Университет

ВОЙНА

О войне мы с мамой узнали на даче в Колтушах. Шли и шли мимо дачи тяжелые грузовики. Было солнечно, ветрено и тихо. Никаких разрывов мы еще не слышали. На другой день, после воскресенья, т. е.23 июня, мы возвратились домой. Остальное о войне и блокаде читайте в моем опубликованном очерке:

«…Я жила в Ленинграде в декабре сорок первого года.» О. Бергольц

Мои воспоминания о военной осени и зиме 1941-1942 гг. о блокаде основан на дневниковых записях пятнадцатилетней школьницы 8 класса. О страшных днях этого времени написано много; и правдиво, и жестоко. Но каждый в своих воспоминаниях блокаду видит по-своему.

Я жила до войны в Красногвардейском районе, на Большеохтенском проспекте. Дом стоял на правом берегу реки Невы, напротив Смольного собора. Выросла я в рабочей ленинградской семье, отец был старшим мастером завода им. Сталина(теперь Металический завод).

Главное, что мне хочется сохранить- искренность моих дневников. Мои записи свидетельствуют, как и у тех, кто жил в это время в Ленинграде, о страшных картинах голода, бомбежках, артобстрелах. Но я была из тех ленинградцев, кто безусловно верил в обязательную нашу победу. Поэтому мои заметки об этом страшном времени окрашены и светом. Ведь мы, предвоенное поколение, безусловно верили в наше необычайное светлое будушее.

Сегодня я хочу поделиться с тобой, дневник, или просто рассказать о жизни в Ленинграде. Но это не исповедь, жалующаяся и молящая, нет. Быть может эта запись попадет к моим школьным друзьям и родным…..

После обьявления войны мы с мамой сразу вернулись с дачи, в Колтушах, в город. Мой брат, студент филологического факультета ЛГУ, 30 июня ушел в ополчение. 2 июля я пошла его навестить, принести кое-что поесть, домашнего. И картину, которую я увидела, я никогда не забуду. Между главным зданием университета и историческим факультетом было много ополченцев, студентов ЛГУ, Академии художеств им. И. Репина. Цвет нашей молодежи. Встревоженные, грустные, но не поникшие… Брата я не нашла. Уже отправили на фронт. Многие из них не вернулись….

Недавно, уже 2009 году, я прочла стихотворенье ленинградского поэта Глеба Семенова об ополченцах, которое трагически точно и глубоко воссоздает один из дней начала войны.

«Построили нас на ученье

На подвиг тебя повели

На полчища- шло поколенье

Очкарики, гении шли

Шли доблестно, шли простодушно

Читали стихи на ходу,

Как выстоять ей, безоружной

Душе, в сорок первом году?»

Какие правдивые и страшные слова! Это же о моем брате Павлике,о Паше, о Жене Щекотине и о тех студентах, стоявших у исторического факультета ЛГУ и ждавших отправки на фронт.

В эти первые дни Великой Отечественной мой дорогой Ленинград быстро изменился. Большеохтинский проспект. Маршируют отряды,уходящие на фронт. Долго еще шли по улицам военного города кадровые войска, потом шли добровольцы- ополченцы из ближайших заводов и фабрик. А еще через несколько дней потянулись в обратном направлении обозы тех, кто уходил от немцев. Обоз цыган со своим скарбом, коровами и прочим. Но вот и они перестали двигаться. Проходили только личные ленинградские войска. Иногда мы, школьники, дежурили на крыше школы. И вот 8 сентября, ровно в семь часов вечера раздался протяжный звук серены. Я дежурила на крыше 9-ой школы. Не впервые была тревога, но она оканчивалась благополучно.

Послышался звук самолетов. Все ближе и ближе стучат зенитки …совсем рядом и по крыше застучали осколки снарядов. Втроем мы у слухового окна. Летят 11 юнкерсов. Зловещий звук заставляет инстинктивно втягивать голову в плечи. Прошел час. Отбой.Идем домой. А из-за Невы поднимается черное пламя. Оно разгорается все больше и больше. Мы напряженно всматриваемся в страшное, громадное облако.

Столб дыма и даже пламени застлал левую часть Невы. В суровом молчании шли домой, а сзади все также стоял в сумраке осеннего вечера черный столб дыма… Так поганые фашистские твари зажгли продовольственные Бадаевские склады. И с 8 сентября почти каждый день, и несколько раз в день, слышны залпы зениток и взрывы бомб. Долго будут помниться такие дни как 3 октября; загорелся завод Петрозавод, дровяные склады у 12 трамвая, загорелся завод им. Свердлова. Фугасная бомба разрушила водопроводную магистраль на Панфиловой улице: там было по колено воды. Зажигалка попала во двор на Тарасовой улице, разрушило новый дом на углу улице Гусевой и Большеохтинского. Но колебаний в победу нет.

Вот один из октябрьских вечеров. В 9.30 передают радио-хронику. Программа А. Толстой «Кровь народа» Слушаешь простые слова писателя о Родине, о Москве, о долге. Толстой говорит: «Взорвали Днепрогэс, Криворожье, Запорожье. Лавина вод Днепра затопила вражеские укрепления, смяла заслоны. Гордость нашей Родины, труд тысяч людей не достался фашистам.»

