Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

На Горе и под Горой

Простая работа | Матвей Первый | Принеси меду | В первый пар | Тишина. | За махорку | Круг Земной | Госпиталь | На то и война | Последний приказ |


Лежали молча.

Под животами стыло намокали комбинезоны: мох, пропитанный дождевой осенней водой, походил на почерневшую губку. Но пошевелиться было нельзя. Всюду, между деревьями и в подлеске, чувствовалась смерть, ее горький, неощутимый обычным человеческим нюхом запах резал ноздри альвам, медным привкусом расползался по языку старшины Нефедова.

Степан, лежащий во мху, незаметно повел лопатками, заставил мышцы сокращаться, чтобы чуть-чуть согреться, не пошевелив при этом ни рукой, ни ногой. Единственное, что он позволил себе – немного сдвинуть указательный палец, поудобнее устроив его на изогнутом железе спускового крючка. Хотя знал, что стрелять, скорее всего, не придется.

Тихо. Тихо. Только не шевелиться…

Ветер прошумел в верхушках сосен, сверху посыпались пожелтевшие иголки, застревая в волосах. Высохшая шишка царапнула Степану лоб, оставив белый след, но он даже не вздрогнул. Когда ветер стих, снова наступила тишина – мертвая, почти призрачная. Здесь, в этом лесу, не было никакой живности, даже муравьи не ползали во мху. Все живое давно бежало, оставив после себя только почерневшие сосны с осыпающейся хвоей. Краем глаза Нефедов заметил какое-то шевеление, яростно скосил зрачки. Нет, это просто ветер вздыбил траву рядом со старшиной, который неподвижным булыжником застыл среди поросли багульника.

Только не шевелиться…

 

* * *

 

– Скучаешь, Степан? – хозяин дома, старик Родионыч, покашливая, вышел на крыльцо и начал, кряхтя, примащиваться рядом со старшиной. – Табачку не отсыплешь?

– Это завсегда, – старшина сунул руку в нагрудный карман своего черного комбинезона, достал пачку "Казбека". – Угощайся.

– Ишь ты, по-царски… Я-то думал, махорка у тебя, а тут "Казбек". Ну-к што ж, угощусь, – Родионыч размял папиросу, чиркнул спичкой и выпустил клуб дыма. Тут же он снова закашлялся.

– Тьфу ты… кха-кха!… черт его дери. Каждый раз с утра будто ваты в грудь набили…

– Бросай курить, – улыбнулся Степан, думая о чем-то своем.

– Скажешь! Тебе легко, ты вон, как я замечу – покурил-покурил, а потом, если надо, и неделю к ним не притрагиваешься. а я не могу. Привычка. Шахтер – он завсегда шахтер, там и так целую смену без курева натыркаешься, потом на свет божий вылезешь – как же не покурить?

Старик поглядел на Нефедова, нахмурил редкие брови, заметив, что старшина его и не слушает.

– Думаешь, Степан?

– Да, есть над чем подумать. Тут хорошо, чисто, голову продувает.

Изба Родионыча стояла на самом берегу Енисея, на отшибе деревни Атаманово, почти сползая небольшим огородом под обрыв. Забор уже давно съехал вниз, но хозяин особо не беспокоился, приговаривал только:

– Да кому оно нужно, это добро? Все равно я там не сажаю ничего!

Давным-давно схоронив жену, старик жил бобылем. Когда-то он и впрямь работал шахтером где-то в Кузбассе, вынес оттуда целый ворох грамот, инвалидность, да скрюченную руку, придавленную обвалом в забое. Распрощавшись с горной работой, он переехал поближе к родным местам под Красноярск, там и схоронил жену, а на войне потом потерял двоих сыновей.

– Чего молчишь-то, Степан? – снова спросил старый шахтер, здоровой рукой доставая из коробки "казбека" еще одну папиросу. – Можно? Не разорю?

– Да бери ты хоть все, Родионыч! – отмахнулся старшина. Он неотрывно смотрел через реку, на другой берег, где поросшей лесом громадой в сумерках высилась гора. Проследив его взгляд, старик кивнул.

– Дурные места, Степан… Зачем туда глядишь? Туда и по грибы никто не плавает, одни медведи шастают.

Старшина Нефедов не слушал его. Он думал о своем.

 

* * *

 

Генерал Иванцов аккуратно свернул носовой платок, вытер им вспотевший лоб и снова потянулся к стакану с чаем. Сидящий напротив Степан Нефедов свой чай уже допил, и теперь рассеянно сгибал в пальцах ложку, точно пластилиновую скатывая ее в трубку.

