Аннотация 3 страница. Теперь у Лизы почти не оставалось сомнений в том, что дневник у Юли

Теперь у Лизы почти не оставалось сомнений в том, что дневник у Юли. Уж очень подозрительно она себя вела: краснела, злилась, смущалась. Юля хотела выйти из класса, но Лиза преградила ей дорогу.

— А если ты ничего не брала, то тогда ты позволишь мне заглянуть в твою сумку и убедиться в этом?

— Лиза, не надо, — тихо сказала ей Туся. — Ты перегибаешь палку.

Но когда Лиза злилась, ее не так— то легко было остановить. Она схватила юлину сумку и потянула на себя. Юля и не думала ее выпускать, и тогда Лиза потянула сумку так сильно что оторвала ручку.

— Что же это делается! — заголосила Марина — смуглая и темноволосая подруга Юли. — Что она себе позволяет!

И тут оказалось, что их разговор слышало много ушей и много пар девчоночьих глаз наблюдали за этой сценой. Марина обрадовалась такому количеству свидетелей и с воодушевлением обратилась к собравшимся:

— Прямо в голове не укладывается, как такое может среди белого дня происходить, да еще в нашем классе! Мне кажется, что в нее, — она кивнула в сторону Лизы, — дьявол вселился. Обыскивать человека Из— за какой— то тетрадки...

Лиза не дала ей договорить.

— Это не какая — то тетрадка! — Крикнула она. — Это мой дневник! Моя тайна! Только моя! И если вы этого не понимаете, то мне вас жалко! Да, мне всех вас жалко! — Лиза раскраснелась от злости и подступающих слез.

— Мы видим, что спорить с тобой бесполезно — постепенно успокаиваясь, сказала Марина, и это были последние ее слова, обращенные к Лизе.

Она повернулась лицом к притихшим одноклассницам и продолжала:

— Некоторые думают, что им все позволено. Некоторые ни с кем не считаются. Мириться с этим нельзя. Предлагаю объявить некоторым строгий бойкот. Тот, кто в нем не участвует, сам попадает в зону молчания. Согласны?

— Согласны, — подтвердил гул нестройных голосов.

— Хорошо, — кивнула Марина, довольная тем, как легко ей удалось перетянуть всех на свою сторону. — С этой минуты объявляем Лизе бойкот.

Она взяла обиженную Юлю под руку, и они вышли из класса, шагая в ногу. Все потянулись за ними следом, и Лиза осталась в полном одиночестве. Она еще не совсем поняла, что случилось — настолько это было глупо и неправдоподобно. Ее всегда любили в классе, и она не могла поверить, что из— за одного ничтожного случая она потеряла сразу всех друзей.

Несмотря на мелкие разногласия, их 7 «Б» был самым дружным классом в школе. Мальчики уже вышли из того возраста, когда считают, что пинки, ·затрещины и дерганья за косы — единственно возможные методы ухаживания. Все, например, знали, что Юра Метелкин встречается со Светой Калининой, а тихая троечница Дмитриева без памяти влюблена в Кахобера Ивановича.

Любые праздники 7 «Б» проводил вместе — будь то Рождество, Восьмое марта или 23 февраля. В прошлом году директор школы даже разрешил им праздновать Новый год в актовом зале до часа ночи. Тогда был маскарад, и Лизина мама сшила ей костюм Красной Шапочки: из плотного сукна она смастерила красную шапочку с загнутыми краями — прямо как у сказочной героини и в руки дала корзинку с напеченными пирожками. В таком виде Лиза и шла на праздник, когда в школьном коридоре встретила Ежова, который уже умудрился где—то выпить вина. Увидев Лизу в костюме Красной Шапочки, он подумал, что у него началась белая горячка. «Красная Шапка!» — в ужасе прокричал он, скрываясь от Лизы за широкой спиной Кахобера Ивановича.

Лиза вспомнила, как все тогда смеялись, какой беззаботной и радостной была жизнь, и решила, что теперь этого не вернуть. Она тяжело опустилась на стул, закрыла лицо ладонями и заплакала в голос.

