Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Рыба карп

Тот, кто все видел | Библиотечный день | Кремлевские стены | Куйбышев, Куйбышева | Америка | Америка-2 | Америка-3 | Рыбная ловля | Бригада дяди Феди | Фам фаталь |


Двое суток густо валил снег, машины еле ползли, и я засыпал под удары бури в окно.

– Борис Антонович, как бы вы хотели встретить Новый год?

Боря зажмурился, распахнуто зевнул и выдохнул:

– Один.

– Так отвечают все мужчины.

Секретарша подготовилась, но так и не осмелилась спросить меня и злилась на себя за малодушие. Я собрался уходить.

– Эй!

Она оглянулась на свист летящей на нее бетонной плиты.

– Не помню, как вас зовут, – погромче, чтоб и Гольцману донеслось, – но то, что вы видите на этом месте, – я ткнул пальцем под ключицу, – всего лишь сто пятьдесят четвертое концертное исполнение. Больше на этом месте ничего нет. Только липкая бумага для мелких насекомых. – Она рассматривала свои ладони, неприязненно отвернувшиеся друг от друга на клавиатуре, и горбилась. – Ради этого размениваться не стоит.

– Спасибо, что предупредили. И все равно на этом месте я вижу вас. Хотя вы никогда не бываете настоящим.

– Меня нет. Есть самый короткий путь к несчастью.

– Как только я увидела вас, первое, что захотела, – согреть. – Она заставила себя легко рассмеяться, словно очнувшись. – Если это все, что вы делаете сейчас… чтобы спать со мной, то изощренность вызывает уважение.

Встретив год, я посмотрел за окно на утреннюю пустыню первого января, на неузнаваемый, по-дневному освещенный город – все пропали, по улицам не двигалось ничего, только дворник с тележкой, медленный и страшный, как последний царь земли, – осторожно толкал тележку перед собой, словно коляску с мертвым ребенком. Я пошел, наслаждаясь плохим настроением, – змеей протянулись следы по запорошенному асфальту; вдруг снег ленточкой потек на землю с ветки, я задрал голову – там переступала ворона. Сквозь дворы я пересек трамвайную линию и через парк, пропахший вкусным шашлычным дымком, по льду пруда, с ужасом посматривая на сарай под табличкой «Школа закаливания и зимнего плавания» (трепещущая на ветру полосатая лента огораживала огромную синюшную полынью – в ней плескалась толстая баба), поднялся на берег и через дырку в ограде вылез на Тимирязевскую улицу – навстречу шел лысоватый папа с непокрытой головой, на отлете держа початую пивную бутылку, и дочь – девочка по-монашески глубоко насунула капюшон пальтишка, в руке ее качалась круглая жестянка с новогодним подарком. Мне для опознания побибикали, и я просунулся на заднее сиденье битых «жигулей» седьмой модели, понюхал атмосферу и опустил окошко – Миргородский приехал пьяным. Путано и молча мы выбрались на Бульварное кольцо и повернули налево, на Цветной, мимо «Он-клиник», где я сдавал кровь, проверяясь на СПИД, почти до самого угла.

– Как меняются люди! – Боря остановился. Он вырядился в камуфляжное рыбацкое барахло, на переднем сиденье торчал ледовый бур. – Значит, так. Вперед, и идешь по Садовому налево. Там два ресторана: «Сыр» и «Маркет». Твой – «Маркет», там у них привязка. Ты слышишь меня, командир? Как меняются, говорю, люди! Звоню Гордееву, у него дежурство, нормальный парень, работал опером в универмаге «Московский». Целый подполковник! Говорю: триста долларов. Делать ничего не надо. Просто взял автомат, взял машину, подъехал в форме и постоял на углу у ресторана «Маркет». Выходить из машины не надо. Триста долларов! – Миргородский дразняще показал кому-то три пальца. – Так он мобильник отключил и смотал из отделения – на весь день… Больной на всю голову. А как ему было надо – кто два часа стоял с помповиком в пожарном шкафе?

Я старался не торопиться, шел вдоль Садового в горку, морщась от щекотных прикосновений снежинок, резиновую нес невыспавшуюся голову: обдумай как; но в голове ничего не задерживалось, стужа ничему не оставила места, и мне. Только бы успеть остановиться до первых слов, постоять, чтоб прошло запыхание, и два глубоких «вдох-выдох», и встряхнуть руки от локтя вниз – напряжение и страх копятся от локтя к пальцам, учил меня один гипнотизер при шапочном знакомстве. Зато про день этот можно больше не думать – он настал, и через час пройдет, повспоминается и забудется, и потом я даже улыбнусь, как детским стоматологическим страхам того, кто остался далеко отсюда жить моей жизнью.

