I. Истоки герменевтики

Герменевтическа проблематика сложилась за­долго до феноменологии Гуссерля, поэтому я и говорю о

рививке; следовало бы даже назвать это запоздалой прививкой.

Не бесполезно напомнить, что герменевтиче­ская проблематика возникла сначала в рамках экзегезы —

дисциплины, которая имеет целью понять текст, исходя из его интенции, т.е. на основе того, что он хочет сказать. Если экзегеза породила герменевтическую проблематику, а сле­довательно, и вопрос об.интерпретации, то это произошло потому, что всякое чтение текста само по себе связано с quid, с «тем, ввиду чего» он был написан, и чтение осуществляется всегда внутри общества, традиции или течения живой мысли, которые выдвигают свои предположения и требования: так, чтение греческих мифов в школе

Главы из кн.: Ricoeur Paul. Le Conflikt des interpretations. Essais de l'hermeneutique. P., 1969 © T.B. Славко, перевод на русский язык, 1992.307

стоиков на основе натурфилософии и этики порождает герменевтику, весьма отличную от раввинской

интерпретации Торы в Галахе и Хаггаде; в свою очередь, апостольская интерпретация Ветхого Завета в свете пришествия Христа дает совсем другое, нежели раввинское, прочтение событий, установлений, персонажей Библии.

В чем эти экзегетические дбаты касаются философии? В том, что экзегеза порождает теорию знака и

значения, как это видно, например, в "De Doctrine Christiana" Августина Блаженного. А именно, если текст может иметь несколько смыслов, например исторический и духовный, то надо прибегнуть к понятию значения, гораздо более сложному, чем понятие так называемых однозначных знаков, которых требует логика доказательства. Наконец, сама работа по интерпре­тации обнаруживает глубокий замысел — преодолеть дистанцию, культурную отдаленность, уравнять читателя с чуждым ему текстом и таким образом включить смысл этого текста в нынешнее понимание, которым читатель обладает.

Теперь уже герменевтика не могла оставаться техникой специалистов — теуиу ipu.'^yevxi'y^

толкователей тайн, чудес; она породила общую проблему понимания. К тому же, никакая значительная интерпретация не могла сформироваться без заимство­ваний из уже имеющихся в распоряжении данной эпохи способов понимания: мифа, аллегории, метафоры, аналогии и т.д. Об этой связи интерпретации, взятой в строгом смысле истолкования текста, с пониманием, трактуемым в широком смысле как понимание знаков, свидетельствует одно из традиционных значений самого слова герменевтика, которое идет еще от Пе/о< 'Epur]veia^ Аристотеля. В самом деле, знаменательно, что у Аристотеля hermeneia не сводится лишь к аллегории, а относится ко всей значащей речи, больше того, именно сама значащая речь и есть hermeneia, которая «интерп­ретирует» реальность даже тогда, когда она говорит «что-то о чем-то»;

hermeiieia существует потому, что высказывание является овладением реальностью посредством значащих выражений, а не сущностью так называемых впечатлений, исходящих из самих вещй.

Таково первоначальное отношение между понятиями интерпре­тации и понимания; оно объединяет технические проблемы истол­кования текста с более общими проблемами значения и языка.

Но экзегеза могла породить общую герменевтику лишь в результате развития в конце XVIII и в начале XIX в. классической филологии и исторических наук. Именно благодаря Шлейермахеру и Дильтею герменевтическая проблематика становится философской. Наш подзаголовок — «истоки герменевтики»— недвусмысленно наме­кает на известную работу Дильтея 1900 г.*; задачей Дильтея было

* См Dilthey W Die Entstelrung der Hermeneutik // Philosophische Abhandlungen Tubingen, 1900

придать Geiteswissenschaften значение, сравнимое со значением наук о природе, какое они имели в эпоху господства позитивистской философии. Представленная таким образом, эта проблема приобрела эпистемологический характер: речь шла о выработке критики исторического познания, столь же основательной, как кантианская критика познания природы, и о подчинении этой критике разроз­ненных подходов классической герменевтики, таких, как закон внутренней связи текста, закон контекста, законы географического, этнического, социального окружения. Но решение этой проблемы превосходило возможности обычной эпистемологии: интерпретация, которая связывается Дильтеем с письменно зафиксированными документами, является лишь одной из областей значительно более широкой сферы понимания, идущего от одной психической жизни к другой. Герменевтическая проблематика, таким образом, выводится из психологии: для конечного существа понимать — значит пере­носиться в другую жизнь. В таком случае историческое понимание сохраняет все парадоксы историчности: как историческое существо может понять историю исторически? В свою очередь, эти парадоксы отсылают нас к значительно более фундаментальной проблеме: как жизнь, выражая себя, может объективироваться? как, обьективируясь, она проявляет значения, поддающиеся обнаружению и пониманию другим историческим существом, преодолевающим свою собственную историческую ситуацию? Здесь возникает центральная проблема, к которой мы придем в конце нашего исследования: проблема отношений между силой и смыслом, между жизнью — носительницей значений, и духом, способным связать их воедино. Если жизнь не является изначально значащей, то понимание вообще невозможно;

но чтобы это понимание могло быть зафиксировано, не следует ли перенести в саму жизнь ту логику имманентного развития, которую Гегель называл Понятием! Не следует ли, создавая философию жизни, тайком воспользоваться всеми ресурсами философии духа? Таково главное затруднение, которое может оправдать то, что в феноменологии мы ищем подходящую структуру или, возвращаясь к нашему исходному образу, молодое растение, к которому можно будет привить герменевтический черенок.

Дата добавления: 2015-07-10