Эжен Вермеш.

АЛЬТОРФ.

Декабрь 1874 года. Сегодня вечером приезжает Вермеш. Уже дней десять, как он выслан из Бельгии. Он укрылся в Маестрихте, потом в Ахене. Оттуда-то он мне и телеграфировал.

Три часа. Я на пароходной пристани Озера Четырех Кантонов, во Флуэльне. Показался пароход. Направляю бинокль на палубу. Я не видал Вермеша со времени разгрома Коммуны и заранее ра­д у ю с ь тому, что с м о г у обнять его сейчас. Пароход пристает. В о т и Вермеш с женой и маленьким ребенком.

— А твой багаж?

— Мой багаж?

И он со смехом представляет мне свое маленькое семейство

Тощий чемодан. И это все.

Как только он сообщил мне о своем приезде, я немедленно принялся искать для него квартиру.

На окраине города маленький домик посреди фруктового сада. Я снял второй этаж. Нижний б ы л занят самим хозяином, священником.

Славным священником, ушедшим на покой и живущим в уеди­нении.

— В а ш друг не будет шуметь?

— О нет,—он проводит целые д н и за книгами. Поэт...

— Ах, так!—прекрасно, вот и собеседник для меня... Откуда он, ваш друг?.. Что он, так же как и вы... из Папи? а?

Все в Альторфе знают, что я участвовал в Коммуне.

— Нет, он приезжает из Бельгии.

Право я не решился признаться в том, что его новый жилец тоже коммунар. Он может не на шутку испугаться, этот почтен-н ы й кюре, узнав, что отныне день и ночь под одной крышей бу­дет с н и м о д и н из тех бандитов, которые расстреляли залож­ников...

Сегодня Вермеш переночует у меня Завтра, когда все его семейство отдохнет с дороги, он пойдет повидать своего кюре. Пусть сам выпутывается, как умеет, если вздумает с н и м откро­венничать.

По этому случаю я пригласил к обеду одного друга, который не участвовал в Коммуне, но во время войны надел форму коман­дира батальона лионской национальной гвардии. С самого моего приезда сюда мы подружились с ним. Он внимательно слушает рассказы о наших мытарствах. Во время наших прогулок он охотно кричит вместе со мной: «Да здравствует Коммуна!», повторяемое горным эхо. В Альторфе это никого не шокирует.

Этого друга зовут Лотар. Но его поразительное сходство с Наполеоном I I I заставляет нас называть его Баденгэ \

В Альторфе нас, французов, с полдюжины, работающих в ком­пании по прорытию большого Сен-Готтардского туннеля. Лотар заведует продовольственным магазином, устроенным в помещении лесных складов большого туннеля в Гешенене. Он посещает нас в Альторфе по праздникам. Вечером в большом зале гостиницы «Золотого ключа» танцы. Развлечение Ло^апа в том, чтобы в разгар бала появиться во фраке, с нафабренными усами, заче­санными на виски волосами и широкой красной лентой Почет­ного Легиона на г р у д и Он с величественной улыбкой на лице приветструет танцующих.

— Это он! Да здравствует император! Да здравствует Ба-денгэ! Да здравствует Лотар!

Впрочем, кроме добродушного Лотара в Альторфе, или точ­нее в Сен-Готтарде, имеется еще несколько коммунаров.

В Айроло, у южного выхода туннеля, живет м о й старый друг Ж - Б. Дюмэ, работающий в мастерских по ремонту машин. Он останется там до самой амнистии. В Гешенене устроился б ы в ш и й судебный пристав К о м м у н ы — Коммуна назначала приставов,—ко-торый держит там трактирное заведение. Это Марселей Шэн, который был назначен приставом постановлением от 28 апреля 1871 года за подписью Прото. Он живет там под именем Рамбо. У него есть помощник, в лице бывшего капитана национальной гвардии Мишо, которого он эксплоатирует немного, посылая его то за тем, то за другим. М и ш о протестует и ворчит:

—• Посылать меня за молоком. Меня... бывшего офицера!..

