Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава двенадцатая. Началось ожидание, а с ним пришли и не терпящие отлагательств дела.

Глава четвертая 1 страница | Глава четвертая 2 страница | Глава четвертая 3 страница | Глава четвертая 4 страница | Глава четвертая 5 страница | Глава седьмая | Глава восьмая | Глава девятая | Глава десятая | Глава четырнадцатая |


Читайте также:
  1. Глава двенадцатая
  2. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  3. Глава двенадцатая
  4. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  5. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
  6. Глава двенадцатая

 

Началось ожидание, а с ним пришли и не терпящие отлагательств дела.

Она понимала, что пора приступать к поискам новой работы, но заставить себя заняться ими не могла. Спеху особого не было: Карл платил ей более чем щедро, квартирная плата ее давно устаканилась, а трат стало после развода не много – лишь самые необходимые. Произведя расчеты, она облегченно вздохнула: сбережений ей хватит месяцев на восемь-девять. Работу она начнет искать, когда успокоится настолько, что сможет ходить на интервью, а это случится после…

Во всяком случае, не сейчас.

И она продолжала отсиживать в офисе полный рабочий день. В отсутствие отвлекавшего ее шутливого трепа Карла Глории удавалось покончить со всеми делами к часу-двум пополудни. Однако уходить так рано означало бы обзавестись новым поводом для угрызений совести, поэтому она просто сидела в офисе, бездействуя и глядя в окно на проулок, в котором когда-то жил Бэйк.

Она представляла, как Бэйк и Карл беседуют на небесах о погоде, о серьезных планах Бэйка на будущее.

«Я понял: буду делать обувь, которая растет вместе с ногой. Ты покупаешь ее для своего ребенка, и ему до конца жизни никакая другая не требуется».

«Похоже, мысль неплохая».

«Я пока еще дорабатываю практические детали».

Она отвечала на телефонные звонки – так, точно бизнес шел себе по-прежнему. Если звонивший просил позвать Карла, она тоном самым нейтральным сообщала о его смерти. Все огорчались, все сожалели о ее потере. Розничные торговцы, с которыми «Каперко» годами имела дело, спрашивали, чем это обернется для фирмы. (Глория не знала.) Производители, с которыми у них уже были заключены договоры, объясняли ей, что теперь слишком поздно останавливать отгрузку волшебных цветов, кубиков льда с пауками внутри, четырехсот ящиков пластмассовых крыс. (Глория благодарила и клала трубку.)

Она хваталась за любой повод для звонка Барб, или Уирли, или Реджи, или государственному администратору, грубоватой женщине по имени Максин Гонзага. Они поместили в газете извещение о смерти Карла; пока что никто на него не отреагировал.

Через две недели после возвращения из Мексики Глория повадилась заглядывать в дом Карла. Он оставил ей ключи, как делал всякий раз, уезжая в отпуск. Дом, как и ее квартиру, землетрясение почти не повредило. Кое-что в нем требовалось подправить, и Глория подправила. Вернув жилище Карла в то состояние, какое помнила.

Когда с этим было покончено, поводов для посещений дома у нее не осталось, однако она продолжала приезжать в него. Ей хотелось проводить предвечерние часы, да и сами вечера, в окружении мелких подробностей жизни Карла.

Банки с крупами, зубочистки, скрепки для бумаг, шарики пыли. Упаковка пустых кассет VHS, похожих в их пластиковых коробках на растительные клетки под микроскопом. Вещи, говорящие об отсутствии Карла, возвещающие о ее одиночестве. Чтобы оживить свои воспоминания, Глория переставляла их с места на место: перевешивала кружки с одних крючков на другие; расстилала и снова застилала кровать; выливала в раковину жидкое мыло для рук. Выдвигала ящик комода и оставляла его выдвинутым (нет, для этого он был слишком аккуратен, задвинь). Вынимала из ведерка пустой мусорный пакет и заменяла его другим.

Глория бывала здесь раньше, но никогда не оставалась надолго. Опрятный, украшенный гипсовой лепниной дом стоял на Сатурн-стрит, к востоку от Робинсоновского бульвара. В доме имелось две спальни. В хозяйской стоял платяной шкаф с прибитым к его дверце распятием, темного дуба туалетный столик со столешницей из искусственного мрамора и парная к нему прикроватная тумбочка. Зеркала у Карла, как и у Глории, не было. В спальне поменьше царила едва ли не трехспальная кровать, застеленная, с простынями, натянутыми так туго, что Глория поняла: на ней никто никогда не спал.

