Царствование иллюзий

В нашей культуре широко распространены две иллю­зии: одна связана с деньгами, а другая — с сексом. Иллюзия о всемогуществе денег, подразумевая, что они способны раз­решить любые проблемы и принести их владельцу радость и счастье, ответственна за поклонение деньгам. Если же при­сутствует вера во всемогущество секса, то люди начинают поклоняться ему. По мнению тех, кто разделяет эти иллю­зии, сексапильность, как и деньги, является силой, способ­ной раскрыть небесные врата. Для многих людей деньги и секс становятся царствующими божествами.

Каждый шизоид, с которым я работал, разделял иллюзию о всемогуществе секса. Несмотря на понимание того, что ее никак нельзя назвать «богиней любви», каж­дая шизоидная девушка в глубине своего существа уверена в своей сексуальной неотразимости. Некоторые из них «разыгрывают» это, у других это чувство скрыто страхом и тревожностью. Такая иллюзия придает сексу особую значимость, пренебрегая всей личностью в целом. В сво­ей предыдущей книге «Любовь и оргазм» я подчеркивал, что секс и личность — это две стороны одной монеты. Попытка оторвать секс от его основы в личности в це­лом, приводит к иллюзии сексуальной «искушенности».

Сексуально «искушенный» человек пользуется сек­сом как инструментом силы. Это нарушает его функцио­нирование. Вместо того, чтобы быть экспрессией чувства к сексуальному партнеру, секс становится маневром, под­крепляющим эго или устанавливающим его превосходство. Мужчина, играющий роль неотразимого «Казаковы», ста­рается исполнить образ эго как «великого любовника». Женщина, которая видит себя «сексуальной», уверена, что ее сексапильность устанавливает превосходство ее фемининности.

Насколько иллюзия такой «сексуальности» может быть далека от реальности, видно на рисунке 12.

Рисунок 12

Пациентка, нарисовавшая эту фигуру, прокоммен­тировала свой рисунок так: «Она кажется пустяком. Ее тело выглядит скучным. У нее поддельная улыбка. Я чув­ствую, что у меня самой бывает такое выражение. У меня похожая фигура, сексуальная и женственная».

Как же можно видеть фигуру как «пустяк» и од­новременно считать ее «сексуальной и женственной»? Мысль о том, что можно объединить эти противополож­ности, основана на взгляде на женщину, как на округлое, мягкое, пустое тело с большой грудью и бедрами, кото­рое очень нравится мужчинам. Плоская грудь, мальчи­шеские бедра, сильное тело обнаруживает маскулинную идентификацию и предполагает гомосексуальную пози­цию. То, что секс — это экспрессия чувства, и что тело без чувства лишено сексуальности, подтверждает именно то, что отрицают шизоиды. Иллюзорная «сексуальность» создает ложную видимость, скрывая истинное положение вещей и путая сексуальную «искушенность» с сексуаль­ной зрелостью.

Эта иллюзия, как и многие другие, возникает как преувеличение детской ситуации. Она представляет со­бой фиксацию на эдиповом уровне и является усилением инцестуозных чувств между детьми и родителями. Если девочка будет сознавать отцовский интерес к ней как к сексуальному объекту, у нее возникнет иллюзия. Она бу­дет откликаться на этот интерес, исходя из стремления получить поддержку и выражение привязанности, и бес­сознательно адаптировать роль сексуального объекта как способа получить эту привязанность и поддержку от дру­гих мужчин.

Женщина, рассматривающая себя как сексуальный объект, уверена в том, что она неотразимо сексапильна. Она может испытывать отвращение к собственному телу, но при этом не сомневаться в том, что обладает силой, соблазняющей мужчину. Если даже отец не смог проти­востоять ее чарам, то, что же остается всем прочим муж­чинам? Такая женщина тратит энергию на то, чтобы со­вершенствовать свою сексапильность, будто именно она составляет смысл всей ее личности. Ее манеры и вне­шний вид будут выражать поверхностную «сексуальность», скрывая ее внутренние чувства. Она будет соблазнять тех мужчин, незрелость которых соответствует ее собствен­ной незрелости. С ними она может снова пережить свою неотразимость, но в то же время жаловаться психотера­певту, что «мужчины не могут не тянуть ко мне свои руки». Поскольку «сексуальность» составляет столь зна­чительную часть ее личности, она не сознает, что ее поведение соблазняет мужчин. Она так легко флиртует, вертит бедрами так свободно, и ее наряды так провоци­руют! Так как ее иллюзия зависит от мужского отклика, она непременно будет вести распутный образ жизни, переживая при этом безнадежную потребность сохранить свою иллюзию.

Сексуально «искушенная» женщина не может стать завершенной женщиной. Ее сексуальная активность не приносит удовлетворения. Она оргастически импотентна, а ее образ женственности постоянно расшатывается сек­суальной фрустрированностью. Отчаявшись найти любовь в сексе, она впадает в состояние еще большей безнадеж­ности, и круг замыкается.

В норме, отцовскими чувствами к дочери руково­дит уважение к ее юности и невинности. Если он сексу­ально счастлив с женой, его привязанность к дочери сво­бодна от бессознательной сексуальной вины. Но в сексу­ально несчастной семье девочка невольно становится объектом, на который отец проецирует свое сексуальное неисполненное влечение, а мать — сексуальную вину. Мать начинает видеть в дочери проститутку, а отец — принцессу. Чувствуя, что ее отвергает мать, девочка в отчаянии оборачивается к отцу и принимает смесь люб­ви и сексуального интереса. У нее нет выбора, она вы­нуждена принять отцовский интерес. В дальнейшем эта ситуация осложняется тем фактом, что личность девоч­ки от четырех до шести лет особенно подвержена сексу­альному возбуждению, и по этой причине именно в этом возрасте может созреть преждевременный бутон сексуальности. Ее отклик на отца принимает форму фанта­зии, в которой она видит себя на месте матери. Однако страх инцеста заставляет ее диссоциироваться с реально­стью инфантильного тела и приводит к возникновению иллюзии, что она сексуально неотразима.