К 21 ноября –новость: 150 г хлеба иждивенцам. Очень хочется есть, а дома всего 200 г хлеба. Вернусь назад… Занятия в школе начались 3 ноября. Никого из моих одноклассников нет. Из всех охтенских школ нас собрали в одну, в помещение 13 –ой школы, у Белой дороги, а с декабря снова перевели в нашу довоенную школу, на Панфиловой улице. Я учусь в 8 классе. Состав учителей исключительно сильный: география- Александр Александрович, математика- Раиса Ивановна Ввкичева, литература- Ольга Ивановна, она работала в образцовой школе. Нам в школе дают без карточек суп: жидкий с какой-то крупой и перцем. Конечно, без хлеба. Школу люблю. Особенно интересно на уроках литературы. Проходим «Слово о полку Игореве». Сегодня этих учителей уже нет. Но тот свет, который учителя несли, был так нужен. К 7 ноября брата вернули с фронта. По решению правительства 4 и5 курс решено вернуть для окончания высших учебных заведений. После окончания университета, уже в эвакуации, его снова призвали в действующую армию.

7 ноября у нас суп с макаронами и хряпа, (это кочерыжки от капусты, которую мы с мамой собирали в конце сентября у больницы им. Мечникова) Днем 7 ноября в Дом-просвете идет фильм «Иван Иванович сердится», а через несколько дней – «Великий гражданин». Я оба фильма смотрела.

Конец декабря. В школу хожу. Сегодня Александр Александрович, учитель географии, сказал, что съел свою кошку. Говорят, кто уже дошел до того, что ел кошек- тот не выживет. Раиса Ивановна, математик, на уроках в класс приходит в двух зимних пальто. Она стала очень худая и какая-то черная,

В декабре папа все раньше и раньше возвращается с работы домой. Мало топлива. Трамваи на Охту ходить перестали, редко ходят автомобили, нет ни кошек, ни собак. Наверное всех съели.

Норма хлеба на иждивенца повысилась-250 г, но кроме хлеба ничего нет. Я слышала, что смертность в городе в день- 18-20 тысяч. Покойников в мороз не закапывают, а сваливают в вырытые на кладбищах траншеи. Люди страшные, опухшие, грязные. Ленинград становится городом теней. В каком городе и в какое страшное время я живу!

Вечером в конце декабря слушаю: «тарелку». Выступает Ольга Берггольц. Потрясающее душу стихотворение: «Второе письмо на Каму». Как будто это я говорю:

Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!

О какая отрада,

Какая великая гордость-

Знать, что в будущем скажешь в ответ:

«Я жила в Ленинграде

В декабре сорок первого года,

Вместе с ним принимала

Известия первых побед»

Школьные каникулы начались позже, 10 января. Нам дали билеты на елку и на спектакль в Александринку (ныне Академический театр драмы им. А. С, Пушкина). Утром,еще темно, в 9.30 я зашла за Капой, моей одноклассницей, и мы пошли пешком в театр. Через Неву, по тропинке, нас идти отговорили и мы пошли по Большеохтенскому проспекту, через Охтенский мост, по Суворовскому, на Невский и в театр. Ребят много, целый зал. Наши места в ложе. Слева от сцены. Ставили «Дворянское гнездо» по роману Тургенева. Программок не было. Нам обьявили исполнителей. Лаврецкого играл артист Крюгер, Лизу- кажется Никритина, я не расслышала. А еще сказали.,что артисты поверх театральных костюмом наденут свои зимние пальто. И действительно: длинное платье закрывала беличья шуба артистки. Кто играл остальные роли, не запомнила, фамилии мне были не известны. Электрический свет был. Во время антракта нас повели обедать. Мы догадывались и раньше: может потому и пошли так далеко. Долго ждали своей очереди в буфет. Все мы были в пальто.

На обед дали суп и по две котлетки с кашей, желе и шоколадку, детскую «Сказки Пушкина». Шоколадку и котлету я унесла домой. Спектакль не досмотрели, сказали, что началась тревога, но гудков мы не слышали. Наверное, нас поскорее решили отправить домой. Возвращались домой также пешком. Пришла, уже было темно. В январе занятия в школе не возобновлялись.

В декабре в нашем доме еще все живы. Но в начале января я шла в магазин, на Прохоровскую. Иду по запорошенной снегом тропинке вечером. И вдруг… чуть не наступила на покойника.

Раньше всего в нашем доме умерли дети из семьи дворника. Там было шестеро детей. В январе умерла тетя Маня, мамина сестра. Она жила одна. Умер наш сосед,дедушка. Склонился у печурки и умер. Все страшнее жить. Сегодня 20 января, видела эту ужасную пятитонку с покойниками. Они были даже не покрыты. Везли к набережной Невы.