В гостиной она вернула слетевший на пол телевизор на предназначенный для него столик. Убрала с обтянутой букле софы кипу газет, поставила лиловую урну на заполненный водой, но лишенный рыбок аквариум, повествовавший бульканьем о солипсизме, который он исповедовал.

Задняя комната дома давно уже обратилась в склад нераспроданного товара. Маски, финтифлюшки для розыгрышей, страховидный «лизун»: ими были забиты картонные коробки, составленные одна на другую – до самого потолка. Штабеля их возносились вверх, приваливаясь к стене, желто-коричневая, кубическая топография коробок напоминала преобразованное компьютером изображение горного склона. То ли сам вес их, то ли тупая удача не позволила коробкам обрушиться во время землетрясения. Глория почти пожалела об этом: если б коробки обвалились, у нее появился бы повод повыбрасывать их.

В одной из них обнаружилась дюжина бутылок поддельной крови: «Каперко» как-то довелось поставлять реквизит для фильма ужасов категории Z. «Зловещая оргия проклятых навеки», так он назывался. После этого Карл пристрастился повторять: «Мне случалось работать в киноиндустрии». Глория, услышав это, хихикала. А иногда он влетал в ее кабинетик, ревя: «Спилберга мне к телефону! Мухой!»

Зубная щетка, бритва, расческа, мыло, шампунь, мочалка, полотенце: ванная комната.

На кухне стояли: уродливый стол и два уродливых стула.

Все остальное позволяло сказать лишь, что приобретением вещей Карл не увлекался. Одежный шкаф содержал двадцать пар носков, двадцать простых поплиновых трусов, семерку брюк и пятнадцать однотонных рубашек на пуговицах. Небольшое количество футболок и шортов, в которых Карл занимался спортивной ходьбой. Три свитера для носки в те тридцать дней, когда Лос-Анджелес притворялся, будто и в нем существуют времена года. Уродливая лыжная куртка, над которой Глория насмехалась так, что в конце концов Карл начал, прежде чем подняться в офис, оставлять ее в машине.

Она знала, что Карл много читает, – вообще говоря, он питал склонность к дурным ковбойским романам и шпионским историям, действие которых разворачивалось во время Второй мировой войны, – но всегда гордился тем, что у него имеется библиотечный читательский билет. Правда, единственными книгами, какие обнаружила Глория в доме, были потрепанная Библия и биография Гудини, ею же три года назад и купленная – в подарок на его день рождения, – они лежали одна поверх другой на стоявшем в кухонной нише обеденном столе.

Вот и все.

Это был скромный дом, отражавший характер его владельца. Изучив обыкновения Карла, Глория прониклась чувством – долгожданным, – что сумела довести отношения с ним до логического конца. Не сексуального; тут следовало говорить скорее о ежедневных обрядах, подкрепляющих постоянство уз, которые связывают двух людей. Глория освоилась на кухне – и у нее появилось ощущение, что она много раз завтракала здесь с Карлом. Запомнила назубок все изъяны ткани, которой была обита софа, и ей стало казаться, что она и Карл не один час просидели на ней перед телевизором. Дом предоставил Глории полную свободу, одобряя ее миссию или, во всяком случае, воздерживаясь от суждений о таковой.

Уставая от работы по нему, Глория ложилась – минут на десять-двадцать – отдохнуть. Первое время – на софу, но та была слишком узка: лежа на ней, Глории некуда было деть руку, приходилось засовывать ее под себя, отчего рука затекала. А нарушать безупречную гладкость покрывала той кровати, что стояла во второй спальне, Глории не хотелось.

Если она подремлет немного на кровати Карла, решила Глория, никому от этого хуже не станет.

Забираться под одеяло – это было бы фамильярностью совсем уж чрезмерной, считала она, и потому ложилась поверх него и впивала исходивший от наволочки еле слышный запах Карла. С ходом дней (после первого слушания дела прошел уже месяц и почти три со дня его смерти) запах этот усиливался – как будто ткань избавлялась от засевших в ней частичек Карла. Впоследствии наступил день, когда запах достиг наибольшей силы, а затем стал сходить на нет и исчез полностью, и одним из немногих материальных следов присутствия Карла Перрейра в мире стало меньше.

Кончилось все тем, что Глория стала дремать, накрываясь одеялом. А там и на ночь оставаться.

Настоящим сном это назвать было нельзя. На нее нападала щекотавшая пятки, лязгавшая кастрюлями бессонница, с которой безрецептурным снотворным справиться не удавалось. Глория могла погружаться в бессознательное состояние и почти достигать дна бездонной ямы, однако ощущение пронзительного ужаса всякий раз выдергивало ее на поверхность сна. Насильно принуждая себя не покидать постель, особо не отдохнув, часа в три утра она вставала, ослабевшая, сердитая и словно пришибленная.