– Ты что делаешь? – прогудел Иванцов. – У меня на всех вас ложек не хватит! А ну, положи!

Спохватившись, старшина ложку привел в порядок, коротко извинился.

– Ерунда. Ты вот о чем лучше думай, Степан, – Иванцов подошел к сейфу, шлепнул на стол карту, – вот об этом. Война закончилась, надо мирную жизнь строить.

Нефедов хмыкнул.

– Для кого закончилась, – сказал он, невольно дотронувшись до шрама на щеке, – а для кого и нет.

– Для всех закончилась! – Иванцов достал изгрызенный янтарный мундштук, зарядил его сигаретой. – И ты не исключение.

– Я – исключение, – Нефедов сумрачно посмотрел в глаза генералу, без напряжения выдержал посуровевший вгляд, зрачки в зрачки, – и мои люди тоже такие же.

– Люди… нелюди… – генерал резко пододвинул стул, сел, уперся локтями в карту. – Хватит, старшина! Ты уже давно не хуже меня во всем этом разбираешься! Пользуешься тем, что я тебя не могу спросить, не жмут ли погоны. Потому что и снимать у тебя нечего, да и не за что… пока. Слушай внимательно, Нефедов. Война – кончилась.

– Это я знаю. Демобилизация идет вовсю. Только нас она, как я понимаю, не касается, верно, товарищ генерал? О каком тогда конце речь?

Генерал досадливо крякнул, затушил окурок в бронзовой пепельнице, изображающей лапоть.

– Вот же… Что мне с тобой делать, Степан? Все правильно ты говоришь. Только не с той стороны. Твой взвод – это, как ты понимаешь, настолько ценная боевая часть, что распускать ее пока никто не собирается. Таких частей у нас – раз, два и обчелся, но ни у кого нет подобного боевого опыта, как у Особого взвода номер три.

Нефедов вздернул бровь. Он впервые слышал про номер.

– Три? – переспросил он. – А первые два где?

– Это, брат, нам с тобой знать не нужно. Нету их. Сгинули. Первый – еще до войны. Больше ничего не скажу, да и не об этом речь. – Иванцов шумно выдохнул, потер щеки ладонями. – Устал я. Выспаться бы, а? Слушай дальше. Ждет тебя, красавец писаный, дальняя дорога… На Енисей, в тайгу.

– А ручку позолотят мне там? Знакомые места, – Нефедов закурил.

– Знакомые, да не совсем. Смотри на карту.

Оба склонились над бумагой.

– Здесь все и будет, – Иванцов ткнул пальцем в карту. – Над Енисеем. Стране нужна атомная энергия, Степан.

– Ясно, – старшина отвел равнодушный взгляд от карты. Он накрепко запомнил все топографические цифры, изгибы Енисея, метки высот и теперь укладывал их в памяти: аккуратно, точно в свой потертый планшет. Остальное было не его делом. – Какова наша задача?

– Прыткий какой, ты смотри… Это место там называют Гора. И там, что бы ни случилось, будет построен комбинат. Секретный комбинат, Степан, – генерал нажал голосом на слово "секретный".

– Мало ли у нас секретов? – Нефедов пожал плечами. Иванцов устало посмотрел на карту.

– Немало… Только тут другое. Именно на этой Горе или в ее окрестностях три месяца назад оборвалась связь с Особым взводом номер два.

Когда он отвел глаза от стола, перед ним сидел будто бы другой человек. Старшина прищурился и глядел на генерала своим обычным, холодным и цепким взглядом, в котором не было ничего человеческого. Такой взгляд бывает у хорошего стрелка, перед тем, как пуля из ствола винтовки безошибочно находит цель. Живую цель.

– Всех не возьму, – сказал он, – пусть люди отдохнут. А Сашке Конюхову и вовсе на свадьбу пора.

– Так-то лучше, – генерал закурил снова.

 

* * *

 

– Ласс.

Слово было произнесено шепотом, одним шевелением губ. Вокруг не было никого – но несколько мгновений спустя из тьмы, которую ручной фонарик располосовал желтым конусом света, вперед шагнула фигура. Остановилась на самой границе света и тьмы. Тихо брякнули костяные амулеты, намеренно сжатые в ладони. Нефедов выключил фонарик.

– Старший…

Еле слышное шипение в голосе ясно показывало, что рядом стоит альв. Но старшина и так знал, кто перед ним.

