Пророк и Гений

Однажды пришёл к нам от Бога Пророк:

Невзрачен и ростом отнюдь не высок,

В затасканных серых одеждах, босой,

И с длинной до пояса тёмной косой.

Он шёл чрез пустыни и чрез города,

Чтоб людям глаголать одно: «Чистота –

Всему она правда! Внемлите, сыны!

Отбросьте заслуги, отбросьте чины,

Внемлите! От Бога был послан вам я,

Там, Божья где правда, там правда моя!»

Но люди смеялись и гнали всё прочь

Посланника неба в угрюмую ночь,

В деревню забытую, в древнюю глушь,

Пристанище всех неприкаянных душ.

И там до утра на холодной земле

Молился Пророк о людской чистоте,

Лишь тусклые звёзды внимали ему,

Да ветер, браздящий промозглую тьму.

И не было жалоб на жалких устах

Пророка, чьё слово для всех – пыль и прах.

И вот во молитве однажды заснул

И слышит Пророк от земли звон и гул,

И голос с Небес, что Пророку сказал:

«Ах, вижу, мой сын! Ты глаголать устал!

Умом не хотят меня люди понять,

Но сердца у них никому не отнять.

Так слушай же, сын: предреки год Побед,

В который появится Гений на свет!

Но помни, что будет он твой ученик;

Пусть ты от людей много лет как отвык,

Преемником сердца его воспитай,

Спустя ровно год от себя отпускай,

И будет он славен, но кроток и чист;

Он будет певец, музыкант, симфонист

И явит однажды такое на свет,

Чего не бывало, не будет, и нет!

И он навсегда поменяет людей,

А сам вновь уйдёт в мир небесных теней».

Проснулся Пророк: что за чудный был сон!

Неужто и впрямь не один будет он?

И в радости чистой за весь людской род

Пророк снова в город глаголать идёт:

«Внемлите же дщери, внемлите, сыны!

Отбросьте гордыню, отбросьте чины!

Послушайте: будет у вас год Побед,

В который появится Гений на свет,

Он будет певец, музыкант, симфонист,

И станет он славен, хоть кроток и чист,

И явит однажды такое на свет,

Чего не бывало, не будет, и нет!»

И город от смеха зашёлся: «Пророк!

Пошёл бы обратно ты в свой уголок,

Там змеям про гениев всяких шипел,

А к нам ни на шаг приближаться не смел!»

Пророк, удручённый, ушёл от людей,

Что ядом исходят не менее змей,

И год у костра он молился в ночи

И думал, как Гения будет учить.

Всесильные люди войну за войной

Бросают на недругов страшной волной,

И так натерпелись они этих бед!

Но вот и для них наступил год Побед,

И в вечер один из далёких краёв

Пришёл странный юноша в кельи бойцов

И спрашивать стал: «Как попасть на войну?»

И воины смеялись: «Куда уж ему?

Ты юный мальчишка, поди-ка ты прочь,

Зачем мы должны тебе в этом помочь?»

И юный мальчишка ушёл от людей

В пустынь мир угрюмый и лютых зверей,

В дремучие чащи, ущелия гор

И мрачных морей темноводный простор.

И где-то вдали он деревню нашёл:

В заброшенном месте зажжён был костёр,

И кто-то сидел у живого огня

И пел, наблюдая, как всходит заря.

Лицом он и телом ни молод, ни стар,

В глазах полыхает небесный пожар;

В затасканных серых одеждах, босой,

И с длинной до пояса тёмной косой,

Он молвил: «Ты, Гений, явился ко мне,

Могучей своей не противясь судьбе.

Так знай: я Пророк, твой наставник на год,

И что с тобой будет, я знаю вперёд.

Но я не хозяин, и ты не слуга.

Мне дружба с тобой навсегда дорога».

А Гений, потупившись, молча стоял,

В Пророке не старца юнец увидал,

А зрелого мужа с печалью в глазах

И с правдою на изрекавших устах.

Пророк был печально и мудро красив,

Всем видом своим его сердце сразив.

«Садись у огня, - вновь глаголал Пророк. –

И я преподам тебе первый урок.

Ты должен великое дело свершить

И как, не смогу я тебя научить.

Но я тебе в сердце и в душу волью

Небесную мудрость и правду свою.

