Глава четвертая 28 страница

Превосходные образцы французских писем оставили Вяземский и А. И. Тургенев. Вообще по отношению к многим русским этого времени вполне можно применить то, что сказал Гюстав Лансон в предисловии к сборнику «Choix de lettres du XVIII-e siècle», касаясь огромного мирового

- 370 -

значения французской литературы XVIII века: «...не все наши писатели этого времени — французы, ибо на нашем языке не только говорят, но и пишут — и пишут в совершенстве — иностранцы, и мы имеем право присваивать себе, как принадлежавших нам по своим идеям, стилю и языку, множество людей разных стран, и подчас даже таких людей, которые по своим политическим воззрениям были нашими прямыми врагами»³⁰.

Однако с именами названных выше русских мастеров французской эпистолярной прозы связана и самая блестящая пора в истории русского эпистолярного стиля. Письма их, писанные по-русски, знаменуют ступень в развитии нашего литературного языка; приближение его к живой разговорной речи прежде всего было достигнуто в письмах. С этой стороны историко-литературное значение писем Пушкина, Вяземского, А. Тургенева поистине неоценимо. Но наряду с русской эпистолярной прозой в России продолжает существовать и развиваться французская. Прямыми наследниками классической эпистолярной традиции французов были у нас Чаадаев и Тютчев.

Тютчев сам признавался, что ему легче и привычнее излагать свои мысли на французском языке. Это зависело, по-видимому, от того, что он привык не только писать, но и мыслить по-французски. Несомненно этим объясняется обилие чистофранцузских оборотов, встречающихся в его русских письмах. Французский эпистолярный стиль Тютчева свободнее, тоньше, многообразнее. При этом неоднократными ссылками на маркизу Севинье и частыми цитатами из французской классической литературы Тютчев сам как бы подчеркнул литературный генезис своих писем.

С юных лет Тютчев обнаруживает ближайшее знакомство с классическими образцами эпистолярного стиля. Написанные по-русски, но выдержанные совершенно во французском духе, студенческие записки его к Погодину содержат уже основные признаки художественного построения писем. Отдельные элементы художественного стиля неизменно прорываются и сквозь строго официальное содержание написанных или отредактированных Тютчевым дипломатических депеш, чем роднят их с частными письмами поэта. Композиционно законченные письма к И. С. Гагарину предвещают уже отличительные особенности эпистолярного стиля Тютчева. Существенные пробелы в тютчевской переписке заграничного периода не позволяют делать определенных выводов относительно литературной ценности тогдашних его писем, но, по-видимому, своей окончательной зрелости эпистолярная проза Тютчева достигает все же значительно позже, чем его лирика. Расцвет эпистолярного мастерства Тютчева падает главным образом на сороковые — шестидесятые годы и сближает отдельные его письма то с его же лирическими стихотворениями на темы о природе, то с его психологической лирикой, то с лирикой политической.

Нередко и по содержанию, и по приемам художественной изобразительности тютчевские письма прямо перекликаются с его стихами. Та же глубина мысли, та же отточенная афористичность словесной формы. Чего стоят, например, строки о разлуке: «Я, несомненно, менее чем кто либо

- 371 -

создан для разлуки, ибо для меня разлука — как бы сознающее само себя небытие»³¹. Всем, кто читал Тютчева, памятны его контрастные образы Севера и Юга. Достаточно назвать два его стихотворения 1859 года, написанные по пути из Швейцарии в Россию: «Грустный вид и грустный час» и «Родной ландшафт...». А вот что писал он незадолго до этих всем известных стихотворений в письме к жене от 17 сентября 1859 года из Веве: «И смотря на это озеро, на эти горы, которые в светящейся дымке казались как бы сном наяву, я вспомнил вдруг, что менее чем через шесть недель я опять буду видеть перед собой Гостиный двор, грустно освещенный с 4-х часов дня фонарями Невского проспекта, — и я содрогнулся при этой мысли». Перед самым отъездом в Россию, описывая в письме от 9 октября швейцарскую природу, Тютчев восклицает: «И все это придется скоро покинуть — стереть все эти великолепия ледяной губкой петербургской зимы!»³². Посылая дочери Д. Ф. Тютчевой упомянутые выше стихотворения, он пишет: «Чтобы все же быть справедливым, я должен тебе сказать, что в эту самую минуту сверкает прекрасное солнце, — правда, не на розовых кустах и апельсиновых деревьях в цвету, а на молодых, только что распустившихся ледяных сосульках»³³.

