Вместо предисловия. Нижеследующий текст представляет собой одну из глав романа с рабочим названием

Нижеследующий текст представляет собой одну из глав романа с рабочим названием «Иркутск – Наушки» (с ударением во втором слове на 1-ый слог). В Сибири есть пассажирский поезд, следующий таким маршрутом местного значения, а Наушки, соответственно, – город на границе с Монголией, являющийся конечным пунктом следования этого поезда.

Я часто вместе с матерью добирался этим поездом на лето к бабушке, жившей на противоположном (южном) берегу Байкала под Улан-Удэ в п. Селенгинск (от названия реки «Селенга», которая берёт своё начало в Монголии, и в верховья которой уходит на нерест почти весь байкальский омуль). Правда этот поезд уходит из Иркутска в ночь, и Байкал из него можно увидеть чёрным, если ветрено и нет Луны, в виде сильно почерневшего кипящего серебра, если ночь лунная и дует ветерок, а если воздух неподвижен, (такое бывает чаще), то вы увидите, какая «тьма» звёзд настаивается в его водах даже при полном лунном затмении.

Там, впрочем, курсирует и другой поезд по маршруту «Челябинск – Борзя», который отправляется из Иркутска, примерно, в полдень. Туристам лучше ехать на нём. – Он почти половину светового дня идёт по берегу Байкала, который сначала начинает мелькать и пропадать из виду в районе Андриановской, потом открывается полностью при выезде из тоннеля, пробитом в горе на внушительной высоте при подходе к Култуку. – Зрелище потрясающее. Даже те, кто видел это не раз, и уже ждут этого момента, припав к окнам вагонов, ахают и визжат при этом событии. Это волнует не меньше, чем вид египетских пирамид. И я частенько отмечал про себя, что Байкал ни разу не выглядел одинаковым: он, то тёмно-синий, то нежно-голубой, то зелёный; отдаёт то платиной, то оловом, то свинцом… Но всякий раз он добирается до самого дна души. Оторваться от него трудно. При этом, одновременно, с правой стороны открывается величественный вид на предгорье Саян (севернее, если смотреть по ходу поезда, который в этот момент движется с севера на юг), а впереди, через узкую долину, которая, простираясь на юго-запад, переходит в Тункинскую – на предгорье Хамар-Дабана (южнее)…

Байкал окончательно пропадает из виду после Выдрино.

Скажу, что, не считая самого отдыха у бабушки, одной этой дороги мне хватало, чтобы забыть все прежние печали. – Видимо, течение пространства, как и течение времени несёт в забвение…

Однако я отвлёкся. В общем, советую побывать.

Я уже читал эту главу на «Скороходова», и в этот раз можно было бы представить другую, но поскольку, во-первых, аудитория тогда была очень невелика (к тому же, те, кто её слушал, теперь отсутствуют), и, во-вторых, обсуждения тогда не состоялось, постольку я решил снова представить ту же самую главу, тем более, что, в-третьих, текст подвергся с тех пор частичной корректировке.

Ну, а теперь сам текст. Он состоит из двух частей, и если вы не можете уделить время для прочтения обеих частей сразу, прочтите первую часть одним вечером, а вторую – другим.

Фрагменты, подчёркнутые точечной линией привнесены в эту главу из других глав для облегчения понимания смыслового контекста данной главы.

Месть

«Справедливое воздаяние –

самое великое благо этого мира»

Александр Дюма

1.

Для утоления жажды мщения я выбрал себе в сообщники Барму.

Родителей у него не было, а жил он в соседнем (двадцатом) доме с тёткой. Барма был боец, лёгок на подъём, весельчак, а кроме того, у него был велосипед, что отвечало моему замыслу.

Из-за особого распорядка, заведённого дома в отношении меня, я мог осуществить задуманное с минимальным для себя риском только в воскресение. И вот мне показалось, что такое воскресение пришло.

С утра мне давали разные поручения по дому. Я слазил в подполье за картошкой и солёными груздями, помыл полы, и потом, наводя порядок в своих отделениях шкафа и на письменном столе, я среди прочих голосов, влетавших к нам в открытую форточку, различал и возгласы Бармы, донёсшиеся несколько раз откуда-то со стороны сараев. Однако, спустя ещё некоторое время, когда мать посылала меня в сарай за квашеной капустой и в магазин за хлебом, выходя на улицу и глядя по сторонам, я уже его не обнаруживал. Не обнаружил я его и позже, когда, наконец, освободившись, вышел гулять уже до вечера.

Обойдя весь двор, и не найдя Барму, я занял очередь в теннис и пошёл к кладовкам на «пятачок», куда Карась к удовольствию многих уже вынес две свои самодельные штанги.

Весь день по небу в сторону Байкала плыли частые белые облака, похожие на половинки зефира, обращённые плоской стороной вниз. К вечеру они поредели и, потеряв форму зефирчиков, превратились местами в рябь мелких завитушек, а местами – в волокнистую позлащённую дымку.

