Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Часть первая Письмо 5 страница

Часть первая Письмо 1 страница | Часть первая Письмо 2 страница | Часть первая Письмо 3 страница | Часть второая Встреча 1 страница | Часть второая Встреча 2 страница | Часть второая Встреча 3 страница | Часть второая Встреча 4 страница | Часть второая Встреча 5 страница | Часть второая Встреча 6 страница | Часть третья Кровь 1 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Но мне нужно постараться выбросить из головы все эти воспоминания и как можно скорее адапти-роваться к окружающей действительности. Я верю, что ты что-нибудь придумаешь и мы снова соединимся. Но кто знает, когда это произойдет... (и произойдет ли вообще, прости, но я не исключаю и такую возможность), поэтому я должен гармонично влиться в этот мир и не вызывать ни у кого никаких подозрений.

Главное, я скоро увижу маму! Эта мысль мгновенно подняла мне настроение. Я никогда не говорил тебе о моей семье. Я всегда был привязан к матери. Она понимала меня, как никто другой. Ее душевная организация очень схожа с моей — такая же чувствительная, тонкая и восприимчивая. Жили мы в одном из переулков на Маросейке. Идти было довольно далеко, но ноги словно сами несли меня. Я вдруг вспомнил, сколько ходил пешком по Москве, и это не было мне в тягость. Но все равно я не мог не подумать об удобстве иметь личный транспорт или просто воспользоваться метро. Однако нужно было поскорее забыть об этом.

От храма Христа Спасителя я спустился к набережной по довольно широкой лестнице. Не удержался и с любопытством оглядел массивное здание храма. Конечно, территория возле него выглядит по-другому, нет подземного музея, да и брусчатка совсем другая, но само здание будто бы и не изменилось. Так мне показалось на первый взгляд. Слава богу, что его все-таки восстановили! Но как странно, что я снова могу произнести эти слова: «слава богу!» Почти век я не говорил этой божественной формулы, приносящей душе покой.

Ладушка, возможно, ты удивлена, что я столько пишу о первых часах после моего превращения и ни слова о тебе. Но уверяю, любовь к тебе не угасала ни на секунду, мое сердце по-прежнему заполнено ею. И моя... вновь обретенная душа любит тебя еще жарче, еще сильнее. Никогда, слышишь, любимая, никогда я не предам тебя, что бы ни случилось! Никогда не забуду!»

 

Когда я прочитала эти строки, то едва удержалась от слез. Конечно, я была уверена в Греге. Но что делать с этим вечным червем сомнения, который подтачивает веру в любимых и которого так трудно задавить в себе! Он все равно нет-нет да и давал о себе знать каким-то мерзким шевелением внутри. Я отлично помнила, что Грег повесился из-за страстной и несчастной любви к этой самой Зине. Конечно, прочитав о ней в его письме, я больше ни в чем не сомневалась. Хотя еще час назад думала, что, возможно, увидев Зину, Грег вновь воспылает к ней страстью. Нет, Зина мне больше не соперница! И никогда ею уже не станет! На этот счет я могла быть совершенно спокойна.

«Что же было дальше?» - в нетерпении подумала я и начала читать продолжение.

 

«Я отправился по набережной в сторону центра. Солнце уже село. Ты не представляешь, как непривычно темно на улицах! Нет огней рекламы, фонари стоят очень далеко друг от друга, здания низкие, и окна в них в основном темные, машин почти нет. Апрельский воздух сырой, зато кажется по-деревенски свежим, нет этого противного, но такого привычного смога. Вначале я шел довольно медленно, чувствуя себя разбитым. Но постепенно мое тело наполнялось внутренней силой, словно в него вливались новые потоки энергии. Я ощущал, что моя кровь горяча, она быстрее бежит в жилах. Щеки горели, и это было странное ощущение. Ведь в бытность мою вампиром моя кожа была постоянно холодна, иногда мне даже казалось, что я ношу лудяную маску. И вот этот прилив крови к лицу от быстрой ходьбы, приятный жар щек, воздух, наполняющий мои легкие, гулкое биение сердца и сбивающееся дыхание. Я окончательно пришел в себя, мое тело полностью освободилось от остатков холода, я ощущал себя сильным, жизнерадостным, юным, энергия так и распирала изнутри. И это была эйфория.