Дверь кабинета открылась, и вошла Туся. Она села рядом с подругой и положила руку ей на плечо.

— Ничего страшного не случилось, — сказала она. — Немного побесятся и перестанут.

— Никогда не перестанут, — всхлипнула Лиза. — Маринка с Юлькой всегда меня недолюбливали, а они такие сплетницы. Представляю, каких гадостей они про меня наболтают! Мне теперь никто слова не скажет. Удивительно, что ты со мной говоришь.

— Я же твоя лучшая подруга, — напомнила Туся.

Вдруг дверь широко распахнулась, и в класс влетел Максим Елкин.

— Лиза, прости, — возбужденно заговорил он, на ходу поправляя очки, — я был в библиотеке и только сейчас все узнал! Я думаю, что все ошиблись, потому что ты не можешь сделать ничего плохого.

— Могу, — упрямо сказала Лиза. — Ты меня не знаешь.

— Как раз только я тебя и знаю, — почти неслышно сказал Максим. И уже громче добавил:— Пойду найду девочек, объясню им как они не правы.

— Когда Елкин ушел, Туся тоже засобиралась:

— Ой совсем забыла! Мне же срочно нужно к врачу. Я тебе, Лизка, вечером позвоню, не грусти.

— Пошли вместе, поднялась Лиза. Сейчас ей меньше всего хотелось оставаться одной

сторону к тому же я буду

— Да нет, мне в другую сторону, к тому же я буду бежать. Увидимся завтра!

И уже около самой двери она обернулась и махнула рукой:

— Чао!

— Пока! — рассеяно улыбнулась Лиза, медленно соображая, что должно быть Туся боится выйти с ней из школы, чтобы самой не стать жертвой байкота.

«А что бы я делала на ее месте? — спросила сама себя Лиза и ответила: — Вела бы себя честно».

Теперь Лиза осталась без дневника, без друзей, без Туси.

Со всех сторон ее окружала зловещая тишина.

«Черт бы вас всех побрал, — с досадой думал Максим Елкин, когда в разгар контрольной по алгебре к нему со всех сторон летели записки, сложенные квадратиком и свернутые трубочкой: «Елкин, помоги!» — Как вы мне надоели», — вздыхал он и решал первый вариант, а потом — второй и только после этого свой — третий.

«Елкин — гений, — с гордостью говорили о нем одноклассники. — Рядом с ним ваш Петров — просто тупица».

— Тебе хорошо, — сказала Лиза, когда на перемене они с Максимом стояли в коридоре и, облокотившись о подоконник, смотрели в окно.

В школьном дворе уже зеленели тополя и чувствовалось скорое наступление лета. Но теперь Лизе было все равно.

— Если тебе объявят бойкот, ты даже не заметишь. — Лиза чувствовала, что начинает злиться. — Вот именно, ты просто этого не заметишь. И потом, никому даже в голову не придет объявить тебе бойкот. Потому что это — ты. Тебе на них наплевать, и они это знают.

— Как это — наплевать? — не понял Максим. Он поправил очки и в недоумении уставился на Лизу.

Когда вот так поверх очков он смотрел на собеседника, казалось, что его разбудили среди ночи и он не понимает, где он и что от него хотят. Тогда Максим с трудом подбирал слова и краснел, как первоклассник. Но когда он решал новую задачку или путешествовал по Интернету, то был героем и не знал поражений. В этом счастливом мире, где все так просто, где все законы диктует логика, не было места для Юли и Марины. Не то чтобы Максим не пытался понять сверстников — просто в их поступках он не видел логики. Он всегда хотел знать, для чего девочки красят ресницы, а мальчики курят в туалете, почему по физкультуре нужно иметь пять и зачем делать домашнее задание по алгебре. Он пытался это понять, но не мог.

— Почему — наплевать? — удивился Максим. — Я тоже человек. — Он снял очки и положил их в карман. — Никто не хочет остаться один. — И ты?

— И я.