Ресторан я угадал издали – неизбежный шестисотый «мерседес» со стосороковым кузовом лизал асфальт дымком напротив стеклянного входа; на глазах бандерлогов неудобно встряхивать руками и останавливаться, могли запомнить лицо… Я зацепился на входе за стойку с рекламным дерьмом и пролистал – вдох-выдох – пару глянцевых журналов и слишком несолидно, быстро кивнул (не суетись!) на вопрос размалеванной короткой юбки:

– Вас ожидают?

Я отряхнул снег с синей вязаной шапки, побил ее о ладонь (руками от локтя вниз) и потопал, очищая ботинки, жалея уборщиц. Вот она, манящая наманикюренная рука… Я не оглянулся, но увидел, что на крыльцо поднялись темные люди и один беззвучно пошел следом, меня подгоняя, – проходом меж пустых столов и глухо зашторенных окон за ширмы с райскими птицами. Человек в серой водолазке под черным пиджаком улыбнулся мне, показав и кусок желтого металла в уголке улыбки. Лохматые брови, обожженное лицо, извивающаяся морда с нашлепкой начесанной на бок седины, похож на алкоголика-тренера заводской секции самбо – дядя Федя по фамилии Панкратов. Меня подтолкнули вперед, и вывернувшийся из-за спины пузатый, щекастый, лысолобый ублюдок с вопросительными глазками бросил на свободный стул барсетку и прогундел:

– Извини. Чтоб мы тут на равных, – прохлопал мои карманы, живот, подмышки, голени, бока и постоял, раскачиваясь рядом, нелегко дыша, наливаясь угрожающей силой (что-то забытое, из детства, захолодело и обессиливающе прихватило в животе), и нехотя отошел занять место в зрительном ряду: протянул ноги в поблескивающих брюках, из-под которых торчали клювами носки туфель, и сцепил лапы на кожаном брюхе.

Официантка с китайскими глазами принесла залитое багровыми приправами что-то с отдельно выложенным рыбьим хвостом и головой.

– Карп! – похвастался дядя Федя. – Видишь, китайцы готовят – ни одной кости! – и взялся за палочки и через минуту мучительно поперхнулся, вскочил и ушел кашлять за ширму. Вернулся с раскаленным лицом и дальше глотал пищу с настороженным вниманием, словно вслушиваясь, как она преодолевает горло. Официантка, ослепшая в мою сторону, подносила тарелки. Сесть мне? Или подать голос?

– А-а, Николаич! А мы тут закусить немного. – Дядя Федя заулыбался, по-собачьи угнувшись, и привстал, собрав щепоткой полы пиджака вместе, и ублюдок живо приподнялся – еще одна туша просипела, ткнулась в объятия дяди Феди, сбросила на стол два мобильника, скинула пиджак; замер столбом, припоминающе прикрыл глазки, и зашевелились губы – молился! Загорелое несвежее лицо, прямой пшеничный чубчик, по-детски растопыренные уши, золото на запонках, часах, на груди… Он покрутил головой, продолжая шептать, и вдруг перекрестился – и все перекрестились, и даже у меня дернулась рука. Николаич перекрестил еду и упал за стол, бросив толстые локти на скатерть; бесцветные, безумные глаза; от него растекалась какая-то спешка и ярость. Ну, я подтянул к себе ближний стул – сядем, и сиротски потеребил шапку.

– Николаич, не возражаешь, я… карпа? – робко спросил дядя Федя и вдруг подмигнул мне. Ублюдок двинул на мой угол чайную чашку, я потянулся, но – нет, рука заплясала.

– А что, Николаич, я считаю, все правильно, так и должно быть! А как по-другому! – дядя Федя, клоунски преувеличенно поднимая бровищи, вскочил и закрестился. – Как сказал Серафим Саровский! Воззрю токмо на кроткаго! И молчаливаго! И трепещущаго! – Плюхнулся на место, заново подмигнул мне сразу двумя глазами и ковырнул карпа.