Внемли же! От Бога посланец и я,

Там, Божья где правда, там правда моя!

Ты знаешь, на свете недолго я жил,

Бывал я и счастлив, но чаще тужил,

И было шестнадцать мне отроду лет,

Когда чёрным стал для меня белый свет:

Повсюду видал я лишь грязь и разврат,

Бесчестие, ложь; и брат брату не брат;

Повсюду предательство; в тёмную ночь

Ушёл я из мира из этого прочь.

Друзья отвернулись, забыли меня,

Никто не искал ни единого дня,

Родители, стойкие в вере своей,

Давно превратили в обычных людей

И души их я был невмочь удержать,

Я мог лишь рыданием ночь разрывать.

Но то, что я вижу теперь! Никогда

На счастье не дам обменять я труда,

На лёгкость все тяготы жизни своей,

На деньги – всю чистую правду речей,

На сладкие сны – свет холодного дня.

Небес не предам – не предам и себя!

Ах, Гений, теперь твой глаголать черёд,

Призванье твоё – правду несть в людской род.

Запомни, мой Гений, одно – чистота!

Всему она правда! Души красота!»

И Гений открыл свою душу: «Пророк!

В пустыне нашёл я тепла уголок.

Рассвет – этот новая жизнь, зори дня,

Как будто бы не было раньше меня!

На свет появился я только теперь,

Коль можешь мне верить, Пророк, то поверь!»

И стали Пророк вместе с Гением жить,

Душою – учиться, сознаньем – учить.

И вот, спустя год, Гений видит вдруг сон:

Как будто в огне стоит связанный он,

И больно, и тело, и разум горит,

А в сердце его словно музыка спит.

Он слышит её и внимает он ей,

А музыка ярче, прекрасней, сильней,

В ней скрипки, валторны, гобои, фагот,

И флейты прозрачной воздушный полёт,

В ней жизнью всё дышит; любовью полна

В ней каждая нота, любая струна,

В ней лютня пленяет, порхая легко,

То где-то теряясь вверху высоко,

То вниз опускаясь; и соло ведёт

Волшебная флейта и томный фагот,

Звенит и танцует хрустальный клавир,

И скрипка чарует кружащийся мир.

Ах! Сердцу легко, и огонь не огонь,

И тело в блаженстве забыло всю боль,

Но вот и последний аккорд отзвучал,

И Гений с тоской этот сон покидал,

В подлунный опять возвращался он мир,

Где еле теплился костёр и дымил,

И утром холодный туман бил в лицо

И в небе мерцало светила кольцо.

Пророк вопрошал: «Что ты видел во сне?»

И он отвечал: «Как тоскливо здесь мне!

Хочу я обратно в свой дивный тот сон,

Где радость душе дарит музыки звон,

Где я чистоту и любовь познаю

И сам себя музыке той отдаю!»

«Вот, Гений, пришёл знаменательный час

Для мира людей, для Небес и для нас!

Прошёл ровно год, как предсказывал я,

Судьба у тебя теперь только своя.

Прощаюсь с тобой, милый Гений, навек,

Любя, как умеет лишь тот человек,

Что чист и нетронут не только душой,

Но телом и мыслью. Мой Гений, я твой!

Иди и сонет гениальной души

Ты в мире людей поскорей напиши,

Очисти же свет ты от скверны и зла,

И всем – и Пророку – Земля будь мила!» –

Так молвил Пророк, обнимая его.

И болью в груди сердце вдруг повело;

Как родственник духа, любимец души

Был пламенем Гений в холодной глуши.

И вспомнил Пророк, как, когда он был юн,

Во сне танцевал в свете призрачных лун,

А въявь был влюблён молодою душой,

Пленённый невинной девичьей красой;

Но девушка та погубила себя,

Кузена Пророка безумно любя;

И суть этой грязи постигнув, Пророк

Покинул обжитый родной уголок.

А здесь, став не юным, а зрелым уже,

Нашёл он любовь в чистой, нежной душе.

Но он понимал, как ему поступить:

Ведь Небо велело его отпустить,

А сердце противилось; но не впервой

Пророк оставался в глуши сам не свой.

И Гений ушёл; его быстро следы

Впитала земля. Посреди пустоты

Остался Пророк одиноким навек

Ждать, плакать, молиться и свой дожить век.