Максим был высокого роста. Его большая голова и почти такие же огромные кулаки — все это самым странным образом сочеталось с его кротким характером и врожденной неловкостью. Угловатый и немного застенчивый, он был похож на большого ребенка. Но когда злился, в нем просыпался зверь. Однажды Максим подрался с Ежовым («отпетый бандит» — так говорил про Ежова директор) и едва его не искалечил. Но это скорее было исключением, которое подтверждало правило. Добрый и рассеянный, Максим не умел отказывать, и многие этим пользовались.

— Максим.

Лиза обернулась.

— Кахобер Иванович?!

Кахобер Иванович Калмахелидзе, самый лучший на свете классный руководитель, преподавал историю. Упитанный и в то же время очень подвижный, он много смеялся, носил усы и говорил с легким грузинским акцентом.

— Максим, — сказал он, — пожалуйста, отнеси журнал в учительскую, — и протянул Елкину журнал.

Кахобер Иванович всегда появлялся внезапно.

Он был «Скорой помощью» и Службой спасения, пожарной командой и просто другом — такой это был человек.

— Надо поговорить, — сказал Кахобер Иванович, когда ушел Максим.

Они вошли в пустой класс и сели: он — за свой стол, Лиза — напротив.

«Он все знает, — подумала Лиза, — это конец». — Ты ничего не хочешь мне сказать?

Лиза молчала. А что она могла сказать? Что ей объявили бойкот? Но он и так это знает.

— Лиза. — Кахобер перегнулся через стол и осторожно прикоснулся к ее руке. — Ты обидела человека. Несправедливо обидела. Ты должна извиниться.

Лиза вспыхнула.

Извиниться?! За что? У нее пропал дневник!

Разве она не пыталась им объяснить? Но они даже слушать не стали. И потом, почему Юля так боялась открыть сумку? А что, если дневник у нее? Лиза просто хотела убедиться. Нет, она не станет извиняться. С какой стати?

— Тебе Трудно, — сказал Кахобер, — я понимаю. Если хочешь знать, я тоже веду дневник.

— Вы?

Кахобер встал и начал прохаживаться по классу: от двери к окну и обратно.

— Когда мне было тринадцать лет, мне нравилась одна девочка. Ее звали Софико.

«Неужели дневник у него? — с ужасом подумала Лиза. — Нет, не может быть».

— Как это обычно бывает, я долго не мог признаться. И вот однажды на перемене я набрался духа, подошел к ней и сказал: «Софико, Я тебя люблю». — Прямо так и сказал А потом забрался на подоконник И говорю: «Софико, для тебя я готов сделать все, что ты скажешь Хочешь я выпрыгну в окно? Только скажи». А сам смотрю вниз, и у меня мурашки по спине: третий этаж все— таки.

Кахобер задумался и немного помолчав, продолжал:

— «Ерунда, не прыгнешь» — вот что сказала мне Софико.

— А вы?

— Прыгнул.

— Вот это да!

— Прыгнул и оказался в больнице. И знаешь что?

— Что?.

— Софико даже не пришла меня навестить

Лиза представила себе Софико: оправив ветхое платье, сшитое, по моде послевоенных лет, злая красавица исподлобья смотрела на маленького Кахобера. Хорошо быть красавицей.

— Так и не пришла.

— Нет. Но гораздо хуже было другое — Кахобер потряс в воздухе указательным пальцем. О моей любви говорила вся школа. Я был просто в отчаянии.

— Еще бы, — кивнула Лиза, а сама подумала:

«Дневник у него, это ясно».

— Но знаешь — грустно сказал Кахобер — это скоро прошло. Я рассуждал так: я не сделал ничего плохого — наоборот: я люблю Софико и это доброе чувство. Почему я должен стыдиться? Как ты думаешь, я был прав?

— Не знаю, — пожала плечами Лиза. — То есть нет. Наверное, это хорошо.

— Я тоже так считаю.

«Издевается, — думала Лиза. — Сказал бы сразу: «Дневник у меня"».