– Хотел встретиться с дядей Федей? Вот дядя Федя, – показал мне ублюдок. – Меня зовут Павлик, – и сосредоточенно замолчал, чтобы запомнить имя.

Дядя Федя закашлялся, пряча смех, слюняво втянул воздух сквозь зубы и повторил:

– Павлик. Ну, че, ребята, поговорим?

– У меня есть друг. Хочу ему помочь. Всю жизнь прятаться не будешь, – только эти слова я и подготовил.

– А че, Николаич, я считаю, правильно, – загорячился дядя Федя. – Они друзья, по жизни вместе идут! Как мы! Потому что на многое в жизни смотрят одинаково. Потому что есть у них мужские принципы. И все время вместе! Может быть, с армии! А может быть, с яслей. Или по девкам вместе ходили? Или по спорту. Вы не боролись, нет? Только заправду? – И он хрипло захохотал и неожиданно затараторил с рвущейся слезой, ударяя кулаком себе в середину груди: – А теперь другу трудно! Плохо! Попал хороший, может быть, человек в беду – ну, кто ему подмогнет? Отца нет, мать пожилой человек, всю жизнь отдала сыну, что, Николаич, может мать?! Если только с внучкой помочь, когда есть силы… Цветы полить. Один друг может понять. Он может прийти на помощь, – поднял руку и почти прокричал: – Бескорыстно! – И пробормотал, возвращаясь к карпу: – Пускай, пусть он, пусть другой друг, пусть вообще чужой человек, но – добрый! – нам-то какая разница, мы согласны, правильно, Николаич?

– Я знаю, у вас есть вопросы к моему другу, – голос без предупреждения сорвался в какой-то мальчишеский писк. – В чем там дело? Как это можно решить?

– Ты че, сука, решать приехал? – ублюдок сорвался с места. – Пусть деньги дает! Пусть заносит бабулеты! – Мазнул ладонью по моему лбу, словно смахивая комара, нагнулся и заорал вонюче, упершись и пристукивая в мою грудь кулаком: – Ты знаешь, сколько он нам должен?! Он, крыса, спрятался и тебя прислал? Он чего ждет? Он чего ждет?! – и замахнулся! Руки мои сами собой взлетели к лицу.

– Да нормальный парень пришел, – убежденно сказал дядя Федя. – Правда, Николаич? Да ладно тебе… Павлик… мы так поговорим. Пришел решить вопрос. И я считаю, правильно. Друг не может – он берет на себя, сам решит. А как иначе? – Он важно развел руками. – Вот это дружба и есть.

Ублюдок звероподобно повглядывался в меня и откатился. Я поднял оброненную шапку, чистые у них полы, с моих ног натекло.

– Ну и ребят надо понять! Там что получилось? Там вот что получилось, Николаич, – дядя Федя разгладил по столу бумажку. – Вот друг его, Чухарев – это Чухарев ваш друг? – ну вот, привлекает, берет в долг у Паперно В.С. сто тысяч. Американских долларов, Николаич! Да я в жизни такой суммы не видел! А с двенадцати лет работаю. А вот тут так прямо написано: сто! На год. Под двадцать процентов. И расписался. Знаете его подпись? Видно отсюда? Его? Ну вот. Это ксерокс. Но и настоящая у нас, эт-та, есть. А сам пропал. Куда дел деньги? Непонятно! На себя столько не истратишь, если только на баб, верно, Николаич? Денег нет. И Чухарева нет. Паперно убытки. Паперно плачет, дети его плачут: хотим кушать! Мы должны помочь своему партнеру. Паперно долг нам продает – ему хорошо, деньги к нему вернулись, теперь нам плохо. – Дядя Федя прошептал: – У нас же бизнес. Мы же бизнесмены. – И спрятал бумагу в карман. – Решить вопрос вашего друга просто – возвращайте сумму. И скорей. – Он нахмурился и мультипликационным голосом пробасил: – Мы терпим убытки, – и рассмеялся, дергая щеками и морща лоб.

– Ты посчитал, сколько нам должен?! – Ублюдок остановился точно за моей спиной, сейчас огреет чем-то тяжелым вдоль хребта. – Ты знаешь наши правила. Один день – один процент. Пятьсот штук. Неси деньги!