Я отыграл около семи партий в теннис и сделал, примерно, столько же подходов к штанге. В промежутках между этими партиями и подходами я играл с Босым и поглядывал, не появился ли, наконец, где-нибудь Барма. Босый притащил откуда-то в зубах большую яблоневую ветку и всякий раз, как я освобождался, глядя мне в глаза и желая получить дневную порцию своих собачьих радостей, подбегал вместе с ней ко мне и вытягивал шею, прося меня, таким образом, отнимать её у него. Я отнимал, а он с большим удовольствием издавал свои грозные львиные рыки.

Бармы всё не было.

Я уже стал думать, что употребить для дела посетившее меня боевое настроение мне сегодня не удастся, когда вспомнил одно обстоятельство. Прежде я замечал, что по выходным он часто гонял играть в футбол на стадион, и, возвратившись оттуда и встретив позади дома кого-нибудь из пацанов, подолгу и ни о чём разговаривал с ними, не спешиваясь с велосипеда, держа одну ногу на педали, а другой – опираясь на бордюр.

Я припомнил это, и мне тотчас как-то ясно представилось, что Барма уже за домом, сидит на своём велосипеде, приехав со стадиона, и с кем-нибудь разговаривает. К тому же сумерки сгустились уже настолько, что игра в футбол должна была стать невозможной. Подумав так, я быстро пошёл через весь двор на правый угол дома, зайдя за который, я от нетерпения и волнения перешёл на лёгкий бег.

Сверчок нежно и жизнеутверждающе колебал букет тёплых весенних запахов майского вечера. Луна едва народилась, представляя собой тонкую, как рыбья косточка перламутровую полоску, и из-за деревьев дорожку почти не было видно. Добежав до заднего угла дома, я перешёл на шаг, чтобы моё появление за домом выглядело спокойным и не привлекло чьё-нибудь лишнее внимание.

Всё оказалось именно так, как я это и представил себе минуту назад: Барма сидел на велосипеде, а возле него стояли братья Сан-Саныч и Мизер. Они стояли прямо под фонарём, вокруг которого обильно роились насекомые.

Я направился прямо к ним.

Почти одновременно со мной, но чуть позже меня из-за левого заднего угла дома вышла мать обоих братьев, и также как я, не замечаемая ими, направилась в их сторону.

Я подошёл к ним первым. Все трое уставились на меня, очевидно, думая, что я стану рассказывать им какие-нибудь новости. Мне же надо было остаться с Бармой наедине. Поэтому я не собирался заводить речь о чём-то таком, что могло задержать Сан-Саныча и Мизера в том случае, если их мать станет звать их домой не слишком настойчиво.

- Тётя Лида сзади – сообщил я им на всякий случай.

Они обернулись и стали глядеть на приближающуюся мать.

- На стадионе был? – обратился я к Барме.

- Да… Но сегодня играть-то было не с кем. Одна шалупонь пришла… – Поразмялись…

- Я так и подумал.

В это время тётя Лида добралась до нашей компании.

- Оба здесь? – послышался её голос, – домой!

- Сейчас, мам, одну минутку ещё подождите, пожалуйста (они обращались к своей матери на «Вы»).

- Никаких минуток. Когда я приду домой, вы должны быть уже там.

Сверкнув маленькими круглыми очками, она развернулась и поплелась за тот же угол, из-за которого появилась.

Сан-Саныч и Мизер трепетали перед матерью. И, может быть, отчасти потому, что они не увидели в моём появлении ничего интересного, а большей частью потому, что они не могли её ослушаться, они выполнили её распоряжение буквально. Быстро уговорившись обежать дом с той стороны, откуда пришёл я, и действительно оказаться дома, раньше своей матери, они, как только тётя Лида завернула за дом, бросились исполнять её указание.

- Держит она их… – ухмыльнулся Барма.

- Тётя Лида-то?

- Тётя Лида-то… ишь… как шёлковые…

Я, улыбаясь, смотрел им вслед, пока они ни скрылись за углом.

Мы, наконец, остались одни.

Я хоть и думал, что Барма, в конце концов, согласится принять участие в задуманном мной предприятии, но, всё-таки, я был несколько удивлён тем, что мне совсем не пришлось его уговаривать. При первых же моих словах в глубине его глаз загорелись два крошечных огонька, которые в продолжение разговора не только не гасли, но разгорались всё сильнее.

- Слышь… Барма, – начал я, – надо одно дело провернуть: нужно одной учительнице… это самое… короче: надо одной учительнице окно выстеклить…

Несколько мгновений Барма молчал, глядя на меня, по-видимому, ожидая, не скажу ли я чего-нибудь ещё. Затем перевёл взгляд с меня на дорогу и ещё некоторое время, улыбаясь, смотрел куда-то за горизонт.

- Дело хорошее… – произнёс он.

- Да, – оживился я, – только я хотел бы сделать это с велосипеда. Надо набрать камней и с багажника, на большой скорости, кинуть их в окно.