Страшные картины в конце января. Несколько дней не было хлеба по карточкам. Вот на углу Пороховской и Горушечной выдают в большой очереди хлеб. Вышел мальчик 12-13 лет. Держит неполную буханку хлеба, наверное,для всей семьи. И вдруг какой-то мужик вырвал хлеб и убежал. Как мальчик кричал и как плакала я.

27 января. День моего рождения. Мне 16 лет. Три дня не было хлеба. Мы с братом ночью в три часа пошли через Неву, в булочную у Смольного проспекта в очередь ха хлебом. Мороз 34 нижу нуля. Часа через два получили полторы буханки на всех нас и на Виктора, старшего брата, который несколько недель живет у нас. В кулечке дали немного сахарного песку. Как только мы пришли, мама дала по куску хлеба и посыпала его песком. О, как вкусно. По дороге через Неву, что бы нас не побили,мы взяли собой косарь, но никого не было и мы отвернули от старого забора, около пляжа нашли бревно и принесли домой. Возможно,на Охте жить было чуть легче, чем в центре города. Разбирали сгоревшие от зажигательных бомб дома. Еще осенью папа сделал «буржуйку» и мы, хоть немножко, но топили каждый день. С коптилкой (это пузырек куда вставляли в керосин фитилек) читала. У нас теперь есть сочинения Г. Ибсена, дореволюционное издание. Чтение помогало выжить.

20 февраля. От завода им. Сталина организовали эвакопоезд. Решили эвакуироваться. Уезжаем втроем: мама, Павлик и я. Папа отправлен в стационар при заводе. Моя старшая сестра, жившая отдельно, остается в Ленинграде и обещала взять отца к себе после выписки из стационара. Уезжаем в конце февраля.

До финляндского вокзала,собрав кой-какие вещички, шли пешком и немного маму подбросил грузовик. Но поезд в этот день не отправили. Разбомбили последнюю станцию Жихоревку или Борисову Гриву. Ночь провели на вокзале. На другой день тронулись. Ехали очень медленно, целый день в дачном холодном поезде. Было совсем темно, когда приехали к Ладожскому озеру. Долго ждали отправки через озеро. Наконец ночью погрузились в автобус, очень холодный, где вместо стекол- фанеры. Мороз около 35. Я все время хотела спать, но меня толкали, теребили, чтобы не замерзла во сне. К утру приехали на новую станцию. Нас разместили в теплой избе и… накормили горячим борщем с мясом и хлебом. Дали сухой паек: Хлеб, печенье, шоколад. Днем мы погрузились в товарные вагоны и тронулись. Но проехав очень недолго- поезд остановился. Слышим крики «Все в лес! Бомбежка!» Мы выскочили из вагонов, разбежались. Но когда возвратились обратно в вагон- пропал чемоданчик с сухим пайком. Мы не умерли …. По дороге на станциях нас кормили обедом. Доехали, в течение недели, до города Буя, Ярославской области. Там мы вышли и три дня жили у маминых знакомых-«отходили». Потом мы отправились в Сусанинский район за 40 км, от Буя. Начало марта. Мы в деревне. И это уже другая жизнь – жизнь эвакуированных.

Известие о капитуляции фашистов и о Победе я узнала ночью с 8 на 9 Мая.

Утром – в Университет, где я училась на первом курсе филологического факультета. У главного здания – импровизированный митинг. С поздравлением и речью выступал ректор А,А,Вознесенский.

Незабываемые июньские дни 1945 года, когда возвращалась армия- победительница домой. Усталые, запыленные, в выцветших гимнастерках шли солдаты и офицеры. С двух сторон Кировского (ныне Каменоостровского) проспекта стояли ленинградцы.

Плача и смеясь, кричали «Ура!» бросали солдатам пряники и конфеты, первые полевые весенние цветы, «С победой, дорогие!»

О Паше… ушел в ополчение в июле, с винтовкой выпуска 1917 года. Ранен первый раз в бедро. Где-то в районе Старой Руссы увидел Женю Щекотина (Евгения Андреевича), узнал по совместной учебе в Сельхозинституте. Тот, с окровавленным лицом, но рана оказалась не очень тяжелой. В 70ые годы мы: Паша, Щекотины, Митя и я ездили по местам первых боев. Они даже пригорок нашли, где остались еще незаросшие окопы и траншеи.

Второе ранение Паши – в апреле 1945 года, произошло на границе Литвы и Калининградской области. Ногу оторвало ниже колена. Подробнее не выспросила…

В пересказе Щекотина это было так: (а ему рассказал сам П.Д.) Литва, 1945 г, апрель, грязь, слякоть. Паша возил мины на передовую, как шофер. Впереди затормозила машина, он пошел помочь шоферу. В это время начался минометный огонь противника и его ранило разрывными осколками в ногу. В медсанбате ампутировали часть ноги до колена. Потом госпиталь… Паша рассказывал мне, что в госпитале, когда узнал, что кончилась война – вскочил… и упал от боли, чуть ли не без сознания… После госпиталя добирался до деревни в Ярославской области, куда были эвакуирована его сестра Наташа с матерью. Затем возвратился в Ленинград, кончил институт, был в аспирантуре и защитил в 1950 году кандидатскую. Жил сначала у старшего брата, Михаила Дмитриевича, раненного в обе ноги, чуть ниже колена… и одна нога на двух братьев, как говаривал Паша.