– У вас же… подтверждающие документы… Так понимаю, у него фирма… но возникли проблемы… Если дать время, он может что-то наладить. Или через суд…

Ублюдок быстро нагнулся и пыхнул в ухо:

– Тебя как зовут? – и действительно подождал ответа. – Ты че?! – И рванул стул из-под меня, я грохнулся и по-крабьи отпятился в угол, вскочил, чуть не свалив ширму, – ублюдок подпрыгнул вплотную, подпихивал плечом к стене и завизжал. – Ты че сюда говорить приехал? Пусть деньги отдает! Или сам отдай! У тебя есть что, квартира, дом? Пойдем посмотрим, – дергал меня за руки клещами. – На чем ты приехал? Машину отдашь!!! Ты знаешь, скока денег ушло, чтобы у дома его пасти?! Квартирой ответишь! Паспорт давай! Звони! Чтобы паспорт везли! Где твой телефон?! – И раз костяшками пальцев по губам! Я вырвался… нет, он отпустил.

– Мне говорили, вы серьезные люди… Я у Вячеслава Петровича вчера спросил, он сказал: не мелочь, уважаемые люди.

Дядя Федя восторженно прижмурился, взглянув на моргнувшего Николаича, раздвинул лопатистые ладони, словно обозначая размер пойманной рыбы, и заговорил, ласково посматривая в отгороженное пространство, как в корзину с котятами:

– А что делать? Как по-другому? Такие друзья, как у тебя, на каждом шагу. Взял деньги у Паперно и пропал. Что за люди – развести и разорвать! Верно, Николаич? Пидармоты. Только и молимся за творящих нам напасти. Прости меня, господи, – ощупывающе перекрестился и хихикнул. – Вот и приходится: где словами, – и опять слюняво потянул в себя воздух, – а где ломами. Слово надо держать. Взял – отдай. Не получилось по бизнесу – бывает. Пусть у друзей займет, квартиру продает. У мира помощи попросит… А что это мы все говорим? Мы да мы. А вот вы – скажите! – И разулыбался так, что глаза утонули в замаслившемся лице.

Ублюдок вернулся на место, бормоча различимо «потом поговорим…», «я т-тебе…», «зарою…», я двинул свой стул вперед, как шахматную фигуру, подсел и выпил тепловатый горчайший чай – весь.

– У меня есть пятьдесят тысяч. Отдаю, и закройте этот вопрос.

– Ты че, за лохов нас держишь?! – опять пружинкой подскочил ублюдок. – Николаич, что мы с ним говорим?! Ты за кого нас принимаешь? Копейка в копейку! По счетчику!

Я зацепил в хлебнице ломтик черного с семечками и мелко, мышьи укусил, чтобы хватило на подольше, и потолкал языком – опухает губа?

– Так мы не разойдемся, – дядя Федя сделал морду грозной и картонно неподвижной и уставился далеко за мою спину: что-то там нехорошее, уже решенное для меня… – Я думал: пришел серьезный, взрослый. Понимает, куда пришел. А тут… – он оглянулся на Николаича, – даже не знаю, как ты отсюда вырулишь, человечек… – И нагнулся ближе ко мне и тихохонько сказал: – Так нельзя. Нельзя даже думать, что можешь нас опустить. Пятьсот штук. Откуда? Послушай, какое мне дело? Я, что ль, брал эти деньги? А? Квартиру пусть продает, матери квартиру приватизирует и продает, участок, пусть едут все в коммуналку на три метра – но отдаст все. Мое слово. А мое слово, тебе должны были сказать, дорого стоит. Он ждет? Он дождется, – И обморочно прошелестел: – Чтоб матери по башке трубой дали? Чтоб девка его без ног осталась?

– Понимаете…

Он вмазал вдруг рукой по столу и рявкнул:

– Я понимаю, когда вынимаю!!! Он – должен. Отдышаться…

– Пятьдесят я могу, – и зачем-то добавил, жалко приложив ладонь к груди (зря!): – У меня больше нет.

– Поедешь с нами. Покажешь, где он, – вдруг прошепелявил Николаич, но не шелохнулся.

Дядя Федя исполнил глазами «что я говорил? я ж тебя предупреждал!», ублюдок вцепился в воротник и потянул: давай-давай.

– Попробуйте. – Еще чуть-чуть, вот это перевалить. – Вон тут у вас какие шайбы за меня цепляются. Я не знаю, где Чухарев. Мне по хрену он. Я семью его хочу выручить. Но только если я… Выйдут на вас в три секунды.