А Кахобер продолжал:

— Пока я со сломанными ногами лежал в больнице, я о многом думал, тем более что времени у меня было достаточно. Я пытался понять, почему Софико меня не остановила. И почему потом не пришла навестить. Я должен был разобраться в своих чувствах. Понимаешь? И тогда я решил вести дневник. Так, записывал разные мысли, даже стихи сочинял.

— Вы пишете стихи?

— Нет, теперь нет. Но дневник помог мне многое понять. Знаешь, почему Софико не пришла меня навестить?

— Почему?

— Софико чувствовала себя виноватой. Она думала, я не захочу ее видеть. Но я это не сразу понял. — Кахобер придвинул к себе стул и сел задом наперед, обхватив спинку руками. — А что касается дневника, я веду его до сих пор. Я бы не хотел, чтобы он оказался в чужих руках, я понимаю. Но и ты меня пойми.

— Да, конечно, — согласилась Лиза, — я понимаю.

— Нет, ты не понимаешь. Юля не брала твой дневник.

— Можно спросить? — сказала Лиза и немного смутилась. — Конечно.

— Мой дневник у вас?

— Нет.

— Тогда почему вы так уверены, что это не Юля?

— Это исключено. — Кахобер наклонил голову набок и криво улыбнулся, отчего его усы изменили положение, а глаза стали как щелки. — Просто она не такой человек.

— Если честно, — сказала Лиза и покраснела, — я тоже об этом думала. Но если она не брала, почему она не могла показать сумку? Я просто хотела убедиться...

— Убедиться? — Кахобер Иванович снова поднял вверх указательный палец и наклонил голову набок. — Никто не имеет права обыскивать другого человека, даже если он тебе не нравится. Ты должна извиниться.

— Я попробую.

— Вот и хорошо, — обрадовался Кахобер. — И пожалуйста, не надо думать, что, если ты не придешь на классное собрание, я об этом забуду. Договорились?

Лиза кивнула.

От классных собраний у Лизы часто оставался на душе неприятный осадок: видимо, предчувствовала, что однажды сама окажется под прицелом.

Кахобер долго ходил по классу, говорил и размахивал руками. У Лизы ком стоял в горле, и в какой— то момент ей показалось, что она упадет в обморок.

— Лиза хочет извиниться, — сказал Кахобер и, уступив ей место, отошел в сторону.

И она извинилась.

«Странно, — думала Лиза, спускаясь по лестнице, — когда ты не прав, стоит тебе извиниться, как мир преображается, а ты сам как будто становишься Лучше».

В раздевалке ее окружили одноклассники. Она сколько угодно могла с ними болтать, и никто не смотрел на нее косо. Максим Елкин ликовал. А сама Лиза чуть не расплакалась: просто ей было у кого переписать домашнее задание и спросить как дела — ничего особенного. Но это так важно, кота есть с кем поговорить.

* * *

Стоял солнечный майский день. Листья на тополях стали еще больше, а воздух был наполнен свежестью. Лиза простилась с Максимом и отправилась домой.

— Эй! Лиза!

Лиза обернулась. Она всегда ходила быстро, и Юля ужасно запыхалась, пока ее догнала.

— Лиза! Постой. Я хотела тебе сказать. — Юля тяжело дышала и говорила сбивчиво. — Когда ты попросила меня открыть сумку... Понимаешь, там была одна фотография... Извини...

— Ты не должна извиняться, — перебила ее Лиза. — Это подло обыскивать человека, даже если... даже если для тебя это важно. И потом, сумка...

— Ерунда, — сказала Юля, немного отдышавшись. — Она старая, ее давно пора было выкидывать.

Теперь у Юли действительно была другая сумка, новая. И Лиза сразу это заметила.

— Я просто хотела сказать… — смутилась Юля. — Там была одна фотография… Ты никому не скажешь?

— Нет, — улыбнулась Лиза, — но, если не хочешь, можешь не говорить.

— Знаешь, — сказала Юля и залилась краской, — это фотография одного молодого человека, я иногда беру ее с собой. Я знаю, это глупо… И когда ты попросила меня открыть сумку, я испугалась, что кто—нибудь увидит. Понимаешь, я просто очень испугалась.