Мы помолчали.

- Ну, неплохо придумано, – продолжил разговор Барма, – какой у неё этаж-то?

- Первый.

- Первый?

- Да, первый.

- Пе-е-ервый… – раздумывающе повторил он, – это тоже хорошо.

- Я хочу попросить, чтобы ты прокатил меня на багажнике возле её дома. Здесь недалеко… – начал, было, я снова.

- Чего ты от меня хочешь, я уже понял, – перебил Барма, – да тут вот одна незадача есть: у меня иногда цепь слетает. Как бы она не слетела в самый не подходящий момент.

- Цепь слетает..? А если её смазать по-быстрому?

- Нет… Я уже смазывал. – Лучше не становится, а все штаны потом в смазке. Стирать тётке. Она орёт…

Мы помолчали, затем Барма продолжил.

- Вообще-то мне уже приходилось линять на велосипеде, когда, как раз, цепь слетела. Ничего, ушёл. Спрыгнул с него и рванул на своих двоих, а его рядом катил. – Не догнали. Он не особо сдерживает, если колёса хорошо накачены.

Мы снова помолчали.

- Ладно. Давай, наверное, вот как сделаем, – наконец сказал он, – у меня тоже кое с кем свои счёты имеются. – Сначала бьём твоей учительнице, а потом едем к школе и бьём окна в учительской, у завуча, в кабинете директора… Так годится?

Это предложение меня озадачило. Я никак не ожидал услышать что-то подобное. Я не понимал, кому может стать плохо от того, что будут разбиты стёкла в окнах школы.

От действий, которые предлагал совершить я, должен был пострадать конкретный, нелюбимый мной, человек. А кто и за что должен был быть наказан разбитыми стёклами школьных окон? Мучиться-то, кто от этого будет? Ведь это всё равно, что кидать камни в небо. – В общем, мне показалось, что мне было предложено совершить бессмысленные действия.

- Ну, что? Слабо? – спросил Барма, заметив моё смущение.

- Да, нет, … почему слабо? Можно… – сказал я, опасаясь, что в случае моего несогласия, он вообще не захочет мне помогать.

- Ну, а если не слабо, то давай на багажник и вперёд, – решительно произнёс Барма, берясь за руль обеими руками, которые он в этот момент держал сложенными на груди.

Я уселся к нему на багажник лицом к ряду домов, расположенных по ту сторону дороги. Именно в этом ряду и находился дом Александры Митрофановны.

Слетающая цепь, конечно, должна была насторожить ответственных злоумышленников и заставить-таки их принять соответствующие меры. Но, видно, нам обоим так загорелось насолить нашим врагам, что неисправность цепной передачи не была расценена нами, как серьёзная помеха исполнению наших планов. «Ну, слетает цепь иногда по какой-то причине, но ведь, это маловероятно, чтобы она слетела именно там и в тот момент, где и когда мы этого меньше всего хотим», – показалось, наверное, нам обоим. – «Да и какой такой «самый неподходящий момент» может возникнуть? Проехали, разбили на ходу, и вспоминай потом, как нас звали».

Босый некоторое время бежал справа от нас вместе с веткой, потом выпустил её, но от велосипеда не отставал.

Когда мы уже набрали скорость, Барма обернулся.

- Камней наберём у гаражей, – прокричал он.

Я промолчал в знак согласия.

Спустя ещё минут десять, с наполненным камнями целлофановым мешком, оказавшимся у Бармы в сумочке для гаечных ключей, наш велосипед взял курс на дом Александры Митрофановны…

Как говорится, «человек предполагает, а Бог располагает»…

Так уж случилось, что наши манёвры в окрестностях дома Александры Митрофановны неожиданно, опасно и досадно затянулись, и я могу теперь сообщить на этот счёт следующее.

Когда мы оказались в нужный момент в нужном месте, брошенный мной камень ударился в дом Александры Митрофановны несколько ниже окна.

- Что, мимо? – услышал я голос Бармы, когда мы выехали на дорогу.

- Да – ответил я, как-то приупав духом и, недоумевая, как такое могло произойти.Окно, как цель для поражения, было достаточно велико, чтобы с выбранного Бармой расстояния умудриться бросить камень мимо…

Тут надо знать, что ещё осенью я приходил сюда выбить это окно, но также с довольно близкого расстояния бросил пару раз в него припасённые камни и, не попав в цель, убежал. И теперь у меня заныло сердце при мысли, что и эти наши совместные усилия могут закончиться также безуспешно.

Барма проехал вперёд по дороге, чтобы найти место для разворота.

- На вторую попытку, – сообщил он, повернувшись ко мне.

Вторая и третья попытка, к ещё большему моему изумлению были аналогичными первой. При этом Барма вёл себя спокойно, а я пребывал в крайнем удручении.

- Заходим на третью попытку – разворачиваясь, кричал он.

