Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава девятая. – Позвольте, позвольте

Глава первая | Глава вторая | Глава третья | Глава четвертая | Глава пятая | Глава шестая | Глава седьмая | Глава одиннадцатая | Глава двенадцатая | Глава тринадцатая |


Читайте также:
  1. Глава Двадцать Девятая
  2. Глава двадцать девятая
  3. Глава двадцать девятая
  4. Глава двадцать девятая
  5. Глава двадцать девятая Одиночная камера на двоих
  6. Глава двадцать девятая. Элспет.
  7. Глава девятая

 

– Позвольте, позвольте…

– Что позволить?

– Есть ли отличие законов природы от законов науки? Ась?

– При чем это твое «ась»? Все похохатываешь? Все ерничаешь?

– Разумеется! Время изменило все законы. Снег выпадает и в июне, нравственность лишается искренности, невинность – в пятнадцать лет. Талант стремится к симметрии. И губит себя, наука ползет к ненаучности… и тоже – мордочкой об асфальт.

– Отец честности! Герой добра! Рыцарь совести! О чем ты? Пожалей ты нас хоть капелюшечку!

– Дурак я, что ли? Кого жалеть?

– Гомо героикус! Пожалей маломощных!

– Беззастенчивую посредственность или – посредственность до непозволительности? Короче, если не произойдет бунта в науке, она взорвется сама, как мыльный пузырь, погибнет. И все мы с ней, племя бездарностей!

– Прекратите!..

– Это типичный чиновничий окрик? Ась?

– Я говорю: перестаньте петь лазаря. Критика – роскошь, а мы не так богаты.

– Критика – это первая леди раздражительности – вот кто она! Отнюдь не писаная красавица, а страшилище! Поэтому дешево она стоит на панелях.

– Откуда атака? Достойна ли она ответа? Откуда эти злые накопления? Критика, провокация и клевета – какого колена они родственники?

– Ась? Тысячу извинений, я в туалет… Мой ответ – за мной.

– Не искушай меня без нужды… Не помню слов, но романс восхитительный. Там есть пронзительные слова: «очарованье прежних дней…» Помните? Эдакое любовное, ностальгическое…

– Очарованье? Весьма трогательно! Любовное? Весьма душещипательно! Весьма! Рыдаю!

– Над чем, позвольте?

– Как только богатство и власть стали главной целью нынешней цивилизации, сильные мира сего подвергли человечество смертельному искушению. И тут ваш романс спет. Готовьте катафалк, а не строительство любовных беседок.

– Что‑что‑что? Оставьте гибель человечества для нервных аспиранток, хе‑хе! Давайте спустимся на землю. Скажите: а самоубийство – тоже искушение? Вы слышали о веревке в «дипломате» Тарутина?

– Я говорю обо всем человечестве. Бог дал ему в одинаковой мере и разум, и вожделение, и жадность как искус и наказание. Сначала был искус полов. Так сказать, любовь. Или – желание, страсть, либидо. По Библии – Адам и Ева этому начало. А потом через тысячи лет… Искус властью, атомом и деньгами.

– Оставьте в покое Бога, если вы серьезно. А может, речь идет о самом сатане? О черных дырах в Галактике? А может, они правят бал, искушают противоестественным и запретным?

– Если в понедельник утром сам себя не похвалишь, то всю неделю дураком ходишь!

– Они наглеют, эти доморощенные борцы с отечественным гидростроением!

– Вокруг экологии какая‑то эпидемия непристойностей и густопсовое обилие болтовни!

– Поворот северных и сибирских рек – дикая постановка вопроса. Непосильная трата денег. Десятки миллиардов. Вместе с тем жизнь – простая математическая задача.

– Поворот – провокация и вредительство! Поворот ведомственных морд в сторону полного развала сельского хозяйства!

– Нет мира между жадностью жизни и неотвратимостью смерти. Есть лишь короткое перемирие. И это и есть прогресс, трагедия народов. Все равно – конец один. Путь туда, где лежит уже семьдесят миллиардов. Какая разница, от чего погибнуть – от стрелы или от радиации, от отравления воздуха или от голода, который приближают наши мелиораторы!

– О, советчики! Вожди! Учителя жизни! Прагматики! Болтуны! Не даете дышать! Давайте заткнемся!