А Гений вернулся в сереющий день,

В людской суеты бездыханную тень,

Хотел там остаться и мирно творить,

Чтоб чудо из сна своего всем явить,

Чтоб люди услышали сердцем своим,

О том, что Господь хочет высказать им.

Кто учит латынь четверть века без сна,

Тому она будет, быть может, ясна,

Зато не поймёт он ни слова вовек,

К халифу попав на прекрасный обед.

Язык музыкальный сложней, чем латынь:

Понять его сразу и думать остынь!

О чём этот шифр, и о чём кто поёт,

Без должных уроков никто не поймёт,

Здесь мысль не застыла, в ней вечно жива

Душа человека в безмолвных словах,

В ней дух, что молитва, в ней тайна Небес,

В ней виден души человеческой лес:

Запутан и тёмен, огромен, дремуч;

В мелодиях мыслей возвышенных луч,

Порывов сердечных немой лабиринт,

Где каждый из нас Дионис, Гиацинт,

Нарцисс, нимфа Эхо, Геракл и Аид,

И каждому часть наша принадлежит.

Лишь Гений, которому Богом дана

С рождения правда, души чистота,

Тот музыку сердца пером изложил,

Писал, исправлял, шлифовал и гранил,

Вертел свою мысль и эдак, и так,

Где был гармоничен, где – странный чудак,

Где жил по законам, а где – сам собой,

Писал, изливал он строку за строкой.

Но вне вдохновенья, часами без сна

Стоял юный Гений в ночи у окна,

Вдыхал аромат отдалённых лесов,

Под нос бормотал строки разных стихов,

И боль его сердца такая была,

Когда из тумана всплывали слова:

«Прощаюсь с тобой, милый Гений, навек,

Любя, как умеет лишь тот человек,

Что чист и нетронут не только душой,

Но телом и мыслью. Мой Гений, я твой!»

«...я твой... – повторяли беззвучно уста. –

Пророк, без тебя моя жизнь так пуста!

Хочу твоей чистой, духовной любви...

Судьба моя – Гений – страданий пути!

Я болен, мне душно, и музыка – прочь,

И мысли уходят в безмолвную ночь.

Быть может, я юн, я порывист, горяч,

Хочу я излить твоего сердца плач,

Но нет! Тяжело! Мой Пророк, приходи

И музыку в сердце моём оживи!»

Полгода в угрюмой деревне своей,

Вдали от селений, вдали от людей,

Пророк жадно звуки природы ловил,

Но поступь ничью так он не различил.

Вздыхая, и плакал он, но не роптал,

Судьбе покорялся и Небу внимал,

Молился и ждал изменений вокруг,

Которые – знал он – вот-вот подойдут.

И ночью, когда догорал костерок,

Томился без сна бесприютный Пророк:

Ему вспоминались большие глаза,

В которых блестела прощанья слеза;

Тревога терзала всё сердце его:

Давно ушёл Гений, а мир – ничего,

Где он? Почему его сердце молчит?

Когда средь людей Божий Глас зазвучит?

Тревога терзает, тревога грызёт,

Что Гения в городе злом, тёмном ждёт?

И вот в один миг воздел руки Пророк:

«Услышь меня, Небо, мой праведный рок!

Меня будоражат безумные сны,

Как в юные лета в начале весны,

Бешусь и волнуюсь, и волосы рву,

О чём я тревожусь? Зачем я живу?»

И Небо ответило: «Сын Мой, Пророк!

Ведь ты взрастил Гения, сделал, что мог,

И что же случилось, мой сын, говори!

Ты хочешь чистейшей духовной любви?

А Гений? Захочет ли этого он?

От миссии он не был освобождён,

Он пишет симфонию». «Боже, Отец!

Позволь повидаться мне с ним наконец!» –

И пал ниц Пророк в своей жаркой мольбе,

Себя отдавая покорно судьбе.

И Небо ответило: «Сын Мой, ступай!

Но мой постулат чистоты соблюдай!»

Пророк встал с колен, затушил свой костёр,

Ушёл из глуши на привольный простор,

Где ласковый ветер его нежил слух,

Вдали пел, зарю восхваляя, петух,

За синей рекой поднимался дымок,

В долине бурлил говорливый поток,

И город стоял на пологом холме –

Бездвижная крепость в сырой тишине.