Только после этой третьей неудавшейся попытки я не то, чтобы отчётливо осознал (я в тот момент вообще мало что осознавал должным образом), а скорее почувствовал, что камни летят мимо цели потому, что твёрдого решения выбить Александре Митрофановне окно, я для себя по-настоящему ещё не принял. – Оказалось, что совершить дерзкий поступок не так просто, как это часто представляется. Откровенно говоря, мне, просто на просто, недоставало мужества, которое, однако, пришло-таки ко мне по ходу дела, хоть и не без трудной внутренней работы. На то, что этот перелом во мне, всё-таки, состоялся, более всего повлияло два обстоятельства. С одной стороны, я ясно увидел, что более благоприятных условий для мести Александре Митрофановне впредь уже не представится. И поэтому отмщение либо должно случиться именно сегодня, либо оно, скорее всего, вообще не состоится. Отомстить же я хотел, во что бы то ни стало. С другой стороны, присутствие Бармы оказывало на меня некоторое давление. Честно говоря, я теперь думаю, что я вовлёк Барму в это предприятие как раз и именно для того, чтобы ощущать на себе это давление. Один я этого, скорее всего, не потянул бы, как не потянул ещё осенью. Теперь же я чувствовал себя связанным с ним известными обязательствами и видел, что свою часть этих обязательств он выполняет добросовестно. И после того, как я склонил его ко всем этим действиям, у меня не мог пошевелиться язык, чтобы свернуть всю намеченную нами на сегодня программу и отправиться домой восвояси. Короче говоря, я увидел, что если я не исполню всё задуманное именно в этот вечер, то, во-первых, я не исполню этого уже никогда, а во-вторых, я уже сегодня упаду и в глазах Бармы, и в своих собственных глазах, стану стыдиться и его и себя.

Все эти переживания требовали от меня решительных и результативных действий. Я резко посерьёзнел, сосредоточился и уже твёрдо решил выбить окно Александре Митрофановне.

Как я уже сказал, перелом во мне произошёл именно после третьей попытки.

Тем временем, Барма развернулся и вышел на четвёртую попытку. Когда моё лицо оказалось напротив нужного окна, я бросил в стекло первой его створки один из самых больших камней, лежавших в мешке. Второй, заранее заготовленный камень такой же величины, я бросил во вторую створку того же окна. Оба камня с грохотом высадив стёкла и внешних и внутренних створок, влетели в квартиру, превратив, таким образом, в мелкие осколки четыре стекла. Невредимыми остались только форточки, которые, кстати сказать, были открытыми, что при остальных разбитых стеклах выглядело как-то комично.

- Есть, – воскликнул Барма, – рвём когти, – и он усилил нагрузку на педали.

Однако при первых же звуках разлетающихся стёкол, к моему удивлению, от угла дома отделился довольно плотный мужчина. Он был с животиком, лысиной и остатками тёмных волос от висков до затылка. Я тотчас узнал в нём мужа Александры Митрофановны, которого мы в своей среде неизвестно почему звали Ларионом. Он выскочил из-за того самого угла, с которого мы заезжали на каждую из четырёх попыток, и почему мы его не видели объяснить не могу.

Трясясь всем телом, он припустил за нами что было мочи.

Я изогнулся, вытянулся, насколько мог, ближе к уху Бармы и сообщил: «Барма, это – её муж». Барма оглянулся, увидел, что хотел, а затем встал с седла и, прибавив к силе своих ног массу своего тела, стал раскручивать педали, прикладывая к тому всё, на что был способен.

Вдруг, нога его сорвалась куда-то вниз, и… лязгнуло железо…

- «Ёрш» твою мать, – послышался истошный вопль Бармы. Он повернулся ко мне и, стараясь, чтобы слышно было мне одному, сообщил: «Цепь слетела. Прыгай и уходи в сторону».

Преследователь был метрах в сорока от нас. Я спрыгнул с багажника и побежал вправо перпендикулярно движению Бармы, стараясь вырулить на тротуарчик между палисадниками двух соседних домов. И когда я на него, наконец, вырулил, я оглянулся и обнаружил, что Ларион пренебрёг моим сообщником и устремился за мной. Это, конечно же, было его большой ошибкой, которую он, кстати сказать, не осознал даже впоследствии.

Надо сказать, что к такому повороту событий я, конечно же, не готовился и поэтому пришёл в некоторое смятение. В голове у меня проносились различные варианты ухода от преследования. Причём, соображал я, как это часто бывает в подобных ситуациях, не столько головой, сколько всеми своими интуитивными силами. И судя по тому, что бежал я не в полную силу, мои интуитивные силы вовсе не делали ставку на соревнование с Ларионом в беге на длинную дистанцию. Я шарил глазами по сторонам в поисках чего-то такого, что может озарить меня какой-нибудь спасительной идеей. Пару раз на краткие промежутки времени во мне зарождалась паника, но, едва забрезжив, тут же гасла. Некоторое, очень недолгое время в голове мелькала мысль забрать вправо и бежать на 30-ый квартал с тем, чтобы укрыться в сарае, во дворе дома Лазо, где мы в последний раз прятали краденное. Но этот вариант быстро отпал после того, как я миновал ведущий туда поворот. К тому же этот вариант предполагал, как раз, бег на длинную дистанцию при полной выкладке, что, как я уже сказал, исключалось моей интуицией. Моя интуиция тем временем заставляла меня забирать влево, за угол ближайшего, левого от меня дома, в его тень.