Вот погибшие родные (из семей Быстровых)

Володя Быстров, двоюродный брат. Погиб в 1941, танкист, Николай Петрович Канунников, муж двоюродной сестры Жени, погиб летом 1941. Два сына тети Пелагии (двоюродной сестры мамы). Тетя Маня, мамина сестра, умерла от голода в блокаду в 1942 году.

Еще о Паше, моем муже и друге. Мы прожили 44 прекрасных, интересны и со взаимопониманием супружеских года.

О любви ко мне никогда не говорил, но жизнью своей, и делами говорил больше, чем словами.

Познакомила меня с Пашей Люся Бакусова (жена пашиного друга) 7 декабря 1951 года в Публичной библиотеке, где я занималась, уже как аспирантка. Светлый образ его и сейчас застилают слезы. И в последний свой день рождения, 14 сентября 1996 года, зная, что он обречен, сказал, произнося тост: «Спасибо тебе, Люся, что ты еще молоденькой девчонкой связала свою жизнь со мной, инвалидом. Береги себя и живи долго.»

Вся наша жизнь, дорогие Андрей и Митя, прошла у вас на виду со всеми нашими тревогами, болезнями, путешествиями, праздниками, радостями.

Поэтому о ней писать не буду. А 9 Мая, как наш общий государственный праздник, а для меня и как воспоминание о моем муже и друге, солдате Великой Отечественной войны, хотелось бы отмечать, пока хватит силенок.

Новая страничка в моей жизни – эвакуация в деревню военного времени. Война пронеслась и по сердцу моей юности. Детская влюбленность в моего одноклассника (Юру Холнова, позже ставшего физиком-ядерщиком) долго питала мое настроение чем-то романтическим, чистым и очень ленинградским. В войну мы переписывались.

В деревню уехали трое: мама, Павлик, которому разрешили уехать, потому что был дистрофик, не взятый в армию, и я. Военком Сусанинского района, видя «доходягу Павлика», дал ему отсрочку на три месяца и был взят в действующую армию в июле 1942 года.

Я провожала его в Сусанино, а мама до околицы и, возвращаясь домой, через огород к ней на грядку сел пчелиный улей. Говорят это хорошая примета. Брат прошел всю войну, был контужен и вернулся из Румынии в 1947 году.

В деревне, в колхозе я понемногу работала, теребила лен, собирала скошенные рожь и клевер. За это платили трудоднями. Но надо было сказать, что меня «ленинградку – блокадницу» тяжелой работой не загружали.

Маму на лето взяли работать кухаркой в детские ясли. Приехавшие летом Валя с папой и годовалым Юрой, тоже работали за трудодни: Валя почтальоном, Папа – кузнецом.

Восьмой и девятый классы средней школы я закончила экстерном до весны 1943 года. В десятом классе училась очно в Сусанинской средней школе, находившейся в 25 километрах от деревни Фефелово, где мы жили. В Сусанине снимала угол у жительницы (?) этого большого села. Даже работала диктором на районном радио. Эту школу я закончила в 1944 году.

А личное… Конечно, без влюбленности и увлечений не проживешь в 17 лет. Не знаю, как это расценить, описать. Но С… был. И это все-таки хорошо.

Не могу не закончить это повествование бессмертными пушкинскими словами:

«И молча жалуюсь, и молча слезы лью,
Но строк печальных не смываю.»

Но закончить воспоминания о войне хочу описанием Дня Победы в 1945 году. Ночь с 8 на 9 мая. Я жила на Петроградской. Все ждали самого важного сообщения. И вдруг… Возглас Жени: «Люсешка! Война закончилась. Только что сообщили по радио.»

Я вскочила с постели. Было часа два или три ночи. Напротив наших окон, в больнице, превращенной в госпиталь, горели все огни. Раненые прыгали на кроватях, хлопали в ладоши. Слов не слышала.

Утром пошла в университет. Около Главного здания, на Менделеевской – митинг, неорганизованный, а вспыхнувший сразу. Выступал ректор Алексей Александрович Вознесенский (позже, в 1948 году арестован по ленинградскому делу). Занятия были отменены.

Вечером пошла гулять по Кировскому проспекту, до Кировского моста. Шурочка, к сожалению, болела, лежала с ангиной дома…Весело. Светло. Всеобщее ликование. Но хулиганы даже в этот день были. На Кировском мосту они у меня сорвали красный берет, мой, пожалуй, единственный весенний головной убор, подаренный сестрой Валей.

Возвращение армии. Июнь. Жаркий солнечный день. По Кировскому проспекту возвращалась армия. В строю – большинство солдаты, усталые, в одних гимнастерках. И везде им совали в руки кто, что мог: цветы, хлеб, пряники, даже какие- то сладости. Конец войны.