В машинных мастерских Гешенена работает и Фернанд Буржа, командовавший п р и Коммуне канонеркой «Свобода», бывшей ка­нонеркой «Фапси» времен осады.

¹ Баденгэ (сотгветствует русскому «Ш У Т Г О О О У О В Ы Й -^—прозвище, данное Наполеону I I I и очень распространенное в г о д ы Импеоии как в рабочих мас-еах, так и в кругах реэолюциоцнрй интеллигенции. (Прим. ред.),

01 U 1Гаи Tfn«4WCTl. 3.21

Прибывают все новые и новые друзья. О д н и направляются через горы в Италию. Другие приезжают по делам или просто с целью прогулки.

В одно прекрасное июльское утро раздается стук в м о ю дверь. Красивый старик, с живым взглядом и высокой прямой фигурой. Папаша Белэ. Бывший председатель Коммуны.

Папаша Белэ живет в Невшателе, г д е не так давно я сидел у него за столом.

— Здравствуйте, молодой гражданин.
Добряк входит и садится.

— Знаете, зачем я побеспокоил вас так рано? Хочу осмо-
феть работы туннеля. Вы знаете, я ведь тоже б ы л инженером,
предпринимателем. Вот и пришел попросить у вас рекоменда­
тельного письма.

—• Надеюсь, вы позавтракаете с нами?

— Нет. Нет. Я сейчас отправляюсь.

— У вас есть экипаж?

— Экипаж, — смеется бодрый старик... — Экипаж... Да я путе­шествую пешком...

— Пешком! Но ведь отсюда до Гешенена, по крайней мере, тридцать километров...

— Знаю... Поэтому-то я и отправляюсь сейчас. Я передохну на полдороге, в Амстеге.

Папаше Белэ было в то время около восьмидесяти лет.

Вермеш быстро завоевал своего кюре. Через несколько дней после его приезда я решил навестить его и застал его в саду в дружеской беседе со священником, который называл ему бли­жайшие ледники и рассказывал старые предания кантона Ури.

Вермеш самый большой домосед, какого я только встречал. Он сидит целый день над своим латинским словарем Он перево­дит Ювенала, от которого отрывается только для того, чтобы взяться за неблагодарную работу, которая дает ему средства к жизни. Это «Бубенцы» («L e Grelot»), еженедельный иллюстри­рованный журнал, который он редактирует почти один для изда­теля М а д р а с у л и ц ы Круассан. Покончив с «Бубенцами», он при­нимается за большой роман-фельетон. «Любовники гильотины», или что-нибудь в этом роде. На моих глазах он написал, по край­ней мере, с полдюжины таких романов.

Его единственное развлечение, которым он увлекается до страсти, это—стряпня.

Вермеш сделался выдающимся кулинаром. Уже тогда, когда я жил в Женеве, он прислал мне из Лондона отличный рецепт плум-пуддинга. В Альторфе он долго изучал искусство пригото­вления фазана, этой чудесной птицы альпийских лесов. Я ни-322

когда не упускаю случая, отправляясь на Сен-Готтард, купить хоть одного фазана. Д л я В е р м е ш а это настоящий праздник.

Стол накрыт и гости сидят, а он не отрывается от своих ка­стрюлек. Он обязательно должен сам подавать к столу. Я, как сейчас, вижу его смеющееся курносое лицо. Он в белом перед­нике, на голове колпак из белой бумаги, в роде тех, что носят художники. Он несет обеими руками, с благоговением, точно святые дары, свое восхитительное кушанье.

На завтра он возвращается к своему Ювеналу, а также, увы, и к «Бубенцам» и к толстым романам по два су за выпуск.

