Посев семян морализма

Картинка на первой странице Chicago Sun-Times изображает полицейского в форме, проносящего маленького ребёнка через дверь квартиры. Ребёнок, которому около четырёх лет, весь в синяках и крови, с одним распухшим глазом. Она смотрит назад, через плечо полицейского и плачет, в истерике, пытаясь вернуться к своей матери, которая только что так сильно избила её. Мать, из этой истории утверждает, что избила маленькую девочку потому, что та плохо себя вела, и потому, что маленькая девочка плакала, когда она ушла «Пожалуйста, не забирайте меня. Я буду хорошей! Я буду хорошей!». Малышка, скорее всего полагала, что то, что её забрали у матери было наказанием за какие-то, очень плохие, поступки в которых она была неправа.

Дети очень сильно стараются делать то, что хотят от них родители. Большинство из нас, много настрадались в детстве, веря, что с нами что-то не так, иначе наши родители не были бы так недовольны. Эта история о жестоком обращении с ребёнком в Sun-Times показывает, какой ловушкой является детство для большинства детей, даже тех с кем не обращались жестоко – даже тех, чьи родители верят, что они хорошие. Страдания детей от морализма, которые так часты, что практически незаметны, основываются на тех же самых отчаянных попытках и желании ублажить родителей – чтобы выжить, и быть достойными того, чтобы оставить, и достойными их любви – показанные маленькой девочкой на фотографии.

Морализм - это заболевание, при котором «хороший», «плохой» становятся важнее, чем «живой», «мёртвый». Корень этого заболевания – обида, гнев и страх потерять любовь, и надежда на то, что мы каким-то образом сможем быть достаточно хорошими, чтобы нам больше никогда не было больно.

В этом стремлении, контроль – одно из первых вещей, которые дети понимают, что им нужно выучить. Это было одной из тех вещей, которые мы для себя открыли, когда подрастали: нам нужно научиться себя контролировать. Но, наложение контроля – это источник гнева. Наложение контроля на гнев – источник ещё большего гнева. Вытесненный гнев в форме осуждения и внутренних моральных резолюций приводят к тому, что ребёнок начинает всех ненавидеть, в конечном счёте, и себя самого. Подрастающий ребёнок учится всему этому, как способу выжить.

Короткая история Кэтрин Остин Портс, The Downward Path to Wisdom, выдержки из которой представлены ниже, является отличным примером того, как хранятся и передаются семейные традиции ненависти, и как ненависть преподносится как «забота» или даже «любовь». The Downward Path to Wisdom это история, о том, как ребёнок учился выживать и защищать себя на всю оставшуюся жизнь. Она изображает как маленькое море культурных указаний в крохотной голове маленького, подавленного существа превращается в пожизненную личность. В этой истории 4-ч летний Стефан, остался у своей бабушки, после того как его резко забрали от родителей, в процессе ссоры имевшей отношение к нему. Его быстро увела из поля конфликта Марджори, домработница его родителей, и оставила у бабушки. Через несколько дней он пошёл в школу. Там он встретил маленькую Френсис, и заработал её дружбу, дав ей шарики, которые он невинно спёр у своего дяди Дэвида. В этой сценке Френсис и Стефан играются одним субботним утром, когда её няня навестила няню Стефана, старушку Дженнет.

Няня и старушка Дженнет сели в комнате старушки Дженнет, попивая кофе и сплетничая, а дети сели по две стороны крыльца и надували шарики. Стефан выбрал шарик яблочного цвета, а Френсис бледно-зелёного. Между ними, на скамейке, лежала ещё куча игрушек.

«У меня однажды был серебристый шарик», сказала Френсис - «очень очень красивый серебристый шарик, не круглый как эти, тот был длинный. Хотя эти, мне кажутся, даже лучше», вдруг добавила она, желая быть вежливой.

«Когда закончишь с этим,» - сказал Стефан, глядя на неё с блаженством заботы и любви, «можешь надуть голубой, а потом розовый и жёлтый и фиолетовый». Он подвинул кучку игрушек поближе к ней. Её ясные глаза, с маленькими карими лучиками в них, как спицы в колесе, были полны одобрения к Стефану. «Я бы не хотела показаться жадной и надуть все твои шарики».

«Останется ещё очень много,» сказал Стефан, и его сердце возвысилось, за его тоненькими ребрами. Френсис надувала шарики достаточно вяло. По-правде говоря, она уже от них устала. После того как надуешь 6 или 7 шариков начинают побаливать лёгкие и щёки. Она уже три дня подряд надувает шарики. Она уже начала надеяться, что они заканчиваются. «У нас ещё много коробок с шариками, Френсис,», радостно заявил Стефан – «Миллионы шариков. Нам хватит их на много дней».