С закатом Пророк миновал редкий лес,

Проткнувший вершинами пламя небес,

Ворота, ведущие в град, миновал

И улочкой к Гению в дом зашагал.

Идёт он и видит: в закатных лучах

За шторами в окнах сидят все в домах,

Как будто сокрывшись от Божьих очей

И в ночь проводив полудневных гостей.

Но видны Пророку сквозь стены и ночь

Все семьи; он знает, кто мать и кто дочь.

Семья небольшая вот в доме одном:

Пока дочь их спит беспокойнейшим сном,

Родители, Бога на небе забыв

И в комнату дочери дверь притворив,

Как львы, друг на друга в припадке шальном

Бросаются яростным, зверским огнём...

Всё кончится скоро; и знает Пророк,

Что с девочкой той он и не одинок.

Он знает, что ей уж шестнадцать; она

Худа, невысóка, бледна и умна,

Любовью духовной к ближайшим стремясь,

Она отвергает ужасную грязь.

И всё она видит, но твёрдо молчит:

В груди она носит души Божьей щит.

Была она кротким, послушным щенком,

И с нею за ручку гуляли пешком;

Теперь же, став твёрдой, как сталь и гранит,

Она ищет правды, любви – и молчит.

Она хочет ласки (но всё это вздор!)

И ждёт чистоты (всё пустой разговор!).

Теперь иной «кроткий» затмил её им,

Хорош потому, что послушен и мил,

Молчит и не знает ещё ничего,

Не трудится он, только пьёт молоко,

И всё ж она любимей, чем девочка та:

Вторая игрушка на свет рождена!

И каждый его мимолётный каприз

Лелеется больше, чем умственный приз,

И девочка, молча всё это снося,

Покорно свой крест перед Богом неся,

Всё молится только: «Наш Царь и наш Князь!

Убей поскорее душевную грязь»»

Вздыхает Пророк: был когда-то и он

На крест, её подобный, навек осуждён.

Но Гений поможет, и девочка та

Хвалебную песнь вознесёт в храм Отца.

На самом краю стоит Гения дом:

Невзрачен и кос он; с одним лишь окном.

Пророк, поклонился косому крыльцу,

Так, словно хвалу возносил он Творцу,

И в дверь постучал; но ответил не вдруг

Юнец гениальный на праведный стук.

Чуть-чуть отрезвившись от сонной тоски,

Сжимавшей сердечный порыв, как тиски,

Он снова строчил, заставляя мечтать.

Свой ум, а руки – писать и писать.

Когда он откликнулся, дверь отворил

И в радостный миг новой встречи застыл.

«Пророк! – закричал он, кидаясь к крыльцу,

Приблизившись к мудрому в грусти лицу. –

Я ждал тебя, верил, молился, просил!

Пророк! Без тебя этот свет мне не мил!

Всё грязь; я в отчаяньи; кажется мне,

Что сердца у этих людей просто нет,

Что всё, что ни делаю – всё это зря;

К тому же, Пророк, как тебя люблю я!»

Польщённый мудрец просветлённо вздохнул

И к Гению серой щекою прильнул,

И жизнь забурлила в чистейших сердцах,

И огнь разгорелся на хладных устах.

И сел юный Гений сей час же творить,

Зов музыки влагою слёзной живить,

А зрелый Пророк тихо рядом сидел,

Порыв вдохновенья прервать он не смел,

Лишь зрил восхищённо тот светлый огонь,

Что Небо вливало в младую долонь.

К утру ноты ждали на крышке стола

Мгновенья, когда исполнять их пора.

К полудню старик, городской Музыкант,

Большой, говорили, блестящий талант,

Взял в руки листы, пробежал пару раз,

Сидел, в восхищеньи не по́днявши глаз,

Потом вдруг вскочил и в порыве страстей

Вскричал: «Я подобного в жизни в жизни своей

Ни разу не видел! Вы, юноша, вы!..

Сколь вы гениальны, чисты и добры!

Оркестр мой скоро листы разберёт,

Разучит, затем исполнять он начнёт!»