Одним из излюбленных приемов Тютчева, придающим большую живость его письмам, является прием, также хорошо знакомый нам по его стихам: неожиданные и смелые сравнения. Любивший переносить свойства одушевленных существ на явления природы, Тютчев широко пользуется этим приемом и в своих письмах. Таково, например, сравнение осени с «красивой женщиной, красота которой медленно, но неуклонно исчезает»³⁴. Часто сравнение влечет за собою дальнейшую не менее неожиданную ассоциацию: «Здесь... погода еще довольно хороша. Лето удаляется, пятясь и как бы не смея решительно повернуться к нам спиною, — так некогда было принято при некоторых дворах, например, при сардинском, где я как сейчас вижу себя пятящимся перед тогдашней королевой, пока, наконец, достигнув середины залы, которая была весьма обширна, я не потерял совершенно всякой уверенности в себе и, дабы вновь овладеть ею, не решился смело повернуться спиной к королеве»³⁵.

К сравнениям Тютчев постоянно прибегает для характеристики человека как внешней, так и внутренней. Образность является вообще одной из основных особенностей тютчевского эпистолярного стиля. При этом Тютчев достигает образной характеристики при исключительной словесной лапидарности. Иногда вся характеристика умещается у него в одной остроте, в том, что французы называют bon-mot. Вот, например, острое слово о Горчакове:

- 372 -

«Он незаурядная натура и с бо́льшими достоинствами, чем можно предположить по наружности. У него сливки на дне, а молоко на поверхности»³⁶. Об А. Д. Денисьевой, тетке Е. А. Денисьевой, поэт однажды выразился так: «Она все та же несимпатичная, дорогая мне личность, шероховатая изнанка моих лучших воспоминаний»³⁷.

Нередко письма Тютчева превращаются в яркую хронику современной ему жизни. Мы найдем и вкрапленные в них исторические анекдоты (например, об актрисе Рашели и жемчужном ожерелье, подаренном ей принцем Наполеоном), и светские пересуды, рисующие быт и нравы окружающего общества, и мрачные предания прошлого, которые ему доводилось слышать (о находке замурованного трупа женщины в царскосельском дворце)³⁸. Жадный созерцатель живой жизни во всех ее проявлениях, он вечно в погоне за новыми впечатлениями. Его интересует и открытие железной дороги, и выставка рогатого скота. Он одинаково выразительно, но совершенно по-разному расскажет нам о трагической гибели А. Карамзина и о смерти его матери³⁹, о юбилее митрополита Филарета и о чествовании пятидесятилетия государственной деятельности Горчакова, достигшего всех возможных почестей и могущего рассчитывать впредь лишь на «великолепные похороны, подобающие канцлеру»⁴⁰.

Письма Тютчева отличаются равной художественной красочностью как в описаниях величественного и драматического, так и в описаниях смешного и будничного. Даже такой мало примечательный факт, как смена лакея, превращается под его пером в забавную новеллу⁴¹.

Любопытны некоторые зачины и концовки тютчевских писем. Письмо к дочери Д. Ф. Тютчевой поэт однажды начал так: «...Если бы человеческие мысли обладали счастливой способностью превращаться сами собою в написанные, сложенные, запечатанные и отправленные на почту письма, то, конечно, не проходило бы дня без того, чтобы ты не получала от меня два или три письма...»⁴². Одно из писем к И. С. Гагарину Тютчев закончил следующими словами: «Простите, любезнейший друг. И если вы все тот же, если вы так же снисходительны и так же умеете понимать, простите меня и пишите мне. Обещаюсь вам ответить. А это письмо не в счет, — как будто вы его и не получали. Это жест человека, который кашляет и сморкается прежде чем начать говорить. Ничего больше»⁴³.

Есть у Тютчева и такие письма, которые при всей незначительности

- 373 -

содержания представляют интерес как образцы эпистолярного стиля. Вот, например, записка, посланная Тютчевым его светской знакомой Е. К. Богдановой вместе с бутылкой сливок и фунтом масла. Записка эта, благодаря своей остроумной форме, могла бы занять место среди многочисленных образцов подобного рода, встречающихся в огромном эпистолярном наследии Вольтера:

«Бедный господин Тютчев, мой закадычный друг, поручил известить вас, сударыня, что от усилившейся ночью до крайних пределов болезни он скончался после кратковременной агонии между пятью и шестью часами утра.

Своим последним волеизъявлением покойный назначил вас, сударыня, наследницей бутылки сливок и фунта масла, прося вас соблаговолить удостоить его за это благосклонным воспоминанием.

Вынос тела состоится сегодня вечером и оно направится прямо к дому Бутурлина ⁴⁴.

Х. Х.»⁴⁵.