В некоторые из таких ночей она садилась в свой «додж» и ехала в «Каперко», чтобы снова прослушать последнее сообщение Карла.

Глория… это я…

REPLAY

Глория… это я…

REPLAY

Глория… это я…

Она начала побаиваться, что в конце концов повредит автоответчик. Скопировала микрокассету, привезла ее в дом Карла и держала на ночном столике, под рукой.

По вечерам, когда принимался трезвонить его телефон, Глория вскакивала с места в надежде, что это звонит он – сказать, что все случившееся было розыгрышем. Однако звонил всегда телефонный торговец, предлагавший мистеру Перрейра еще лучший тариф плюс месяц бесплатных междугородних разговоров – нужно лишь подписаться на двухлетнюю…

– Он умер, – говорила Глория и клала трубку.

Первое время подруги сочувствовали ей. Однако, упомянув о смерти Карла во второй или в третий раз, она обнаруживала, что глаза их словно стекленеют.

И как-то раз, завтракая с Барб, Глория услышала от нее: «Голубка, тебе подлечиться пора». Больше этой темы Глория не касалась.

Поскольку поговорить ей было не с кем, горе начало прорываться наружу, временами ставя ее в положения странные и унизительные. Ей приходилось одолевать искушение поведать о своих чувствах первому встречному: кассирше в «Ральфсе», рабочему автомойки, официанту стоявшего через улицу от ее офиса иранского ресторана. Ей хотелось, чтобы все поняли, почему она столь угрюмо задумчива – при такой-то хорошей погоде. Прохаживаясь по Санта-Монике, она с презрением взирала на встречных, на Тех, Кого Не Изводит Постоянная Тайная Мука.

Однако вспышка Барб заново преподала Глории урок, призабытый ею со времени смерти матери: большинству людей – и даже тем, кому ты по душе, – твои несчастья нисколько не интересны. Неразумно просить нормального взрослого человека испытывать слишком сильные чувства к кому-либо, кроме него самого, – ну, может быть, и его детей. В конце концов, это же Лос-Анджелес.

Вот и судья так сказал. Она – единственная. Второй раз в жизни на плечи Глории легло бремя одинокой скорби.

Как-то поздней ночью, в середине сентября, одиночество налетело на Глорию, точно пчелиный рой, раз за разом жаля ее, насылая перехватывающие дыхание приступы клаустрофобии. Она словно в колодец провалилась. Не понимая толком, что делает, Глория сорвала с телефона трубку и стала наугад тыкать в его кнопки. А услышав недовольное мужское ворчание, в ужасе бросила трубку.

Проведя пальцами по стене – ей необходимо было ощутить что-нибудь сплошное и вертикальное, – она пошла к кухонной нише и открыла Библию. Глория заглядывала в нее и раньше. На полях некоторых страниц (Бытие, 4; Числа, 35; Новый Завет – то место, где говорится об искушении в пустыне[42]) остались сероватые следы пальцев, свидетельства того, что они перечитывались далеко не один раз.

Поскольку ей требовалось заснуть, Глория решила просмотреть самые бессмысленные места Писания, запомнившиеся ей по утренним урокам в воскресной школе при церкви Всенепорочной Жертвы, которую она посещала когда-то с Мамой. И, открыв Библию на книге Паралипоменон, прочла первые три стиха:

 

Адам, Сиф, Енос,

Каинан, Малелеил, Иаред,

Енох, Мафусал, Ламех…

 

Этого хватило, чтобы раззеваться, впасть в благодарную апатию и направиться к спальне. Там она разделась и скользнула под одеяло, вдыхая аромат Карла, облекший, как облачко, ее голову.

И тут затренькал телефон.

– Алло? – произнесла Глория.

– Вы мне звонили?

Пауза.

– Алло? Вы мне звонили?

– Да, – признала она. – Простите, пожалуйста.

– Вы хоть знаете, сколько сейчас времени?

Глория взглянула на будильник:

 

4:47

 

– Простите, пожалуйста, – повторила она.

– Никогда, на хер, больше не зво… погоди, я…

Она почти опустила трубку на аппарат, когда услышала женский голос:

– Алло, кто это?

Глория, поколебавшись немного, ответила:

– Извините.

– Кто это?

– Извините. Меня зовут Глорией. Извините.

Черт. Зачем ты назвалась.

– Какая Глория? Мы знакомы?

– Нет. Извините, я…

– У вас голос какой-то расстроенный, – сказала женщина. – С вами все в порядке?