Конфликт современного мужчины возникает из-за противопоставленности его эго-ценностей и ценнос­тей тела. Эго думает о достижениях, а тело хочет удо­вольствия. Эго функционирует с помощью образов, а тело — с помощью чувств. Если образ и чувство совпада­ют, человек живет нормальной здоровой эмоциональной жизнью. Если же чувство подчинено или подавлено ради эго-представления, возникает иллюзия и наступает отча­яние. Иллюзия противоречит реальности телесного со­стояния, безнадежность уклоняется от потребностей тела.

За каждой иллюзией скрывается стремление к сво­боде и любви. Человек в состоянии безнадежности борет­ся за свободу и любовь с помощью иллюзии силы. В его уме сила — ключ к свободе и любви. Хотя эта иллюзия поддерживает его дух в отчаянии и беспомощности, мы увидели, что когда критический период детства остается позади, она же и сохраняет это отчаяние и эту беспо­мощность. Чтобы преодолеть иллюзию силы, необходимо пережить реальность и любовь как телесное чувствование. Это осуществляется путем концентрации на физических напряжениях тела. Когда человек почувствует ригидность собственного тела, он узнает, что не свободен, несмотря на бунт и неповиновение. Если он почувствует, что его тело «заморожено», то узнает, что скован, независимо от того, какова внешняя ситуация. Если он начинает созна­вать, что его дыхание ограничено, а подвижность сниже­на, он поймет, что неспособен любить.

Эмоциональное значение мышечного напряжения все еще недопонято. Эмоциональные неразрешенные кон­фликты детства структурируются в теле хроническими мускульными напряжениями, которые порабощают чело­века, ограничивая его подвижность и способность чув­ствовать. Необходимо устранить эти напряжения, которые, захватывая тело, портят, расщепляют и искажают его, и только тогда можно обрести внутреннюю свободу, без которой уверенность в том, что человек может воль­но думать, чувствовать и любить, всего лишь иллюзия.

Дошедший до отчаяния человек, как правило, не со­знает, что приютил в себе демоническую силу. Он рациона­лизирует свое поведение или оправдывается, объясняя его беспомощностью или безнадежностью. Он идентифициро­ван со своим демоном и неспособен объективно взглянуть на это. Демоническая сила составляет на этой стадии часть структуры характера человека, которую обязано защищать эго. Это напоминает троянского коня внутри города, ковар­ную опасность которого эго увидеть не может. Природа об­мана станет очевидной, и город окажется под угрозой бед­ствия только в тот момент, когда конь извергнет из своих недр вражеских воинов. Когда жизни или рассудку угрожает самодеструктивное поведение, человек может понять, что именно оно повинно в отчужденной пустоте его личности. Если прежде он мог оправдать свои действия как естествен­ный отклик на фрустрацию и непринятие, то теперь он по­падает в позицию, из которой они видны как компульсивность и даже как симптом заболевания. В этой точке тера­певт может распознать за компульсивностью демоническую силу и, анализируя ее элементы, ликвидировать ее актив­ность. Поскольку в каждой шизоидной личности присутству­ет демонический компонент, если мы хотим исцелить рас­щепленную личность, совершенно необходимо знать, как этот демон появляется.

Демонизм — это отрицание иллюзии. Демоничес­кие силы пытаются разрушить иллюзию и повергнуть че­ловека в отчаяние. Их оружие — цинизм и сомнение. При­крываясь рациональностью, демон прячет свою иррацио­нальную природу. Когда иллюзия рушится, как и предска­зывал демон, он нашептывает: «Покажи им, что тебе все равно». Его совет — самодеструкция, поскольку реально ни-

чего не произошло и на самом деле беспокоится не о чем. Он издевается над эго и расшатывает его стабиль­ность. Фактически он говорит эго: «Так ты думаешь, что сможешь жить без меня? Ты полагаешь, что твои иллю­зии могут тебя поддержать? Результат подобен восстанию экономически зависимых рабов. Голос демона — это голос отвергнутого тела, которое пытается взять верх над эго и опровергнуть его. Эго, полагаясь на иллюзию, становится беспомощным, когда эта иллюзия рухнула. Тело, призван­ное служить иллюзии, реагирует деструкцией, высвободив­шись из-под власти контролирующих сил. Оно преодоле­вает беспомощность эго и временно обретает власть над ним. Оно вспыхивает как негативная сила, как ненависть, которая крушит все, чего стремилась достичь иллюзия.

Ребенок рождается без иллюзий и без знания о добре и зле, о боге и дьяволе. Он рождается как живот­ный организм, поведение которого определено удовлетво­рением физических потребностей и стремлением к удо­вольствию. «Хорошо» и «плохо» начинают обретать смысл, когда он научается сопротивляться манящему телесному удовольствию и обуздывать агрессию. «Хороший» ребенок слушается и подчиняется, «плохой» — бунтует и не поко­ряется. Если он преодолевает родительскую авторитар­ность, то будет отвергать животные инстинкты в интере­сах выживания. Он «закопает» их под ложечкой в животе и заключит в капсулы мышечных контрактур. Брюшная стенка станет жесткой и тяжелой, ягодицы сожмутся, та­зовое дно поднимется, а диафрагма застынет. Изолиро­ванные и запертые инстинкты сексуальности и агрессии постепенно превратятся в порочность и ненависть. Отсе­чение сознательного управления и отвержение телесных проявлений форомирует их собственную «адскую терри­торию». Как раз во время этого процесса и рождается дьявол.