И Вячеслав Петрович за это вас не похвалит. Это я обещаю. И Виктор Михайлович тоже. Они говорили, вы серьезные.

А скоро я пойду, кончится снег и потеплеет, мгновенно пройдет еще один глоток моей бессмысленной потной жизни, и умру, и от меня ничего не останется… Я вспомнил маму.

– Вы будете еще что-нибудь? – официантка заглянула и исчезла, шурша халатом.

– Он брал сумму у Паперно? Брал. И отдаст. Пятьсот штук.

Теперь уже молчал я. Они ждали. Пусть скажут первыми. Не вытерпел:

– Реально – вот полтинник у меня есть. Если договоримся – я завтра решу этот вопрос.

– Мы так не договоримся.

– А нет – долбитесь сколько хотите, ищите его. Денег у него нет. Это я точно знаю. А кто-то есть за границей. Сорвется и свалит.

– Ну, не так уж просто, – гадко усмехнулся дядя Федя, – чтоб уйти.

– Все равно – денег у него нет, – уморился я. Подняться и надеть, что ли, шапку… – Убьете, а денег все равно не будет.

– Убить легко. – Ублюдок отцепился, но так и шарился где-то у меня по тылам. – Просить еще будет, чтобы скорее убили.

– Вы серьезные бизнесмены. Так мне сказали уважаемые люди. У вас консервный завод в Красногорске. Салон красоты. Заправки. Шесть тонаров на Южке… – Немного еще вот в эти пустые глазки, под пшеничный чуб. – Ну что вы возитесь с этим сраным бараном? Ну, лоханулся ваш клиент Паперно. Так он для вас баран, и вы его стрижете. У вас сто таких баранов! – Что это я кричу? – Я, чисто, пришел помочь человеку… Он мне дорог.

Они словно чего-то ждали, какого-то звонка, сигнальной ракеты. Лая караульной собаки.

– Ладно. И так уже попали, – Николаич смежил веки, откинулся, словно подставлял щеки под солнце, и зашептал молитву.

– Попали, Николаич! Я чуял! Помнишь, я сразу тебе сказал: попали! – подхватил дядя Федя и живо развернул расписку. – Сколько он там… Сотку? Давай-ка вот что – с сотки нам семьдесят пригони и – забыли. Тридцать процентов сбросим. Блин, таких уродов земля рожает… Семьдесят. И то, – он погрознел, – только потому, что парень ты авторитетный.

– Был бы дурак – зарыли, – разъяснил ублюдок.

– А мы надавим на Паперно. Верно, Николаич? И он нам десятку двинет. Да?

– Нет, – и я попросил: – Вы бы уложились в полтинник со своим интересом.

– Но это не разговор! Это не разговор, правильно, Николаич? – Дядя Федя подскочил ко мне и затоптался в каком-то чумном танце. – Тебе друга жалко? Да тебе друга не жалко! Лучше есть красную икру, чем червей кормить.

– Он же залег, козлина! – пустился в пляс вокруг меня и ублюдок. – А ты тут стоишь!

– Мы даже убивать его не будем. Его жизнь убьет! Ну?

– Я хотел как лучше, – выдавил я. – Полтинник.

– Ну, тогда нет разговора, понял? К согласию мы не пришли. У тебя есть кому за тебя бицепсы качать? Как ты отсюда уйдешь? Ты отсюда не уйдешь!

– Извините, – я оглянулся на выход. – Я хотел, чтобы всем было нормально. Я пойду.

– Пойду! – сверкнул глазом дядя Федя. – Пойдет он. У тебя полтинник. Деньги твои?

– Мои.

– Какой у тебя бизнес? Если есть бизнес, значит, есть вопросы. Какие у тебя вопросы? Мы вопросы решим, работу сделаем, двадцатник откинешь – и в расчете.

– Нет у меня работы. Только пятьдесят тысяч.

Дядя Федя выматерился и посмотрел на люстру, словно за поддержкой, Николаич дочитал молитву, опять покрутил головой – может, борется с остеохондрозом? – и капнул:

– Ладно.

– Ладно! – Дядя Федя смял расписку и завопил: – Какого хрена мы занимаемся этой херней?!

– Да это Паперно подогнал такую херню, – запалился следом ублюдок.

– Такая херня! Ну, что мы тут сидим?! – не унимался дядя Федя.

– Такое говно! Мы в говне. Поедем трахнем этого урода!