Последнее, что, оглянувшись ещё раз, я увидел прежде, чем мне стали мешать деревья, был Барма, который, спрыгнув с велосипеда, бежал по освещённой дороге и катил велосипед рядом с собой…

Завернув, наконец, за угол, я оказался в тени, которая отбрасывалась домом, и которая оказалась довольно густой по той причине, что ни одно из девяти его окон не светилось. Прямо по курсу вдоль ряда таких же одноподъездных домов пролегал тротуар, параллельный той дороге, по которой бежал Барма, и вдоль которой стояли фонари. Тротуар был почти прямой, он был пересечён то светом от тех придорожных фонарей, то тенями от домов и, поэтому, неплохо просматривался. По правую его сторону вдоль него тянулась длинная глухая задняя стена капитальных гаражей. И, таким образом, уйти куда-нибудь вправо было невозможно из-за гаражной стены, а уйти влево, в один из просветов между домами означало снова вывести Лариона на Барму. Если же продолжать бег прямо по тротуару, то после того, как Ларион покажется из-за угла и увидит меня, исчезнуть из поля его зрения мне уже не удалось бы. – Я не смог бы уже незаметно для него ни юркнуть в подъезд одного из домов, ни забежать и встать за какое-нибудь дерево, и мне осталось бы положиться только на свои ноги. Но – повторяю ещё раз – мой внутренний голос подсказывал мне тогда, что этот последний вариант не был самым лучшим.

Так и не дождавшись озарения спасительной идеей, и без ощущения того, что нашёлся выход из создавшегося положения, я быстро выбрал наиболее тёмное место в придомовом палисаднике, перескочил через ограждение, которое было мне чуть выше колена, припал к земле между двух небольших кустов смородины (кроме них вокруг было лишь несколько тонкоствольных яблонь), и замер. Надо ещё сказать, что здесь меня чрезвычайно удивило поведение Босого. Он всё это время бежал чуть впереди меня и постоянно на меня оглядывался, в том числе и тогда, когда я укладывался на землю; и был момент, в который я испугался, что он встанет рядом со мной и тем самым невольно выдаст меня. Но он, сначала на секунду приостановившись, затем, вдруг, быстро побежал дальше по тротуару, как будто ясно понимал ситуацию, и как будто на уме у него было увести Лариона в ложном направлении… Удивительнейший пёс! И, как выясняется, в зависимости от обстоятельств, вести себя может по-разному: может бесстрашно броситься в бой против целой своры собак, а может, играючи, увлечь моего преследователя туда, куда тому совсем не надо.

Почти сразу же после того, как я устроился и перестал двигаться, я услышал звуки от ног бегущего человека…

Слушая, как приближается этот топот, я начал сомневаться в том, что я успел улечься до того, как Ларион выскочил из-за угла. И был ещё один критический момент, когда мне очень захотелось вскочить и снова броситься наутёк. Однако я, всё-таки, сумел даже не пошевелиться. Я лежал и ждал, что будет.

Между тем шаги раздавались уже совсем близко. Затем они послышались справа, затем впереди… (я лежал по ходу бега Лариона).

Неужели пронесло..? Я осторожно приподнял голову и увидел грузную спину Лариона, который уже выбежал из тени на светлую полосу.

Тряся толстым задом и сияя в свете фонаря своей лысиной, он удалялся от меня до тех пор, пока не «растворился» в тени следующего дома…

Пронесло…

Дождавшись, когда шаги Лариона стихли, я немного отполз в сторону дома, затем встал и, не увидев ничего подозрительного в той темноте, где исчез Ларион, трусцой побежал к дороге, на которой мы расстались с Бармой.

К моему крайнему удивлению Барма бежал по пустынной дороге со своим велосипедом в том же самом направлении, что и Ларион, причём чуть ли ни в том самом месте, где я видел его перед тем, как он исчез из поля моего зрения. До него было не более двадцати метров. Это привело меня почти в ярость. «Вот урод! Он что, вообще?» – в полголоса проговорил я и припустил за ним, что было сил.

Когда я очень скоро и без особого труда догнал Барму, я убедился, что если бы Ларион погнался за ним, а не за мной, то Барма от него не ушёл бы. Счастье, что Ларион побежал именно за мной…

- Ты чего по дороге-то ломишься? – прошипел я, поравнявшись с ним – давай во дворы..!

Барма, мне показалось, спохватился. Он покрутил головой по сторонам и круто свернул влево между палисадниками двух домов.