Набережная казалась пустынной. Редкие прохожие, попадавшиеся на пути, с удивлением вскидывали на меня глаза. И тут я понял, что широкая улыбка, не сходящая с моего лица, выглядит несколько странно. Я взял себя в руки. Оказавшись возле Политехнического музея, увидел толпу возбужденных ребят, громко что-то обсуждавших. У меня от волнения зуб на зуб не попадал. Я просто не представлял, как сейчас начну здороваться, разговаривать. По правде говоря, я уже отвык и от их речи, и от привычных для этого времени выражений, да и само мышление паренька двадцатых годов стало мне чуждым. Я заметил афишу и понял, что только что состоялся поэтический турнир. Внизу мелким шрифтом было напечатано, что примет в нем

участие Владимир Маяковский. Тут мне совсем стало нехорошо. Ладушка, представь мое состояние! Знать, что через семь лет он пустит себе пулю в лоб, и оставаться невозмутимым? Было отчего сойти с ума. Я даже решил обойти стороной эту возбужденную толпу и нырнуть незамеченным на Маросейку, но тут услышал радостный голос Василька, моего тогдашнего... или нынешнего?., приятеля.

- Гришаня! Что ж ты, дружище, опоздал? Все уже закончилось! А я тебя ждал! Думал, что

ты уж точно не пропустишь такой турнир и примешь в нем участие!

Я остановился, навесил на лицо дружелюбную улыбку. Сердце колотилось, ладони противно вспотели. Василек приблизился. Вот он уже крепко пожимает мою руку и заглядывает в глаза. Моя память понемногу возвращает какие-то мелочи, детали из прошлого, и мне становится все легче. Я четко помню, что Василек живет от нас через две улицы, работает на заводе, сам он из деревни, собирается жениться по настоянию матери на односельчанке по имени Клава, которая работает дояркой и живет в деревне. Также я припомнил, как он неодобрительно относился к моим поэтическим опытам. Особенно его раздражали стихи о любви.

- Представляешь, — быстро продолжил он, - на турнире выступал поэт Илья Сельвинский[7]. И что б ты думал?! Занял первое место, опередив Владимира Маяковского! Так что у него сейчас титул короля поэтов!

И это заслуженно!— важно добавил он.— Мне его стихи очень пришлись по вкусу! Да и жюри было сильное!

Возглавлял поэт Брюсов, так-то!

- Жаль, что я не смог прийти вовремя, - сказал я.

Василек улыбнулся и хлопнул меня по плечу. Я вздрогнул, отвыкнув от такой фамильярности. Улыбка сбежала с его лица, и он озабоченно произнес:

- Ты чего такой смурной, Гриша? Из-за Зинки переживаешь? Она ж замуж вышла!

- Знаю,— ответил я.

- Ты это, смотри,— нахмурился он,— чего не учуди! Прояви самосознание! А то хлипкие вы все, поэты! Чуть что, вены резать, веревку мылить. Не дело!

- Спасибо за заботу!— не смог сдержать я ехидного тона, но смягчился, вспомнив, что Василек всегда отличался грубоватым нравом и утешать не умел.— Понимаешь ли,— спокойно проговорил я,— с Зиной все кончено раз и навсегда. И дело даже не в том, что она вышла замуж.

- Да ну?— не поверил Василек.

- Точно! Просто я в ней разочаровался. Она меня больше не интересует! Как девушка, - тут же добавил я, видя недоумение на его лице - А только как товарищ!

- Да, товарищ она хороший! Правильный, можно сказать.— тут же обрадовался он.— А ты

куда сейчас?

- Домой направляюсь,— сообщил я.

- Айда вместе! Турнир закончился, а ребята долго еще дискутировать будут. Видишь, все не расходятся?