– Прекратите свои давайческие настроения!

– Семидесятые и восьмидесятые годы – мусор шестидесятых и пятидесятых.

– Вы кто – хрущевец? Сталинист? За что вы боретесь? Не палач ли вы духа, извините великодушно? Не гомо люденс ли вы, играющий в науку? Мы с вами по разные стороны баррикад.

– Палач и жертва связаны одной веревочкой.

– А точнее?

– Нихт раухер!

– Что?

– По‑немецки это значит: для некурящих! То есть – я могу с вами вступить в серьезный конфликт, хотя я вас, к счастью или сожалению, не знаю. Вы, кажется, что‑то пишете? Фельетоны? Виноват, не читал. Но‑о… мне ясно: на сцене литературы и науки полно фельетонистов.

– Это вы в мой адрес?

– Что вы, что вы! Современная истина кокетлива, как шансонеточка. Она пальчиками приподымет край платья и приоткрывает только частичку своей прелестной ножки. Ах, вы о другой истине? Ах, вы о политике? Там тоже частица! А где она вся? В Сталине? В Хрущеве? В Брежневе? Или во мне, в вас?

– Это вы меня… с частицей? Ха‑ха!

– Не заключается ли ваш смех в надежде, которая разрешается ничем? Японял: вы – журналист. Добавлю: у нас с вами разные группы крови. Поэтому задаю вопрос: знаете ли вы, какого размера уши у валаамовой ослицы?

– Как все‑таки груб Тарутин. Опять пьян. Впервые видит человека и просто смеется в глаза. Над всеми подряд издевается, ерничает, всех хочет перессорить, высмеять. Что за гонор! Георгию Евгеньевичу не стоило бы его на такой вечер все‑таки… Сегодня он многим испортит настроение.

– Никто его не переупрямит!

– Академику ядовито‑интересно, как ты взлетел и как ты упал, разбив лицо в кровь! Он болен мизантропией.

– Послушайте, при чем ослица? Что за ослица? Валаамова? Чушь! Надеюсь, вы не черносотенец, не охотнорядец с кистенем! Не оскорбляете ли вы великую легенду?

– И то, и другое, и пятое. Кстати пришла случайная мысль, как глоток воздуха перед смертью. Тупой собеседник – украденное время. Виноват. Пересохло в горле. Я хочу выпить.

– Нихт раухер? Вы то в туалет, то выпить. Нагрубите и убегаете от разговора!..

– От чего убегаю? Извините, у вас, кажется, пуговица не застегнута.

– Где? Что вы себе позволяете? Как‑кая п‑пугови‑ца?

– Проверьте. Здесь дамы. Надо соблюдать приличие в костюме.

– Вы не очень вежливы. Я хотел спросить: как ваше здоровье?

– А вам какое дело?

– В общем‑то он наглец, несомненно. Оскорбил человека – и как с гуся вода. Посмотрите на его спину. Ему бревна таскать, а не наукой заниматься. Впрочем, умственные его способности таковы, каких он заслуживает.

– Но‑но, здесь вы злословите. Этот парень не так прост.

– Желание может быть конструктивным, может быть и разрушительным.

– А освободительным?

– Пе‑едант! Все сегодняшние наши проблемы и боли покажутся нашим потомкам всего лишь идефикс.

– Ой ли?

– Американцы считали, что к тысяча девятьсот тридцатому году Америка будет самой богатой страной в мире.

– Удалось?

– Вполне. К концу сороковых.

– В мировой индустрии – технология. У нас – штурм Волги, штурм Днепра, штурм Ангары, штурм космоса и так далее. Не военные ли это термины, глупейшие в наши дни?

– Наука и техника Штатов – это их алиби, и тут ничего не попишешь.

– И так мы догоним Америку – штурмами?

– А кто его знает, как ее догнать!

– Науке надо изменять мир, а мир не поддается изменению.

– Позвольте вклиниться в вашу чудесную беседу?

– Вклинивайтесь, если вы…

– Это пляска на крышке гроба. Вот что ваша наука.

– Но‑о… Антиконформизм, антитехницизм, антиурбанизм – это тоже пляска?

– Абсолютно!

– Вы опять, Тарутин, ломаете дрова. Пессимизм!