Демон возникает в человеке путем тех же психо­логических механизмов, что и его оригинал — Люцифер. Изначально Люцифер был ангелом божьим, который про­менял небеса на преисподнюю, потому что взбунтовался против авторитета всевышнего. До его бунта в небесном раю царил мир. Изгнание Люцифера соответствовало че­ловеческому падению, после того как змей ввел человека в искушение, и он съел запретный плод древа знания. И Люцифер, и человек нарушили божью волю, но Люцифер был повергнут в бездну, а человек, изгнанный из сада эдем­ского, остался между небом и землей.

Можно провести интересную параллель между тем, что дьявол находится в животе земли, и моим заявлени­ем, что в человеке дьявол проживает где-то в животе. Адское пламя тоже можно сравнить с огнем сексуального желания, локализованного в области живота. Плотское удо­вольствие это сильный соблазн, который дьявол использу­ет, чтобы заманить эго в адскую бездну. Эго борется с этой катастрофой, любой ценой стараясь сохранить конт­роль над телом. Ассоциированное с эго сознание проти­вопоставлено бессознательному или телу, то есть предста­вителю темных сил. Западня не сработает, и дьявол не может победить, пока тело полно жизни. В этой беско­нечной борьбе иллюзии эго постоянно подрываются ак­тивностью вытесненных чувств.

Как взаимодействует иллюзия и демоническая сила, можно увидеть на примере женщины, у которой есть иллюзия, что она является совершенной матерью. В ре­альности она часто действует таким образом, что разру­шает своего ребенка и отрицает свою иллюзию. Это не делается сознательно. Напротив, ее сознательное жела­ние — быть совершенной и иметь совершенного ребенка, но ведь никакой ребенок не может быть совершенным, и она переживает фрустрацию, когда он терпит неудачи. Под предлогом того, что «мать лучше знает», она отрица­ет возможность самостоятельного развития своего малы­ша, его собственной личности, не давая ему осуществлять саморегулирование. Сопротивление ребенка рассматрива­ется как обструкционистская тактика, в которой обвиня­ется его природная порочность. Если ее раздражение го­рой нависает над постоянными неудачами малыша, а он, конечно же, не откликается на это позитивно, она начинает испытывать по отношению к нему ненависть и ярость. Остается изумляться, как это «совершенная» мать может переживать такие чувства!

Конфликт между ребенком и его родителями все­гда приводит обе стороны к негативному результату. Ребе­нок не может победить родителей, от которых зависит его выживание и развитие. Но и родители не могут побе­дить его, поскольку он, хоть и подчиняется, но сохраняет внутри себя бунтарство. Бунт снова вспыхивает в отроче­стве, когда нахлынувшее сексуальное чувство мешает стремлению к независимости. Старая борьба возобновля­ется, только теперь ненависть сильнее захлестывает обе враждующие стороны. В такой ситуации, когда, в конце концов, наступает перемирие, молодой человек утрачивает положительные чувства к собственному телу и не иденти­фицируется с ним. Он становится тихим или приходит в крайнее отчаяние, и его личность приобретает шизоид­ные свойства. Родители теряют любовь своего ребенка, развитие которого они понять, не способны.

Демонический аспект матери, которая так обра­щается с собственным ребенком, заметен в неотступности и компульсивности, с которой она добивается своего. Конфликт между матерью и ребенком быстро теряет по­верхностное оправдание, что «так лучше для ребенка», и превращается в столкновение воли. Неудивительно, что это оборачивается войной; возникает насилие или угроза насилия. Я видел матерей, которые «нападали» на своих детей, и в их взгляде было столько ненависти и ярости, что у меня все сжималось внутри. Казалось, что если ре­бенок не будет соответствовать представлению матери о том, каким он должен быть, она уничтожит его. Это пред­ставление, которое мать проецирует на ребенка, отража­ет ее эго-представление о его счастье. Поскольку этот образ является проекцией ее образа себя, предполагает­ся, что ее действия должны обеспечить ребенку больше свободы или радости, чем досталось ей самой. Все это происходит на бессознательном уровне, в то время как сознанием владеет иллюзия совершенной матери. Именно демоническая сила направляет мать против ее сознатель­ных намерений.

Демонический аспект отчетливо проступает в вы­ражении лица матери, когда она приходит в ярость по отношению к ребенку. Брови в этот момент изгибаются, глаза чернеют, челюсть напрягается, говорить становится трудно. Тотальная экспрессия — подавляющая и умерщвля­ющая ярость, вызывающая впечатление, что сам демон поднялся из преисподней. Как не ужаснуться ребенку, ког­да он видит такое выражение лица? Говорят, что «и в аду нет ничего страшнее, чем презрение женщины». Если такая ярость возникает на лице взрослого человека, она опустошает личность ребенка, чья зависимость от матери делает его беспомощным в столкновении с ней. Образ ведьмы возникает из детского переживания такого демо­нического аспекта собственной матери.