В июле или в начале августа 1945 года я поехала в деревню за папой и мамой. Им уже были оформлены документы на въезд в Ленинград. Доехала я до железнодорожной станции Буй (также как в 1942). Был полдень. И пошла пешком к родителям, в деревню Фефелово: в 47 километрах от Буя.

Дороги хорошенько не знала. Но помнила, что первое большое село Семенькино, где жила мамина родственница Нюра с семьей. По дороге здорово «сбила» ноги, потому что большую часть дороги шла босиком. Уже не помню, ночевала ли я у них. Дальше дорогу объяснили к деревне Горшково, Гульнево. Это уже знакомые мне названия. И я в Фефелове.

В деревне прожила дней 10. Ела много малины, молока, даже в гостях нас с мамой угощали свежим, только что снятым медом, со свежим хлебом.

Мы ждали, когда поедут колхозники отвозить в Буй снопы со льном. Наши вещи погрузили, а воз со снопами. Сами шли пешком. Мне-то с мамой было под силу, а папа задыхался и кашлял кровью. Я у парней не раз просила – посадите, видите, еле идет человек. Нехотя, нелюбезно, но подсаживали.

В Буе нас погрузили в вагоны (опять в товарные). Дня через три доехали до Ленинграда. Жили пока, временно, с Димой, Валей и Юрой на Невском, 65. Осенью возвратились и родители Димы. Нас в одной комнате было восемь человек. Папа очень болел. Его положили в больницу им. Софьи Петровской. Обнаружили рак легких. К маю нам освободили одну комнату (из двоих) на Охте. Безнадежно больного папу перевезли на родную квартиру, где он и дожил до 31 июля 1946 года (о чем я писала раньше). Павлик, еще служивший в армии, в Румынии, прислал нам какую-то значительную сумму денег на похороны папы.

Перечитывая свои записки-воспоминания, кажется маловато личного. Получился ли срез «эпохи» - не знаю. Но моим родным, наверное, хочется прочитать побольше семейного, личного…

Наша свадьба 5 июля 1952 года. А ведь в эти годы –годы возрождения после войны, несмотря на бедность быта и осколки войны.

Предсвадебные дни вспоминаются как очень светлые, радостные, обнадеживающие. Я еще на третьем курсе аспирантуры с 70 – рублевой стипендией, Паша – кандидат наук, но ассистент института механизации и электрификации сельского хозяйства. Часть денег на свадьбу я заняла у Жени Быстровой. В августе возвратила, заработав в приемной комиссии в Университете.

И мы покупали необходимое – дешевый столовый сервиз (26 р.), белые туфли, сшили светло-бежевое крепдешиновое платье.

Свадьбу справляли дома, на Карповке 19, в комнате, где жили Павлик с Ниной. Они в это время были на даче, но на свадьбу, конечно, приехали. Гостей, друзей и родственников – 32 человека. Столы поставили буквой Ш и все поместились. Еды простой, русской было полно. Очень много пионов. В дни годовщины мы всегда имели пионы.

Перед тем как приехать домой из загса, мы с Майей Белоусовой (недавно умершей) на её машине приехали к ним домой. Иван Михайлович, отец Майи, первый поздравил нас и угостил бокалом вина. Домой ехать ещё было рано и Майя, то ли на своей машине, то ли на такси, уговорила нас проехаться на стрельбище (куда не знаю), показать, как она тренируется в стрельбе по тарелочкам. Были там… Шел небольшой дождь…, как говорят, к счастью.

Через день мы с огромным букетом пионов поехали в свадебное путешествие, в Киев. Там в гостинице прожили дня четыре. Бродили по Крещатику, уже восстановленному изразцовыми плитками, долгие часы проводили на Владимирской горке, над Днепром (смотрите фотографии). Далее поехали на пароходе по Днепру, до города Канева, там похоронены Шевченко и А. Гайдар.

От Канева, где мы погуляли, сходили на базар и договорились с каким-то дедом, что он привезет наши вещи к вечеру в село Прохоровку, где можно снять комнату. До села нас довезли на лодке какие-то бабы. Все было честно. Мы сняли в побеленной хате комнату, а на другой день пошли к деду в гости, захватив бутылочку. Дед угощал своей горилкой – ужасная гадость. Так продолжался наш медовый месяц: купались в Днепре, варила обед, купив живую курицу.

К 1 августа были в Ленинграде. Я работала в приемной комиссии на восточном, историческом и юридическом факультетах.

УНИВЕРСИТЕТ

Окончив Сусанинскую среднюю школу с весьма хорошими результатами (но не с золотой медалью) в 1944 году, я решила поступать в Ленинградский государственный университет на филологический факультет. Университет в эти годы был эвакуирован в Саратов. Туда я и поехала сдавать экзамены.