— Какая я дура! — сказала Лиза. — Пожалуйста, извини.

— Я сама виновата. Знаешь что? Юля открыла сумку и долго что—то искала. — Вот. — Она протянула Лизе фотографию. — Это мой день рождения.

— Ежов?

На фотографии рядом с Юлей, отличницей и старостой класса, красовался ушастый Ежов, нахал и двоечник, отпетый бандит.

— Это случайно так вышло, что нас сняли вместе, — объяснила Юля. — Я понимаю, это глупо…

— Глупо? Ничего подобного. Даже если он хулиган, ну и что? В каждом человеке есть что— то хорошее.

— Ты правда так думаешь?

— Конечно.

— Только, пожалуйста, обещай, что никому не скажешь, хорошо?

После истории с бойкотом Лиза изменила свое отношение к Тусе, но та продолжала каждый вечер к ней заходить.

«Мы так давно знаем друг друга, — думала Лиза, — что одно предательство не Может этого отменить. Ведь мы с Тусей как родственники, а родных не выбирают».

К тому же Лизе всегда было легче забыть о неприятностях, чем продолжать злиться.

Все их разговоры невольно сводились к Егору.

Они сами заметили эту закономерность, и Туся, смеясь, сказала:

— Ничего не поделаешь — все дороги ведут в Рим. Знаешь, все— таки в Егоре есть что— то особенное, магнетическое, чего нет в других парнях. Ведь даже я была в него влюблена.

— Ты? — недоверчиво переспросила Лиза. — Когда?

— Не беспокойся, подруга, задолго до тебя. Да и любила— то всего недели две, не больше. — Туся отрывисто рассмеялась. — Подумать только, ведь ты влюбилась в него с первой же встречи! — продолжала она. — И знаешь, когда я любила, мне тоже казалось, что вся предыдущая жизнь без него была просто долгим, кошмарным сном...

Что— то в словах Туси насторожило Лизу, но она сразу не поняла — что именно. А когда поняла, то резко остановилась и спросила Тусю напрямик:

— Откуда ты это знаешь?

— Знаю — что? — опешила Туся.

— Откуда ты знаешь, что моя жизнь до него была долгим; кошмарным сном?

— Ну, мне казалось, ты сама говорила, — запинаясь ответила Туся.

— Знаешь, Туся, — дрожащим голосом начала говорить Лиза, — дело в том, что я тебе этого не говорила, а в твои экстрасенсорные способности я верю слабо, поэтому остается только третий вариант…

— Какой? — Было непонятно, то ли Туся действительно недоумевает, то ли искусно разыгрывает это недоумение.

— Мой дневник. Все это было написано в моем дневнике. Причем теми же словами.

Туся старалась не смотреть на подругу.

— Значит, это ты? — упавшим голосом спросила Лиза.

Туся молчала.

— Значит, это ты? Моя лучшая подруга. Значит это из— за тебя я пролила столько слез, из— за тебя выдержала бойкот всего класса? Туся, ответь мне!

— Я могу тебе ответить, но ты мне все равно не поверишь, — нехотя отозвалась Туся.

— Я постараюсь тебе поверить, потому что для меня невыносимо знать, что ты меня предала.

Едва Лиза произнесла эти слова, как тут же вспомнила пророчество Заремы: «Бойся того, кто рядом».

— Я не хотела тебе этого говорить, не хотела расстраивать. Но теперь скажу. Дело в том, что твой дневник у Егора.

Раньше Лиза думала, что выражение «лишиться дара речи» — просто преувеличение. Но теперь от удивления и возмущения она не могла вымолвить ни слова. Вернее, столько вопросов теснилось в ее горле, что она минуты две молчала.

— Егор? Мой дневник у Егора? Этого не может быть!

— Я же говорила, что ты мне не поверишь, — махнула рукой Туся. — Помнишь тот день, когда Сюська чуть не навернулся с четвертого этажа?