– Ласс… – он помолчал и перешел на язык, знакомый с детства, потому что найти в русском нужные интонации было трудно. – Приказывать не хочу и не буду. Людская война кончилась. Ты сам знаешь, что договор с альвами почти утратил силу, теперь вы не обязаны нам помогать. Альвы честно сражались рядом с нами, теперь ваши земли в неприкосновенности. Ты знаешь это.

– Знаю, старший.

– Кланы приняли назад своих бойцов, они дали им новые имена и новые ли'рраат антоли[11]. Теперь больше нет того, что связывало кланы и людей. Ты знаешь это.

– Знаю, старший.

– Моя война всегда со мной. Она поцеловала меня в губы, Младший, и теперь не уйдет. Я не желаю приказывать. И не могу просить. Я просто спрашиваю. Ты – уйдешь?

Ласс молчал. Он молчал минуту или две. Потом черная тень на границе света и тьмы чуть шевельнулась.

– Я – стир'кьялли[12], Старший. Ты спрашиваешь зря.

Из темноты выступили еще двое. Тэссер и Тар'Наль, альвы-снайперы. Нефедов уже давно видел, как изменились тени, но молчал, никак не показывая это. Теперь посмотрел на каждого, качнул головой.

– Мы все стир'кьялли, – сказал Тэссер. – У нас нет другого пути, мы присягали тебе на кости, железе и крови…

– Я освобождаю вас от присяги, – ответил старшина. Он нагнулся, взял щепоть земли из-под ног. Потом медленно снял с шеи костяной оберег на тонком кожаном шнуре, положил в ладонь поверх земли. Свободной рукой вынул из ножен финку и полоснул чуть выше, по бугру около большого пальца. Кровь потекла в ладонь, согнутую ковшиком.

– Железо отворяет кровь. Кровь обмывает кость. Кость ложится в землю. Земля впитает кровь. Кровь источит железо, – он резко сжал пальцы и сломал оберег, превратив его в горсть костяных осколков. Ледяной ветер ударил ему в лицо, ладонь онемела, точно на сильном морозе. Альвы молча смотрели, как из кулака по запястью текут черные струйки, переплетаясь и застывая. Ласс шагнул вперед и положил свои пальцы на кулак старшины.

– Ты освободил меня от присяги. Я себя от присяги не освобождал. Мы все пойдем рядом с тобой.

Трое кивнули, отступили в тень, растворились во мраке, словно их и не было.

– Ран'стал, тэллэс… [16] – сказал им вслед Нефедов. – Спасибо.

 

* * *

 

– Что глядишь туда? – спросил у старшины старик Родионыч. – Плохое место, сынок.

– Гляжу, потому что мои все это время там были, на берегу, – Нефедов не хотел темнить, да и незачем было, – я их еще вчера туда отправил. А сейчас они возвращаются.

– Ох ты… – проворчал старый шахтер. – На том берегу? Да как же они… А почем знаешь, что возвращаются?

– Потому что они уже здесь, – Степан ткнул пальцем за край обрыва, – я их чую.

Родионыч хотел что-то сказать, но окурок вывалился у него из пальцев, когда, будто из ниоткуда, у крыльца появились двое. Мокрая, блестящая от воды кожаная одежда плотно облегала узкие тела, стянутые ремешками капюшоны оставляли открытыми только глаза. Нечеловеческие, угольно-черные, без белков – точно дыры, пробитые вглубь черепа.

 

– Говори, – Нефедов даже не пошевелился, сидел расслабленно, жевал травинку. Ласс, который стоял чуть впереди, пожал плечами… и этот жест, такой обычный, окончательно убедил Родионыча в том, что перед ним не люди – таким стремительным и плавным было движение.

– Там… странно, – чуть замешкавшись сказал Ласс. – С другой стороны, у крислирр[13] недавно стояла деревня…

– Ну да, точно, Николаевка это! – встревожившись, быстро закивал головой Родионыч. Старшина быстро положил руку ему на плечо, останавливая. Сам он в это время вспоминал заученную наизусть карту.

– Отметки сто восемьдесят семь и девять, двести тридцать и три, – пробормотал он. – Дальше?

– Теперь деревни там нет, – бесстрастно сказал Тар'Наль. Его слова как громом поразили Родионыча, который откинулся назад. Палка, служившая старику опорой, упала в траву.

– Как же…? – выдохнул он и зашелся в рвущем кашле, колотя себя здоровой рукой в грудь. Альвы даже не посмотрели в его сторону.