– Нет, – ответила Глория и почувствовала, что краснеет. – Вообще-то, нет.

«Это женщина», – сказала женщина.

«Да хоть Папа Римский, мне по барабану».

– Простите, что побеспокоила вас…

«Хоть призрак Авраама Линкольна, чтоб он сдох».

– Подождите, я перейду в коридор, чтобы муж смог заснуть…

Глория затрясла головой: нет-нет-нет; возвращайся в постель; возвращайся и гадай, что со мной стряслось, не проси рассказать тебе все. А то ведь расскажу.

– Послушайте, – сказала она, – извините меня…

– Да перестаньте вы извиняться. Я аспирантка. Социальные проблемы. Что у вас стряслось?

– Я… послушайте, это же полная нелепость. Прошу вас, извинитесь от моего имени перед мужем.

– С мужем все отлично. Для него заснуть – пара пустяков. У вас очень печальный голос; пожалуйста, расскажите, что случилось.

Пауза.

– Мой начальник, – сказала Глория.

– Да?

– Он умер.

– О, – сказала женщина. – Как жаль.

– Ничего не поделаешь.

– Он… болел?

– Нет.

– Вы были близкими людьми?

– Да.

– Как это грустно.

– Спасибо.

– Вы не хотите поговорить об этом? Могу дать вам мой рабочий телефон.

– Вы очень добры, – сказала Глория. – Спасибо, что уделили мне время. Думаю, мне надо попытаться заснуть.

– Весьма сожалею о вашей потере, – успела сказать женщина, прежде чем Глория положила трубку.

 

Глория занялась почтой Карла. Документы существенные – налоговые бумаги, квитанции службы социального обеспечения, просроченные счета коммунальных служб, письма его ипотечного брокера – она складывала в заведенную для них папку, чтобы передать затем Максин Гонзага. Документов этих скопилась целая груда – то были последние свидетельства интереса мира живых к Карлу Перрейра. И они продолжали поступать, ненасытно жаждавшие внимания, вползая, точно домашние муравьи, в почтовую щель на двери: каталоги торговцев одеждой, загодя одобренные кредитные карты с низкими НИЗКИМИ НИЗКИМИ годовыми процентными ставками, дисконтные карточки торговых сетей, мусорная почта гомеопатов (изготовлено из настоящего акульего зуба, избавляет от полового бессилия мгновенно!!!), церковные извещения. Раболепные просьбы благотворительных организаций о деньгах.

Куна раболепных просьб благотворительных организаций о куче денег.

По-видимому, в то или иное время Карл жертвовал что-то каждой из них. «Как и в прошлом, Ваша постоянная поддержка поможет нам обеспечить…» Письменные благодарности за прошлые пожертвования оборачивались просьбами о новых («…и мы надеемся, что Вы не забудете о нас и в этом сезоне отпусков…»).

Два таких письма ее попросту ошарашили. Она полагала, что католическая вера не должна была позволить Карлу жертвовать деньги абортной клинике, но вот оно, пожалуйста: «При установившемся ныне в нашей стране политическом климате фундаментализма Ваша щедрость смогла помочь нам защитить конституционное право женщины на выбор…»

И, словно желая уравновесить этот дар, Карл пожертвовал деньги и Национальному совету по пропаганде воздержания.

Второе письмо поступило из лос-анджелесской митрополии – от «Фонда кардинала Мак-Интайра» – и содержало благодарность за чрезвычайно щедрую дотацию. Известно ли ему, что постоянство дарений является необходимой предпосылкой актов христианского милосердия?..

Квитанция о получении дарения была датирована 4 июля. А составляло оно 10 000 долларов.

Глория и не знала, что Карлу были по карману столь крупные траты. И теперь ей оставалось только гадать, что он делал со своими деньгами все годы их знакомства.

Большая часть писем поступала от организаций, пекущихся о детях. От фонда «Загадай желание». От «Игрушек для малюток». От «Старших братьев – Старших сестер Южной Калифорнии». Некоторые содержали обращение непосредственно к нему, как если б он был главной опорой благодарившей его организации. Из чистого любопытства Глория позвонила в одну из них, в «Комнату Бет», клинику для дошкольников с острой необучаемостью.

– Это ужасно, – сказал, услышав о смерти Карла, страдавший острой шепелявостью директор клиники. – Просто ужасно. Он был для нас все равно что «Верный старик»[43]. Какая ужасная новость. Когда похороны?

– Похороны пока не назначены.

– Что ж, когда дата определится, пожалуйста, дайте мне знать, – сказал директор. – Мне хотелось бы увидеть его хоть раз, правда, я предпочел бы иные обстоятельства встречи с ним.