Демоническое действие в отличии от нормально­го не синтонично эго; оно направлено против его воли, в противоположность эго-желанию и поэтому не является открытым выражением чувства. В демонической ярости, к примеру, брови могут быть изогнуты так, будто пытают­ся удержать разрушительную силу или отрицают ее, но полный ненависти взгляд, который человек не сознает, остается неприкрытым. Злость, в противоположность яро­сти и истерии, охватывает всю личность, и эго принима­ет ее. Демоническое действие соединено с механизмом отрицания: эго отрицает поступок, в то время как тело совершает действие. Термин «дьявольское» означает такое поведение, когда в момент совершения действия отрица­ется намерение его совершать. Человек, идентифициро­ванный только со своим эго, нечестен на бессознатель­ном уровне. Подобное поведение возникает из-за сильно­го чувства вины, которое порождает диссоциация созна­ния и телесного чувствования.

Мать, которая настроена против ребенка, на са­мом деле совершает самодеструктивное действие. Проек­ция ее образа на ребенка раскрывает бессознательную идентификацию с ним. Ее ненависть к ребенку — это отражение ненависти к себе самой. Отвергая индивидуаль­ность ребенка, она бессознательно отвергает свою соб­ственную индивидуальность. Ребенок — часть ее тела, ко­торая теперь должна жить независимой жизнью. Отсекая своего малыша от привязанности и тепла, она символи­чески отсекает себе руку или какую-то часть тела. Ребе­нок не только продолжение ее тела, он еще и экспрессия ее сексуальности. Вся ее вытесненная сексуальная вина, все вытесненные негативные чувства к собственному телу фокусируются на ребенке, который будет реагировать на такую проекцию ненавистью по отношению к матери, ко­торую та будет истолковывать как порок.

Если маленький ребенок ведет себя как демон, значит его естественные качества разрушены родителями, а их место заняли негативные силы, которые он вынуж­ден отрицать. Так жаль, что нормальная потребность ре­бенка в эротическом контакте часто рассматривается ро­дителями как тактика, с помощью которой он пытается «измотать» их или добиться от них внимания. В своей безответственной спонтанности ребенок может быть «дья­волом во плоти». Его естественные сексуальные интересы некоторые родители считают проявлением порочности. Его самое важное стремление быть свободным и веселым часто воспринимается как безответственная позиция. Если он не ест того, что выбрала для него мать, про него говорят, что он упрям. Все его действия определены тем, что он живет телесной жизнью, как животное. Он дей­ствует на основе принципа удовольствия. Он делает то, что чувствует как «хорошо» и избегает того, что «опас­но». Но для родителя, который отрицает собственное тело это невыносимо. По мнению многих родителей, ребенка надо контролировать и учить владеть собой, он должен адаптироваться ко взрослым ценностям и «бросить» тело, то есть начать отрицать свои естественные инстинкты. Неудивительно, что некоторые дети становятся настоящи­ми маленькими демонами, действия которых порочны. По­рок возникает в ребенке, который потерял надежду, что родители с пониманием откликнутся на открытое прояв­ление его чувств.

Материнский отклик на ребенка определен ее лич­ностью. Если она расслаблена и удовлетворена своим жен­ским функционированием, она распространит эти хоро­шие чувства на плод, созревший в ее браке. Если же она напряжена, фрустрирована и неуверена в своей роли жен­щины и жены, она будет теми же чувствами реагировать на детей. В моей предыдущей книге «Любовь и оргазм» я подчеркнул, что женщина не может полностью отделить свои чувства к ребенку от тех чувств, которые присут­ствовали, когда возникло это маленькое существо. Ее чув­ства по отношению к сексу будут определять ее подход к ребенку. Независимо от сознательного желания, ее сексу­альная вина и тревожность влияет на поведение и отно­шение к ребенку. То, как она обращается с телом ребен­ка, отражает ее чувства по отношению к своему телу. Я видел молодую женщину, которая ужаснулась, когда ее малыш срыгнул ей на платье. Она оттолкнула его от себя, будто он был какой-то грязной вещью. Экспрессию отвра­щения, которая может возникнуть на лице матери, когда она меняет малышу пеленки, он чувствует как отверже­ние. Нетерпимость некоторых матерей к детскому плачу показывает, насколько подавлены их собственные чувства. Мать, которая относится к ребенку, как к объекту или к тому, кем она владеет, действует демонически. Та­кой подход отрицает тот факт, что у ребенка есть чув­ства, и он «вырастает» на материнском отрицании своих чувств. Поскольку именно чувства определяют поведение, такая женщина манипулирует другими людьми в интере­сах исполнения своего образа эго. Она может и с мужем обходиться, как с сексуальным объектом, а ее сексуаль­ные отношения с ним, вместо того, чтобы выражать лю­бовь, станут спектаклем. Таким поведением женщина вы­ражает презрение к мужчине, которое ее эго, конечно же, отрицает. Ее подавленная ненависть и сексуальность становятся демонической силой, заставляющей ее действо­вать демонически. Поскольку она бессознательно отвергает своего мужа как мужчину, она будет отвергать как лич­ность и собственного ребенка. Демонизм матери всегда возникает из вытесненной сексуальности. Это иллюстри­рует рассказанный в первой главе случай Барбары, кото­рая считала себя эмансипированной женщиной: артистич­ной, либеральной, причисляя себя к богеме. Ее эмансипа­ция приняла форму перверсивного сексуального поведе­ния. Барбара считала, что ее поведение «показывало, что она выше сентиментальности, что сентиментальность ли­шена смысла». Тем самым «сентиментом», о котором она говорила, был секс как выражение любви. Ее поведение было бунтом против идеала, который, как правило, не имел для нее смысла. Этот идеал — чистота и достоин­ство человеческого тела. Начав с иллюзии эмансипации, Барбара закончила ощущением пустоты, утратой идентич­ности и коллапсированным телом. Ее претензии на сексу­альную эмансипированность были отрицанием потребнос­ти в любви и, по сути дела, являлись демоническими про­явлениями.