– От домов остались одни… фундаменты, – Тар'Наль останавливался, подбирая чужие слова, но на родной язык не переходил, помня о том, что Старший тоже заговорил с ними по-русски. – От бревен только щепки. Все поросло красным мхом. Такого больше нигде нет. И во мху – кости. Кругами, выложены ряд за рядом. Сначала мужские, но внутренний круг – только детские. Женских нет.

– Дальше, – голос Нефедова царапнул жестяно, – разбираться будем потом.

– В кругу – столбы, глубоко вбитые, – это снова был Ласс, он говорил равнодушно, а руки альва в это время на ощупь разбирали затвор винтовки, проверяя, все ли в порядке. – На столбах скелеты. Это не жители деревни.

Тар'Наль шагнул вперед и протянул старшине лоскут материи. Тот взял его, вгляделся – и Родионыч впервые увидел, как у Степана Нефедова исказилось лицо и задрожала щека, располосованная глубоким сизым шрамом. Лоскут оказался нарукавным знаком.

Крест, вписанный в пятиконечную звезду.

– Их жрали живьем, Старший, – сказал Ласс, – начиная с ног. Кости перемолоты в кашу, раздроблены в порошок. И всюду на костях следы зубов. Я принес.

Он вытащил из-за пазухи что-то, аккуратно уложенное в кожаный чехол. И вытряхнул на крыльцо обломок берцовой кости человека. Родионыч глухо застонал, заматерился, но старшина, не брезгуя, взял кость, поднес близко к лицу. Ноздри его раздулись, зрачки в глазах уменьшились, стали с булавочную головку.

– Здесь кран тарен[14], – сказал он, положив кость обратно на теплые доски. – И не один. Текучая вода не дает им перейти реку, и это к лучшему. С севера и запада их держит изгиб Енисея. На востоке – две речушки, Большая и Малая Тель. Это хорошо. А вот на юге – только Кантат, совсем узкий и петляет как попало, да еще дорога вдоль него идет. Эх, елки-палки! Был бы этот чертов сын один, можно было бы попробовать. Но против двоих-троих переть малыми силами не выйдет. Даже большими людскими – никак. Так можно и последние штаны потерять, и мамка не дождется. Ну, цветочки-лютики…

Старшина вроде бы балагурил, но старый шахтер, присмотревшись, понял, что он лихорадочно думает, отбрасывая разные варианты, мысленно прокручивая ход действий. Внезапно Нефедов замер, и его взгляд, направленный куда-то в одну точку, снова ожил.

– А вот так мы еще не пробовали, – сказал он. И непонятно добавил:

– Старые долги надо платить.

 

* * *

 

Еще один день промелькнул над немноголюдным Атамановым быстро и незаметно. К вечеру над Енисеем собрались тучи, накрапывал дождь, морща студеную воду. Весь день Нефедов где-то пропадал и вернулся только к сумеркам – усталый, с ног до головы перемазанный болотной грязью и еще какой-то пахучей дрянью. Но он казался веселым, зашвырнул в угол какие-то гнутые железяки, а на короткий вопрос Родионыча – не принять ли по одной, – только рассмеялся.

– Да я не пью, Илья Сергеич, вот ей же ей! А чайку твоего знаменитого, на травах, охотно принял бы, чайничек или даже два.

Пока дед заваривал чай, старшина насвистывал что-то бодрое. Пили при керосинке, потому что опять отключилось электричество. "В грозу завсегда так", – объяснил Родионыч, матюгая местную подстанцию.

Степан, обжигаясь, выхлебал сразу целую кружку крепкого душистого чая, налил еще одну, выпил до половины и только тогда откинулся к стене и закурил, вытирая вспотевший лоб.

– Чего, Матвеич? – спросил старик. – Ждешь кого, ли чо ли?

– Жду, – ответил Нефедов и прислушался. за окном совсем уже стемнело, только барабанил дождь по стеклу. Внезапно во дворе коротко гавкнула собака, захлебнулась тоскливым воем и притихла, повизгивая, как щенок.

– Чо это там Шарик занервничал? – Родионыч поднялся было, но старшина молча протянул руку, сказал:

– Сиди. И не бойся того, что увидишь.

Потом он повернулся лицом к двери и громко сказал:

– Заходи как можешь. Приглашаю.

