Из жизни офицера Лермонтова

Лермонтов возвращался с Кавказа, где воевал.

Ехал по железной дороге в Москву, ехал как сын.

Сидит, натурально, в вагоне, читает книжку, ногу

на ногу забросил, курит папироску - дым в окошко.

Читал-читал, курил-курил, ехал-ехал и стало вдруг

ему так скучно, так тоскливо, что встал он у окошка

и подумал даже: "А, может, снова на фронт, рубиться?

Родину свою защищать?"

Но тут вспомнил, что дома его бабушка ждёт,

шанежек уж, небось, спекла, старая. Ждёт-пождёт внука.

"Нет, - думает, - поеду лучше домой шанежки кушать."

Так Лермонтов невольно, но Родину свою продал.

На шанежки променял.

Зовёт бабушка Лермонтова внука своего Мишу.

«Миша! - зовёт.- Приди в мои комнаты!»

"Вот,- говорит,- мой тебе подарок."

И из соседней комнаты выходит н`егер,

натурально, чёрный человек-негер.

-Что ж я с ним делать-то буду, бабушка? - спраши-

вает Миша.

-А ничего. Это для плез`иру. У мусью Пушк`ин тоже

свой арап был. А ты что ж хуже? - отвечает ба-

бушка по-французски.

Пришлось Лермонтову брать негера с собой

на войну. Так и воевали вместе: Лермонтов стрелял,

а негер пистоли чистил.

Сдружились они очень. А тут как-то в ненастную

ночь и бурю пропал Лермонтовский негер, как его

и не было. Толи украли его черкесы из злодейства,

толи оступился где со скользской тропы в безо-

глядную пропасть, а толи, стосковавшись по родине

своей жёлтой, бежал, подлец, с двумя тысячами рублей

господских, что накануне Мише бабушка прислала.

Уж очень Лермонтов себя поэтом чувствовал.

Иной раз аж чернел весь, если его кто поэтом не при-

знает или скажет что не так.

А раз командир их полковой, поднимаясь из-за стола

после преферансу, и говорит: "Ну что ж, господа, заси-

делись мы, а завтра снова в бой. За царя, - говорит,

- за веру нашу, за Отечество!"

Тут Лермонтов вскакивает, кулаком по столу, да как

закричит: "Увольте, господа! Мне Отечество - Царское

Село!"

Через этот случай Лермонтова забоялись ещё пуще,

а по углам шептали: что уж очень он (Лермонтов)

ко двору близок. Так что если что - ужо...

Не любил русский император Николай Павлович

Первый черкесов, поэтому поэту Лермонтову приходи-

лось с ними воевать на войне. Он их ничуть не бо-

ялся. И всегда в бою первый был, с саблей, на коне.

Пули черкесские его не трогали, а он и загрустит

иной раз, задумается. Говорит: "Пора, мой друг, пора...

Покоя сердце просит..." А в глазу-то слеза блестит.

Ему: "Да что ты, поживём ещё!" А он в слёзы.

Погрустит, поплачет, выпьет вина, разойдётся, выбежит

с саблей на улицу: " Где, - кричит, - черкесы?

Где они?"

Был раз Лермонтов в Санкт-Петербурге на балу.

И царь тоже там был. Только Лермонтов его больше

сторонился. А Николай Павлович своё думал и всё

хотел заговорить с поэтом (слово за слово,

шампанское в голову, Лермонтов и скажет что-

нибудь лишнее. Тут-то его сразу и на Кавказ,

под чечен, туфу ты, черкесские пули).

Лермонтов же своё презрение к нему выказывал

и старался даже не смотреть в царскую сторону.

Так прятался он от государя, прятался да натк-

нулся на одну даму. Разговор завёл, обхождения

там всякие. Познакомились. И влюбился он так, что

даже стихи ей написал тут же. Отошел в уголок

и ну писать. Бдительность, конечно, потерял,

тут-то его Николай Палкин и настиг...

"Что это Вы, М.Ю., пишите? - спрашивает.

- Никак опять тень Александра Сергеевича

на меня напустить хотите. А ну-ка, дайте глянуть!"

Лермонтов в конфузе весь: как показать?

ведь на бумажке имя барышни!

Человеком он был решительным, зыркнул на сатра-

па, бумашку ту в рот, да шипучкою-то и запил.

Рассвирипел царь: "На Кавказ его, - кричит, - под

чече-черкесские пули!" Так и услал,..., поэта

на войну.

Память у Лермонтова отменная была, стихотво-

рение он дорогой вспомнил и записал наново. Толь-

ко вот фамилие той барышни запамятовал.

Один платочек с вензелем на уголке остался

(женским почерком, симпатично так): Н.И.