Добраться из глухой костромской деревни было трудно. И, вот, еще одна страничка из моей биографии. Мама меня проводила до станции Козариново. Это полустанок по Северной железной дороге. В багаже была и осенняя, и зимняя одежда. В Ярославле – пересадка на поезд, двигающийся к Волге, до Саратова еще две пересадки на каких-то очень перегруженных военными поездами, станциях. Узнала все это, т.е. сложности переездов, от студентов ЛИИЖТА, ехавших в том же вагоне. Они посоветовали мне сойти в городе Горьком, купить билет на пароход, который регулярно ходит по Волге. И вот я, восемнадцатилетняя девчонка, одна никуда не ездившая, так и сделала. Спасибо этим ребятам за добрый совет. Купила самый дешевый билет III класса и с помощью носильщика, нанятого за десять рублей, очутилась на палубе волжского парохода. Все здесь было мирно, сытно, шумно. Пассажиры грызли семечки, всюду краснели ломти арбузов… Внизу, в третьем классе я нашла местечко, привязала вещи к своей ноге и…. заснула. Какая-то сердобольная женщина сказала мне: «Деточка, не бойся, не украдут. Иди погуляй по палубе.» Я так и сделала.

Саратов совсем не выглядел военным. Я сначала жила у маминых знакомых, Каргиных, потом перешла в общежитие ЛГУ.

Начались экзамены… Сочинение – «отлично». Писала «Образ Татьяны Лариной». Устная литература – тоже «отлично». Остались география и немецкий язык. И вдруг я узнала, что последний поезд в Ленинград с оставшимися преподавателями и студентами (многие уехали раньше), отправляется через день. Остальные первокурсники остаются в Саратове на неопределенное время.

И тут… опять нужно отдать должное моей активной жизненной позиции. Я пошла к преподавателям, жившим в гостинице «Россия», нашла тех, кого (??) по моей настоятельной просьбе, объясняемой тем, что я ленинградка, блокадница, что в Ленинграде мне не нужно общежитие, буду жить у родных, попросила принять экзамены. По географии – «хорошо», по немецкому – «отлично». Экзаменационный лист получен, я иду в проректору Л Акрохверцевой и получаю добро о зачислении студенткой Ленинградского Государственного Университета.

Едем вместе со студентами физического факультета, помогавшими возвратить имущество университета. В Москве – пересадка и я еще сбегала в метро – прокатиться до станции «Комсомольская площадь.» Мне очень хотелось посмотреть метро, хотя я рисковала за час до отъезда поезда. Но всё обошлось. Мы едем в Ленинград. 1994 год. Ещё идет война. На Невском ещё зашиты мешками с песком витрины магазинов. Трамвай довез меня до Кировского проспекта. Я у дяди Степы и тети Дуни. Уже вернулась моя любимая двоюродная сестра Шурочка.

В октябре 1944 года начались занятия на филфаке. Общее собрание первокурсников. Ведет его заместитель декана Рубен Александрович Будагов, рассказывает о факультете, его отделениях, особенно уговаривает поступить на классическое отделение. Наверное, там был недобор студентов. Он объяснял, что учащиеся на этом отделении познают «начало всех начал» искусства и литературы, изучат, нужные до сих пор, латинский и греческий языки, и я … поддалась. Поступила на это отделение. Нас было в группе восемь человек. Изучали три языка: латинский, греческий и английский, слушали стихи, произносимые преподавателем Вулих. Все интересно и красиво. Но мне как-то чуждо, да и с языками трудно. Проучилась два месяца и пошла в деканат с просьбой о переводе на русское отделение. И вот – пятая русская группа - до конца обучения. Очень скоро я сдружилась с четырьмя девушками. Это Ира Якимович, Инна Битюгова, Броня Крифукс (ныне Лурье) и я. Мы дружим до сих пор, активно и верно. И сразу я была увлечена всем, что преподавалось на русском отделении. В конце первого курса мы даже начали издавать рукописный журнал. Я делала сообщение о Есенине, Инна Битюгова – об Ахматовой.

Кафедра русской литературы того времени – это золотой фонд русско-литературоведения разных направлений и личностей. И.И. Толстой, С.Д. Балухатый, П.Н. Берков, Б.В. Томашевский, Б.М. Эйхенбаум, О. Скрипиль, В.Я. Пропп, А.С. Долинин, В.Е. Евгеньев-Максимов и более молодые – Г.А. Гуковский, Н.И. Мордовченко, Г.П. Макогоненко. О каждом из них можно написать не только научные работы, но и повести. Оценить их научную и педагогическую деятельности я не в силах. Об этой стороне их работы уже есть научные материалы.

Чем отличалось преподавание на филологическом факультете Ленинградского государственного университета, какие формы вызывали большой интерес у студентов? Не осмеливаясь оценивать лекции, они по-своему были интересны и оригинальны. Особенностью отличались, прежде всего спецсеминары, читаемые лучшими профессорами. День спецкурсов – среда. И мы идем в университет, как на праздник, как на общение с чем -то высоким и глубоким. Я слушала несколько спецкурсов: «Стилистика», «Пушкин» у В.Б. Томашевского. Необычайна была атмосфера на этих занятиях. «Стилистику» посещало мало студентов. Иногда – 3 человека и все равно Борис Викторович – ученый с мировым именем, читал, объяснял нам несмышленым особенности направлений литературоведения. Спецкурс «Лермонтов» вел Борис Михайлович Эйхенбаум. Я прослушала все лекции. Это были спецкурсы, на которых ученые определяли не только уровень изучения, но и делились своими новыми наблюдениями и открытиями. Позже в аспирантуре, посещала спецкурс Бориса Ивановича Бурсова «Чернышевский», он умел ставить проблемы изучения творчества Чернышевского, «перекидывать мостики к современной жизни». На спецкурсах Григория Абрамовича Бялого «Тургенев», «Чехов» я быть не могла. Все спецкурсы читались в один день.