Сначала старый шахтер не понял, что такое случилось, и почему входная дверь смотрится мутно, будто сквозь черный кисель. А когда понял – вжался спиной в стену, рукой потянулся перекрестить лоб, да не донес щепоть, потому что Степан зыркнул исподлобья и нахмуренно покачал головой – не надо, мол. Постояльцу своему старик отчего-то верил без слов, потому и руку уронил обратно на коленку, только облизал высохшие губы. Кисель растекался у порога, потом враз собрался в черное веретено, от которого пахло землей и… медом. Не доверяя чутью, Родионыч принюхался сильнее – нет, точно мед, словно стоишь у пасеки. И вдруг веретено враз пропало.

На пороге стоял юноша, одетый в солдатскую гимнастерку, галифе и сапоги. Он улыбнулся спокойно и прошел на середину горницы. Старшина сильнее выкрутил фитиль в керосинке, и по избе заплясали ломаные тени. Только за юношей никакой тени не было.

– Здорово, Казимир, – буднично сказал Нефедов. – Без шуток, я гляжу, не можешь. Ну присаживайся.

Вампир Казимир Тхоржевский сел с другой стороны стола, и Родионыч услышал, как под тяжестью худого с виду тела заскрипели сосновые ножки табурета.

– Звали, товарищ старшина? – спросил юноша.

– А то как же, – Степан постучал мундштуком папироски по столу, трамбуя табак. – Звал.

– Однако, я вижу, бережетесь? – усмехнулся Казимир, оглядывая избу. Старик не понял, к чему нежданный гость это сказал, но старшина пожал плечами.

– Сразу не узнаешь, каким ты стал. А береженого… да ты сам знаешь, – и вдруг обнаружилось, что по обоим сторонам от Казимира, чуть сзади, неподвижно стоят Ласс и Тэссер.

– Привет, – не оборачиваясь сказал вампир, а Нефедов кивнул альвам, и те мгновенно пропали с глаз, только стукнула и тут же затворилась дверь.

– К делу, – Степан Нефедов поглядел в серые, с красноватой искоркой, глаза Казимира, – знаешь, зачем звал?

– Кран тарен, – отозвался тот.

– На лету схватываешь, – ухмыльнулся Нефедов, поднося к губам кружку с чаем. У Казимира дрогнули губы в подобии усмешки. Потом он аккуратно взял поставленную старшиной кружку и поднес к лицу.

– Пахнет-то как, – пробормотал вампир с тоской, – а вкус я уже не помню. Так хотелось бы…

– Извини, – сказал старшина без всякого выражения. Тхоржевский хмуро посмотрел на него.

– Ты зачем меня звал? – он поднялся, и Родионычу показалось, что вампир стал больше размером, навис над столом, загораживая свет. Керосинка замигала, над фитилем поднялась тоненькая струйка копоти. Старшина не шевельнулся, он продолжал смотреть Тхоржевскому в глаза, приподняв закаменевшие плечи. Солдатская кружка в его пальцах скрежетнула и промялась, выплескивая заварку.

– А ну, сядь, – проговорил он медленно, сквозь сжатые зубы, – или разговор будет совсем другой. Ты меня знаешь. Привык там у себя… Сядь!

Казимир провел рукой по лицу и послушно сел, почти упал, на взвизгнувшую табуретку. Теперь он сутулился, и на лице у него стали заметны резкие морщины.

– Извините, товарищ старшина, – тихо сказал он, – извините. Забылся. Какие будут приказания?

– Приказаний не будет, Казимир. Будет просьба, потому что без тебя нам не справиться.

 

* * *

 

Они лежали во мху, и Нефедов чувствовал, как стынет тело, под которым растекается выжатая из моховой губки вода. Но он не шевелился, так же, как и альвы рядом, превратившиеся в призраков – бездыханных, бесчувственных, настроенных только на одно. На смерть. Сам старшина тоже почти не дышал: один вдох за два десятка секунд, и такой же осторожный выдох широко раскрытым ртом, из которого свешивался кожаный ремешок лежащего между зубами оберега.

Перед глазами у Нефедова был красный мох, в котором лежали кости. Проплешина на месте бывшей деревни Николаевки матово светилась впереди, и четыре столба, торчавших посредине, казались отсюда черными черточками на красном. Старшина ждал. Время ползло медленно, а потом вдруг рвануло вперед, словно взбесившаяся лошадь. Новый порыв ветра взметнул опавшие листья и иголки, закрутил их небольшим смерчем. Нефедов не отрывал взгляда от столбов, но и он пропустил ту сотую долю секунды, когда рядом с ними появился оборотень.

