Примечание к части 13 страница

А в начале октября Майки зачем-то попросил у меня телефон Эла и Лалы, с которыми я сам связывался очень редко, помня лишь о том, что должен пригласить их на день рождения.

***

- Эй, братишка, я достал номер его друзей из Бельвиля, как ты и просил, - сказал Майки, без стука вваливаясь в комнату Джерарда, кидая рюкзак в угол и заваливаясь на кровать рядом с уже лежащим там братом. Джерард заинтересованно перевернулся на бок, чтобы лучше видеть лицо Майки. – Что ты задумал, рассказывай. Если какую-нибудь фигню, то я тебе его не отдам.

Джерард рассмеялся. Майкл и правда очень привязался к Фрэнку за это время, фактически, они дружили очень крепко, общаясь и в школе, и вне её. Он даже немного ревновал Фрэнка к брату за то время, что они проводили вместе, без него.

- Давай номер, это всё для благого дела. А если не отдашь – защекочу до смерти, так и знай.
- Эй, это запрещённый приём! – уже начал смеяться Майки, хотя Джерард только сделал вид, что сейчас устроит щекоточную войну.
- Я просто хочу поговорить с ними, Фрэнк же собирался пригласить их на день рождения. Возможно, они смогут подсказать что-то интересное, что можно устроить для него в качестве подарка. Всё-таки, они его с детства знают.

Майки неверящим взглядом уставился на него.

- Невероятно, чтобы ты так заморочился из-за чьего-то дня рождения. Кто ты и куда дел моего брата?

Джерард только улыбнулся и снова откинулся на спину.

- Просто мне хочется устроить супер-мега сюрприз. Может, это моё эго, и Фрэнк тут совершенно не при чём?

Майки ухмыльнулся.

- О, об этом я как-то не подумал, - и отдал брату бумажку с косыми цифрами, накарябанными рукой Фрэнка.

***

- Алло, здравствуйте. Я могу услышать Эла или Лалу? – Джерард стоял в коридоре, упираясь боком в стену и прижимая к уху трубку телефона.
- Это я, - отозвался приятный голос девушки. - Кто это говорит?
- Эм, - Джерард на секунду замялся, не зная, как же представиться, чтобы его не послали. – Я звоню из Ньюарка, я друг Фрэнка, меня зовут Джерард.
- О, Джерард-крадущий-первые-поцелуи? – иронично отозвалась девушка, явно заинтересовавшись звонком. – Ну, привет. Как там Фрэнки, с ним всё в порядке? Мы давно не созванивались.
- Хм, да, всё отлично. – Джерард очень смутился, он не знал, что Фрэнк рассказывал своим друзьям ту историю с вечеринки. Но, с другой стороны, этот факт намного облегчал дело.
- Так что же ты молчишь? Ты ведь звонишь по межгороду не для того, чтобы подышать в трубку? – девушка явно улыбалась на том конце провода, и ещё он расслышал тихий голос парня, который что-то сказал ей.
- Да, прости, я задумался.

И Джерард максимально кратко и понятно изложил суть своей просьбы Лале, она слушала внимательно и не перебивала.

- Так ты хочешь, чтобы мы приняли участие в подготовке сюрприза для Фрэнки? – отозвалась она, когда парень замолчал.
- Не совсем. Просто, возможно, у вас появится какая-то интересная идея, ведь вы знаете его с самого детства, его вкусы и увлечения. А то мне в голову приходит только банальщина типа вечеринки и выпивки, не могу ничего придумать толкового.
- Хм, кажется, тебе не всё равно, – ответила она серьёзно. – Сначала мне показалось, что ты просто общаешься с ним от скуки или даже развлекаешься за его счёт. И мне это не понравилось. – Джерард, было, возмутился и хотел что-то сказать, но ему не дали. – Не надо ничего говорить. Просто послушай. Если ты несерьёзен, не давай ему повода думать иначе. Фрэнки очень хороший и очень чувствительный парень. Он заслуживает самых лучших людей вокруг себя, и заслуживает того, чтобы его любили. Если ты обидишь его, я не поленюсь приехать в Ньюарк и надрать тебе задницу, вот честное слово, - Лала смягчила конец фразы, улыбнувшись, но общее настроение Джерард уловил.