– Где еще, к хрену, дрова? И где, к хренам, пессимизм? Наша наука очень быстро состарилась и одряхлела. Из ее штанов сыплется песок.

– Эт‑то поч‑чему – песок?

– Она усвоила новую религию – ложь, то есть – вранье. В науке командуют бездарности.

– Н‑да! Вот как?.. Что тогда изменит мир, если не наука? Фатализм? Мировая революция?

– Любовь – да пребудет вовеки. Аминь.

– Любовь?

– И вера.

– И надежда?

– Лишнее. Любовь и вера. Я сказал так. Произошла эрозия времени и надежды.

– Вы хотите исцелить и изменить мир любовью и верой? Но, судя по всему, сейчас искушение – убить человека.

– Я не доверяю категории любви. Но доверяют другие.

– Как вас понимать?

– Понимайте так: это неустойчивое равновесие. Нет ни злодеев, ни героев. Есть лишь праведные и неправедные пути людей, которые они выбирают. Общая надежда тихо скончалась после взрыва бомбы в Хиросиме. Сейчас мы ее тихо хороним по третьему разряду, отравляя Байкал, Волгу и все прочее. Чтобы жить, осталась вера в то, что проснешься утром.

– Подписываюсь под его словами четырьмя конечностями. Николай Михайлович прав.

– Не хвали. Я еще оставил в запасе склянку с ядом.

– В таком случае, Николай, за твой цинизм тебя хочется послать… Может быть, ты хочешь, чтобы по нашему невежеству в науке, в экологии, в музыке мы стали колонией Америки?

– Драгоценный мой оптимист, мы с тобой против человека и природы. Мы – я, ты, он… все здесь, кто пьет водку, на которую щедро растратился Чернышов. Мы все… все в заговоре против собственной матушки‑родины и против сов‑ветского человека.

– Ну уж позволь! Ты политику сюда не приплетай. И не иронизируй: «сов‑ветского…»

– Не волнуйся, тебя в каталажку не упекут! Ты благонадежен. Повторяю: за исключением тебя, мы все в заговоре…

– Оставь меня в покое. Я не желаю подвергаться провокациям.

– Взаимно.

– Всякое государство во имя выживания стремится к стабильности, а не к ультрареволюционным переворотам. Самоубийцы. Четырнадцать миллионов гектаров самых лучших земель мы затопили водохранилищами ГЭС. Только на Волге и Каме подтопили, затопили, разрушили и перенесли девяносто шесть городов, не говоря о тысячах сел. Это ли не революция?

– Где вы берете свои лукавые цифры? Домыслы, перлы провокации! Из зон затопления перенесено пять городов: Корчев, Молога, Бердск…

– Стоп, коллега! Я еще не сказал о том, что к началу двухтысячного года запланировано построить еще девяносто три ГЭС с водохранилищами, а это вызовет полную деградацию крупных речных экосистем.

– Да, что‑то он сегодня пригласил великое множество народу. Некоторые незнакомы. Вот тот с бородкой – журналист? Как его фамилия? Твердохлебов? Плотиноненавистник. Что‑то читал его сердитое. По‑моему, в «Известиях». А этот толстяк – кто? Историк?

– Пьет с выраженьем на лице и багровеет…

– Наука – это что? Мнение о жизни? Процессы природы смоделировать в лабораториях невозможно.

– Куда вас занесло? Наука – это попытка выделить истину из хаоса лжи. Во имя гуманизма.

– А разве цивилизация не состоит вся из условностей – деньги, кумиры, дешевые истины. Человек стал гуманнее? Именно. Именно. Об этом говорит вся история. Что ж, ве‑еликие завоеватели чужих земель сажали на кол или сдирали с живого противника кожу и набивали ее перьями, чтобы жертва трое суток мучилась, смотрела на имитацию своего тела. Такое было даже в XVII веке. Слава Богу, теперь, разумеется, этого нет. Теперь другое: нервно‑паралитический газ, напалм, нейтронная бомба… А уж если до этого дело не дошло – снайперская пуля, электрический ток к половым органам, бамбуковые иголки под ногти, электрический стул – в разных странах согласно традициям и вкусу. Не так ли? Волки гуманнее человека.