– Да он у меня теперь каждый день сосать будет, – добавил Николаич.

– Поедем его душить! – Дядя Федя озирался в поисках верхней одежды. – Да он нас подставил!

– Парень-то твой нормальный, не козлина! – Ублюдок меня приобнял.

– Знаешь, Николаич, а Паперно – ба-арчук, – заметил вдруг дядя Федя. – С новорусскими такими замашками… Ишь, молодой, а деньги любит. Сам не работает, только проценты стрижет, – дядя Федя словно позабыл про меня. – Ты, Николаич, сразу все понял, а я все сижу, сижу и чую: что-то здесь не так… И сейчас, как ты сказал, только догнал. Там что получилось? Парню, вот его другу, Паперно все обрубил и стрелки на него перевел. Парень, вот его друг, толковый бизнес-план принес, я читал, Николаич, ничего не понял, но видно, что толковый, а Паперно ему денег под охренительный процент, да еще и контрольный пакет. Парень, его друг, и не вытянул, и сам еще свои деньги вложил, а все пропало. Это, чисто, нереально было, Николаич! А для Паперно это ж инвестиция, а он рисковать не захотел и нас подставил!

– Такая херня! – прислушался ублюдок. – Да мы его по земле волочить будем!

– Ладно. Ладно, все нормально, – дядя Федя махал мне успокаивающе и прощально. – Полтинник завтра тащи. Мы приведем нашего барана, придавим его, а ты своего друга притаскивай. Нормально, Николаич? Нормально.

– Нормально, – я натянул шапку, – но друга не будет. Я его сам хрен найду.

Музыка и танцы стихли, в разочарованной тишине дядя Федя поцыкал, пошмыгал, глотнул сопли, подмигнул мне. И кивнул: да. Да.

– Я отдаю деньги. Паперно отдает мне оригинал расписки. И пишет бумагу, что финансовых претензий к Чухареву не имеет. Бумагу я забираю с собой.

– Напишет, – дядя Федя делано подобиделся. – Ты че, нам не веришь?

– Вам верю. Но сам боюсь забыть – надо записать.

На улице потеплело, я шагал, не разбираясь, наполняясь гриппозной ломотой, наполняясь необлегчающим облегчением, как с похорон, подальше от главных улиц и черных автомобилей. Как бы я хотел жить? Фотографировать птиц на головах у памятников, чтобы случались неудачные дни – и долго простоял на пустыре, напротив белой стены громадного общежития: тысяча заледеневших пустых прямоугольных окон, белые пересечения межпанельных стыков – и посреди этого кладбища красной каплей застрял на форточке запасливый пакет – на него я и смотрел. Пройдет время, и – когда человек говорит «пройдет время, и…», он хочет немедленно перенестись туда, где это время уже прошло, да хоть в последние дни лета… И я двинулся к зоопарку, купил пончиков с сахарной пудрой, взялся отгонять пчелу, но вспомнил – она последняя, пусть. Вдоль древесного ствола скользила бабочка, у входа оркестр гремел «Москва, звонят колокола!». Рыси спали на последнем солнцепеке, по-кошачьи вывернувшись белопушистым брюхом к небу, страусы сидели на холодной московской траве, дети сосали леденцы петушками, бросали щипки булки лебедям-попрошайкам и дразнили кабана Пумбой. «Лянь, леопард! Какая шкурка поизящней! Бабушка, купим леопарда!» – «Молчи, тут кота не прокормишь». – «Мама сказала, что тут можно посмотреть крокодила». – «Будем надеяться, он не голоден».

Толпа немо стояла у бассейна, толком не зная, что же сейчас должно мутной тенью проплыть, дети готовились отпрянуть на шаг, провинциальная тетка подталкивала вперед сына: «Гляди, гляди, сейчас проплывет… Кит, что ли?» Надо попробовать в деле секретаршу… Дать двести долларов и отправить в архив внешней политики – биография Таси и биография Дмитрия Цурко, первой, по моим подсчетам, ее жертвы. Паровозом доставил фам фаталь в Кремль из Китая для следующей пересадки; блондин, красавец с загадочным перепадом в карьере, женился перед войной на безымянной стерве, летом тысяча девятьсот сорок первого года отдал лодочнику на переправе часы и исчез. А стерву все ненавидят.


Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 38 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Свобода половой любви| Личные листки

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.019 сек.)