Сначала это нелепое заявление показалось ему шуткой, но потом он подумал, что эти ребята и правда очень дорожат Фрэнком и вполне могут говорить на полном серьёзе. Не то, чтобы он испугался, у него и в мыслях не было шутить над Фрэнком или играть с ним. Иногда Джерард сам удивлялся, как он мог за недолгое время так накрепко привязаться к этому парню. Просто такое отношение к Айеро добавило в его глазах уважения и этим ребятам, и самому Фрэнку, который смог стать для них таким важным человеком. Немного помолчав, Джерард ответил:

- Я понял тебя, Фемида*. Давай, записывай мой телефон, мало ли что, мы должны быть на связи, - и он продиктовал ей цифры.
- Я правда рада, что ты не такой, каким показался мне в начале, - сказал голос на том конце. – Как что-то придумаем – позвоним. Ну и ты звони, если заскучаешь, - она рассмеялась звонким, как колокольчик, смехом.
- Замётано. Пока, до связи! – и он положил трубку, пребывая в смешанных чувствах.

«Какая проницательная девочка, однако, Фрэнку везёт на друзей, - усмехнулся Джерард, поднимаясь к себе по лестнице. - Кажется, наше с ними знакомство будет интересным. Придумают ли они что-то такое, что впечатлит меня и удивит Фрэнка?»

____________________________________
*Фемида - древнегреческая богиня правосудия

< бета чумовой Эйки и не менее чумовой DeanCastiel >

Любимые читатели, обновлён альбом фф, надеюсь, вам понравится ^^)
http://vk.com/album242855751_193553178

Глава 12.

В прихожей на первом этаже раздался телефонный звонок, и Джерард, неохотно отрываясь от грифельного карандаша, которым он истерзал лист бумаги практически целиком, не оставив на нём ни малейшего пятнышка чистого места, поднялся с пола, лежа на котором, рисовал очередной дикий сюжет из своей больной головы. В последние дни он всё свое свободное время читал книгу, подаренную Фрэнком, не зная, что притягивает его больше – потрясающий, графически прописанный сюжет, так похожий на фильмы старого чёрно-белого кинематографа, или небольшой листок бумаги, сложенный пополам, который он использовал как закладку. Каждый раз, начиная и заканчивая читать, он разворачивал его, повинуясь порыву, которому не мог сопротивляться. Это уже стало ритуалом. Скользил взглядом по корявым строчкам, написанным в спешке, и приглаживал их большими пальцами обеих рук, словно это нежное, трепетное касание мог почувствовать их автор, или оно могло бы помочь им стать более ровными. Он всегда улыбался, прикрыв глаза, на секунду представляя, как Фрэнк, согнув колено, прикладывает бумагу к нему и пишет, чтобы потом вложить послание в книгу. Зачем он написал эти слова? Что имел ввиду? Джерард не мог задать этих вопросов и не хотел их задавать, потому что боялся. «Это же шутка, придурок. А ты о чём подумал?» - примерно это он мог услышать в ответ, так зачем спрашивать? Шутка – юмор, ха… С каждой неделей ему становилось всё тяжелее, потому что волна одержимости накрывала всё сильнее и сильнее с каждым разом, а тяга становилась почти непереносимой.

«Хэй, привет, я Джерард, мастер самоконтроля, покер-фэйса и трахания своих мозгов, приятно познакомиться!» - вариантов развития событий не было, на хрен, какие варианты? «Он парень. Такой честный, открытый. Верный друг. Важный человек для Майки и просто уже неотъемлемый член нашей компании. Да он младше меня на два года, какого хрена вообще происходит?»