- А Маяковский?— с замиранием сердца спросил я.

- Так он сразу ушел, никто и не заметил!— пояснил Василек.— Видно, не так просто расстаться с титулом короля поэтов! Вот и умотал побыстрее!

Мы перешли дорогу и двинулись в глубь Маросейки. Я в основном помалкивал, говорил Василек. Он был озабочен, как всегда, заводскими новостями и планами насчет женитьбы. Сейчас он делил общежитскую комнату с тремя парнями, но мечтал об отдельном жилье. Чем ближе подходили мы к повороту в нужный мне переулок, тем сильнее я волновался. Не представлял, как после вековой разлуки увижу мать. Василек периодически замолкал и удивленно на меня поглядывал. Когда я начал прощаться, он вдруг сказал:

- А все-таки, Гришаня, ты крепко переживаешь из-за Зины, я же вижу! Брось! Не нужно!

- Спасибо!— ответил я, но переубеждать его не стал.— Это так, остатки былого чувства. Уже почти прошло!

- Держись, дружище!— сказал он и крепко пожал мне руку.

Я свернул в нужный мне переулок и быстро двинулся по направлению к своему двору.

Но на полпути остановился. Волнение захлестывало, руки дрожали, и я никак не мог успокоиться. Понимаешь, Лада, в бытность свою вампиром я был ледяным внутри. По-настоящему бездушное существо, хоть тебе и казалось иначе. Да, любовь преобразила меня, но все равно только теперь я понимаю, какая разница между мной прежним и нынешним. Душа влилась в меня горячей кровью, и все внутри ожило. Как бы точнее объяснить? Вот представь пустыню. Да, она по-своему прекрасна. В ней маленький зеленый оазис— это моя любовь к тебе. И вдруг дождь залил всю пустыню, и она, напитавшись живительной влагой, начала покрываться зелеными ростками. Они пробились везде, закрывали собой бесконечный песок, заплели сочной кудрявой зеленью, которая вскоре запестрела ароматными яркими цветами. Именно так разрослась моя любовь, когда у меня вновь появилась душа. И эмоции так трудно удерживать! Ох, как трудно! Мне нужно научиться этому заново. Я сейчас весь словно оголенный нерв, а маска в моей ситуации жизненно необходима. Я волнуюсь из-за всего, у меня внутри все дрожит, сердце колотится, в висках шумит. Понимаю, что скоро привыкну к новой, вернее прежней, жизни, вольюсь в действительность, но вот эти первые часы после превращения самые трудные.

Я прислонился к деревянному забору, в этой Москве еще много огороженных такими заборами дворов, и закрыл глаза, пытаясь хотя бы выровнять дыхание. Машинально похлопал по карманам, в одном был какой-то скомканный листок, в другом— мятая пачка папирос. Достав листок, я тщательно расправил его и приблизил к лицу. В переулке было темно, дальний фонарь бросал слабый тускло - желтый свет.

 

Зиночка, сердце так рвется!

Больно поэту, пойми!

Чаша любви разобьется,

Если разрушить мечты.

Если улыбка любимой...—

 

прочитал я и усмехнулся.

Сейчас эти неуклюжие признания вызывали лишь недоумение. Я отлично видел, насколько слабы эти стихи. Без сожаления скомкал лист и сунул его в карман. Я пытался снова вызвать в себе эмоции, которые так волновали меня, но безрезультатно.

«Мне сейчас сто лет» - подумал я, ощущая навалившийся возраст.

Я никак не мог совместить это осознание своего истинного возраста со своей вернувшейся юностью. Возможно, именно поэтому я ничего, вообще ничего, не чувствовал к Зине. Хотя что то должно было шевельнуться в моей душе, ведь я снова человек и вернулся в своё время и на своё место, если можно так выразится! Но меня заполняет одна лишь любовь к тебе, Ладушка! Другие девушки перестали существовать для меня, в каком бы времени они ни находились.

