|
Читайте также: |
К ней поднялся Чарли, потирая кончик своего багрового носа тыльной стороной руки. Его кепка была надвинута на уши, чтобы не сдуло ветром.
– Ветер стих за ночь, – сказал он, чтобы как-то начать разговор. – Эти стригали ничего не понимают в погоде. Дождик пойдет, они потрогают овец – шерсть мокрая – и на боковую. Ах ты, дьявольское семя! – завопил он вдруг в открытое окно, увидев Лимба. Тот пристроился на носу на тюках шерсти и широко раскрытыми глазами смотрел вперед по ходу судна: на фоне светлого неба хорошо просматривались вздымавшиеся, точно горные хребты, оливковые волны. – Чтоб духу твоего здесь не было! Глаз не спускай с водяного манометра! – Он со стуком захлопнул окно. – «Дьявол всегда найдет дело для ленивых рук», – назидательно процитировал он.
– Ветер стих, но волнение на воде не утихло, – сказала Дели. – Вон какие волны, с белыми шапками…
– Колесным пароходам место на реке, я так считаю.
– Послушай, Чарли! Некоторые из них пришли на реку своим ходом, аж от самого Мельбурна! «Декой» ходил в Западную Австралию и обратно. Если они могли плыть по морю, мы тем более сможем пройти 24 мили по озеру. Раньше здесь так часто проходили суда, что в устье существовала даже служба связи. Может, ты боишься, скажи прямо…
– Я не из тех, кого легко испугать, – усмехнулся Чарли. – Но ты сама повернешь назад, помяни мое слово.
И он затопал вниз по ступенькам трапа.
– Пошли ко мне Гордона! – крикнула Дели ему вслед. Она стиснула зубы и крепко вцепилась в ручки штурвала отчего-то вспотевшими ладонями. На карту были поставлены жизни всех: мужа, детей, команды. Она сильно сомневалась, что Чарли может проплыть хотя бы два шага.
Обогнув косу, она почувствовала, как в корпус судна ударили короткие крутые волны. Это не были ритмичные, правильные валы, какие бывают на море, на глубокой воде – эти были беспорядочные, злобные. Судно содрогалось от их ударов и все время кренилось на левый борт, а правое колесо поднималось при этом в воздух. Обычно Дели поворачивала штурвал в сторону крена, но теперь она изо всех сил удерживала его в одном положении.
По трапу поднялся в рубку Гордон и стал с противоположной стороны штурвала. Он взял на себя часть нагрузки, и ей сразу стало легче. Это был всего лишь подросток, но она ощущала его спокойствие и силу.
Из-за туч вышло солнце; оно осветило мыс Маклея и мыс Стёрта, которые виднелись далеко впереди, на другой стороне озера. Можно было разглядеть лишь бесформенные нагромождения чего-то серого, а еще – оранжевые дюны и нечто такое, что казалось квадратным желтым зданием, но, как оказалось после, представляло собой скалу из глинозема, сверкающую на солнце точно двойной маяк. За ними висела завеса дождя и свинцовые облака; на их фоне пылали багряно-золотые заросли кустарника; шесть черных лебедей летели – прямо из солнца. Это было как обещание счастья, как радуга после дождя. Все ее страхи, все опасения отлетели прочь. Она бросила на сына уверенный взгляд и улыбнулась ему.
– Чудесно, правда?
Гондон радостно засмеялся ей в ответ.
– Мне хотелось бы доплыть до моря, – сказал он. – Его густые каштановые волосы были взлохмачены, он явно не умывался, но Дели воздержалась от замечания. Она заглянула в его удлиненные синие, как у нее самой, глаза и с гордостью подумала: «Мой сын…». Эти слова она произнесла, когда впервые взяла его на руки в мельбурнской больнице. Неужели прошло уже шестнадцать лет?! Активная жизнь Брентона, вероятно, окончена, сама она не становится моложе, но жизнь продолжается.
На противоположном берегу озера солнечные лучи померкли. Под ударами крутых волн судно упрямо продвигалось к невидимому теперь берегу.
Когда «Филадельфия» вошла в гавань Миланга, у длинной изогнутой пристани стояли лишь две посудины – судно и баржа. «Непобедимый» и «Федеральный»! – закричал Алекс, разобрав их названия. Он приплясывал на верхней палубе от радостного возбуждения, видя, что их путешествие, которое показалось ему не менее долгим и опасным, чем путешествие Магеллана через Тихий океан, пришло к благополучному завершению. Никогда еще он не находился так далеко от земли, и теперь им предстояло пристать к настоящему пирсу, а не к речному причалу.
«Водяная лилия», старая посудина, напоминающая по форме бокал без верха, с неровными по длине досками, торчащими с кормовой палубы и распущенными парусами готовилось отплыть в направлении мыса Маклей.