Из внепрограммных занятий с удовольствием и пользой посещала театроведческий кружок. Его вела Лидия Абрамовна Рутенберг (фамилию точно не помню). Специфика этих занятий в том, что мы учились «записывать» игру актеров, несколько раз смотря один и тот же спектакль. В театр нас пускали по студенческим билетам. Обсуждая наши работы, Л.А. резко отзывалась о тех, кто раздавал оценки актерам или писал, понравилось или не понравилось. Актерам интересно знать, что воспринимает зритель, видеть себя на сцене, т.е. словесно передать интонацию, походку, жесты и т.д. Классический пример этого умения, «видеть актера на сцене» - статься В.Г. Белинского «Гамлет. Драма Шекспира». Гамлет в исполнении великого трагика Мочалова. Я несколько раз смотрела спектакль Александрийского театра «Горе от ума» - актер Янцат в роли Чацкого. Занятия в театроведческом кружке учили меня понимать замысел и впечатления от виденных спектаклей. Как помогли мне эти знания в чтении лекций о кино и театральной рецензии на отделении журналистики ЛВПШ.

Как хочется рассказать о личностях, человеческих качествах профессуры тех лет. Высокое знание предмета, блестящее понимание литературы и литературного процесса сочеталось с проявлением доброты и искренности, и простоты в отношениях со студентами и аспирантами. Ведущие профессора часто приглашали нас к себе домой. Это характерно для всех. Помню еще на первом курсе Сергей Дмитриевич Балухатый, читавший курс «Введение в литературоведение», пригласил всю группу на экзамен к себе, на квартиру, где-то на Васильевском острове. Большая дворянская квартира, но в коридоре висят связки лука, ведь еще идет война. Он нас почти ни о чем не спрашивал.

Он роздал нам книги, являющиеся раритетами. Мне достались рассказы Чехова с автографом самого писателя. С.Д. Б спросил меня: «Ну, что, волнует ли Вас книга с автографом самого Чехова?» Сергею Дмитриевичу важно было увидеть в начинающем студенте, человека, влюбленного в литературу, не равнодушного.

Вспоминаю еще один вечер у Владислава Евгеньевича Евгеньева-Максимова. Утром позвонила Туся Колосова, аспирантка В.Е. (к сожалению рано умершая) и пригласила меня и других аспирантов отпраздновать защиту кандидатской диссертации Саши Геркави о Лермонтове. Саша был до предела беден, и Владислав Евгеньевич на свои деньги устроил праздничный стол с закусками, пирожными и легкой выпивкой и т.д. Был приглашен и оппонент – Борис Викторович Томашевский. Припоминаю смешной эпизод этого вечера. У Владислава Евгеньевича была такса, лаем встречавшая входивших. Раздался звонок. Я пошла открывать. Пришел Борис Викторович, в зимней каракулевой шапке, в очках, с топорщимися усами, делавших его немного похожим на мопса. Такса заливалась лаем. Томашевский степенно разделся, покрутил усы, да как залаял на таксу, та убежала. Незначительный, конечно, эпизод. Но это простое поведение, умение показать себя доступным в соответствующей обстановке, какие чистые человеческие качества открывались в нем для нас, студентов.

Борис Викторович был на праздновании защиты моей кандидатской диссертации, оппонентами были Василий Алексеевич Десницкий и Георгий Пантелеймонович Макогоненко.

Я пригласила в день защиты всю кафедру. И… не отказались! Какой же для меня девчонки это был подарок. Были: заведующий кафедрой Игорь Петрович Еремин, Исаак Григорьевич Ямпольский, Борис Иванович Бурсов с женой (?) Клавдией Абрамовной, В.А Десницкий (Паша за ним ездил на машине), Б.В. Томашевский, Валентина Григорьевна Березина, позже пришел Г.П. Макогоненко, мой брат Павел с Ниной и подруга по аспирантуре Майя Белоусова и др. Веселое застолье состоялось в коммунальной квартире на Карповке.

Романтично, но трагично закончилась жизнь Бориса Викторовича Томашевского. Летом 1957 года он жил на своей даче в Гурзуфе. Утром всегда делал большие заплывы в Черном море. И… однажды не вернулся. Вертолет обнаружил его далеко в море, лежащим на спине. Он, наверное, умер, не утонув, потому что в легких был воздух.