– Только не забивайте памороки своими волками! Все, знаете ли, зависит от самих людей! Сеять надо зерна добра, каждый день сеять неустанно!

– Дорогой сеятель! Хотел бы я знать, как вы это ежедневно делаете. Научите, пойду в подмастерья.

– Знаете, Тарутин, вы не добрый, вы – демон!

– Согласен, так как знаю, что зерна могут не стать колосьями!

– Надо просить прощения у наших детей за то, что мы произвели их на свет и предали. В общем – они сироты.

– Самое главное – замедлить время в себе. Египетские пирамиды – на кой шут они?

– В каждом из нас три энергии: Иисус, дьявол и конформист. Ясно?

– Вся прожитая жизнь оказалась длительной пыткой перед смертной казнью. Я стал неудобен своим детям.

– Я не о том.

– А я о том. Я не понимаю детей, дети – меня.

– Семейная жизнь требует компромиссов, иначе все полетит вверх тормашками! Кто‑то сейчас говорил об искушении… Чем? Брачной постелью? Это ведь ловушка.

– Вот вы все об искушении… А я думаю о Теллере, об этом отце водородной бомбы… И о другом атомщике – Оппенгеймере.

– И что?

– Оппенгеймер поддался искушению и дал согласие на бомбежку Хиросимы. А потом сожалел об этом. Во время маккартизма, «охоты за ведьмами», Теллер преследовал его. Ученый пал жертвой ученого. Вот она – интеллигенция, совесть нации, рыцари духа! Интеллигенция от науки вызывает у меня тошноту.

– Не вся, не вся, не так мрачно, не сгущай, знаешь ли! Не обостряй! Ты сам от науки!

– А я не сгущаю, я просто не забываю факты – и тошно… Вспомним «третий рейх». Тридцать восемь процентов интеллигенции было в правительстве.

– И никто не знал, кто прав и кто виноват?

– Хаос – это порядок наизнанку. Мы не так далеко ушли от рептилий.

– И все‑таки: берегись коня сзади, барана спереди, а дурака совсех сторон.

– Хотите сказать, что трудно быть в России умным и талантливым? И легко быть дураком?

– Я устал, сдали нервы, и вся моя жизнь стала компромиссом.

– Приезжал этот Милан из Чехословакии и сказал: меня выбросили из партии в шестьдесят восьмом году за то, что ходил возле советских танкистов и убеждал их, чтобы они не стреляли. В Праге было убито восемьдесят человек.

– Не верь им, иностранцам, ни в чем не верь! Не верь лицемерам!

– Недавние жертвы становятся палачами. Палач палача видит издалека.

– Я помню в Амстердаме или Копенгагене рекламу порнофильма: мужчина заламывал назад голову кричащей женщине, а худенький мальчик в белых трусиках вожделенно вонзался зубами ей в грудь… Ошалели!

– Правду о состоянии наших рек надо впрыскивать вместе с клизмой от запора всем больным ложью.

– Вы врач?

– Я – гидролог. Но хорошо знаю запорщиков в министерствах.

– У нас, разумеется, работать никто не хочет. И никто не хочет ни за что отвечать.

– И все‑таки кто‑то работает, и мы существуем. Едим хлеб, ходим в штанах, ездим в метро.

– Один с сошкой, миллионы с ложкой.

– Да‑а. Пятнадцать литров на человека в год одной водки, дикость! Кретинизм! Спаивают, что ли, народ?

– Истина превыше всего. Имен‑но! Хотя нередко она своей неудобностью раздражает, как лошадь в трамвае.

– Что за лошадь? В каком трамвае? Когда?

– Вы безукоризненный в правдолюбстве человек! Гений! Будете спорить?

– Благодарю вас. Не буду.

– Может быть, церковь виновата, что боги умерли? Священнослужители виноваты, а?

– Ты слишком много значения придаешь недосказанным истинам, поэтому злишься.

– Я хочу сказать, что в нашей науке полно ослов. Живем в придумашом мире парадов, мумий и манекенов.

– Таланты? У нас в науке все талантливые! Наоборот – надо всех поставить в одинаково равное положение. Талант – это возвышение, высокомерие, индивидуализм! Это противоречит нашему образу жизни? Ась?

– Он очень пьян?

– Не очень.

– И устроил взбрык и свалку, как всегда. Надо знать Тарутина.