Кладовщик, дети из местной школы, команда с «Непобедимого» и все праздношатающиеся горожане, среди которых было немало чернокожих аборигенов, сбежались посмотреть, как будет приставать «Филадельфия».
В незнакомом порту, под взглядами толпы, глазеющей на «женщину в рубке», Дели смутилась. Но тут с берега ее окликнул хорошо знакомый голос, заставивший ее забыть про все остальное.
– Мисс Дели!.. Что это я? Миссис! Поздравляю! Вы управляетесь с ней ловчее, чем мужчина. Женщина понимает женщину.[27]
– Джим Пирс! Что вы здесь делаете? – Она выбежала из рубки тотчас после того, как остановились колеса, и перегнулась через перила верхней палубы.
Милый старина Джим! Помощник капитана, служивший на прежней «Филадельфии», еще до пожара. Когда она рожала своего первого ребенка на берегу реки, в лесу, под дождем, это он кинулся в деревню, поискать какой-нибудь транспорт…
– Привет, Джим! – крикнула она. – Заходи на борт. Тедди будет рад тебя видеть.
Она была так возбуждена, что даже не заметила господина Рибурна, который стоял чуть поодаль от толпы и смотрел на Дели широко открытыми глазами. На ней был потрепанный мужской пуловер и фуражка, принадлежавшая раньше Тедди Эдвардсу и видавшая лучшие времена; волосы ее рассыпались по плечам. Она сошла на нижнюю палубу, чтобы встретить Джима и проводить его к Брентону.
Оказалось, что Джим, капитан «Непобедимого», торгует на участке между Милангом и Менинги, курсируя взад-вперед по озеру; поэтому они и не встречались с ним раньше.
– Рисковый вы человек, если отважились пойти через озеро в такой день, – пенял ей Джим. – Я и сам привязал покрепче судно и баржу, чтобы переждать непогоду. – Его обветренное лицо было теперь покрыто сетью морщин, кожа на шее обвисла, образуя второй подбородок, а волосы поседели, отчего лицо казалось более смуглым, чем раньше. Дели была потрясена. При виде седой головы Джима она ясно представила себе, как много прошло лет и сколько утекло воды. – Что за спешка такая?
– У меня были серьезные причины, – ответила Дели, понизив голос. – С нами все еще плавает Чарли Макбин, а стояли мы у лагеря стригалей.
– Понятно… Как он, старина Чарли? Тянет еще?
– В общем, да. Иди, повидайся с ним.
Джим обменялся с Чарли рукопожатиями, после чего отправился к Брентону. При виде его Брентон заметно оживился впервые за много лет. Они отпраздновали встречу пивком, начались нескончаемые воспоминания о прежних днях.
Вспомнив о том, что она еще не повидалась с грузополучателем и не передала официально груз, Дели пошла в свою каюту, сняла старый пуловер, надела блузку из натурального шелка и причесалась. Позаботившись о том, чтобы седая прядь была заметна как можно меньше, она протерла шею лавандовой водой – единственная роскошь, которую она себе позволяла.
– К чему это все? – строго спросила она у своего отражения в зеркале. – Аластер Рибурн – мужчина, но он тобой не интересуется, и эта встреча сугубо деловая.
Она взяла индийскую кашемировую шаль, принадлежавшую еще тете Эстер, набросила ее на плечи и вышла на палубу.
– Мистер Рибурн приходил и ушел обратно к себе, – сказал ей баржмен. – Он видел, что вы заняты, и просил подойти туда, как освободитесь.
Значит, он видел ее в этом затрапезном наряде и слышал, как она кричала Джиму с палубы, точно вульгарная рыбачка! Ее бросило в жар при одной мысли об этом. Она передернула плечами и быстро зашагала вдоль пристани, по узкоколейным путям, которые извивались между высокими штабелями бревен, приготовленных к погрузке на суда. Небольшая ветка вывела ее к дверям в обширное помещение, расположенное на берегу озера. Его фасад был украшен вывеской «Торговля шерстью на Дарлинг и Муррее». Выше был балкон, украшенный витиеватым чугунным литьем и явно относящийся к жилым апартаментам бельэтажа.
Холодный юго-западный ветер пронизывал ее насквозь, пока она шла по открытому пространству. Она вздрогнула. Было неразумно с ее стороны снять шерстяной джемпер и заменить его легкой шелковой блузкой, тем более собираясь выйти из закрытого помещения на ветер. В горле у нее запершило – похоже, она простудилась.
Суетность и тщеславие тому виной, хотя ей уже сорок, и в волосах пробивается седина…
В каюте Брентона, с ее большими окнами, в которые падали пробивавшиеся сквозь облака закатные солнечные лучи, двое друзей пили пиво и, расслабившись, предавались воспоминаниям.