Джерарда начало накрывать потихоньку, начиная со сдержанного любопытства и осторожного интереса. Всегда склонный к различного рода фобиям и мистификациям, Джерард не мог не обратить внимания на парня, вломившегося в его размеренную жизнь с разбегу в прямом смысле. Он пытался отгородиться от него, отпугнуть своей странностью – но этот парень был непробиваем, он плевать хотел на все его странности и загоны. Любой другой бы давно послал и покрутил у виска, но только не Фрэнк, нет. Он так легко своей открытой улыбкой и почти детским восхищением от всего, что с ним происходило, рушил стены, что упорно, трудно, тяжело каждый раз воздвигал вокруг себя Джерард, что в какой-то момент ему пришлось плюнуть на это бессмысленное занятие. Слишком много душевных сил на это уходило, что после их не оставалось даже на то, чтобы рисовать. И всё это так быстро разрушалось одним взглядом, добрым словом, желанием не пройти мимо… Откуда вообще взялся этот парень?

Джерард никогда никого не подпускал к себе ближе, чем заканчивалась оболочка его личного, так чётко видимого внутренним взглядом, пространства. Он чувствовал даже не нарушение этой границы – нет, он улавливал малейший ветерок от мыслей человека в этом направлении – сблизиться с ним, влезть в жизнь, в чувства, привязать… Только ощутив кожей этот ещё зарождающийся ветер перемен, он сразу, резко и больно обрывал все связи. «Не надо ебать мне мозги. Я сам с этим прекрасно справляюсь», - руководствуясь этой железной логикой, Джерард взрослел, начинал встречаться, трахался, расставался, снова встречался – это никак не отражалось на его внутреннем состоянии. Туда никто не допускался. Но с Фрэнком это не работало. Этому парню ничего не нужно было от Джерарда. Он плевал на его стены, отчуждённость, скрытность, на прямую грубость. Каждый раз он реагировал так честно и при этом неожиданно, что приходила очередь Джерарда паниковать и что-то делать со своим поведением. Фрэнк ломал его, сам того не осознавая, ломал такие привычные границы просто тем, что делал, говорил и жил так, как было для него естественно. И Джерард не мог оставаться спокойным.

Это всё зашло настолько далеко, что волна, накрывающая его, была сейчас почти на самом пике. Он желал его. Сильно, грубо, жарко, желал до того, что иногда хотелось разорвать на кусочки, лишь бы сделать частью себя. Поглотить, присвоить, вжать в поверхность своего тела, чтобы кости затрещали от этого. И в те короткие невыносимые мгновения их объятий Джерарду приходилось тяжелее всего – сдержаться, чтобы не вцепиться зубами в шею, в невинно торчащее ухо, чтобы не сломать его рёбра своими руками. Он осознавал, что эти чувства меньше всего походили на любовь. Это была дикость, это была одержимость – запахом, видом, звуком голоса. Джерард иногда думал с горькой улыбкой, надрачивая себе после очередной тесной встречи с Фрэнком, насколько бы этого парня испугало то, что творится в его голове, если бы он мог услышать отголоски этих мыслей. Разрядка приносила лишь короткую передышку, небольшой тайм-аут перед тем, как волна начинала накрывать его снова.

Но потом вдруг Фрэнк открывался с другой стороны. Отстаивал свою точку зрения, плакал, дрался, говорил невыносимо честные и искренние слова, которые пугали… И дикая волна опадала сама собой, потому что Джерард плавился от нежности, накатывающей в такие моменты, и, опомнившись после, принимался оборачивать все эти чувства в ещё большее количество экранирующих слоёв, чтобы ничего, ни одно малейшее их проявление не вылезло наружу, не засветилось в глазах, не отразилось в лице… Это было бы концом. Если он сорвётся – даже страшно представить, что случится. Нет, он не переживал за Фрэнка, этот парень мог за себя постоять. Но это было бы концом его личности, концом всего того, чему он учил себя с детства. «Твоя внутренняя жизнь никого не касается, - сказала как-то мама маленькому Джерарду, сидя за столом с длинной тонкой сигаретой в губах и просматривая отснятые отцом проявленные плёнки через лупу, выбирая удачные кадры. - Поэтому она и называется «внутренняя», уяснил?». О, он очень хорошо уяснил это тогда и с годами стал мастером внешнего контроля. И никого не должно было касаться то, что происходит у него внутри. Это – его личная жизнь. Внутренняя жизнь.