– Его мизантропия обращена к нам. Он ненавидит и презирает все и вся. Дайте ему власть в руки, и он нас всех…

– Вы плохо держите позу доктора наук.

– Увольте, неспособен.

– Все просьбы – архаизм. Следует требовать, стучать кулаком по столу!

– Чувствительный привет! Стучите себя в лобик, авось услышите эхо.

– Титулованные посредственности! Звание академика – пожизненно. Смешно!

– Небо такая же тайна, как тайна смерти? Понавыдумали черт‑те что! Пытаются познать космос, в то время как не познали самих себя на земле. Ведь нельзя математически объяснить даже чувство лягушки! Ничего не получится. Нет тут математических ожиданий!

– И ты не веришь в людей?

– У меня нет точного ответа. Идиотизм человеческий не знает ни границ, ни нормы. Если бы Павлов жил в наши дни, то вряд ли бы он стал великим ученым. Его уничтожили бы завистники.

– Летчики говорят: тормози в конце полосы, не оставляй любовь на старость, водку на утро.

– Высшее начальство не любит печальных истин. Кто из нас решится сказать, что наш проект в Чилиме – преступление, гибель тысяч гектаров ценнейшего леса и плодородных земель?

– Вэвэ, вы не скажете это министру.

– Я скажу.

– Владимир Владимирович, вы не скажете.

– Я скажу, что самое страшное не сумасшествие, а когда сумасшедший бегает с бритвой. Это – мы.

– Ученым можешь ты не быть, но кандидатом быть обязан!

– Кандидат географических наук Иван Иваныч после экспедиции у каждого поезда из Перми стоит и каждого ребенка по голове гладит.

– Хо‑хо, молодец, крепкий мужик! Весь Урал ножками исходил, все облазил, все общупал. Талант и донжуан.

– О, Русь, Русь! Грустно это…

– Вот так. Торопливая, грубая, неумелая хирургическая операция была сделана Петром Первым над Россией. Такой мужик сейчас, как Иван Иваныч, редкость. А население увеличивать надо.

– Спрашиваю у одного уголовника на Ангаре: как в тюрьме‑то было? Отвечает: «А если в и плохо было, то все лучшие места русаки не заняли бы». Националист! Почему не смеетесь?

– Не смешно. Откуда эта непобедимая бессмыслица?

– Был у нас отец великий, светлоусый, светлоликий, тот отец в конце концов нас оставил без отцов. Слышали такие стихи?

– Вы что – сталинец? Вы не против ли двадцатого съезда? Не знал, не знал! Вы что – по прежнему чтите этого сатрапа и удава? Вы что – против демократизации?

– Зачем такой пыл? Я отношу свое поколение к «последним из могикан». Для нас Сталин многое значил. Что касается нашей демократизации, то боюсь, что она давно перешла в американизацию. Пепси, жевательная резинка, моды, поп‑музыка, этот рок. Разрушенная, европеизированная, американизированная Москва – не русский город, а некий Чикаго или парижский район Сен‑Дени на востоке Европы. Почти ничего русского в архитектуре. В языке, кроме родного мата в трамваях, мусор англицизмов и германизмов. Мы уже космополиты.

– Вмешаюсь в ваш разговор. Есть такой Айзек Азимов, американский писатель, настругал триста книг. Ай да молодец! Ай да энергия! Феномен! И что он в интервью заявляет: «Для меня творчество – это радость, не составляющая труда». Каково! Флобер! Представляете, что за стиль у этого графомана!

– Знаете? У двери глухого пел немой, а слепой на него смотрел с хитрецой.

– Что сие значит?

– Все мы произошли из одного корня – и человек, и обезьяна, и птица, и рыба, и крыса. Наша колыбель – природа. Но как все родилось, произошло, развивалось, менялось, совершенствовалось? Как американец стал американцем, а русский русским?

– Мы не знаем, почему человек чихает, а вы хотите это…

– Так что? Ха‑ха! Что дала наша наука миру?

– Пожалуйста. Готовность ко всякому повороту судьбы. Так кто же будет теперь господствовать над нами – Чернышов или Дроздов?

 


Дата добавления: 2015-07-19; просмотров: 50 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава восьмая| Глава десятая

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.023 сек.)