Постояв несколько минут и немного успокоившись, я двинулся дальше. Зайдя за угол и увидев поворот в знакомый двор, навесил на лицо улыбку. Я давно знаю, что улыбка способна творить чудеса и невольно, хотим мы этого или нет, выравнивает наше состояние, даже самое истеричное. А я был на грани истерики. И чем ближе подходил к нашему дому барачного типа, тем все шире улыбался, стараясь зафиксировать ощущение радости.

- Гришанька, чего лыбишься?— раздался хриплый голос.

И я увидел сидящего на кривой скамье под кустом сирени соседа, старого рабочего с нашего завода. От его самокрутки поднимался сероватый дым, запах табака показался мне неприятным.

— Премию, что ли, получил?— не унимался он.— Или в лотерейку выиграл?

— Добрый вечер,— вежливо ответил я, не особо желая вступать с ним в беседу.— Извините, домой тороплюсь.

— А чегой-то ты мне выкаешь?!— изумился сосед.— Мы не господа какие недобитые!

И он смачно сплюнул чуть ли не мне под ноги.

— Да пошел ты!— агрессивно ответил я, сам удивляясь своей грубости.

Но сосед расплылся в довольной улыбке и закивал. Я нырнул в дверь под ржавым кривым козырьком. И тут же чуть не задохнулся от коридорной вони. Отвык я от таких запахов! Ринувшись в конец коридора, я толкнул знакомую обшарпанную дверь. Плотно затворив ее за собой, остановился, с трудом переводя дыхание. Я оказался в небольшой комнате, которую хорошо помнил. Старая мебель, стол посередине, застеленный клеенчатой, тщательно вымытой скатертью, комод возле окна, в углу кровать, на которой спали родители. Я огляделся, сердце заныло от этой неприкрытой нищеты. Однако в комнате было очень чисто, мать не любила беспорядка и всегда находила время для уборки.

— Мама!— позвал я, хотя ясно было, что в комнате никого нет.

«Но раз дверь не заперта, она, наверное, вышла к соседям. Или на кухне!— подумал я.— Отец-то еще на работе!»

Я помнил, что он задерживался допоздна. Он был партийным, а заседания заводской партячейки проходили часто и подолгу. Я быстро разделся, повесил пальто на самодельную деревянную вешалку, прибитую за дверью, и отправился в угол комнаты. Там за шкафом пряталась дверь в мою каморку. Иначе это крохотное помещение примерно два метра в длину и полтора в ширину назвать было нельзя. Зато там имелось окно, возле которого я в свое время примостил узкий некрашеный стол. Тут же стоял топчан, на котором я спал. Над ним были прибиты самодельные полки, туго забитые любовно собираемыми мной книгами. Больше в мою каморку

ничего не вошло. Я огляделся, опустился на топчан и уткнул лицо в ладони. Лада, ты даже не представляешь, какое отчаяние охватило меня в тот миг. Как я смогу здесь жить? Как?! Ведь я привык к роскоши и давно уже воспринимал такой уровень жизни как нечто само собой разумеющееся. В один момент оказаться в такой ужасающей нищете! Ни телевизора, ни компьютера, ни телефона, ни прочих радостей цивилизации. Я не представлял жизни без них!

— Гриша, ты дома?— раздался голос из комнаты, и я вскочил.

Меня трясло от волнения.

— Гриша?— вновь услышал я и вышел из каморки.

Мама! Да, это была она! Эту первую секунду узнавания, вспыхнувшего восторга, жаркой любви я не забуду никогда! Ради нее можно было вытерпеть и не такое! Представь, много лет я знал, что ее уже нет на свете и что никогда в жизни я ее не увижу! И такой подарок судьбы! Я могу говорить с мамой, смотреть на нее, прикасаться! Это ли не чудо? Пусть даже продлится недолго, ведь я не знаю, что будет со мной дальше, зато сейчас могу побыть рядом с самым моим близким и родным человеком!

— Мама!— расцвел я и бросился к ней.