Возвращаясь к книге барона Олшеври, которая так напоминала кинокартины старых мастеров, - она захватила сознание Джерарда, и его мозг на-гора выдавал ему сюжеты, где так или иначе фигурировали вампиры, клыки, укусы и струйки крови, стекающие по напряжённо вывернутой шее. В этом не было ничего странного, более того, такое положение дел было привычным и обыденным – пища, поступающая извне, будь то впечатления, ощущения, любые эмоции, встречи, события, - всё это заставляло его мозг работать и взрываться образами, которые он не мог не зарисовывать. Они терзали его голову изнутри, стучали, вопили, плавили извилины, грызлись между собой за первенство… Он и рад был бы просто забыть, не думать, заняться чем-то другим, но не мог. Потому что иногда это всё ощущалось почти физической болью. Единственно возможное спасение от этих незваных жителей его черепной коробки было давно найденным и опробованным – это взять лист, взять карандаш (фломастер, маркер, ручку…). Лечь или сесть, встать на голову – это не имело никакого значения, если при этом он мог водить карандашом по листку, переселяя очередного счастливца из своей головы на обманчиво надёжную бумажную поверхность.

После того, как он заканчивал с этим, вопли и терзания изнутри на какое-то время прекращались, и на смену им приходило такое недолгое, такое хрупкое спокойствие, в первые моменты которого чаще всего Джерарду хотелось просто лечь на пол, раскинуть руки в стороны и долгим, глубоко осмысленным взглядом, не мигая, смотреть в потолок. Чувствовать, как время течёт вокруг него, огибая, будто он – большой каменный валун посередине русла горной реки. Беспокойная, бесконечная вода обтачивает его края, делая гладкими и скользкими, но суть камня от этого не меняется – он спокоен. Он неподвижен. И самое важное – внутри него тишина. Это недолгое состояние покоя Джерард ценил больше всего.

Помнится, раньше он даже пытался насильно ограждать себя от лишних мыслей, эмоций и переживаний, подолгу не выходя из дома, запираясь в комнате и пытаясь быть пустым настолько, насколько это возможно, чтобы голова была бесконечно звенящей. Но через какое-то, довольно продолжительное, время он почувствовал, что эта звенящая пустота сводит с ума гораздо сильнее, чем истошный вой образов, просящих выйти на бумагу. От них было спасение, а от этого звона – нет. И Джерард снова начал впускать в свою жизнь книги, музыку, общение, встречи и события. Где-то через полгода после этого и случилась их встреча с Фрэнком. Стоит ли говорить о том, что сейчас он почти не выпускал из рук предметы для рисования, всё свободное время одного за одним выселяя из своей головы её навязчивых обитателей?

Иногда очень помогало, когда его волосы перебирали руками. От этого становилось легче, мысли успокаивались, а некоторые из них, совершенно забывшись, начинали почти урчать. Делать это было святой обязанностью брата, и Майки справлялся с ней отлично. Его длинные тонкие пальцы, почти всегда холодные, приносили ни с чем не сравнимое облегчение его больной голове. Более того, брат знал о том, что там происходит, потому что Джерард всё же выделял Майкла из прочих людей и был к нему сильно, накрепко привязан. Он многое рассказывал ему, позволяя заходить внутрь, далеко за пределы воображаемой границы-табу. А если чего-то не рассказывал, то всё равно продолжал любить, как умел.