Мысль о том, что вытесненная и отторгнутая сек­суальность представляет собой фактор, искажающий лич­ность, в психиатрии не нова. Еще в 1919 году Райх отме­чал, что «шизофренический бред связан с генитальными ощущениями».2" Разница между иллюзией и бредом состо­ит в степени отклонения, которая соответствует шизоф­рении и шизоидному состоянию. При шизоидной личнос­ти генитальное возбуждение вызывает иллюзию эмансипа­ции, просвещенности, искушенности и сексуальной при­влекательности. При шизофреническом бреде изолирован­ное генитальное возбуждение порождает паранойяльные идеи с гомосексуальным компонентом.

Другой элемент, замаскированный демонической пустотой, — подавленная ярость. Каждый шизоид скрыва­ет в себе ярость, которая пробивается на поверхность в форме демонических разрушительных и сокрушающих импульсов. Она отличается от злости, которая синтонична эго и направляется им. Ярость напоминает изверже­ние вулкана, она сметает все на своем пути. Шизоид, заключая в себе такую взрывоопасную силу, постоянно чув­ствует ужас, боясь, что она выплеснется. Его защита про­тив внутренней ярости — ригидность и иммобильность, ко­торая также исполняет роль защиты от ужаса. То, что одни и те же защиты используются в обоих случаях, ука­зывает на тесную связь ужаса и ярости. Ужас шизоида — это страх импульсов убийства и разрушения, которые при­сутствуют в его личности. Ярость шизоида — это реакция на ужас.

Ужас и ярость возникают, когда ребенок пережи­вает отверженность. Он реагирует злостью на отрица­ние его прав на уникальность, неприкосновенность, не­зависимость. Но выражение злости часто встречается с родительской реакцией ненависти, усиливающей страх ре­бенка и превращающей злость в иррациональную ярость. К сожалению, такие паттерны действий и реагирования имеют тенденцию становиться хроническими, чего в ре­зультате ребенок чувствует себя все более и более оттор­гнутым, испуганным и явно отрицательным. У него нет путей выхода из конфликта, кроме как подавить свою ярость и поверхностно подчиниться родителям. В зави­симости от тяжести конфликта его личность будет про­являть типичные черты шизоидной структуры: ужас, не­нависть, отчаяние, иллюзии, и, наконец, порочное пове­дение, в котором эти негативные чувства находят свой выход наружу.

Во взрослой жизни подавленная ярость выражает­ся в самодеструктивных действиях, которые могут быть направлены как против себя, так и против собственных детей. Она может выплеснуться на супруга, с которым шизоид идентифицирован, а вот на кого-нибудь еще — довольно редко. Шизоид выплескивает свою ярость на тех, кто от него зависит, переворачивая, таким образом, ис­ходную детскую ситуацию, в которой он, беспомощным зависимым ребенком, пережил материнскую ярость. В сно­видениях, однако, может появляться исходный объект ярости. Так пациентка, рассказывая сон о своем отце, отметила: «Я не могла справиться с кипящей во мне кровью. Я была настолько зла, что чувствовала себя как разъя­ренная кошка. Я могла разодрать его на кусочки, бросить его пенис в мясорубку и размолоть его в кровавую массу».

Существование подавленной и взрывоопасной яро­сти шизоида ограничивает его отклики. Радо полагает, что «отсутствие или скудость 'промежуточных' откликов дела­ет его амбивалентность экстремальной и вынуждает его переключаться с чрезмерного страха на чрезмерную ярость, со слепого повиновения на слепой вызов и обрат­но».3" Суть, конечно, не в том, что бомба расположена «между» откликами. Она, скорее, либо взрывается, либо нет; пути, который мог бы постепенно разрядить это со­стояние, не существует. Отсутствие или недостаточная со­размерность откликов повинна в подавленной ярости боль­ше, чем, что бы то ни было. Подавленная ярость с ее убийственными импульсами, отвечает за шизоидную пози­цию, которую можно обозначить так: «все или ничего». Каждое решение — дело жизни и смерти, поскольку на глубоком уровне вопрос о том, делать или не делать, зат­рагивает проблему этой «погребенной» силы. Отворить дверь чувству, даже немного, для шизоида означает риско­вать вызвать внутренний шторм.

Демоническая сила, возникающая в результате ком­бинации вытесненной сексуальности и подавленной ярос­ти, фигурирует в сексуальных убийствах. Сексуальный убийца описывается как изувер. Это душевнобольной че­ловек, его действия выдают сумасшествие. Но убийство, как правило, бывает связано с сексом. Или, если взгля­нуть на это с другой стороны, сексуальные конфликты эмоционально нестабильного человека часто приводят его к убийству.

Демоническая сила шизоида скрыта, она «разыг­рывается» в более тонкой форме. Поскольку эго отрицает ее наличие, поверхностный вид индивидуума вполне бла­гообразен и приятен. Демон скрыт под маской ангела. Но этот «ангел» — человек с ригидным телом и «прикле­енной» улыбкой. Терапия такого типа характера часто тре­бует значительного времени, пока пациент не почувствует себя достаточно безопасно и не снимет маску, выразив свою негативную позицию. Позже это оборачивается тем, что негативная позиция присутствует все время, пока не появится вера в ценность терапии. Отсутствие доверия может и не быть наполненным демонической силой, но ничто не бывает более деструктивным для взаимоотноше­ний, чем глубоко скрытая негативность, которая замаски­рована видимой кооперативностью.