Она держала в руках сковородку с жареной картошкой и, по-моему, очень удивилась моей бурной реакции. Когда я шагнул к ней, она поставила сковородку на стол, на круглую деревянную подставку, вытерла руки о фартук и повернулась ко мне. Я не удержался и крепко обнял ее. Слезы брызнули из глаз. Мама отстранилась и внимательно на меня посмотрела.

Я очень похож на нее внешне— такие же черные как смоль волосы, голубые глаза, черные брови и ресницы. Ее лицо в тот миг казалось мне самым прекрасным на свете, а улыбка будто озарила светом и эту нищенскую комнату, и весь мир! Мамочка! Как же я по ней скучал!

— Что с тобой, сынок?— ласково спросила она и отвела от моего лица упавшую прядь.

— Не обращай внимания!— ответил я, торопливо вытирая слезы.— Просто сегодня навсегда расстался с девушкой.

— Понимаю,— сочувствующим тоном сказала она и поцеловала меня в щеку.— Ты бы поел! Все на душе легче станет!

И только тут я вдруг почувствовал, как вкусно пахнет остывающая в сковороде картошка. Мой нос словно ожил, в мозг ворвался сильнейший шквал запахов, даже голова закружилась. Я осознал, что не ел вот уже сто лет! Неконтролируемый, какой-то звериный голод вызвал судорогу. Я упал на стул, схватил вилку и набросился на еду. Мама села напротив и подперла подбородок рукой.

— А ты?— спросил я, отрываясь от пищи.

— Уже поела,— сообщила она.— Молочка хочешь?

Я кивнул, почувствовав спазм в желудке, испугался и начал есть медленнее и тщательно прожевывая. Мама налила из кувшина молоко в большую керамическую кружку, поставила передо мной. Я жадно выпил. Ладушка, никогда не забуду вкус этой моей первой, весьма скромной трапезы. Но уверяю, в жизни не ел ничего лучше!

После ужина мама убрала со стола. Я сидел неподвижно и наблюдал за ней. Счастье, переполняющее меня, помогло забыть о моих недавних страхах. Какая она все-таки милая! И, несомненно, интеллигентная. Она из семьи врачей, коренная москвичка, тогда как отец еще подростком приехал из деревни и сразу начал работать. У него образования всего пять классов. Хотя отец окончил какие-то курсы при заводе и пару лет ходил в школу рабочей молодежи.

— Ну что, вы закончили расчистку?— мягко спросила мама, вытирая стол.

Вначале я не понял, о чем идет речь.

— Ты же сказал, что после смены на Пречистенку пойдешь,— добавила она, с удивлением на меня глянув.

И тут я вспомнил, что действительно, нас отправляли на своего рода субботник в тот район. Там сносили старые бараки, обещали, что построят дома для заводских рабочих. В одном из этих полуразрушенных строений я и повесился.

— Да, я там был,— подтвердил я, но, видимо, сильно изменился в лице, так как мама подошла ко мне и положила руку на лоб.

— Что-то не нравишься ты мне сегодня, Гриша,— ласково произнесла она,— будто тебя то в жар бросает, то в холод. Не захворал, часом?

От ее участливого тона мои глаза повлажнели. Я ясно вспомнил Атанаса с его вечно злобным взглядом, жестоким нравом и беспощадностью ко всему на свете. Меня невольно передернуло. Я опустил голову и пробормотал, что здоров, просто немного расстроен. Мама начала гладить мои волосы, приговаривая, что все будет хорошо, что все наладится, нужно просто потерпеть. Наверное, она решила, что я все еще переживаю из-за несчастной любви. Ее легкие нежные прикосновения постепенно успокоили меня, и я почувствовал внутреннее умиротворение.

— Может, заварить чай?— спросила она.— Есть морковный.

— Морковный?!— изумился я, но тут же вспомнил темно-коричневую, довольно ароматную жидкость.

— Ты же его любишь,— с недоумением сказала мама.— И есть сушки с маком.

— Хорошо,— согласился я.