Майки был всегда и всем для него. Он был рядом и никогда, никогда за всю их жизнь не выступал в роли следователя. Независимо от вины Джерарда, Майкл для него был адвокатом, защитником и всегда прикрывал там, где мог это сделать, и часто даже там, где не мог. За брата Джерард убил бы, не сомневаясь, но, слава богу, случая не подворачивалось. Их было двое всё то время, сколько он себя помнил. И хотя в их компании с младшей школы постоянно мелькала фигура Рэя, а сейчас в ней прочно обосновался Фрэнк, связь между ним и братом была совершенно другой категории и качества. Джерард был уверен, что даже если жизнь раскидает их по разным частям земного шара, он всё равно будет чувствовать пульсирующую заботой, добром и любовью нить, туго натянутую между ними.

Телефон надрывно звонил в холле, заставляя Джерарда морщиться и двигаться быстрее, спускаясь по лестнице. Обычно он просто игнорировал звонки, когда ему было лень, и он не хотел спускаться к телефону, но сейчас был не тот случай. Неделю назад он позвонил этой странной девочке, у которой ещё брат-близнец, и очень ждал ответного звонка, надеясь услышать от них что-то невероятное.

- Алло? Да, привет, - наконец он добрался до телефона и расслабленно оперся спиной о стену, слушая уже немного знакомый голос. С каждым словом в трубке Джерарда начинало охватывать чувство радостного возбуждения от того, что он слышал, и губы неумолимо расползались в предвкушающей улыбке. Кажется, его идея привлечь ребят из Бельвиля была очень удачной.

****

Осень… Прекрасная, тёплая осень в Нью-Джерси, когда температура на какое-то время замирает в пределах пятнадцати градусов, будто даёт своеобразный обратный отсчёт для уставшей зеленеть природы.

Три… И около недели-другой держится эта приятная для тела температура, когда ещё чувствуешь на лице прощальные поцелуи пока еще по-летнему тёплого ветра. Он касается кожи, улетая вдаль, и заставляет тебя улыбаться, но в воздухе уже что-то поменялось, и ты с лёгкой грустью осознаёшь, что лето уже закончилось.

Два… И дневная температура резко опускается к десяти-двенадцати градусам, бесконечный поток хмурого вида облаков плывёт по небу, почти постоянно закрывая солнце, а в листьях клёнов и дубов начинают появляться первые мазки жёлтого, оранжевого и красного.

Один… И через неделю, ближе к концу октября, днём редко бывает выше десяти градусов, а растительность, с нетерпением ожидавшая момента, когда можно будет покрасоваться и избавиться от надоевшего за сей период зелёного, начинает соревнование за более привлекающую внимание палитру осенних красок, расцвечиваясь непередаваемыми оттенками, никого не оставляющими равнодушным.

Раньше, до переезда, в последние две недели октября у нас с близнецами было ритуалом как можно чаще прогуливаться до местной гавани, где покачивались ровные ряды пришвартованных яхточек со спущенными парусами. По берегам разворачивалось ещё пока зелёное обрамление парка, но мы, специально обращая на это внимание, отмечали, как день за днём зелени становилось всё меньше, и деревья медленно сходили с ума, окутываясь пожаром из малиновых, охристых, желтых или почти морковного цвета оттенков.

В это время, перед самым моим днём рождения, я всегда чувствовал, как у меня начинают ныть внутренности. Мама смеялась и шутила на тему, что это всего лишь сезонное обострение гастрита, но я точно знал, что это не так. Хотя, конечно, больной желудок исправно два раза в год привлекал к себе внимание, устраивая весёлую жизнь, но не тогда. Это было совсем другое. Это было предвкушением, ощущением того, как маховик моего личного времени почти сделал полный оборот, отмерив очередной год жизни. И оно завораживало, заставляя кишки и желудок сжиматься в предвкушении чего-то нового, невыносимо неизведанного.

Сейчас я уже плохо помню, любил ли в свои шестнадцать октябрь и раннюю осень так осознанно и глубоко, как сейчас, спустя много лет с тех пор. Но точно помню, что равнодушным не был. Сложно оставаться равнодушным, видя перед глазами эту невозможную красоту.