Френсис сказала, достаточно робко, «Вот что я тебе скажу. Давай немного отдохнём и попьём лакричной воды. Тебе нравится лакрица?»

«Да, нравится,» сказал Стефан, «но у нас её нет». «А мы можем её купить?», спросила Френсис - «Она стоит всего лишь цент», «Можно будет налить в бутылку, размешать с водой, сильно потрясти, и когда будет много пенки, как в содовой, выпить. Я хочу пить», сказала она робким тихим голоском, «Я думаю, от надувания шариков хочется пить».

В тишине, Стефан осознал горькую правду, и ужасающее чувство прошло по его телу. У него не было цента, чтобы купить Френсис лакрицу и она устала от его шариков. Это была первая настоящая тревога в его жизни, он повзрослел как минимум на год за последнюю минуту, съёжился, его серьёзные голубые глаза сфокусировались на кончике носа в напряжённом размышлении. Что бы он мог сделать, чтобы ублажить Френсис, что бы не стоило денег? Только вчера дядя Дэвид дал ему пять центов, а он потратил их на леденцы. Он так сильно пожалел об этом, что его шея и лоб вспотели. Он тоже хотел пить.

«Вот, что я предлагаю,» сказал он, озарённый великолепной идеей, «я знаю, что можно сделать, яааа…»

«Я хочу пить,» сказала Френсис с вежливой настойчивостью. «Я настолько хочу пить, что возможно мне придётся пойти домой». Тем не менее, она не встала со скамьи, но села, повернувшись огорчённым лицом к Стефану.

Стефан дрожал в предвкушении предстоящего ему приключения, но сказал смело, «Я сделаю лимонад. Я возьму сахар, лимон и немного льда и приготовлю лимонад».

«О, я обожаю лимонад,», воскликнула Френсис. «Я бы даже предпочла лимонад, лакрице».

«Ты оставайся здесь,», сказал Стефан – «а я всё сделаю».

Он побежал по дому, и под окном тёти Дженнет услышал сплетничающие голоса двух женщин, которых он должен перехитрить. Он на носочках прокрался в кладовую, взял лимон, лежавший там сам по себе, взял жменю кусочков сахара китайский чайник, гладкий, круглый, с цветочками и листиками вокруг. Он поставил всё это на кухонном столе, пока раскалывал лёд, острой металлической киркой, трогать которую, ему было запрещено. Он бросил лёд в чайник, порезал лимон и выдавил его изо всех сил – лимон был более твердым и скользким, чем он думал – и перемешал сахар с водой. Он решил, что там было недостаточно сахара, так что он взял ещё одну жменю. Он вернулся на крыльцо за удивительно короткое время, выражение его лица было твердым, колени дрожали, он нёс кувшин с холодным лимонадом, и его бабушка или старушка Дженнет могли выйти из двери в любой момент.

«Скорее Френсис» он прошептал громко. «Давай сядем сзади дома, за кустами роз, где тень». Френсис вскочила и как лань побежала за ним. Стефан бежал осторожно, заботливо держа чайник в сжатых руках.

За кустами роз была тень, и там было намного безопаснее. Они сели друг напротив друга на сырой земле, поджав ноги под себя, они пили по очереди из носика чайника. Стефан пил большими, вкусными глотками. Когда пила Френсис, она делала изящные маленькие глотки и её гортань билась ровно, как сердце. Стефан считал, что он сделал что-то очень хорошее для Френсис. Он не знал причины своего собственного счастья, оно было перемешано с кисло-сладким вкусом во рту, и прохладным ощущением в его груди, потому что для того чтобы сделать лимонад, для Френсис, ему пришлось пройти через большую опасность.

Френсис сказала, «Ого, ты делаешь такие большие глотки,» когда пришла его очередь.

«Не больше, чем ты,» сказал он откровенно. «Ты делаешь ужасно большие глотки».

«Ну,» сказала Френсис, пытаясь усмирить спор, «так и пьют лимонад». Она заглянула в чайник. Там оставалось ещё много лимонада и она начала чувствовать, что ей хватит. «Давай поиграем в игру: кто сможет сделать самый большой глоток».

Это было отличной идеей, они отлично проводили время, опрокидывая носик чайника над головой, себе в рот пока лимонад лился по их подбородкам, родниками вниз. К тому времени как они устали от этой игры в чайнике ещё оставался лимонад. Они начали угощать лимонадом куст роз, и закончили тем, что окрестили его. «Во имя отца и сына и святого духа,» выкрикнул Стефан, выливая лимонад. Под этот звук из-за преграды появилось лицо тётушки Дженнет, с загорелым, выражающим отвращение лицом няни Френсис, стоящей сзади неё.

«Ну как я и думала,» сказала старушка Дженнет. «Как я и ожидала». Закачался её второй подбородок.