Афиша сверкает по улицам; ждут

Начала концерта; и вскоре идут

В большой и красивый с колоннами зал,

Где всех Музыкант на концерт приглашал,

Везде позолота, и пышен приём,

А сцена сияет софитов огнём.

Надменные дамы по залу плывут,

Мужчины, чей взор лишь расправы влекут,

Девиц и юнцов здесь нестройная вязь,

Что видят друг в друге желанную грязь,

Старухи и деды с ворчливым лицом

И рядом бегущим вприпрыжку юнцом,

Робеют невесты богатые здесь,

Мужья защищают бесстыдную честь,

Забитые жёны их спрятались в шаль

И тускло глядят в беспросветную даль.

Все чинно расселись по креслам своим,

Замолкли; и музыка взмахом одним,

Как взрыв закружилась и вдаль помчалась,

Вздыхая, металась и в клочья рвалась,

Единой гармонией, куполом зал

Накрыл первых скрипок метущийся вал.

За ними волною оркестр взвился

И вот рассказ сердца Небес начался.

В древнейшие дали, в Святые Сады

Кларнеты уводят, меняя лады,

Щебечут на флейтах птенцы по кустам,

Цветы открывают сердца тут и там,

Светлеют холмы в ярком небе Садов,

В траве оживают фонтаны из снов.

Но боль в этом всём; в этой всей красоте

Тоска по умершей навек чистоте;

Изгнанники Неба насытили плоть,

И им хорошо; но разгневан Господь!

Не может смириться, не может вернуть

Подобию Он первозданную суть,

И вот соловьи замолкают в саду

И чуют цветы и деревья беду,

И музыка молкнет, но только на миг,

И тут раздаётся отчаянный крик!

Ослепшие люди от ярости прочь

Бегут в ненасытную тёмную ночь,

И мир искажается страхом в душе,

Не видят они Божьей правды уже,

Им кажется: так и задумывал Он!

Но всё оправдания это, всё сон!

И мир погрузился в пучину людей,

Забывшихся в грязи бесстыдной своей.

Тут музыка песни души раздалась,

Элегией ввысь, вглубь и вширь разлилась,

И внемлют притихшие зрители ей,

Печали, оставшейся после страстей,

Биению сердца среди пустоты,

Просторной и гулкой души нищеты,

Но где-то в далёком её уголке

Глас Господа дремлет в свеем закутке,

Он ждёт только часа, чтоб всем дарить вновь

Не грязь и предательство; только любовь!

И он живой арфой и скрипкой одной

Опять расцветает, воскресший, литой,

Сначала робея, затем всё сильней

Он крепнет в валторнах и в силе своей,

В нём слышится вновь и надежда, и зов

Избавить людей от телесных оков

И выпустить душу; подарит тогда

Господь чистоту для людей навсегда!

Оркестр замолк; и молчал с ними зал,

Но только лишь миг; кто-то вдруг закричал,

И все закричали, рыдая, молясь

И прочь изгоняя привычную грязь:

Почтенные дамы, сорвав парики,

Вскочили в порыве, а их старики

С растерянным видом остались сидеть,

Боясь своим жёнам в глаза посмотреть;

А робкие жёны, недавно с кольцом

И вроде бы с бледным, усталым лицом,

Багрянцем пылали, как жар на заре,

А рядом девицы в шелках и парче

Лицо своё спрятали вдруг от стыда,

А дети, что были сама чистота,

Сияли, как ангелы, светом своим

Весь зал согревая; и людям другим,

Кто не был там, в зале, не слышал, не знал

Вдруг мир показался до странного мал,

И что-то проснулось в замёрзшей душе,

О чём позабыли и люди уже.

И вскоре теплом мир был целый объят,

А каждый чистейший в пример людьми взят,

А люди, у Бога кто был на виду,

В награду поймали с Небес чистоту.

А где же тот Гений и где тот Пророк?

Покинули, может быть, свой уголок,

На улицы вышли? Им люди кричат?

Нет, оба они сном покойным уж спят

Под деревом, там, в беспробудной тиши,

В родной и уютной безлюдной глуши.

Их лица серьёзны, спокойны, строги,

Их больше не ищут друзья и враги;

Их миссия кончена; чист род людской,

И в Небе теперь царит вечный покой.

Дата добавления: 2015-10-24