— Ну, помню, — холодно ответила Лиза.

— Помнишь, Егор зашел в наш класс и долго вертелся около твоего места, все мял в руках твои тетради? Я знаю, что именно он взял твой дневник, и я могу тебе это доказать.

— Доказать? Как?

— Выслушай меня: после этого Егор как— то позвонил мне по телефону и стал просто болтать о том о сем, пока разговор наконец не зашел о секретах. Он похвастался, что у него в руках секрет одного близкого мне человека, но я и подумать не могла о тебе! Я сказала, что не верю, и тогда он стал мне читать отрывки из твоего дневника…

— А ты слушала?! — с горечью сказала Лиза. — Из любопытства слушала!

— Да нет же! Я даже сразу не поняла, что это ты пишешь… Но потом, когда он прочитал про брата Антона и сестру Соню, когда он дошел до того места, где написано про него…

— Прекрати, — резко оборвала ее Лиза. Она залил ась густой краской, и предательские слезы выступили У нее на глазах.

— Значит, он все знает.

— Не важно, что он знает, — постаралась приободрить ее Туся. — Важно, что ты теперь знаешь, какой он подлец!

— Туся, — тихо сказала Лиза, она не хотела плакать но слезы почему— то катились и катились по ее щекам, — мне обязательно нужно вернуть мои дневник. Ты мне поможешь?

— Конечно, помогу. Мы пойдем к нему прямо сейчас и посмотрим ему в глаза.

Перед тем как позвонить в дверь Егора, Туся достала маленькое зеркальце и стала поправлять растрепанные ветром волосы.

— Зачем ты прихорашиваешься перед этим негодяем? — спросила Лиза.

— При встрече с врагом надо быть особенно неотразимой, — ответила Туся. — А вот ты зря пренебрегаешь зеркалом. На, посмотрись.

Лиза посмотрелась в зеркальце и увидела красное, заплаканное, слегка припухшее лицо обиженной девочки. Совсем не такой ей хотелось показаться Егору... Хотя теперь уже ничто не имело значения.

— Знаешь, Лиз, — нерешительно начала Туся, — я, пожалуй, лучше не буду ему на глаза показываться. А то как— то несолидно — за одной тетрадкой пришли сразу две девчонки. Я спущусь на один пролет ниже, подожду тебя там, ладно?

— Конечно, если ты думаешь, что так удобнее, — согласилась Лиза. Дверь открыл сам Егор. Было слышно, что в квартире играет негромкая музыка.

— Лиза? — удивился он. — Ну проходи, раз пришла...

Из одежды на нем было только полотенце, обмотанное вокруг пояса. Его волосы, зачесанные назад, были влажными и пахли шампунем.

— Извини, я принимал душ и не успел одеться. Никак не ожидал, что это ты звонишь в дверь. Я сейчас. — С этими словами он скрылся в ванной.

А Лиза, завороженная его внешним видом и обращением, прошла в комнату и села на мягкий диван.

Все здесь было ей до боли знакомо. Она вспомнила, как заботился о ней Егор в тот день, когда она попала сюда впервые. Она вспоминала теплоту его уютного свитера, вспоминала прикосновения его сильных рук...

— А вот и я. — На Егоре были вытертые голубые джинсы и свободная белая майка. Густые волосы по— прежнему оставались влажными. Он сел рядом с Лизой, положив руку на спинку дивана прямо над ней. — Знаешь, я давно искал случая поговорить с тобой без свидетелей.

От этих слов мороз пробежал по ее коже. Его рука была так близко, что Лизе казалось, будто он ее обнимает. Егор смотрел ей в глаза, и она чувствовала его дыхание.

— Мы все время встречались как— то на бегу, все время кто— то маячил рядом, — продолжал Егор. — У нас совершенно не было возможности узнать друг друга поближе...

Он склонился над Лизой и губами коснулся ее щеки.

«Боже мой! Ведь я же сама пришла к нему, что он обо мне подумает?» — пронеслось в голове у Лизы.