Иногда под вечер он заходит за мной, и мы отправляемся в какой-нибудь полутемный кабачек. Он декламирует мне свои новые стихи. Мы вспоминаем б ы л ы е времена. Легко воспламе­няющийся, он вскакивает с места, ударяет по столу:

— Видишь ли, старина, ну так вот... Пусть говорят, что хо­
тят,.. Наши имена начертаны на бронзовом пьедестале истории.

0 н с н о в а садится н а свое м е с т о, пуская о г р о м н ы е к л у б ы д ы м а
и покручивая привычным жестом свои светлые фламандские усы.

А окружающие нас добродушные швейцарцы с любопытством смотрят на этого парижанина, которого ежедневно видят и д у -щ и м за провизией в мясную лавку.

— За каким чортом он так шумит сегодня вечером?

— Знаешь, — сообщает мне однажды Вермеш, — Лонкла* при­езжает завтра.

Лонкла член Коммуны от 12-го округа. В Париже я его не знал

На другой день Вермеш приводит ко м н е плотного парня, весе­лого вида. Он пробудет в Альторфе всего несколько дней. Он направляется в Вену, по делам.

У Лонкла одно заветное желание, это посетить Фурку,—лед-ники, в которых берет свое начало Рона.

Среди писем Вермеша, которые сохранились у меня, нахожу следующие строки:

Мы наняли экипаж... Место встречи завтра утром на большой пло­щади у Башни. Ровно в шесть часов. Сегодня вечером, в восемь часов, мы Лонкла и я, придем за тобой к Виже, если только ты не опередишь нас.

Виже это пивная «Шютценгартена», куда мы ходим поболтать по вечерам.

Итак, в путь на Фурку. В Гешенене мы подцепляем Баденгэ. Целый караван.

Дорогой мы выходим из экипажей, чтобы облегчить лошадей.

¹ Лонкла (А.), член Коммуны (от 12-го округа), командир 73-го ба
тальона национальной гвардии, член Военной Комиссии (с 16 мая).

Лонкла, который впервые видит горы, на каждом шагу выра­жает свой восторг. Он срывает на скалах пучки альпийских роз, которые и привязывает к своей альпийской палке, как в былое время привязывал на аванпостах пучки сирени к острию штыка. Положив палку на плечо, он отбивает шаг, мурлыча походную песенку времен осады, ту самую, которую распевала на улице Бельвилля толпа, сопровождавшая заложников к стене на улице Аксо:

Y a la goutte a boire 1 ^ - b a s,

Y a la goutte к boire...

Как! этот славный малый, работящий и жизнерадостный, это тот самый Лонкла, о котором газеты рассказывали столько ужасов, вплоть до того, что напечатали — и это было перепе­чатано потом в одной книжке, изданной в 1871 году,—что Лонкла вместе со с в о и м товарищем Филиппом * содержал один и л и даже два публичных дома!

Как все это давно! Больше я не встречал Лонкла. Три года спустя после этой веселой экскурсии на Фурку ужасная смерть унесла Вермеша,

СМЕРТЬ

Сен-Пьер-Д'Арена (Италия). Октябрь 1878 года. Письмо В черной рамке... Вермеш умер. Вернее освобожден. Умер... Сердце мое сжимается от боли... Целая жизнь встает в моей па­мяти. Наши встречи в латинском квартале. Пивная Сен-Севе­рен. «Пер-Дюшен». Его письмо из Лондона после разгрома. Письма, полные отчаяния... Его жизнь возле нас, в Альторфе, такая мир­ная в первые месяцы, на окраине города у старого священника... Потом внезапная перемена... Помню, вечером он по обыкновению зашел за мной, чтобы вместе отправиться в какую-нибудь ма­ленькую пивную поболтать за стаканами... Вдруг в разгаре раз­говора он выпрямился передо мной... Что он хотел? Почему он грозил мне?.. Ах, теперь я понимаю...