«Нам хотелось пить,» сказал он, «нас ужасно мучила жажда». Френсис ничего не говорила, она пристально смотрела на носки своих ног.

«Отдай мне этот чайник,», сказала тётя Дженнет, вырывая его из рук. «Ты не можешь так поступать только потому, что ты хочешь пить,» говорила тётя Дженнет. «Ты можешь просто попросить. Тебе не обязательно воровать».

«Мы не воровали,» вдруг закричала Френсис. «Не воровали, не воровали!».

«С тебя довольно, деточка,» сказала её няня. «Немедленно уходи от сюда. Ты здесь не причём».

«Ох, ну не знаю,» сказала старушка Дженнет с тяжёлым взглядом на няню Френсис. «Он никогда раньше сам такого не делал».

«Скорее,», сказала няня Френсис. «здесь не место для тебя». Она взяла Френсис за запястье и стала уходить так быстро, что Френсис пришлось бежать, чтобы успевать за ней. «Никто не смеет называть нас ворами безнаказанно».

«Ты не должен воровать, даже если это делают другие,», громко сказала старушка Дженнет, Стефану. «Если ты позволяешь себе взять лимон, в чужом доме – ты маленький вор». Она понизила тон голоса и сказала «А теперь я расскажу обо всём твоей бабушке, и ты увидишь, что с тобой будет».

«Он оставил морозилку открытой,» сказала Дженнет бабушке, «он добрался до сахара, и рассыпал его по всему полу. Везде кусочки под ногами. Он разлил воду по всему полу, и богохульствовал, крестив куст роз. Он брал ваш чайник».

«Я не делал этого,» громко сказал Стефан, пытаясь высвободится из огромного кулака старушки Дженнет.

«Не выдумывай,» сказала старушка Дженнет, «это уже последняя капля».

«О, дорогая,» сказала бабушка. «Он же уже не маленький». Она закрыла книгу.которую читала и потянула за мокрое пятно на свитере. «Что это липкое на нём?» сказала она поправляя очки.

«Лимонад,» сказала старушка Дженнет. «Он взял последний лимон».

Они были в большой тёмной комнате, с красными шторами. Вдруг вошёл дядя Дэвид из комнаты с книжными полками, держа в руке коробку. «Смотрите ка,» сказал он Стефану. «Что стало со всеми моими шариками?».

Стефан знал, что на самом деле дядя Дэвид задал риторический вопрос.

Стефан, сидевший на скамеечке для ног, своей бабушки, хотел спать. Он наклонился, ему хотелось положить голову на колено бабушке, но не хотел уснуть, было бы неправильно засыпать, в то время как дядя Дэвид всё ещё говорил. Дядя Дэвид ходил по комнате, держа руки в карманах, и говорил с бабушкой.

«Это просто дурная кровь, я ей говорил,» сказал дядя Дэвид. «Я говорил, что ей просто нужно было его забрать, и оставить у себя. Она меня спросила меня: всерьёз ли я назвал его вором. Я ответил, что с радостью услышал бы более точное определение, если оно есть».

«Тебя не стоило этого говорить,» спокойно добавила бабушка.

«Почему? Вполне возможно, она сама всё понимает… Я думаю он не может на это повлиять,» сказал дядя Дэвид теперь остановившись около Стефана, и опустив взгляд, «Мне не стоило ожидать от него слишком многого,»

«Дело в том что,» сказала бабушка, когда она говорила, она взяла Стефана за подбородок и приподняла его голову вверх, чтобы он смотрел ей в глаза, она говорила ровно, жалобным тоном, но Стефан не понимал. Она закончила, «Дело, конечно не только в шариках».

«Дело именно в шариках,» злобно сказал дядя Дэвид, «потому что шарики сейчас, означают что-то намного худшее после. Чего можно ждать? Его отец – в общем, это всё в крови. Он -»

«Ты сейчас говоришь о муже своей сестры,» сказала бабушка, «бессмысленно раздувать это. Кроме того ты не знаешь наверняка».

«Я знаю,» сказал дядя Дэвид. Он начал говорить очень быстро, поднимаясь и спускаясь вверх, вниз. Стефан пытался понять, но звуки были странными, просто плавающими у него над головой. Они говорили о его отце, и он им не нравился. Подошёл дядя Дэвид и стал над ними с бабушкой. Он нагнулся над ними с хмурым лицом, образовав длинную, кривую тень, падавшую от него к стене. Стефану он напоминал отца, и он съёжился на бабушкиной юбке.

«Вопрос в том, что с ним делать сейчас?» спросил дядя Дэвид. «Если мы оставим его здесь, он просто будет --- я с ним возиться не буду. Боюсь всё зашло слишком далеко, никакого воспитания».