После переезда, чувствуя нутром происходящие с природой изменения, почти всю вторую половину октября я носился с навязчивой идеей: как-то добраться до Гудзона, проехаться по набережным, упиваясь видом облившихся осенней краской деревьев на том берегу, подышать этим сладко-свежим, какой бывает только рядом с крупной рекой, воздухом, влажно оседающим в лёгких… Я не раз озвучивал эту идею, приходя после школы в дом Уэев, но почему-то никто особо не заряжался моим горячечным состоянием. Ребят можно было понять – они жили тут всю жизнь, и эти осенние пейзажи им, наверное, приелись? И тем не менее я не сдавался. Более того, я был уверен, что в один прекрасный момент моё настойчивое нытьё возьмёт верх, и они устроят мне эту долгожданную экскурсию, пока погода совсем не испортилась. В своих возможностях достать кого угодно я не сомневался!

Первые недели октября я занимался только тем, что учился, зависал с Рэем в музыкальном клубе, где с нами играло ещё двое ребят, и иногда тусил у Уэев. Помимо нас с Рэем, в группе ещё был Том, парень из выпускного класса, он сидел на барабанах и в целом очень неплохо стучал, а на басу играл Дерек - он учился на нашем с Майки году обучения в параллельном классе. Это были не все люди, что занимались в клубе. Желающих и играющих было достаточно, и сам клуб включал в себя несколько начинающих групп школьного уровня, разного возраста и умений. А разруливал тут всё Рэй. Он устанавливал расписание репетиций, утверждая его каждый месяц и переделывая детали, если у групп что-то менялось. Помогал ребятам устраивать прослушивания и доборы, когда в группе кого-то не хватало. Договаривался об участии той или иной команды в каком-то школьном мероприятии и утверждал для него репертуар.

Я был невероятно удивлён, узнав, за сколько вещей нёс ответственность Рэй и как успевал за всем этим следить. Мне казалось, что просто невозможно разобраться толком в этой круговерти инвентарных номеров инструментов, дат выступлений и прослушиваний всех этих людей вокруг, которые что-то от него хотели. Впервые попав в полуподвальное помещение, отданное клубу, я подумал, что попал в царство хаоса. Но Рэй был тут царь и бог, он успевал вовремя решать все вопросы и знал, где лежат запасные струны для гитар, медиаторы на замену поломанным, где найти ту или иную запись в фонотеке, которая была очень богатой. Я очень удивился, увидев сбоку небольшую комнату за стеклом, с пультом перед ней, полным бегунков и кнопок, предназначавшуюся для звукозаписи. Оказывается, на базе клуба можно было даже записать что-то. Всё увиденное тут моментально закинуло образ Рэя в моей голове на невозможную высоту. Я и раньше очень уважал его за музыкальность и выдержанный характер, но теперь…

Как-то раз я, уже собираясь домой после репетиции, поддался приступу восхищения и спросил Рэя:

- Как ты умудряешься держать всё это в голове? Это ведь невозможно! Знать каждую мелочь в этом бардаке, будто она лежит на своём месте, – это какая-то сверх-способность, чувак!

Поверьте, помещение музыкального клуба на самом деле было воплощением адового бардака, тут валялось всё и везде, и часто кто-то писал текст к песне, клал лист на какую-нибудь поверхность, отвлекаясь на пару минут попить кофе. В это время листом пользовались в качестве салфетки, чтобы обернуть гамбургер из столовой, он пачкался кетчупом и жиром, затем его комкали и оставляли тут же на колонке. Потом возвращался хозяин текста, после недолгих поисков с невозмутимым видом распрямлял его, размазывая остатки кетчупа, и садился думать над музыкой к этим словам. Здесь всё было в порядке вещей, и существовало лишь одно правило – ничего не выбрасывать!

Рэй выглядел очень довольным и смущённым от моего неприкрытого восхищения. Но он заслуживал его, чёрт!