Особенно теплые и от сердца идущие слова хочется написать о Николае Ивановиче Мордовченко. Он читал на нашем курсе Русскую литературу I половины XIX века. В его лекциях не было яркости, словесного блеска Григория Александровича Гуковского. Его лекции отличались строгой логикой доказательство, произносимых со страстной влюбленностью в то, о чем он говорил. Никакой коньюктуры. В его лекциях всегда слышалась правда и убежденность.

Я начала заниматься у него в так называемом просеминаре, где студенты выбирали то, что им нравилось. Тема моей работы: «1916 год в творчестве А.С. Грибоедова». Позже написала курсовую о «Путешествии в Арзрум» Пушкина. Дипломную работу также написала под руководством Мордовченко «Повести Белкина» Пушкина.

По рекомендации Николая Ивановича я была и в аспирантуре. Главное качество его как научного руководителя было в том, что Н.И. открывал нам, аспирантам то, над чем работал в этот момент сам. Он учил нас, а мы помогали ему. Так, двигаясь в изучении критики и журналистики от 40-х годов к 50-м, он мне посоветовал заниматься малоизученным периодом в русской культуре – временем «мрачного семилетия». Так родилась тема «Традиции Гоголя в критике 1848-1855 гг.».

Н.И. Мордовченко умер в возрасте 47 лет от рака. Его чистейшие человеческие и гражданские качества проявились и в позорно «знаменитую» кампанию по борьбе с космополитизмом 1948-1949 гг., Мордовченко был Зав. Кафедрой русской литературы.

Конец 1949 года. Ученые совет в главном здании в университете. Поносили и «разоблачали» академика В.М. Жирмундского, Б.М. Эйхенбаума и всеми любимого А. Гуковского, который был уже арестован и находился в тюрьме, где вскоре и умер от сердечного приступа. Николай Иванович Мордовченко, как зав кафедрой, вышел на трибуну бледный, и глубоко проникновенно сказал: «Григорий Александрович Гуковский был и есть крупный советский ученый,» Сказал и сошел с трибуны. Гуковский еще был жив и может быть эти слова до него дошли. Подробно об этом совете смотрите статью Б. Егорова и М. Качурина в «Звезде». 1986, №6.

Судьба еще раз всколыхнула воспоминания о Николае Ивановиче зимой 2008 г. Сын литературоведа А. Батюто (?), ныне покойного, Сергей Батюто готовил к публикации дневник отца, где много хороших, глубоких и правдивых слов о Н.И. Мордовченко. Нужно было узнать имя сына Мордовченко. Сделано было много усилий, чтобы найти его имя (я даже на Большеохтенское кладбище ездила – узнать инициалы сына). Но нашли другим способом через интернет. И каково же разочарование. Нашли внука Н.И., и он холодно назвал имя умершего, Дмитрий. И никакого интереса.

О Федоре Александровиче Абрамове. На филфаке его звали Федя Абрамов. В те сороковые, так было принято. Фронтовик, одет почти всегда в военный френчик. Цвет лица почти всегда серо-коричневый. Глаза с хитринкой, женат на Люсе Крутиковой, прошедшей фронт и оккупацию. Особенно близко я его не знала, но во время учебы в аспирантуре раза два встречалась в домашней обстановке. Был у меня на Карповке, подарил автореферат кандидатской диссертации. Защитил кандидатскую по «Поднятой Целине» Шолохова. Начал делать научную карьеру, был заведующим кафедрой советской литературы. Потом все бросил и занялся творческой работой. О его творчестве писать не буду. Это особая темя. Я стараюсь передать лишь какие-то человеческие черты характера и особенности поведения.

Случай свел меня с Ф.А. Абрамовым на «обмывании» кандидатской диссертации Петра Васильевича Соболева, однополчанина моего брата Павлика. Дело происходило в нашей квартире, на Карповке 19. Федя был в числе приглашенных П. Соболевым гостей. Пока я готовила чайный стол, Федя сидел у окна и разговаривал с кем-то из ученых, кажется с А.Г. Дементьевым. «Почему Лев Абрамович Плоткин «Такие» статьи писал,» говорил Абрамов, «я понимаю. Но почему он мне 500 рублей в долг не дал на празднование по поводу защиты моей кандидатской – не понимаю.» Кафедра подарила ему новые ботинки. Вот так!

Дальнейшая моя жизнь на филфаке прошла тихо и благополучно. Во время аспирантуры читала лекции на восточном и северных факультетах. Защитила диссертацию «Традиции Гоголя и литературная борьба в критике 1848-1855 гг.» в 1953 году. Затем девять лет работала в Публичной библиотеке, с 1962 года в «Высшей партийной школе» и семья моя все больше и больше было для меня самым главным и значимым.

В город Пушкин мы переехали летом 1961 года: мама, Павел, Андрюша, Митя и я. Сначала жили на Вокзальной улице, д. 31, с 1972 года живем на Конюшенной, д. 27/44.

С 1994 года работала в Ленинградском педагогическом институте (ныне Ленинградский университет им. А.С. Пушкина) на кафедре русской и зарубежной литературы. Ушла, когда исполнилось 80 лет, в 2006 году.

Дата добавления: 2015-07-08