фрустрируют, потому что, несмотря на кажущуюся кооперативность, он отрицает свои чувства. Если возникает конфликт, эффект его улыбки и поверхностной приятнос­ти вынуждает другого человека чувствовать себя винова­тым. Даже если видишь под маской негативное отноше­ние, чувствуется, что изменить его невозможно. В конце концов, партнер по контакту начинает испытывать явно негативные чувства и ненависть, и это не всегда удается предотвратить. Шизоид уходит, прячась и защищая себя, и не сознает, что играет роль, провоцирующую сбой вза­имодействия.

«Отыгрывание» — более осмотрительная тактика. Она включает в себя отрицание собственного доверия или веры и проецирует это на другого человека. Под прикры­тием обвинения в недоверии («Я-то вас люблю, а вот вы меня не любите!», «Я даю, а вы только берете!»} могут выдвигаться требования, которые другому человеку выпол­нить невозможно. Вроде бы оправдываясь, шизоид застав­ляет партнера по взаимодействию почувствовать, что тот несет ответственность за все его, шизоида, несчастья. Та­кое поведение можно назвать «отыгрыванием», когда оно рационализировано и приписывается другому человеку или какой-то внешней силе.

Человек, находясь в контакте с телом и сознаю­щий свою собственную ненависть, не проецирует ее на других. Он сознает отсутствие сексуального чувства и не обвиняет партнера в том, что тот кастрирует или ослаб­ляет его. Но если тело отвергнуто, если его отрицают, то реальное функционирование становится невозможным. Вы­тесненные чувства становятся демонической силой, кото­рая отрицает всякую надежду и стремление.

Тактика, состоящая в обвинении других людей, составляет суть того, что называется паранойяльным по­ведением. В этом случае индивидуум проецирует на друго­го человека свои собственные негативные чувства, осо­бенно вытесненную сексуальность и вытесненную нена­висть. Когда эта тактика сталкивается с сопротивлением, параноик реагирует иррациональной яростью, полностью лишаясь какого бы то ни было чувства ответственности за свои действия.

В приступе ярости параноик — сущий дьявол. Его взгляд становится злобным, брови искривляются, губы перекашивает злобная ухмылка, кажется, что он одновре­менно ухмыляется и рычит. Картины, изображающие дья­вола и ведьм, вероятно, созданы под впечатлением от по­добных экспрессии. В другое время лицо шизоида бывает совершенно ангельским и трудно предположить, что на нем может появиться дьявольское выражение. Уход и ри­гидность шизоида — это проявление «ослабевшего дьяво­ла» или, вернее, испуганного дьявола, что, по-моему, одно и то же.

«Голос» телесного переживания шизоида тоже, к сожалению, демонический. Подвергая сомнению всякую искреннюю интенцию, он упорно цепляется за детскую тактику, которая позволяла выжить. Если он цинично от­вергает всякие позитивные чувства, объявляя их сенти­ментальностью, то вспоминает о детских разочарованиях. Не проработав этого, невозможно преодолеть демоничес­кую силу шизоидной личности.

Чудовище или монстр имеет иной смысл и функ­ционирует по-другому. Я бы дал следующее определение: монстры — это человеческие тела, лишенные человечес­ких чувств. К примеру, одна из моих пациенток-шизоидов назвала свой рисунок человеческого тела (см. рисунок 13) «чудовищным видением». Петом она сказала: «Она нежи­вая. Она странная, жесткая и как будто убегающая прочь.

У нее невидящий звездный взгляд, какой иногда бывает у меня. Она кажется монстром. Это выражение «шизика». Иногда я вижу себя в зеркале и пугаюсь. Я вижу этот чудовищный взгляд, будто я не знаю, кто я есть или что мне делать. Я не знаю, чего хочу.

Когда я ем, то чувствую себя лучше. Но потом мое тело бывает безобразным, гротескным, несчастным. Когда я худею, мое тело становится томным и любимым. Мне оно нравится. Когда я ем, я становлюсь пассивной и вялой. Я только ем, сплю и торчу в ванной комнате. Ког­да я не ем, то становлюсь напряженной. Я не могу спать, мне не удается опорожнить кишечник. Меня начинает ли­хорадить. Между этими двумя крайностями для меня ни­чего нет.»

В этом описании ясно виден разлом в личности пациентки. Хотя она лучше чувствует себя, когда ест, соб­ственный внешний вид вызывает у нее отвращение. Это противоречит ее образу эго, состоящему в том, что она томная любимая женщина, которая, однако, только мане­кен, неспособный заснуть и опорожниться. Ее определе­ние чудовища было таково: «организм, который живет за счет других людей». Но описание чудовища как организ­ма, который ест, спит и осуществляет дефекацию, натал­кивает на мысль о ребенке. Грудной ребенок, конечно, живет за счет матери, когда та вскармливает его. Могла ли моя пациентка принести чувство, что она чудовище, из инфантильного переживания, произошедшего во вре­мя кормления грудью?

Эта пациентка была одной из двойняшек, кото­рых родила восемнадцатилетняя девушка. Она вспомнила, как мать рассказывала ей о том, что у нее рано исчезло молоко и девочкам «не хватало питания». Пациентка не могла вспомнить своих детских переживаний, связанных с кормлением, но, по-видимому, ей пришлось пережить трудный период. Она была посильнее своей сестренки и мать отталкивала ее, чтобы «не обидеть» ту девочку, что была слабее. Несомненно, что борьба девочки за грудь, вызвала у матери впечатление какого-то монстра, кото­рый не способен увидеть, что она делает то, что лучше. Мать, по-видимому, была склонна воспринимать естествен­ную потребность ребенка, которую не могла удовлетво­рить, как чудовищную.