У меня все еще в руках письмо в черной рамке:

Вдова Эжена Вегмеша, урожденная Дельфина де Сомер, ее дети, родители, братья, сестры и зятья о прискорбием извещают вас о же-¹ Филипп, член Коммуны (от 12-го округа) Приговоренный к смерти военным судом Филипп был расстрелян в Сатори одновременно с Бено, который поджег Тюльери, и Деканом 22 января 1873 года.

Й

стокой потере, которую они только что понесли, в лиц* их горячо любимого мужа, отца и зятя

Э ж е н а Вермеша, журналиста и доктора литературы ¹, родившегося в Лилле (Франция) и скончавшегося в Лондоне 9 октября 1878 года в возрасте 33 лет и двух месяцев после долгой и тяжкой болезни.

Гражданские похороны состоятся в New South Gate, au Great Northern Cemetery в воскресенье 13 октября в три часа дня.

С тех пор, как в октябре 1875 года, меньше чем через год после того, как он поселился там, Вермеш покинул Альторф, я только изредка получал известия о нем. Я знал, что он уехал из Женевы с тем, чтобы вернуться в Лондон. 10 августа 1878 года Кариа первый известил меня о состоянии, у в ы уже безнадежном, нашего бедного друга. Кариа писал мне:

Лондон, 10 августа 1878 года. Гражданин Вильом.

Считаю долгом уведомить вас о несчастном положении, в котором нахо­дится Вермеш.

Уже неделя как он в постели, застигнутый болезнью, от которой мы отчаиваемся спасти его.

В прошлое воскресенье у него появились первые симптомы. Первые слова, произнесенные им, когда он пришел в себя, были: «Вильом... с тобой... Вильом... я хочу его видеть...»

Своим отчаянным положением он обязан нужде и клевете..

Надо вам сказать, что о некоторых пор, «Бубенцы» стали платить ему только 5 франков в месяц. Этот удар был для него так тяжек, что это его убило..

Дружески жму вашу руку

Леопольд Кариа.

Письмо Кариа застало меня в Сен-Пьер-д'Арена, возле Генуи, где я жил в маленькой вилле недалеко от пляжа. Я ответил Ка-риа, что, как только Вермеш поправится, он может приехать ко мне. Вдали от обременяющих его забот он скорее выздоровеет. А потом мы что-нибудь придумаем. Немедленно по получении моего письма Кариа написал мне:

Лондон, 19 августа 1878 года. (Понедельник 9¹/., ч. вечера) Дорогой гражданин Вильом.

Час тому назад я получил ваше письмо. Согласно вашему желанию отвечаю тотчас же и даю ответ на вопросы, которые вас интересуют.

Мое первое письмо я писал у его изголовья в час ночи. Эта ночь была очень тяжелой для меня. У него был бред...

В действительности Вермеш не был доктором литературы.

Вы спрашиваете меня, что делать. Пока что только одно—ждать.

Он попрежнему в Лондоне, в больнице, в десяти минутах ходьбы от меня. Так как я имею к нему доступ только по вторникам, то сведения, которыми я могу располагать сейчас, несколько устарели. В пятницу ему было немного лучше. В прошлый вторник я видел его утром четверть седь мого. Он узнал меня сразу, как только я вошел в палату, говорил со мной около пяти минут. Днем он говорил другим лицам, что я был у него утром

Если бы он был спокоен, вдали от всяких волнений, я уверен, что он быстро выздоровел бы. Но перед ним неотступно стоит денежный вопрос который не перестает его мучить. Вот о чем мы должны подумать.

Гражданин Вильом, так как у вас имеется дом на берегу моря, то, как только больной будет в состоянии путешествовать, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы перевезти его к вам...

Здесь мы решили произвести маленький сбор среди друзей с тем, чтобы, по выздоровлении, он мог располагать им, как ему заблагорассудится.

Таким образом у него будут деньги на поездку к вам. Впрочем, послед­няя состоится вероятно не раньше, чем через два месяца.

Через неделю я вам снова напишу, чтобы держать вас в курсе его вы­здоровления или осложнений, которые могут возникнуть.