В частых случаях тютчевские письма являются довольно точным отражением его беседы; кажется даже, что за их литературными оборотами улавливаешь отдельные оттенки голоса, угадываешь жесты. При этом разнообразие стиля зависит от того, в каком роде велась обычно устная беседа Тютчева с данным корреспондентом. Очень показательны, например, его письма к Пфеффелю. Последний, вспоминая о своем знакомстве с поэтом, писал: «...его разговор принимал часто форму ораторской речи: приходилось больше слушать его, чем отвечать»⁴⁶. Такими импровизированными речами на философские и политические темы и являются как раз письма Тютчева к Пфеффелю. В этих письмах, скорее носящих характер публицистических статей, Тютчев не разговаривает и не рассказывает, а вещает.

От строгой логики построений, характерной для писем Тютчева к Пфеффелю, резко отличаются те письма, в которых поэт не задается целью обсуждения и развития какой-нибудь определенной темы или положения, а пишет обо всем, что подвернется под перо. Ему, конечно, хорошо был известен завет не раз перечитанной им Севинье: «Entre amis il faut laisser trotter les plumes comme elles veulent» («В дружеской переписке нужно предоставлять перьям бегать по бумаге, как им вздумается»), и к письмам Тютчева вполне могут быть отнесены слова французского критика Сюара: «Философия, политика, искусства, анекдоты и острые словечки, все может войти в письма, но с тою непринужденностью, легкостью и непосредственностью, которые свойственны разговору умных людей»⁴⁷.

Французский язык, которым обычно пользовался Тютчев в своих письмах, позволял ему достигать подлинной виртуозности в эпистолярном разговоре.

- 374 -

Но глубоко знаменательно, что в дни тяжелых личных потерь, поэт обращается к родному языку и пишет на нем, быть может, самые потрясающие по остроте и искренности чувства, самые безыскусственные из всех тех писем, которые ему доводилось писать (В. А. Жуковскому после смерти первой жены, А. И. Георгиевскому и Я. П. Полонскому после смерти Е. А. Денисьевой).

Письма Тютчева с точки зрения их биографического и исторического значения неоднократно привлекали внимание исследователей. Между тем эпистолярное наследие поэта — не только основной и незаменимый источник для его биографии, не только драгоценный материал для истории политической и общественной жизни России и Запада, но и замечательный памятник художественного слова. Изучение тютчевской эпистолярной прозы по существу еще не велось⁴⁸ и станет по настоящему возможным лишь с полным изданием писем поэта.

- 375 -

Список иллюстраций

Ф. И. Тютчев. Фотография Деньера. 1864 г. — Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Ф. И. Тютчев. Рисунок неизвестного художника. 1820-е годы — Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Усадьба Овстуг. Фотография с несохранившейся акварели Драницына. 1849 г. — Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Страница III тома «Современника» за 1836 г. со стихами Тютчева.
Эл. Ф. Тютчева, первая жена поэта. Портрет работы неизвестного художника. Масло. Конец 1820-х годов. — Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Эрн. Ф. Тютчева, вторая жена поэта. Портрет работы Дюрка. Масло. Начало 1840-х годов. Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Титульный лист первого издания стихотворений Тютчева
Ф. И. Тютчев. Раскрашенная фотография. Начало 1850-х годов. Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Е. А. Денисьева. Акварель работы Иванова. Начало 1850-х годов. — Институт русской литературы — (Пушкинский Дом) АН СССР.
Ф. И. Тютчев. Фотография. 1860-е годы. — Музей-усадьба «Мураново» им. Ф. И. Тютчева
Кабинет Тютчева в Музее-усадьбе «Мураново»
Автограф первой редакции стихотворения Тютчева «Как хорошо ты, о море ночное...» — Центральный Государственный архив литературы и искусства
Автограф второй редакции стихотворения «Как хорошо ты, о море ночное...» — Центральный Государственный архив литературы и искусства
Автограф третьей редакции стихотворения «Как хорошо ты, о море ночное...» — Центральный Государственный архив литературы и искусства
Автограф четвертой редакции стихотворения «Как хорошо ты, о море ночное...» — Центральный Государственный архив литературы и искусства	338—339

- 376 -

Оглавление

От автора
Глава первая. — Детство и юность. 1803—1821 годы
Глава вторая. В Мюнхене и Турине. 1822—1839 годы
Глава третья. — Снова в России. Тютчев и общественно-политическая действительность 1840-х — начала 1870-х годов
Глава четвертая. — Лирик — мыслитель — художник
Глава пятая. — Мастер стихотворной формы
Глава шестая. — Как создавал Тютчев свои стихи
Заключение
Приложение. О письмах Тютчева
Список иллюстраций

Кирилл Васильевич Пигарев

Дата добавления: 2015-10-28