- Мне просто всё это нравится, Фрэнк. Я тащусь от каждой ерунды, что делаю тут. Этот клуб – моё детище. Три года назад тут было полное убожество, не было фонотеки, половина техники не работала, а из инструментов были три гитары без струн, старинный гроб-синтезатор и устаревшая барабанная установка. Ни комнаты звукозаписи, ничего – обшарпанные стены и пара калек, что приходили сюда поиграть, потому что дома мать орала и требовала тишины. Никому ничего не было нужно, да и клуба, как такового не было. Было только помещение и короткий список, кому можно выдавать ключи от него.

Я, кажется, вытаращил на него глаза, потому что он рассмеялся, глядя на меня.

- Не надо делать такое лицо, Фрэнк, это реальная история. Тогда мне будто вожжа под хвост попала, не знаю, что произошло. Несколько лет я, как и все, приходил сюда поиграть, потому что дома были братья, которые тоже играли. Мне было стыдно за свою технику перед ними. В отличие от меня, они это делали классно, - Рэй снова широко улыбнулся, а я был очень удивлён, потому что впервые слышал про его братьев. - Да и мама не вытерпела бы третью гитару в доме.
- У тебя есть братья? Первый раз слышу.
- Они старше. Уже разъехались по колледжам и другим штатам. У нас в крови – не сидеть на одном месте долго, мы путешественники, - Рэй выглядел задумчивым, когда говорил это. - Да и отношения наши особо близкими было не назвать. Не сложилось как-то.

Мне показалось, что он немного огорчён этим фактом, хотя внешне в его лице почти ничего не изменилось. Я решил не вдаваться в подробности и расспросы, ведь история клуба интересовала меня сейчас куда больше.

- И что значит – попала вожжа?
- Ну, - смущенно начал Рэй, - я решил взять тут всё в свои руки и превратить в нормальный музыкальный клуб, на базе которого смогут собираться и сыгрываться группы. У меня появился план, и я озвучил его администрации школы. Мы договорились об определённом спонсировании, а от нас требовалось осуществлять качественное музыкальное сопровождение мероприятий, балов, школьных праздников и защищать честь школы на фестивалях, когда такие будут проходить. Я думаю, что школа приобрела намного больше, чем потеряла. Даже приглашать малоизвестные группы играть на праздниках несколько раз в год – уже влетало в копеечку. А сейчас мои ребята сами играют каверы на многие известные песни, и звучат они не так уж стрёмно, - о, Рэй был очень доволен и горд, и я поддерживал его в этом. Если он и правда раскрутил полумёртвый клуб и превратил его в этот кипиш, вдохнул жизнь, то он был нереально крут!
- А фонотека? Техника? И даже место для звукозаписи, офигеть! Это ведь уже не входило в ваш договор?

Рэй хитро ухмыльнулся, проведя пальцами по кудрявому нимбу надо лбом.

- Тут уже мне пришлось извернуться. Вообще, многое из этого натащили сами ребята, которых я усердно вылавливал по всей школе и уговаривал играть не каждому по отдельности, а пробовать собираться в группы. Так намного больше удовольствия, ты ведь и сам это чувствуешь, Фрэнки?

Я чувствовал. Ещё как чувствовал. Это было не сравнимое ни с чем удовольствие - ощущать свой гитарный ритм, уверенно держащийся на басу, и слышать, как мелодические изыски гитары Рэя нанизываются на эту основу, подстёгиваемые раскачивающими пульс звуками ударных. Это был оргазм души, и хоть я не стал от этого меньше любить просто играть для себя, выдумывая мелодические партии и совершенствуя технику, но чувства и отдача от этих двух, таких похожих, занятий, была в совершенно разных плоскостях, было бы глупо их сравнивать.

- В общем, многие прониклись и начали пытаться. Не у всех получалось, и не с первого раза, ха, иногда в этих стенах творилась такая Санта-Барбара! - друг закатил глаза и рассмеялся. - Это сейчас все уже привыкли, не без моей помощи, что у нас тут коммунизм и всё общее, и если что-то попадает в это помещение и остается тут - оно уже не твоё. А поначалу это были какие-то локальные собственнические войны: не трожь мои палочки, кто поставил мою гитару не у той стены, чьи сопли на микрофоне, и почему их не вытерли после себя, кто выкинул мой лист с подбором гармоний… О, в какой-то момент я так задолбался всё это слушать, что просто разорался, выгнал всех на хрен и закрыл помещение. «Идите отсюда и дрочите дальше свои гитары каждый в своём углу. А палочки можете себе в задницы засунуть», - кажется, я выдал что-то в таком роде, и это было дико и настолько на меня не похоже, что народ проникся.