«Ты прав, они должны его забрать,» сказала бабушка. Она взяла Стефана за голову, нежно ущипнула его за затылок большим и указательным пальцами. «Любимый бабушкин внучек,» сказала она ему, «ты отлично у нас погостил, и теперь поедешь домой. Мама скоро приедет за тобой. Разве это не замечательно?»

«Я хочу к маме,» сказал Стефан, хныкая, потому, что лицо его бабушки напугало его. Что-то было не так с её улыбкой.

Подавленный и огорчённый злобными, принципиальными попытками его опекунов исправить его несовершенные моральные качества, маленький мальчик, мучается, пытаясь защитить себя от эмоционального натиска, опасность которого он осознаёт. Приезжает его мать, сильно ссориться с её братом Дэвидом, и пытается посредством ложных подбадриваний и напускной храбрости защитить своего сына. В конце истории Стефан демонстрирует извращено логичную стратегию, применяемую угнетёнными людьми в ходе всей человеческой истории, чтобы защитить себя от мучений всех видов – притворство.

«Пойдём дорогой,» сказала мама. «Ему уже давно пора спать,» сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно. «Как можно не давать ребёнку спать, ради того чтобы наказать его за какие-то мелкие кусочки цветной резины». Она улыбнулась дяде Дэвиду, показав оба ряда зубов, проходя мимо него, к двери. «Ох, где бы мы сейчас были без высоких моральных устоев,» сказала она, и бабушке – «Спокойной ночи, мама,» своим обычным голосом. «Увидимся завтра или через пару дней».

«Да,» сказала бабушка, взбодрено, выходя в холл со Стефаном и мамой. «Позвони мне завтра. Надеюсь, ты будешь чувствовать себя лучше».

«Я сейчас отлично себя чувствую,» радужно сказала мама, засмеявшись. Она нагнулась и поцеловала Стефана. «Ты сонный милый? Папа очень хочет тебя увидеть. Не ложись спать, перед тем как поцелуешь папу».

Стефан резко поднял голову, и немного вытянул подбородок. «Я не хочу домой,», сказал он - «я хочу в школу. Я не хочу видеть папу, он мне не нравится».

Мама мягко дотронулась ладонью к его губам. «Милый, не надо».

Дядя Дэвид поднял голову как бы фыркая. «Ну вот,» сказал он, «Вот вам и заявление из первых рук».

Мама открыла дверь и побежала, почти неся Стефана. Она перебежала улицу, резко открыла дверь машины, перетаскивая Стефана за собой. Она развернула машину и умчалась так быстро, что Стефан чуть не упал из сидения. Он со всей силы схватился за подушки на сиденье. Машина прибавила скорости, деревья и дома просвистывали мимо. Стефан вдруг тихо начал напевать себе песню, так чтобы мама не услышала. Он пел свой новый секрет, эта песня успокаивала и убаюкивала его: «Я ненавижу папу, я ненавижу маму, я ненавижу бабушку, я ненавижу дядю Дэвида, я ненавижу старушку Дженнет, я ненавижу Марджори, я ненавижу папу, я ненавижу маму…».

Он уложил свою коротко стриженую голову у мамы на колене, с закрытыми глазами. Мама подвинула его поближе и немного замедлилась, управляя машиной одной рукой.

Притеснение выдаваемое за «заботу» вызывает в ребёнке реакцию в виде ненависти, прекращение общения, и ухудшение отношений с самыми близкими ему людьми. Это типичная ступень в подготовке ребёнка к выживанию во взрослом мире, и шаг к уменьшению жизненности. После того как Стефан чувствовал себя любимым он резко был обижен и обвинён, он научился винить. Стефан винил дядю, бабушку, старушку Дженнет и Марджори за то, что те мучили его за его ошибки, которые были естественными, азартными инициативами с его стороны, и за его очевидное сходство с его родителями, которых он тоже ненавидит, за то, что они являются первичной причиной отвращения к нему со стороны других взрослых. Он учится иметь достаточные причины для ненависти, также как и они. Он учится быть как они, чтобы выжить среди них. Книга The Downward Path to Wisdom обо всём этом. Песенка ненависти Стефана олицетворяет песни ненависти которые учим все мы. Наше освобождение от ненависти и изоляция в умственной клетке, которую мы, как Стефан начали сооружать ещё в детстве, зависит от нашей готовности снести стены и возобновить отношения с окружающими. Когда мы это делаем мы провоцируем новое пробуждение всей той боли и шока наших первичных душевных ран нанесённых нам ещё в детстве, от чего мы и защищали себя с помощью ненависти. Говорение правды после долгого времени скрывания вновь откроет старые раны, которые не зажили правильно. Это всегда очень больно. Это требует мужества. Это не просто. Это лучше чем альтернатива.

Дата добавления: 2015-11-30