Примите, дорогой гражданин, уверения в моей искренней дружбе

Леопольд Кариа

Я начинал отчаиваться. Последнюю надежду отняло у меня следующее письмо, пришедшее от Кариа:

Лондон, 1 октября 1878 года Дорогой гражданин Вильом,

Со времени моего последнего письма я видел Эжена два раза, в послед­ний раз в воскресенье.

Реньяр тоже пришел его навестить.

Мы застали его в самом печальном состоянии. Он уже не мог гово­рить и поминутно плакал. Всякая надежда потеряна. Я боюсь, что он не протянет даже до января.

Мне не раз приходилось видеть умирающих людей. Но никогда я не был так потрясен, как в это воскресенье, при виде страданий бедного Эжена, который просил меня взять его из этого дома, где, как подска­зывает ему внутренний голос, он непременно умрет. С болью в сердце вернулся я домой от больного.

Примите, дорогой гражданин, дружеское рукопожатие преданного вам

Леопольда Кариа.

20 и 21 августа я получил два письма от г-жи Вермеш. И то и другое преисполненные отчаяния. 2 сентября новое письмо. Бед­ному больному лучше. Или, вернее, его близкие не хотят терять надежды.

Мы—мои родители и я—навестили его,—пишет г-жа Вермеш,—и нашли, что ему лучше. Вчера мы нашли в нем такую перемену, что я позволяю себе надеяться на его полное выздоровление...

Вскоре я получил новые известия от Эдмона Левро, кото­рого я видел несколькими месяцами ранее в Женеве:

Прошло несколько дней, и Э д м о н д Левро сообщил мне роковую новость.

Лондон, 13 октября 1878 года.

Мой дорогой Вильом,

Вермеш умер. Погребение состоится сегодня.

Не знаю, сообщил ли вам Кариа эту печальную новость; я наскоро пишу вам эти несколько слов. Спешу на похороны.

Дружески расположенный к вам
» Эдмон Левро.

Лондон, 9 сентября 1878 года Мой дорогой Вильом,

Кариа, сообщивший мне ваш адрее, писал уже вам, в каком состоянии находится Вермеш.

Вчера я был у него... Странная вещь—он проводит время за сочине­нием стихов.

Он устроен как нельзя лучше в прекрасно оборудованном заведении. Врач и директор очень добры к нему. Это сказал мне сам Вермеш...

К сожалению, я боюсь, что он будет поправляться лишь очень медленно.

Словом, в настоящий момент он окружен таким хорошим уходом, какой только возможен.

От всего сердца жму вашу руку.

Эдмон Левро.

• Последнее письмо Кариа:

Лондон, 19 октября 1878 года

Гражданин Вильом,

Вы узнали от Левро о смерти бедного Эжена Я не из чувствительных, но надо вам признаться, что, несмотря на всю мою твердость, я не смог удержаться от слез на его похоронах. В его лице я потерял самого луч­шего друга. Мы открыли подписку, чтобы воздвигнуть маленький памятник на его могиле ^г. Подписка принимается у Реньяра.

Примите, гражданин, уверения в моей преданности.

Леопольд Кариа.

Не думаю, чтобы этот проект б ы л когда-либо осуществлен.

Вермеша больше нет. Передо мной письма, залитые слезами той, которая осталась после него.

..Не думайте, дорогой Вильом—пишет мне вдова, одевшая траур,—что наш друг покинул землю, не вспомнив о вас. 3 августа он пришел на минуту в сознание и, увидев, что кто-то вошел в палату, сказал:

«Это ты Вильом?» И затем: «Ты, Виланд?» ' О вас обоих вспомнил он прежде всего..

Далее ш л и воспоминания о нашей жизни в Альторфе, друг возле друга:

. Когда я подумаю о счастливых днях, проведенных нами в Альторфе, слезы набегают у меня на глаза...

Дата добавления: 2015-08-10