- Да, я вижу, он за тобой рванул, да и решил цепь сделать… – начал он в своё оправдание.

- Давай вон за те сараи, – оборвал я его, когда мы, сбежав с дороги, оказались в тени одного из домов, – там между ними и гаражом есть щель…

- Знаю…

- Она узкая. Свернёшь велосипеду руль набок, он в неё войдёт. Сам жди меня вон в том палисаднике. Я гляну ещё раз на дорогу. Если свистну – сиди тихо. Барма забежал за угол палисадника и стал невидим…

Дорога по-прежнему была пуста. Всё было тихо и, глядя на эту пустынную, местами освещенную дорогу, трудно было даже предположить, что всего несколько мгновений назад здесь пронеслась «буря».

Прямо возле моей щеки, обдав её лёгким душистым ветерком, гудя, как бомбардировщик, пролетел майский жук и плюхнулся на качнувшуюся при этом ветку.

Прислушиваясь и глядя на эту безмолвную картину из затемнённого деревьями места, я постоял, не двигаясь, несколько секунд и не заметив ничего опасного, поспешил вслед за Бармой.

Во дворах было темно, горели лишь немногие окна. Я нашёл его сразу же за сараями. Велосипед был при нём, и засовывать его в щель он, видимо, не был намерен.

- Велосипед прятать не будешь? А то, может быть, к школе без него пойдём? От него что-то «геморроя» много… На обратном пути забрали бы…

- А ты собрался возвращаться этой же дорогой? – резонно заметил Барма.

Я замолчал, ожидая его соображений и чувствуя, как моё волнение постепенно переходит в ликование.

- Я думаю сейчас добраться до дороги, которая идёт вдоль интерната, – продолжил он, – обогнуть интернат около бани и выйти к школе со стороны спортивной площадки. Дальше видно будет…

- Ну, давай так, – прошептал я.

- А куда этот мужик-то делся?

Некоторое время я не знал, как ответить, потом нашёлся.

- Бежит в другую сторону… – Босого, наверное, захотел обогнать.

Барма захихикал.

- Пролетел мимо меня как метеорит, только шлейфа огненного сзади не хватало, – добавил я, и мы оба, хотя и вполголоса, покатились со смеху.

Оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в ночную тишину, мы вышли на узкий дворовый тротуарчик, и перешли на лёгкий бег по направлению к дороге, которая пролегла между огороженной территорией интерната и восемнадцатым кварталом и должна была привести нас к городской бане, откуда мы, по сказанному Бармой, намеревались дворами добраться до школы.

В тёплой истоме майского вечера, по облетающему яблоневому цвету, лежащему белыми кругами около каждого дерева, мы уносились все дальше и дальше от звона разбивающихся стекол в окнах дома моей первой учительницы. – Звона, который теперь постоянно будет звучать у меня в ушах.

2.

Выбежав на искомую дорогу близ продуктового магазина, Барма остановился.

- Дальше поедем, – сказал он, усаживаясь в седло. Я уселся на багажник, и мы двинулись по маршруту «продуктовый магазин – баня – книжный магазин – школа».

На улицах было пусто. Где-то за городом, в ночи гулко громыхал неугомонный Транссиб.

Наконец, из-за деревьев перед нами открылась панорама школьных задворков. Именно сюда выходили окна из кабинета директора и учительской…

Некоторое время мы стояли под сенью зарослей, не двигаясь с места, осматривались и собирались с духом. Затем я повернул лицо к Барме, а Барма своё – ко мне.

- Ну что? – сказал он вполголоса, – вроде бы всё спокойно…

- Да. Как в Багдаде, – также тихо произнёс я.

Ни одно из школьных окон не светилось. Только под козырьком над дверью в помещение, где тренировались и хранили велосипеды велосипедисты, горел нежный рубиновый огонёк.

Мы вышли из зарослей и двинулись к школе.

- Возьми велосипед, – сказал Барма после того, как мы прошли шагов двадцать.

Я повёл велосипед, а Барма стал подбирать камни.

Школьный бассейн тогда ещё только возводился, и строительного мусора, в том числе камней, было под ногами в избытке. Подняв несколько штук, Барма прижал их левой рукой к телу и, наконец, «застыл» на месте, уставившись на школу.

- Слышь, – обратился он затем ко мне, – директорское, кажись, вон то?

- Да… посередине – «предбанник», слева от него – учительская, а справа – директор.

- Ухгу… Все три и бомбить будем, – сказал Барма и, примериваясь, повернулся к школе левым боком. Затем, отведя правую руку назад и в сторону, он стал разгоняться. Было видно, что Барма, в отличие от меня, нисколько не колебался. Поэтому эта вторая часть нашего предприятия была проведена быстро и без осложнений.