Кран тарен был огромен, и даже сейчас, когда он припал к земле и жадно нюхал воздух, его загривок вздымался почти вровень со столбом в полтора человеческих роста высотой. В ощеренной пасти виднелись длинные острые клыки, и даже на таком расстоянии Нефедов чувствовал, как пахнет от чудовища.

Чужой кровью, гнилью и медным привкусом смерти.

А потом из-за плеча кран тарена вышла фигура, одетая в темный балахон, подвязанный веревкой. Она спокойно погладила оборотня по вздыбившейся шерсти необхватной шеи. На краткий миг у Нефедова от удивления сбилось дыхание, но он тут же восстановил ритм, радуясь про себя, что лежит лицом к ветру.

"Значит, Казимир был прав: кран тарен тут только в шестерках ходит… Ну-ну… Посмотрим, сказала бабушка дедушке… Значит, деревня полегла, чтобы сделать еще одного… мяса много нужно… Но где он? Где? Почему не здесь? А этот… кто он? Человек или нет? Да или нет?"

На поляну вышел второй кран тарен. Этот был поменьше, и клыки в пасти торчали не такие большие. Нефедов знал, как быстро растут оборотни после окончательного превращения. Значит, этот был совсем недавний. Молодой кран тарен принялся расшвыривать когтистой лапой мох – он что-то искал и взрыкивал от нетерпенья. Фигура в черном подошла ближе, присела рядом, потом обеими руками потянула что-то тяжелое из наваленных щепок, помогая чудовищу.

Кольцо крышки погреба!

В голове старшины все встало на место еще до того, как он услышал глухой многоголосый стон, который шел откуда-то из-под земли. Оборотень не питается падалью! Никогда! Так вот почему не было найдено женских костей! Сладкое живое мясо оба кран тарена приберегли для себя, или точнее – приберег тот, кто ими командовал. Живые консервы, хорошее изобретение…

Нефедов еще думал, но его тело уже поднималось из мха, опережая выстрелы альвов, и уже хрустел на зубах оберег, прошивая стальную коронку холодной молнией боли. А над поляной стремительно темнело, точно день вдруг мгновенно превратился в ночь.

Но это была вовсе не ночная мгла. Миллионы комаров, полчища таежного гнуса из дальних болот и распадков – все жалящие и кусающие собрались здесь, влекомые неслышным зовом, которому нельзя было сопротивляться. Зовом вампира. Черное облако над остатками деревни заколыхалось – и разом обрушилось вниз, облепив три недоуменно замершие фигуры.

Оборотни очнулись почти моментально, прыгнули и покатились по мху, сбрасывая с себя "шубу" из насекомых. С их густой шерстью гнус им был не страшен, но глаза и раззявленные пасти все же были набиты мошкой. "Балахону" повезло значительно меньше. Превратившийся в шевелящийся ковер из комарья, он взвыл не своим голосом и попытался что-то выкрикнуть – видимо, отвлекающее заклятье, но тут же захлебнулся, отплевываясь и тонко визжа от мириадов укусов.

Все это Нефедов не видел, а скорее, фиксировал глазами, точно тягучую резину. Сейчас он превратился во влекомый рефлексами механизм из мяса и костей, с огромной скоростью приближавшийся к поляне. Когда старший кран тарен, сунув морду в мох, на секунду освободил ее от комаров, перед ним выросла туманная фигура с поднятыми вверх руками. Оборотень, реакция которого так же превышала человеческую, как реакция человека – скорость улитки, рванулся вперед.

Он не успел. Нефедов опустил руки вниз, и два длинных зазубренных штыря, потрескивавших от скопившейся боевой магии, врезались чудовищу в глаза, лопнув глубоко в черепе брызгами заговоренного металла. Одновременно две разрывных пули перебили кости в передних лапах оборотня, и он повалился на грудь. От его рева воздух всколыхнулся и волнами покатился к лесной опушке. Потом тварь издохла и начала скукоживаться, дымясь и дергаясь, теряя клочья шерсти и зубы. Младший кран тарен ударил старшину в бок, но тот успел увернуться, и жесткая морда только разодрала комбинезон. В тягуче-застывшем времени Нефедов увидел, как туча комаров медленно-медленно опускается, целясь в оскаленную пасть, но оборотень, который уже вошел в боевой режим, двигался слишком быстро для ищущих крови насекомых. Рядом дергалась фигура в балахоне, пожираемая гнусом. Действие оберега проходило, и старшина почувствовал, как мир вокруг него ускоряется, точно разгоняют кинопленку. Ревущие звуки превратились в жалобный визг "балахона", а нечто, сверлившее мозг на пределе восприятия – в яростный рев кран тарена. Потом лапа с когтями, похожими на кривые ножи, ударила старшину, и он покатился в мох, мимо набитого стоном погреба, пытаясь достать еще один заговоренный штырь и удивляясь, почему руки не слушаются.