Нетрудно представить себе конфликт, который мог возникнуть при таком переживании. Потакая своему аппетиту, моя клиентка чувствовала себя животным, груд­ным ребенком, монстром. Не есть — значит отвергать желание своего тела и пытаться исполнить это желание на каком-то другом уровне. Другой уровень — уровень эго. Моя пациентка говорила, что получает некоторое удовлетворение, работая актрисой. В актерской профес­сии она жила за счет собственных ресурсов, «возбужда­лась самостоятельно», она как бы «питалась за счет са­мой себя». Как долго может человек «есть себя?» Моя пациентка обнаружила, что после нескольких возбуждаю­щих спектаклей, ее действия утрачивали интенсивность. Необходима была другая альтернатива. Она обнаружила, что чувствует себя лучше, если состоит в половой связи с мужчиной. Но как и в театре, когда первое пламенное возбуждение проходило, ее прежние чувства неудовлет­воренности и чудовищности возвращались и мучили ее. За короткое время взаимоотношения с мужчиной дегене­рировали в садомазохистское «отыгрывание» ненависти и взаимных обвинений. Секс для нее был повторением старого конфликта в новых условиях. Он был формой пропитания, и потребность в таком пропитании застав­ляла ее чувствовать, что она живет за счет другого чело­века. В конце концов, она начинала ненавидеть себя за свои чувства и презирать мужчину за то, что он уступал ее нуждам.

Эта пациентка стала чудовищем, обернувшись против собственного тела и его животных инстинктов. Ее трудности начались, когда она почувствовала вину за свои инстинктивные побуждения. Если питание, сон и дефекация не нормальны, результатом этого становится невозможная запутанность человеческих чувств. Люди по­падают в эту путаницу, пытаясь самореализоваться путем творческой деятельности, будто выход лежит в нефизи­ческих способах удовлетворения. Во всех случаях, когда творческие усилия заменяют жизнь тела, это ведет толь­ко к образу и никогда — к самости. Творческая активность удовлетворяет человека и имеет смысл, только когда она обогащает и усиливает жизнь тела, из которо­го черпает вдохновение.

Чтобы преодолеть чувство, что она монстр, моей пациентке необходимо было идентифицироваться с соб­ственным телом, принять его физические ощущения и мыслить в терминах тела. Шесть лет вербальной терапии игнорировали эту потребность. Ее дыхание было крайне слабым из-за раннего сдерживания сосательного рефлек­са. Первая попытка глубоко подышать вызвала сильную панику. Несколько мгновений ей не удавалось уловить соб­ственное дыхание, что очень испугало ее. Потом она зап­лакала, и ее паника утихла. Необходимо было, чтобы она мобилизовала тело путем агрессивных движений. Этого удалось добиться: она смогла бить ногами по кушетке в положении лежа и лупить по ней кулаками. Кроме этого, мы анализировали ее вину и тревожность. Результаты были весьма положительными. Однажды она сказала: «Я вдруг почувствовала себя так, как никогда раньше не чув­ствовала. Я почувствовала саму себя. Я чувствовала свое лицо, свое тело. Я знала, кто я. Я теперь знала, как я выгляжу, и мне не было так страшно. Я не впала в пани­ку. Я не чувствовала себя виноватой. Я была очень пря­мым и честным существом и готова была к такой распла­те. Когда я заставляла себя дышать, то ощущала приток хороших чувств».

Монстры в человеке принимают множество форм: призрак, зомби, статуя, чудовище. Одной из моих паци­енток была молодая женщина лет двадцати, которая при­шла проконсультироваться со мной, поскольку паничес­ки реагировала на затруднение дыхания. Она проходила курс вербальной терапии восемь лет назад, но централь­ная проблема ее отношений с собственным телом оста­лась незатронутой. Когда я увидел ее впервые, лицо этой женщины было скошено вбок, тело заморожено, а глаза широко раскрыты от страха. Когда восстановилось нор­мальное дыхание и прошла паника, она рассказала мне следующее: «В шестнадцать лет я очень болела. Я помню, что решила, что не хочу ничего и никого. Я пре­рвала отношения с людьми и жила в атмосфере нереаль­ности. Я пыталась прикоснуться к дереву, но не могла почувствовать, что это дерево. Когда я переходила ули­цу, у меня было чувство, что машины не могут даже кос­нуться меня. Я была духом.

В семнадцать или восемнадцать лет со мной про­изошло первое любовное приключение. Оно удовлетвори­ло меня. Я пережила вагинальный оргазм, но разорвала отношения, потому что чувствовала себя очень винова­той. Когда эта связь прервалась, я прореагировала очень тяжело. Я была в состоянии, которое доктора назвали «не­вротическим истощением». После этого я годами не зани­малась сексом.

Когда мне исполнилось двадцать два, я уехала из родного города. На протяжении нескольких последующих лет у меня были самые «адские» любовные связи. У меня не возникало никаких сексуальных чувств, и секс был компульсивным. Мое тело изменилось. Оно стало тон­ким и жестким. Были видны все кости. Бедра обузились. Я теряла вес и худела, потому что прекратила компульсивно есть.