Метнув первый камень, Барма, продолжая бежать, и не дожидаясь, когда камень долетит до окна, бросил второй, а затем третий. Почти в тот самый момент, когда в школу полетел этот третий камень, тишину разорвал грохот разбившегося стекла. Осколки полетели вниз, ударяясь за архитектурные выступы, крошась на более мелкие части, мерцая, превращаясь в сплошной «водопад» и производя много шума. Стекла падали в свете фонаря на крышу галереи, ведущей из школы в бассейн, отскакивали от неё и летели уже на асфальт беговой дорожки, сверкая подобно салюту из неоновых брызг. Казалось, это слышит весь город. Затем грохот разбитого стекла второй створки слился с грохотом уже падающего стекла.

Не знаю, все ли камни достигли цели, но судя потому, что выбитыми оказались стёкла всех четырёх створок окна в учительскую, можно заключить, что, по крайней мере, два сквозных попадания имели место быть совершенно точно. Стекло первой пары из разбившихся створок осыпалось почти полностью. Вторая пострадала чуть меньше. Стёкла фрамуги остались целыми.

Барма тем временем отбежал назад, чтобы набрать новый запас камней и взять новый разгон.

Следующие два окна постигла та же участь, что и окно в учительскую: тот же грохот, та же лавина стекол, те же их мелкие сверкающие осколки. – Всё это ещё звенело и летело вниз, сотрясая пространство всего города, когда Барма, истратив все камни, уже был около меня.

- Сечёшь масть, Ванёк – бросил он (во дворе меня часто звали именем отца).

- Я думал, это не кончится, – улыбаясь, с нарочитым спокойствием произнёс я, находясь, однако, под сильным впечатлением всего произошедшего.

- Всё, валим, – сказал он, принимая велосипед. Мы трусцой засеменили назад, по направлению к интернату, постоянно поглядывая на большие, зияющие чернотой дыры в трёх окнах школы, словно не веря, что они действительно выбиты, что дело, слава Богу, таки, сделано.

Перед тем, как забежать за здание школьного бассейна, за которым эти три окна стали бы уже нам не видны, мы остановились и некоторое время любовались делом своих рук.

- Красиво, – произнёс Барма с довольной улыбкой.

- Понадобиться, вдруг, красивее, а уже некуда будет, – поддакнул я, и мы оба захихикали.

Скрывшись за углом бассейна и обогнув затем книжный магазин, мы выбежали на дорогу, идущую вдоль школьной ограды. А оказавшись на улице, разделявшей седьмой квартал и финские домики, Барма взял влево, оттолкнулся ногой от асфальта и, закинув ногу за раму, уселся в седло. Из открытого во втором этаже окна дома, в котором жила Маринка Кравченко, несколько звонких голосов красиво выводили «Калинёнку», слышались говор, смех и бряцание посудой: люди что-то праздновали.

Потолкав некоторое время велосипед сзади, чтобы помочь Барме разогнаться, я уже на ходу запрыгнул к нему на багажник.

Доехав до «Орловских комсомольцев», мы свернули вправо, а ещё метров через сто – влево. Только здесь, между цыганскими домами двадцатого квартала и Парком строителей я почувствовал, что все возможные опасности остались, наконец, позади. Напряжение с меня стало спадать, а со дна души несмело снова стало подниматься ликование, как это обычно бывает после её (души) освобождения из долгого плена тех обязательств, которые мы иногда сами на себя накладываем, но выполнить которые долго не решаемся. Я даже слегка захмелел от прихлынувшего в меня чувства исполненного долга.

Выгоревшие за день небеса были теперь в алмазных россыпях и черны, как сажа, особенно восточнее нас, над стадионом, где, пока мы вдоль него ехали, метеориты беззвучно чертили свои короткие, но яркие пути. Воздух, как-то вдруг, посвежел, и дышалось легче, чем днём. Для тех, кому не случалось видеть прибайкальского неба, скажу, что звёзд в нём во много раз больше, чем в небе над Европой, где видны лишь самые яркие из них.

Дорога скоро ушла влево, а стадион остался сзади. Впереди на фоне кирпичного заката возникли чёрные очертания наших домов с их крышами, трубами, антеннами и проводами…

И вдруг, как это иногда со мной бывает от быстро прибывающей во мне свежести духа (я, видимо, не совсем нормальный), мне показалось, что мы едем вовсе не по родному городу, а где-то, скажем, в окрестностях Гибралтара, к водам которого, наверное, теперь и опустилось Солнце.

Каждому, наверное, случалось переживать такие ощущения, когда внезапно покажется, что всё происходящее в данный момент времени, уже происходило когда-то в каком-то незапамятном прошлом. Подобно этому, по-видимому, случается, что происходит некий пространственный и временной сдвиги одновременно. И тогда мы, в согласии с какими-то неизвестными законами, оказываемся на какое-то время способными узреть своё возможное будущее в предназначенном для него месте. – По крайней мере, такое случалось со мной.