Выстрелы трех снайперских винтовок альвов, перезаряжаемых с нечеловеческой скоростью, слились в одну очередь, но кран тарена, на котором пули оставляли глубокие дымящиеся ямы, это почти не задерживало. Он развернулся, впившись глазами в старшину, и прыгнул.

 

"Хана", – Нефедов наконец-то вытащил штырь, но понял, что уже не успеет. И тут, пока оборотень еще летел, выставив вперед лапы, тьма над поляной рассеялась, и черное веретено рухнуло, воткнувшись оборотню в голову, которая треснула и развалилась на куски, точно перезрелая дыня. Веретено упало в мох, задымившийся и вспыхнувший, а старшина успел отчаянно крутнуться на траве, уворачиваясь от туши, рухнувшей рядом. Времени, чтобы лежать и отдыхать не было. Чтобы чувствовать боль – тоже. Степан рванулся вперед и с размаху, точно кастетом, ударил кованым штырем в голову фигуре в балахоне, только-только протеревшей заплывшие глаза. Но перед этим он повернул штырь острием к себе, чтобы удар пришелся рукоятью. Только не насмерть! Фигура ткнулась лбом в землю и застыла, нелепо сложившись.

– Ласс, Тэссер, Тар'Наль! – крикнул старшина, чувствуя, как рвотные спазмы сотрясают все тело. Его и правда вывернуло наизнанку – основательно, дожелчи, а когда он, отхрипев и отфыркавшись, поднял голову, чья-то рука подхватила его под локоть и легко вздернула на ноги. Рядом стоял Ласс и протягивал флягу.

– Вода? – хрипло спросил Нефедов. Стерегущий Спину еле слышно фыркнул.

– Нет, конечно, – констатировал Степан и потянулся к горлышку фляги. И тут же взвыл не своим голосом: альвийское питье точно бритвой полоснуло по разбитым губам и прикушенному языку. Он заставил себя сделать несколько глотков, чувствуя, как в голове начинает звенеть и возвращается ясность.

Из мха, шатаясь, поднялся Казимир Тхоржевский. Вампир, и без того обычно бледный, сейчас был белым как полотно, с огромными черными кругами под глубоко запавшими глазами.

– Вообще-то, – сказал он, – я предпочитаю такого не делать… слишком часто. Сразу все за один раз – это даже для моего деда многовато будет. А это кто?

Казимир вяло махнул рукой в сторону человека в балахоне. Да, теперь было точно ясно, что это человек. Небольшого роста, толстый, с плешивой головой, он уже начал приходить в себя и теперь стонал, ворочаясь в измызганном и заблеванном мху. Альвы подхватили его с двух сторон, а Ласс, бесшумно появившийся сзади, выдернул из кожаного футляра стиалл[15] и всадил человеку куда-то чуть ниже затылка. Тот обмяк и уронил дрожащие руки, которые повисли плетьми. Нефедов облегченно вздохнул – теперь он не опасался, что колдун (а в том, что это колдун, старшина почти не сомневался) выкинет неожиданный фортель.

– Так, – сказал он, оглядывая поляну. Красный мох уже начал увядать, осыпаясь бурыми хлопьями на два куска шерсти и шкуры, прикрывавших кости. Кран тарен никогда, даже после смерти не превращается в человека, он просто высыхает, точно бурдюк, из которого выпустили воду. Старшина поглядел на болтающегося в каменных руках альвов человека.

– Кто такой? Ну? – спросил он. Плешивый пошевелил распухшими от укусов губами.

– Не убивайте…

– Ответ неправильный. Я спросил – кто такой? – Нефедов не давал волю ярости, которая в любую минуту могла прорваться наружу. Он просто спрашивал, и в голосе его скрипели ржавые шестеренки.

 

* * *

 

– Так он что – сам этих тварей привадил? – изумленный Родионыч сильнее задымил самокруткой. "Казбек" кончился и теперь старшина, который сиделл рядом на крыльце, бережно скручивал цигарку, стараясь не разбередить забинтованное плечо и туго перетянутую повязкой грудь.