– Так вы никогда с ним не встречались?

– С мистером Перрейра? Ни разу в жизни. Я с ним даже по телефону никогда не разговаривал. Не странно ли? Я знал его имя только по чекам, а встречаться – нет, не встречался. Как-то позвонил, чтобы лично поблагодарить его, но не застал, а он мне не перезвонил. И на наши благотворительные акции он ни разу не приезжал. Мистер Перрейра походил на анонимного жертвователя, с той лишь разницей, что у него было имя.

– Когда вы ему звонили?

– Года два назад. Я хотел познакомиться с ним, понимаете? Приятно же присоединить к имени человека его лицо. А теперь уже не получится. Ужасно… я могу вам чем-то помочь?

Закончив разговор, Глория пошла на кухню – взглянуть на уродливый стол, по которому были разбросаны благодарственные письма. Выбрав второе (от находящегося в Креншоу «Центра детей – жертв жестокого обращения»), она набрала указанный в нем номер. И, пробившись сквозь несколько образованных голосовой почтой заслонов, добралась до женщины, которая отвечала за работу с жертвователями и представилась как Бетти Юнгер.

– Конечно, я знаю мистера Перрейра, – сказала она.

Глория назвалась его близким другом.

– Мне очень неприятно сообщать вам об этом, но в июле Карл умер.

Бетти вздохнула:

– Сожалею о вашей потере.

– Спасибо, – сказала Глория. – Я хотела спросить, знали ли вы его лично.

– Нам уже не один год хотелось познакомиться с ним, однако он никогда не отвечал на наши звонки и письма. Не то чтобы у нас имелась необходимость приставать к нему, он был постоянным жертвователем нашего центра со времени его основания, с 1989 года.

– Посылал вам чеки.

– Именно так, каждый июль. И в этом году тоже. Ах, горе какое. Должно быть, он отправил чек перед самой кончиной. Чек и обычные инструкции.

– Какие?

– Использовать деньги лишь в случае крайней необходимости.

Глория позвонила в третью организацию. Да, Карл был замечательным человеком, несомненно любившим детей. Нет, лично они с ним не встречались и не разговаривали. Какая трагедия. Они сожалеют о ее потере. Могут они ей чем-нибудь помочь?

– Нет, спасибо, – сказала она.

Четвертая организация, пятая. Все говорили одно и то же.

Она сидела за некрасивым столом, расправив пальцы поверх писем – так, словно пальцы были корнями, способными всосать щедрые дары Карла.

Сколько же он всего отдал. Это была его попытка… попытка чего? Детей он так и не завел – было ли это попыткой покаяния? Она всегда полагала, что Карл не хочет детей – из-за своего возраста. Легче было смириться с этим, чем с мыслью о том, что он столько лет отвергает ее.

Однако теперь она получила свидетельство противоположного: его словно истекавшую кровью чековую книжку. По крайней мере, какая-то часть Карла детей любила.

И что это означало для нее?

Что он не любил ее. Никогда.

А может быть, глупые, слезливые письма просто доставляли ему удовольствие.

Познакомьтесь с Родди, мальчиком восьми лет, обладающим неодолимой жаждой жизни. И просто спросите его о его любимом хобби: о серфинге. Ему известны все лучшие пляжи, все гидрокостюмы мокрого типа, он даже умеет изображать великого Брайана Уилсона [44].

Однако заниматься серфингом Родди не может.

Родди появился на свет с синдромом удлиненного интервала QT, врожденным дефектом сердца, который…

Глория сидела за уродливым, крытым формикой столом, пила кофе (единственный пищевой продукт, оставшийся в доме после того, как она прибралась в кухонных шкафах) и пыталась вообразить, что значит иметь ребенка с врожденным дефектом сердца.

Для начала следовало вообразить, что значит иметь ребенка.

В последнее время она прилагала массу усилий к тому, чтобы вообще ничего не воображать. Воображение стало грабителем, который выскакивал в самый неподходящий момент из-за угла, чтобы отнять у нее покой. Когда ее мысли начинали блуждать неведомо где, она думала об автокатастрофе и представляла, как держит на руках умирающего Карла. Ощущала взрыв, жар, опаляющий ее кожу, удар взрывной волны, сотрясающий ее плоть, мышцы, кости. И видела себя обращающейся – вместе с Карлом – в скелет, внутри которого тушатся ставшие жидкими органы и нетронутое сердце – их общее сердце, – которое отказывается чернеть, несмотря на сжигающее его пламя.

 


Дата добавления: 2015-10-28; просмотров: 67 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава одиннадцатая| Глава тринадцатая

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.024 сек.)