Я верила, что отказалась от сексуальных чувств, когда уехала из дома. Бессознательно я объясняла свое сексуальное распутное поведение так: «Все хорошо, пока я этим не наслаждаюсь».

Этот случай демонстрирует тесную связь между сексуальным чувством и телесным восприятием. Вытеснен­ное сексуальное чувство подрывало отождествленность эго с телом. Когда сексуальное чувство не возникало, наступа­ло состояние безнадежности. Эта пациентка предприняла отчаянную попытку восстановить ощущение себя, прибегая к компульсивной сексуальной активности без чувств. Но, как можно судить по ее рассказу, сексуальная активность без удовольствия не позволяла сохранить кон­такт эго с телом. Компульсивный и механистичный секс превращал тело в механизм, в робота, то есть дегуманизировал его.

Другая форма монстроподобного человеческого существа — «статуя», то есть тело, которое иммобилизова­но и сохраняет определенную позу. Качество монстра та­кому телу придает противоречие между видимым отсут­ствием жизни и фактом, что эта «статуя» — реальное че­ловеческое существо. Анализ такой личности всегда обна­руживает, что человек, заключенный в статую, — малень­кий покинутый ребенок. Статуеподобное тело — это его защита против страдания и разочарования, которое он ожидает встретить, если выразит потребность в любви и понимании. Кроме того, это безнадежная попытка полу­чить одобрение, пожертвовав своими чувствами. Статуя сообщает: «Хорошо, я стану таким, как вы хотите, теперь вы будете гордиться мной и любить меня». Но эта иллю­зия наталкивается на реальность жизни. Кто сможет по­любить статую? Фрустрация и разочарование, переживае­мое в этой позе, усиливает безнадежность и длит иллю­зию, что просто необходима более совершенная поза. Кроме того, усиливается внутренняя тревожность, что поза разрушится, и что лежащее за ней отчаяние про­рвется и затопит личность.

Время от времени сталкиваешься с людьми, вне­шний вид которых действительно похож на монстров. На клиническом семинаре, который проходил в моем оффисе. присутствовал молодой человек, чрезвычайно напоми­нающий монстра Франкенштейна. Он был такой же не­гнущийся, с механической походкой, квадратными плеча­ми, глубоко посаженными безжизненными глазами. На его лице застыло выражение монстра из кинофильма ужасов. Сходство просто потрясало, с трудом удавалось диссоции­ровать этого пациента и кино-монстра.

Совершенно удивительным было то. что сам мо­лодой человек совершенно не соответствовал своему внеш­нему виду. Он был чувствителен, интеллигентен и артис­тичен. Глубокий анализ его личности выявил, что внешний вид был своеобразным костюмом и маской, которые скры­вали и защищали крайнюю чувствительность. Он напом­нил мне Хеллоуин и наряд маленького ребенка, который одел его, чтобы остаться неузнанным и испугать кого-то. Фактически, под этой наружностью, пациент был деликат­ным и испуганным ребенком, который каким-то образом принял такой облик, чтобы защитить себя от нечувстви­тельного мира.

Монстр в форме человека — это застывшее тело, которое приняло такую форму, чтобы отомстить за то, что его отрицают. Я не имею в виду, что это сделано созна­тельно или по побуждению. У тела нет мотивов для того, чтобы развиваться таким образом. Я только пытаюсь как-то осмыслить феномен, который иначе совершенно нельзя понять. Живое тело, функционирующее без чувств — это монстр, это машина, работающая как живое существо. Мон­стры, которых мы себе представляем, являются карикату­рами на окружающую нас жизнь. Различные телесные экс­прессии определены переживанием хода этой жизни. Че­ловек, тело которого функционирует как кукла, ведет себя как во младенчестве.

В отличие от демона, у монстра золотая сердце­вина. Будто все негативные чувства воплотились во внеш­нем аспекте, оставив сердцевину чистой и нетронутой. В каждом случае, когда внешний вид можно было характе­ризовать как монстра, внутри человек был невинным ре­бенком. Демон же, «наряжается» во внешний аспект при­ятности и света. Если за монстром скрыт ребенок, то дьявол прячется под ангельским поведением. В обоих слу­чаях мы имеем дело с разломом личности. Нормальный человек — ни ангел и ни дьявол, ни монстр, ни испуган­ный ребенок, ни доктор Джейкил, ни мистер Хайд. Такая диссоциация возникает только тогда, когда расщеплено единство личности, когда возникли категории добра и зла, цивилизованного ума и животного тела.

Дж. Стейбек в рассказе «Мышь и мужчины» дает проникновенный анализ феномена монстра. Ленни — ге­рой рассказа — был великаном с детскими чувствами. Это несоответствие в его личности чуть не стоило ему жизни. Ребенок не мог контролировать силу великана, а великан не мог выразить детские чувства. Когда Ленни пытался удержать в руках кролика, он сжал его так сильно, что тот испустил дух. Затем, однажды. Ленни попытался при­коснуться к золотым волосам девочки. Она так испугалась его внешности, что закричала. Он попытался утешить ее, но нечаянно раздавил. Тогда он умер.

Трагедия монстра состоит в том, что его внешний вид побеждает его желания. Защита изолирует его и мо­жет привести к гибели. Я многие годы нахожусь под впечатлением, что классические кино-монстры часто обо­рачивались истинными героями. Горбун Нотрдама — за­мечательный пример. Сердце монстра отвечает, когда кто-то откликается на его невысказанную просьбу о люб­ви и понимании и не пугается его внешнего вида. В таких обстоятельствах невероятная сила монстра стано­вится силой добра.

Дата добавления: 2015-08-27