После того как мы вместе попили морковного чая, мама сказала немного виноватым тоном:

— Я прилягу, почитаю. Отец на собрании и неизвестно, когда вернется.

— Конечно, отдыхай!— тут же согласился я, хотя мне совсем не хотелось уходить от нее.— А что ты читаешь?— поинтересовался я.

— «Асю» Тургенева,— смущенно ответила она.

— Ну хорошо,— улыбнулся я и поцеловал ее в щеку.— Пойду к себе.

Ее глаза засияли, она погладила меня по волосам и пробормотала, что я всегда был очень ласковым.

Оказавшись в своей каморке, я сел к столу и попытался разобрать свои записи. Ох, это отсутствие компьютера! Даже не представляешь, насколько это меня раздражает! А ручка с металлическим пером и чернильница? Лада, это ужасно! С кончика все время капают чернила, я везде ставлю кляксы, пальцы пачкаются... Надеюсь, ты не обращаешь никакого внимания на эту грязь в моем письме!

Мои тетради были свалены на столе в кучу, тут же находилась стопка исписанных листков. Я начал читать и постепенно так погрузился в мир прежних поэтических грез (другого сравнения подобрать не могу), что существующая действительность уже не так сильно меня напрягала. Да, только в творчестве я мог найти утешение! Я понял это, едва начав читать свои стихи. Особый мир, который, кажется, мог примирить меня с чем угодно.

 

Никаких задач не ставить

И писать, что хочется!

Душу звонкую прославить,

Избежать пророчества...

На земле стоять, закинув

В восхищенье голову.

Видеть небо...—

 

бегло, но жадно читал я.

И тут же в нетерпении перевернул страницу, словно хотел быстрее нахвататься энергии своих стихов, наполниться ею до отказа.

 

Тревожит что-то. Я пишу, что вижу:

Кленовый лист упал к моим ногам.

В огромных лужах ветер воду лижет,

И дождь бежит по выпуклым зонтам.

Осенний вечер выбелен туманом...

 

И снова я, не дочитав, перевернул лист. Какое-то смутное беспокойство охватило меня.

 

Сначала! Чистую страницу

Открою. Что писать?

Что мне в забвенье будет сниться...

Но не смогу назвать

Словами этот странный холод

Восторга и тоски,

Неутоленный страстный голод

Моей души...

 

Я снова не дочитал. Чем больше я вникал в свое творчество этого периода, тем сильнее меня охватываю волнение. Мне вдруг подумалось, что уже тогда, то есть сейчас, я подсознательно знал свою судьбу. И в стихах прятался глубокий смысл происходящего со мной, словно в них были зашифрованы ответы на какие-то ключевые вопросы. Но истина ускользала от меня. Я снова начал листать тетрадь. Взгляд цеплялся за строчки, я останавливался, вчитывался. Многие стихи были посвящены Зине, но их я пропускал, хотя некоторые казались удачными и эмоционально наполненными. Просмотрев одну тетрадь, я открыл следующую. И снова знакомые, хотя и забытые стихи. На одной из страниц я вдруг увидел:

 

Стою пред вами. Раскрыты руки.

Опушены глаза.

Поставьте стрелы в тугие луки!

Я чувствую: гроза!

Все вместе— в сердце. Ну, что ж вы? Цельтесь.

Ваш приговор жесток.

Прищурив взгляды, привычно смейтесь.

Но спустит стрелы— рок...

 

Я отчего-то начал дрожать и закрыл ладонью это стихотворение, даже не дочитав до конца. Смысл этих строк можно было трактовать как угодно. Но меня охватило какое-то нехорошее предчувствие. К тому же я абсолютно не помнил, когда это написал, по какой причине и какой вкладывал смысл. Придя в себя, я убрал руку и внимательно прочитал стихотворение. Его последняя строфа поразила:

 

Хочу— явлюсь вам, хочу— исчезну.

Смотрите, не дыша,

Готовьте стрелы и цельтесь в бездну...

Пред вами вновь— Душа.