Может Ив`анова, а может Иван`ова.

Да господи, сколько их, платочков-то этих,

через руки-то его прошло...

Лермонтов отдыхал после сражений с черкесами

в Пятигорске и лечился водами. Круглые сутки - одна

вода. Он и худеть начал, и бравость всю потерял.

А тут ещё оказия - девица Мери. Ходит она за поэтом,

ни на минуту его от себя не отпускает. Он ей и про

черкесов, и про Царское Село, а она и слушает,и будто

не слушает, а всё в глаза заглядывает пытливо так

пытливо, будто спрашивает: "А что же, М.Ю., дальше?"

Лермонтов всё от неё убежать норовил. То в горы,

то даже уж на войну обратно решился. Говорит: лучше

под черкесские пули, чем смерть от злой жены!

Но раз как-то собрался с духом - как крикнет:

"Бойтесь меня! Я - топор в руках судьбы!"

И точно. Пропала Мери.

Лермонтову часто приходили письма. Особенно после

опубликования всем известного романа. От молодых

девушек. В письмах они возмущались поведением глав-

ного героя. А некоторые даже оскорбляли его, правда,

на иностранных языках. Лермонтов читал и всегда

оставался доволен тем, что роман знают.

А на то, что гл.героя ругают, говорил: "Ничего!

Он человек военный. Привыкший. На фронте ещё и не то

бывало. А это уж совсем пустяки. Тьфу!"

А под столом бывало всё заплёвано. Ноги(в ед.ч.)

поставить некуда. И все плевательницы полны.

А Лермонов знай новое письмо распечатывает.

И всё ему - нипочём!

В улыбке – печаль.

В глазах – смех.

На ладоне – свет.

На губах – смерть.

***

В аудитории был зонтик позабыт.

Она металась, мучалась от горя,

Пока один болтун (дурацкий вид)

не вызвался помочь ей. Очень скоро

Один с зонтом на «диком корабле

По морю пьяному» он бросился к тебе.

И было выпито вечернее вино.

И капли сладкие на пальцах засыхали.

И было слово сказано одно.

Они сидели молчали, но вздыхали…

И лишь луна, нарушив их покой,

Плеснула луч на зонтик золотой.

Последняя песня

Вы «меня» поставите на полку

в личную поэзии подборку,

но найдете в генеральную уборку,

проводя по пыльным листикам метелкой.

Вспоминая, что же это за бумаги?

Сетуя, что в доме много хлама.

И какой товар в каком универмаге

завернули Вам в тетрадку со стихами?

В позе «сигаретка на отлете»

спешно пролистаете страницы

и уже к корзине Вы пойдете,

чтоб с находкой этой распроститься.

Но стихи с ненормативной «матершиной»

не бросайте, положите под подушку.

Вас ведь ждет внизу красивая машина,

Вы спешите на Калинина к подружке

Обо всем болтать веселым разговором,

пить вино, курить иль ужинать в «Премьере».

И домой вернетесь Вы не скоро,

не жалея о находке и потере.

Я же буду ждать Вас с новыми стихами,

увеличивать объем макулатуры,

чтоб листочки из ненужного Вам хлама

превратились в образцы литературы.

***

Я был пятым мужчиной ее.

Она расставляла нас в цепь.

Одному доставалось все:

Ее горячая цель.

Другому любви сполна,

Вся нежность ее рук;

А третий сходил с ума,

Заслышав лишь сердца стук.

Ему доставалась злость,

Дикий любви оскал.

И прочь бежал третий гость.

Возвращался. Ее искал.

Четвертый стонал во сне,

Когда приходила она,

Касалась руки и не

Давала уйти из сна.

А мне доставалась смерть

В покоях тела ее…

Дождь по стеклу бьет,

И ладонь отражает свет.

***

У Вас роман с чужим мужчиной,

Высоким, умным и красивым.

И нет, по-моему, причины

Растрачивать другому силы.

Любить, страдать

И коротко вздыхать украдкой.

И спать на лавочке убогой

У вашего подъезда сладко.

Я сам не рад, что так случилось.

И нет, по-моему, причины,

Зачем, скажите мне на милость

Иметь роман на «два мужчины»?

***

Ветер в поле траву гнет.

У меня ж другое:

не встает и не встает

Нет мене покоя.

С девкой больше не хожу,

нету сил признаться.

Как же я ей покажу

пола демонстрацию.

***

В темной комнате лишь редкий гул машин.

Я лежу без сна совсем один.

Рассуждаю вслух о сущности вещей:

Стульев, кресла, белой блузки,

Юбки с трудною застежкой,

Шоколада и вина немножко.

Дата добавления: 2015-07-16