Мне, вдруг, представилось, что где-то там, за горизонтом в скором будущем потечёт моя новая, счастливая жизнь, моя вольная юность, и где-то там, возможно, как раз, в Гибралтаре, на какой-нибудь причудливой улочке или у Мавританской стены среди щедрых астральных истечений буду я целоваться с Наташкой Григорьевой. (Хотя это теперь и кажется фантастичным из-за того, что она – круглая отличница). Она будет одета в то красное в чёрный горошек платьице, в котором она была на недавней первомайской демонстрации. В её чёрных волосах будет диковинный белый цветок, на шее – ожерелье из крупного белого жемчуга, на руке – микроскопические часики, а на плече – маленькая изящная сумочка. Правда, прежде чем уступить мне окончательно и сказать «да», в её голове промелькнут (и я почувствую это) неожиданные для такой ситуации и до сих пор не вполне ложащиеся мне на душу мысли. Она подумает: «А какая разница: он ли, другой ли..? Всё равно где-то, когда-то и с кем-то я это совершу. Ну, так пусть это случится здесь, сейчас и с ним…» – У этих девочек вечно одни тараканы в голове. –

В общем, в эти минуты удаётся посмотреть вокруг себя таким обновлённым взглядом, что с трудом узнаёшь окружающие и давно знакомые виды. Будто мы с Бармой здесь – чужестранцы, и просто мы знаем, куда ехать и что делать в чужих краях…

Тем временем Барма поравнялся со своим, 20-ым домом и остановился. За моим (он был следующим) слышались говор, звуки гитары и пение.

- Ну, что..? Всё..? Мне ещё велик в сарай загонять надо – проговорил Барма, когда я спешился. – Завтра тогда обо всём договоримся…

Мы помолчали ещё некоторое время, не решаясь разойтись.

- Ну, ладно, – наконец сказал я – погнали по домам.

Барма втащил велосипед на бордюр и покатил его по траве к тёмной восточной стороне своего дома, а я зашагал к своему.

Во дворе к тому времени, видимо, остались только большие пацаны и девчонки (моих сверстников слышно не было). Из опасения быть замеченным ими я зашёл во двор с восточной стороны дома. Однако из-за белья, которое кто-то не собрал со специальной площадки, меня не было бы видно, даже если бы я зашёл и с его западной стороны, и даже днём. Поэтому, увидев, что с южной стороны свет у нас горел только в зале (в окне отцовского кабинета была темень), и что мать (почему-то в куртке) стоит около зеркала, я решил зайти за угол и посмотреть на окна кухни и туалета. Света в них тоже не оказалось, и это могло означать одно из двух: отца либо не было дома, либо он лежал в зале на кровати матери.

Беля – наш местный Лобертини Лоретти – тем временем, заиграл и запел своим звонким высоким голосом «Ванинский порт»…

Некоторое время, приложив ухо к замочной скважине, я слушал, что происходило дома. Но за дверью была почти полная тишина. Удалось лишь один раз расслышать быстрые шаги матери из зала в ванную, а потом обратно, и затем – скрип половиц в зале: судя по всему, снова у зеркала. Отец никак себя не обнаруживал. Несколько раз перекрестившись по придуманной мной особой системе и, стараясь, по своему обыкновению, не производить много шума, я толкнул дверь и вошёл…

Мать быстро вышла мне навстречу.

- Нагулялся, – сказала она, – я уже хотела идти искать тебя, одеваюсь вот… Ну? Какие дела?

Я, молча, разулся и, убедившись в том, что отца дома действительно не было, ответил.

- А какие такие дела? В Багдаде всё спокойно… и у нас – то же.

Оказалось, что отец к моему большому удовольствию куда-то ушёл, одевшись во всё лучшее.

Выпив кружку молока, я пошёл чистить зубы и мыть ноги…

Вот, так и был прожит один из воскресных дней мая 19… года.

Кстати… любопытно, что цепь, после того, как она слетела около дома Александры Митрофановны, больше ни разу не подвела…

Вот, ведь…

Но это – ладно. Чёрт с ней, с цепью. Главное, что всё, наконец, произошло.

Отомстили…

***

В то время, когда мы с Бармой совершали свои, как впоследствии оказалось, судьбоносные поступки, я не догадывался о том, почему Барма желал причинить вред школе. Однако много позже, как мне представляется, я понял, что им руководило.

У каждого человека – своё ощущение жизни. И возможно, что в то время Барме как-то безотчётно казалось, что всё зло в мире идёт не столько от конкретных плохих людей, сколько от системы, в которую люди организованы. И я теперь склонен думать, что именно в неё, в организованную людьми систему он безотчётно бросал свои камни. А школа в тот момент была для него лишь олицетворением этой системы…

Что же касается меня, то, по-видимому, мне, как, наверное, и любому человеку, было очевидным то, что лежит на поверхности: в одной и той же системе одни люди хороши, другие плохи. А, стало быть, именно поэтому свои камни я бросал в конкретных плохих (по моему разумению) людей. И, надо полагать, в то время это было моим ощущением жизни …

© Вячеслав Ковалёв, 2014

Дата добавления: 2015-09-04