 

Я отложил тетрадь и улегся на топчан, положив руки под голову и глядя в побеленный потолок. Я старался проникнуть в тайный смысл только что прочитанного, но так и не смог. Суть ускользала. А потом я провалился в такой глубокий сон, что очнулся только под утро, когда мать начала будить меня на работу.

Не буду тебе описывать свой «первый» день на заводе. Как я отвык. Ладушка, от всего этого! Однако, сколь странным это ни покажется, мое тело все помнило. И я довольно быстро влился в процесс, обтачивал детали на станке полный рабочий день».

 

Я больше не могла читать. Невыносимое волнение охватило меня. Я вскочила и начала ходить по гостиной и повторять, как ненормальная:

— Хочу— явлюсь вам, хочу— исчезну... Готовьте стрелы и цельтесь в бездну...

Я вспоминала то, что сказал мне Коля о документах дела Грега. А ведь его удивило именно то, что Грег будто бы исчез с места расстрела. На справке имелся гриф «Особо секретно», и Коля получил доступ к таким важным документам лишь благодаря своей профессии. Мне казалось, я сойду с ума от неизвестности, хотелось получить ответы на все мучающие вопросы немедленно. Но как я могла это сделать? Я поняла, что Грега тоже взволновало именно это стихотворение. Но он-то не знал о документах «своего» дела!

— Я должна его увидеть! Должна!— бормотала я.— Только что это мне даст? Даже если каким-нибудь способом я перенесусь в то время, то все равно не смогу с ним разговаривать. Он не увидит меня. Раньше, по крайней мере, я была невидима в таких реальностях.

«Лила!— мелькнула мысль.— Только она может помочь! Ведь принесла же она мне эти листки через время. Почему бы ей не передать и от меня весточку!»

Но я тут же вспомнила, что она наказала мне не звать ее, не подумав.

— К тому же я не дочитала! И не знаю, каким образом вообще получилось, что Лила оказалась там. Ведь она уверяла, что без вампирской энергии бессильна. Так откуда же она там могла взяться?— Я уселась на диван и схватила листки.

 

«Через два дня после превращения я уже начал привыкать к окружающей действительности и постепенно адаптироваться. Но тоска по тебе, моя любимая, снедала меня. Я решил морально подготовить себя ко всему, что может произойти в дальнейшем. А пока просто жить с наименьшими потерями для своей психики. Но, признаюсь, я начал сильно сомневаться, что еще когда-либо увижу тебя. На третий день я задержался на заводе. Вернее, в санитарном пункте. Уже в конце рабочего дня случайно поранил руку на станке. Медсестра обработала рану, наложила повязку. Ладушка, не волнуйся, ничего страшного! Просто глубокий порез на ребре левой кисти. Конечно, было странно, что порез не затянулся мгновенно, как это обычно происходило в бытность мою вампиром, да и боль раздражала. Но довольно скоро я примирился и перестал обращать внимание. Когда медсестра отпустила меня, я отправился домой, хотя Василек пригласил к себе в общагу. Его родственники прислали из деревни кое-какие продукты, и он хотел меня угостить. Представляешь, даже обычное сливочное масло сейчас считается деликатесом. А уж домашнее варенье! Но чувствуя, как ноет рука, я решил сразу отправиться домой. Как же неудобно без мобильных телефонов! Чего уж проще достать из кармана трубку, набрать номер приятеля и сообщить, что не можешь прийти. Хорошо, что неподалеку от завода я встретил ребят из его общаги и попросил их сказать, что не приду. Они посочувствовали, спросили, освободили ли меня от работы хотя бы на день, и обещали все передать. Постояв с ними немного, я двинулся в сторону дома. Было уже довольно поздно. Солнце давно село, к тому же улицы заволакивала сероватая дымка тумана. Накануне прошел сильный дождь, от этого воздух был сырым. От Тюфелевой рощи, где находится завод, до Маросейки довольно большое расстояние. Самый популярный вид транспорта сейчас трамвай. Автобусы пока в зачаточном состоянии, если можно так выразиться, метро— нет, а легковые машины— настоящая роскошь.