Егор коснулся ее губ своими сухими, тонкими губами. Лизе казалось, что еще немного — и она упадет в обморок. Перед глазами все поплыло, но она услышала пронзительный, повторяющийся звук: дзынь, дзынь, дзынь...

Это звонил телефон.

— Извини, я сейчас, — пробормотал Егор и не без сожаления ушел в другую комнату.

Лиза вскочила с дивана, дотронулась рукой до губ, как будто проверяя, на месте ли они, и опрометью бросилась из квартиры.

Она пробежала лестничный пролет и натолкнулась на Тусю, явно недовольную тем, что подруга задержалась.

— Ну что там еще? Почему так долго?

— Он... Он... — Лиза не могла выговорить нeсколько простых слов. — Он поцеловал меня...

— Поцеловал?— Туся недоверчиво ухмыльнулась. — С какой это стати?

— Не знаю... Сказал, что раньше не было случая познакомиться поближе...

— Ну ладно, это все лирика. Так он всем говорит, — отрезала Туся. — А дневник— то ты забрала? Лиза ударила себя рукой по лбу.

— Совсем забыла! Ой, как же так...

— Ну и дура же ты глубокая! Как можно забыть о том, зачем пришла?

— Что же теперь делать? — растерянно спросила Лиза.

— Возвращайся за дневником, — строго сказала Туся.

Лиза с тяжелым сердцем вернулась и позвонила в дверь. Он увидел ее на пороге и победно улыбнулся.

— Лиза? Вот это неожиданность, — сказал он с иронией.

— Пожалуйста, отдай мой дневник, — как можно тверже произнесла она.

— Дневник? Конечно. Проходи, не стой на пороге. — И Егор ушел за дневником.

Но Лиза не обратила внимания на его приглашение и, когда он вернулся, так и стояла, не сдвинувшись с места.

— На, бери. — Он протянул ей толстую тетрадь. Лиза взяла ее в руки и сказала:

— Негодяй.

А потом развернулась и стала спускаться по лестнице.

— Лиза, постой, — прокричал ей вслед Егор. — Я думал, что...

— Меня не интересует, что ты думал, — сказала она, не оборачиваясь.

Лиза прижимала к груди свой дневник захватанныи чужими руками. Они с Тусей быстро дошли до дома, и та сказала ей на прощание:

— Я слышала, как он кричал тебе вслед. Кажется, твой дневник не оставил его равнодушным.

— Теперь это не имеет значения. Но тебе спасибо.

— За что? Я же тебя расстроила.

— Чем раньше, тем лучше. Потом было бы больнее. Пока.

Дома Лиза перечитала свой дневник, на каждой фразе обмирая от ужаса при мысли, что это мог читать другой человек. Любимый человек. Потом вздохнула и написала:

Он захотел лишить меня моей тайны и сам перестал быть ею. Есть на свете такие вещи, которые нельзя простить. А если простишь, перестанешь быть сам собой.

Услышав за дверью мамины шаги, Лиза выключила свет, спрятала дневник под подушку и с головой накрылась одеялом.

«Тебя кто— то обидел? Ты должна все мне рассказать...»

Нет, только не это!

Она зарылась лицом в подушку и изо всех сил старалась не всхлипывать. Мама подошла неслышно и села на край кровати. От неожиданности у Лизы перехватило дыхание. Она выдохнула — и тут не выдержала, расплакалась. Она вдруг увидела себя со стороны, и ей стало так жалко себя — маленькую, одинокую, всеми отвергнутую. Что сейчас думает мама? Сердится или хочет пожалеть? Откинув одеяло, Лиза стала размазывать слезы по разгоряченному лицу. Ей никогда не было так горько — и все— таки она украдкой взглянула на маму.

— Папа?!! Это ты? — От изумления Лиза даже перестала плакать.

— А ты ждала кого— то другого? — Папа, как всегда, улыбался своей озорной улыбкой.

— Нет, никого. — Лиза всхлипнула. — Никого. — И снова расплакалась. — Мне больше никто не нужен... Никто— о— о...

