаяся уродливая система не могла существо­вать без агрессивности. Вместо «трудового энтузиазма» утверждалось насилие. Не случайно и разрастание орга­нов ВЧК, определявших не только правовую, но, по­рой, и хозяйственную жизнь.

Что же лежало в основе «военно-коммунистической» системы? Диктатура пролетариата, официально объя­вленная результатом Октября? Диктатура партии, кото­рую низовые комячейки нередко провозглашали? Бюрократия или различного рода чрезвычайные органы Советской власти? Представляется, что ни то, ни другое, ни третье. На деле возобладала «диктатура доктрины» (выражение М. Спиридоновой), за ней было ре­шающее слово и в политике, и в экономике.

С началом нэпа «военный коммунизм» лишь отсту­пил. Но вскоре партийно-бюрократический компонент системы консолидировался. Сначала процесс над эсеровской партией, гонения на духовенство, затем раз­гром оппозиции и сталинская «революция сверху» шаг за шагом возродили «военный коммунизм», но уже в партократическом обличье.

Сегодня его рецидивы определяются не уродствами карточно-распределительной системы.

Главная опас­ность в том, что за семь с лишним десятилетий укорнился созданный им социокультурный стереотип. Покушениегосударства на творческую природу человека — в этом истинный смысл «военного коммунизма»

Дата добавления: 2015-07-08