И меня по-прежнему раздражает, что я не могу передвигаться с привычной для меня скоростью.

Сделав пару пересадок, я слез на нужной мне остановке и быстро двинулся в сторону дома. Рука продолжала ныть, я глянул на белую марлевую повязку и заметил пятна крови. Но так как я был довольно близко от дома, то решил ничего пока не предпринимать. Мне нужно было свернуть в узкий проход, похожий на извилистую щель. Он проходил между старыми особняками и высоким забором, огораживающим пустырь, на котором собирались что-то строить и уже завезли доски. Можно было сократить путь и пройти по этому пустырю, но там почти всегда тусовались весьма неприятные личности, с которыми я старался не связываться. Поэтому выбрал путь вдоль забора. Туман все сгущался, фонарь хоть и горел, но лишь в самом конце прохода и давал такой тусклый свет, что ясности не прибавлял, а, наоборот, искажал окружающее пространство. Вокруг не было ни души. Я уже прошел почти половину пути, как вдруг... Лада, не могу внятно объяснить тебе это странное ощущение. Понимаешь, вампиры обладают вполне определенной энергией. Как, впрочем, и все другие существа. Я четко почувствовал где-то рядом именно эту энергию. Когда ты сам на протяжении почти ста лет был вампиром, то трудно не почувствовать соплеменника. Тем более после превращения во мне остались какие-то сверхспособности. Вспомни гипноз, которому я невольно подверг Зину!

И только я словно всем существом втянул в себя эту возникшую неизвестно откуда энергию, передо мной возник высокий силуэт мужчины. Он сделал широкий шаг ко мне и поднял руку, быстро сказав: «Не бойтесь!» Это был вампир! Я не сомневался ни одной секунды. Я просто знал!

«С таким чутьем мне прямой путь в охотники»,— пронеслась в голове мысль.

Я постарался сохранять спокойствие и внимательно смотрел на незнакомца. Он приблизился и остановился.

— Гарц!— невольно вскрикнул я и тут же невероятным усилием воли взял себя в руки и замолчал.

 

Лада, это был он! Я узнал его длинные рыжеватые волосы, высокий лоб, зеленоватые глаза, крупные бледные губы. Мы с тобой видели его, когда Лила ввела нас в транс и мы попали в 1927 год. Он тогда был Альбертом Хольцем и еще не прошел обратное превращение, а соответственно не написал ни свой автобиографический роман, ни вампирские стихи. То есть он еще не был Рубианом Гарцем. Но как он нашел меня? Зачем? Эти вопросы вихрем пронеслись в моей голове. То, что он говорил на русском, хотя я знаю, что он саксонец, не удивило. Все вампиры обычно владеют большим количеством языков. Я смотрел в его глаза, при тусклом свете далекого фонаря его лицо было плохо различимо, но вот глаза сияли, словно подсвеченные изнутри зеленоватым пламенем. Я вспомнил его несчастную девушку Эльзу, которая после превращения осталась в одиночестве и вечной тоске. Ни она, ни Гарц не подозревали, что он перенесется в тот век, в котором стал вампиром. Я даже сделал шаг к нему, но позади Гарца возник белый силуэт девочки. Она зависла позади его плеча. Я узнал в ней Лилу.

Она приложила палец к губам, ее личико приняло суровое выражение. И в моем мозгу пронеслись слова: «Молчи! Не вздумай сказать то, что ты знаешь! Иначе разрушишь будущее!»

Гарц будто бы что-то почувствовал и медленно повернул голову. Но Лила мгновенно исчезла. Я взял себя в руки и постарался придать лицу невозмутимое выражение.

— Вы как-то меня назвали?— спросил он.— Я будто бы слышал слово «Гарц». А ведь это вовсе не имя, а гора в Саксонии!


Дата добавления: 2015-08-20; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Часть первая Письмо 4 страница| Часть первая Письмо 6 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.031 сек.)