Я рассмеялся, представляя Рэя, орущего эту пламенную речь. Это правда было очень не похоже на его обычное поведение.

- Ха, уже на следующий день, когда я пришёл с ключами к двери клуба, там меня ждала делегация. Но я-то уже давно отошёл и вообще не понимал, почему они смотрели на меня с опаской, будто я буйный. И совсем я не буйный, - Рэй рассмеялся, снова прокручивая тот момент в голове. - Тогда мы ещё раз поговорили обо всём, установив некоторые негласные правила, которые в ходу до сих пор. Что-то не нравится – приведи в норму и пользуйся. Пару раз вытрешь чужие слюни с микрофона – и на третий постараешься не оставлять на нём свои. Так, по цепочке, всё и пришло подобию порядка. Хотя, конечно, тут бардак и хаос, но мне больше нравится называть это «рабочей атмосферой», - улыбнулся он.

Тут и правда было очень уютно, несмотря на валяющееся везде барахло и спутавшиеся жилы проводов под ногами. В углу даже стоял старый, явно притащенный кем-то из гаража мягкий уголок, а перед ним – низкий чёрный столик, заваленный журналами, с парой кем-то забытых грязных кружек и несколькими чайными ложками. На подоконнике у небольшого, высоко расположенного окна стоял электрический чайник, просто нереальных размеров стеклянная банка с растворимым кофе (я подозревал, что народ просто ссыпал туда кофе разных марок, принесённый из дома) и коробка с кубиками сахара. Кружки у всех были свои, любимые, и не дай бог кому-то было стащить чужую, дело начинало пахнуть керосином и мордобоем, тут Рэй ничего не мог поделать. Любимая кружка – святое. Поэтому намного легче было предотвратить такие ситуации, и, как только количество грязных кружек начинало расти в геометрической прогрессии, и они попадались под руку везде, где только могли стоять вертикально, Рэй свирепел и грозился выкинуть всю эту «посудную лавку» к чёртовой матери. Как правило, этого хватало, и через полчаса проблема решалась трясущимися над своими личными и любимыми вещами музыкантами. Так что порой тут было невозможно весело, и иногда из-за звукоизолированных стен и двери доносились взрывы громового хохота, сотрясающие окружающее пространство. Атмосфера этого места очень меня притягивала, тут и правда хотелось находиться, хотелось творить и играть в компании себе подобных.

Когда мы закончили разговаривать, Том и Дерек уже давно ушли. По традиции, являясь старшей группой, мы часто репетировали самыми последними, когда школа уже становилась совершенно пустой, и эхо шагов гулкими отражениями разносилось по длинным коридорам. Максимум, кого мы могли встретить в эти вечера - это редких учителей, засидевшихся за планами и отчётами, да охранников, со скучающим видом прогуливающихся по этажам. Я был рад, что сегодня иду домой вдвоём с Рэем, потому что обычно мы выходили все вместе, вчетвером. Я ничего не имел против ребят, они были забавными и нравились мне, хоть и набиваться к ним в друзья не было большого желания. Но я чувствовал, что меня тянет к Рэю как к наставнику. Он круто объяснял многие вещи, помогал с партиями и даже давал небольшие уроки в плане техники игры. Я уже многому научился у него и не собирался на этом останавливаться. Так что, побыть с ним наедине и поболтать о чём-то важном, ну или просто о пустяках, было очень приятно. Это редко удавалось, да и сам Рэй далеко не всегда был в разговорчивом настроении, поэтому я ловил момент и радовался его обществу.

Дата добавления: 2015-10-24