— Лизавета, — серьезно обратился к ней папа, — сколько будет шестью девять?

Лиза нахмурилась, немного подумала. и ответила:

— Пятьдесят четыре, а что?

— Да так, ничего, — улыбнулся папа. — Просто я очень люблю, когда у ребенка такое умное лицо, как у тебя, когда ты считаешь. Впрочем, я пришел не для этого. Итак. Кто этот наглец?

— Какой наглец? — не поняла Лиза.

— Тот, кто тебя обидел, кто же еще?

— Никто, — замотала головой Лиза. — Просто я дура. Я сама виновата.

— Но—но, — перебил ее отец. — Подбирай выражения! Моя дочка не может быть дурой. На худои конец, она может быть дурашкой. Или дурочкой. — Папа насмешливо прищурился. — И даже дурындой. Но дурой — никогда!

— Это не смешно. — И Лиза снова заплакала. — Я чувствую себя такой одинокой!

— А Как же мы с мамой? — удивился папа. А Соня? А твой брат? Нас пока никто не отменял. И мы тебя любим. Нет... — На его лице снова появилась озорная улыбка. — Если тебе это все равно...

— Опять ты за свое! Я вас очень люблю. Но мне так трудно. Неужели ты не понимаешь? И теперь ничего, ничего нельзя поправить.

— Ерунда, — сказал папа. — Вот увидишь, через год ты обо всем этом даже не вспомнишь. Безвыходных положений не бывает.

— Еще как бывает.

— Не спорь. — Папа взял Лизу за руку. — Все будет хорошо. А теперь попробуй мне все рассказать — это всегда помогает.

Ей часто было обидно, что он над ней подсмеивается, и все— таки Лиза знала: папа — единственный человек, который всегда воспринимает ее всерьез.

— Расскажешь?

Ему можно рассказать все, и он обязательно что—нибудь придумает. Такой это человек — папа. Он наверняка знает, как помочь. И Лиза рассказала все как было: как Егор защитил их от Шепелявого и как они ходили в кафе, как они были на кладбище и как у Егора оказался ее дневник. А потом он зачитывал ее дневник Тусе — и об этом она тоже рассказала.

— Да— а, — вздохнул папа, — действительно, не смешно.

— Еще бы.

— Знаешь, — сказал папа, — это вряд ли тебя утешит, но, по—моему, Егор не тот человек.

— Лиза молчала. Она знала: папа прав.

— Я понимаю, — вздохнул папа, — каким бы он ни был, это не может тебя остановить. И это правильно.

— Правильно? — удивилась Лиза. — Не знаю. — Она чувствовала, что сейчас снова расплачется. — Папа, я все время о нем думаю. Все время. И теперь даже больше, чем раньше. — Лиза всхлипнула. — И кажется, это навсегда. Нет, точно навсегда. Папа, я так с ума сойду! — И слезы снова навернулись ей на глаза.

— Что делать, — улыбнулся папа. — Это любовь. Многие люди умирают, так и не узнав, какое это счастье — любить. А Егор тут ни при чем. И потом, он тебя не стоит.

— Как это ни при чем? — удивилась Лиза.

— А так, — грустно сказал папа. — Мы часто видим в людях то, чего на самом деле в них нет.

Так уж мы устроены.

— Но я прекрасно знаю, что он за человек.

— Вряд ли. Просто ты убедила себя, что Егор — это именно тот, о ком ты всегда мечтала. — Папа задумался.

О чем он думал? Наверное, вспомнил себя, когда ему было двадцать. А может, ему просто было грустно, и он сказал:

— Ты пока не встретила того, единственного, а ждать не можешь. Трудно ждать, когда тебе тринадцать.

— Да, — согласилась Лиза. — Ждать трудно.

Если бы ты только знал, что это такое!

— Я знаю, — улыбнулся папа. — Ты не должна так переживать. «Все, что не убивает меня, делает меня сильнее», — сказал один философ. А теперь спи. Все будет хорошо. Тебе просто надо это пережить.

Дата добавления: 2015-10-02