– Сам. Он, Илья Сергеич, всю войну в этих местах отсиживался. Дезертир, сволочь. А места эти хорошо знал, потому что из Кедрового родом, как оказалось. Непонятно только, как он с оборотнями договорился. Через его скуленье да сопли я мало что разобрал. Похоже, он им пообещал, что к людям приведет. И мало того – сам ручей плотиной перекрыл. Кран тарен – он ведь, когда сытый, даже понимает что-то. А этот гад еще до войны якшался с колдуном одним, тот ему и объяснил, как к себе такое зверье приваживать, чтоб не тронули и слушались. Вот он и привадил. Сначала – чтоб его защищали, если вдруг начнут дезертиров искать. А потом – просто, потому что почувствовал, как это сладко, когда чужие жизни себе под каблук кладешь.

– Паскуда… – старик покашлял горестно.

– Дальше – больше, – жестко продолжал Нефедов. Ту деревню, Николаевку, он всю раскатать приказал. Не потому что оборотни голодали. А потому что, как оказалось, девка там жила, которую он домогался. А она от него сбежала, да еще и своим родным рассказала. Они собирались в район звонить. Вот он и привел кран таренов… Когда сюда прибыл тот, другой взвод – они не знали. Там были только люди, поэтому шансов у них не было, полный ноль. И ведь все рассчитал, гад ползучий! Чтоб второй, который помладше, подрос, этот… целый погреб набил деревенскими, подрезал им жилы на ногах да руках, и оставил. Сам подумай, Родионыч – это человек ли?

Он вздохнул, прислонился спиной к дверному косяку и прикрыл глаза. Старый шахтер, увидев это, засуетился, встал, покряхтывая.

– Ты вот что, Матвеич… Посиди-ка, отдохни. Или поспи, это лучше всего. А я, старый дурак, к тебе с расспросами лезу… – бормотал он.

Степан сидел неподвижно, дышал глубоко. "Спит, – подумал Илья Сергеевич, – военный человек, оно и понятно. Где сел, там и спит. Ну ладно".

Он зашаркал в избу, стараясь потише стучать палкой.

 

* * *

 

Старшина Нефедов не спал. Он вспоминал. Тогда, на поляне, захлебываясь слезами, плешивый рассказал все, ничего не скрывая – да и зачем ему было нужно что-то скрывать? Кислый, медный привкус смерти отступил, пропадая с языка. Степан посмотрел на Казимира, который безмятежно чистил длинной щепкой свои аккуратные ногти.

– Властям сдашь? – спросил Тхоржевский.

– Ага. Как же. Еще и чаю ему налить, может, и на гармошке поиграть? – скрипнул зубами Степан.

– Тогда? – полувопросительно произнес вампир, но старшина уже видел, как хищно вздрогнули его губы.

– Забирай.

– Н-нет! Куда? А-а-а!… Я все рассказал! – вой плешивого разорвал тишину, но альвы уже отступили, и он мешком плюхнулся под ноги Казимиру. Ласс выдернул стиалл и тоже отвернулся равнодушно. Вампир наклонился и схватил человечка за шею, разом превратив крик в невнятное бульканье.

– Я отлучусь, – сказал он, – ничего особенно красивого в этом нет.

– И где ты такой вежливости нахватался? Валяй, – старшина был занят другим. Он подошел к погребу и долго смотрел вниз, туда где плавал затухающий стон.

 

– Я проверил, Старший. Они все пахнут кран тареном, – Ласс подошел и встал рядом, – на каждом его метка. Если их оставить так, то через два-три дня они превратятся. И тогда это уже не остановить.

– Ни одного? – мрачно переспросил Нефедов.

– Ни одного. Похоже, когда им резали жилы, кран тарен кусал каждого. Точно пробуя на зуб. От его слюны нет противоядия, Старший. Только для нас… и может быть, для тебя.

– Ясно. Тогда я сам.

– Как прикажешь, Старший.

– Помнишь ту деревню под Волоколамском, Ласс? – вдруг спросил Степан, глухо покашляв в кулак. – Те сами выбрали, быть им людьми, или… А этих… за что? И нам за что такая радость? Особый взвод… чтоб нам всем ни дна ни покрышки. Последний резерв…

– Сюда придут другие люди, – сказал вдогонку альв. Нефедов замер и обернулся, перестав материться.

– Ага, – сказал он, – Потом сразу наступит рай земной и полная красота. За этим нас и прислали. И построят они здесь, конечно, завод по производству детских колясок!

Старшина выдернул из чехла финку и начал спускаться в погреб.


Дата добавления: 2015-08-17; просмотров: 47 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Новый год| Награда

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.035 сек.)