После первого шока при виде того, что сделало с ними время, они обнаружили, что по сути они остались все такими же. Тедди Эдвардс и Джим Пирс были товарищами в широком смысле слова. Они приходили друг другу на выручку в уличных драках, вместе вели корабль сквозь наводнения и пожары, сквозь страшную засуху 1902 года; они вместе пили по самым различным поводам и без оных, спорили до хрипоты о достоинствах судов и шкиперов. Оба были из Эчуки, обоих воспитала верхняя река, а теперь оба оказались в ее низовьях, в прямом и переносном смысле слова: радость жизни, молодой задор ушли навсегда. Никогда не вернутся те дни, когда они, соперничая с южноавстралийскими судами, устраивали сумасшедшую гонку по обмелевшей реке; когда верповались на перекатах, сдергивали лебедкой судно с рифов; когда кутили с девками из дешевого трактира на Дарлинг.
У Джима теперь девять детей, его большая семья живет в Гулуа. Он не любит разлучаться с нею надолго и уходить в длительное плавание вверх по реке. В хорошие дни он возит воскресные экскурсии до Веллингтона. Его пароход – это, в сущности, разукрашенный пассажирский паром через озеро. Когда непогода удерживает его в гавани, он пополняет семейный бюджет с помощью рыбалки, либо промышляет кроликами, продавая их шкурки.
Все это выяснилось не сразу, а постепенно, когда пиво развязало им языки.
– Да, Тедди, жизнь теперь пошла не та, что раньше, – вздохнул Джим, утирая пивную пену с губ. – Когда мы были молоды, мы не понимали, как она коротка.
– Тебе… грех жаловаться, Джим. Ты все еще… водишь… собственное судно, живешь… как человек… А я?
– Да, старик, я знаю. Мне не хотелось говорить об этом, но я слышал, сколько тебе пришлось пережить, оставаясь все время прикованным к постели. Такая глыба как ты, мужик-непоседа – и сидеть на мели до конца жизни…
– Нет!.. – Брентон с усилием сел в постели, уронив простыни на пол. – Возьми у меня стакан, Джим! Смотри! – Медленно, со страшными усилиями, он повернулся так, чтобы его ноги свесились с койки на пол. Он сидел в неестественной, полулежачей позе, тяжело переводя дух. – Видал? Каждый день… я спускаю ноги с кровати, чтобы их… наполняла кровь. Они уже… начинают чувствовать. А руки… А ну передай мне… те книги, Джим.
Джим передал указанные им тома: «Географию Южной Австралии» и «Историю колонизации Нового Южного Уэльса».
– Моя жена думает, что я развиваюсь умственно… Знаешь, для чего я их использую? – Он лег на спину, взял в каждую руку по книге и поднял их, очень медленно, на высоту вытянутой руки. – Руки… уже стали крепче. Я им еще покажу! То-то все удивятся… Через год я… встану к штурвалу.
– Молодец, Тедди! Ты им еще покажешь! Нельзя держать здорового мужика в постели!
В дверь постучали и на пороге появился Чарли Макбин. Он был без своей всегдашней кепки, которая так «приросла» к нему, что теперь он казался каким-то неправдоподобным, будто лишился части головы. Под мышкой у него была бутылка виски.
– Входи, старина Чарли, входи, дорогой! – Брентон со стуком уронил книги и бросил предостерегающий взгляд на Джима.
Мутно-голубые глаза механика сверкнули из-под косматых бровей, которые, поседев, стали напоминать просмоленные кусочки ваты.
– Я подумал, пиво проскакивает очень быстро, надо послать ему вдогонку немного виски… За наше здоровье, ребята!
Вскоре из каюты послышался хор из трех мужских голосов, выводящих нечто отдаленно напоминающее песню:
Еще по одной, еще по одной,
Еще по одной нальем…
От этого мы не умрем!..
Дели между тем направилась в полутемное помещение конторы, за которым виднелся большой оптовый магазин, заваленный почти до самого потолка тюками шерсти – их было здесь несколько тысяч. Склад был невероятно большой, точно старинный собор, и такой же темный и молчаливый, тогда как на окна бельэтажа падали закатные лучи, сияя красными и золотыми красками, словно они прошли через цветные витражи.
– Господин Рибурн прошел наверх, – сказал ей кладовщик. И сразу Дели услышала вверху его шаги и его замедленную речь.
– Это вы, миссис Эдвардс! Я жду вас. Невысокий, элегантный, одетый безукоризненно – до самой последней мелочи, включая гладкий, без рисунка, галстук и начищенные как зеркало туфли, он казался несовместимым с этим маленьким приозерным городом, он поверг ее в неожиданное смущение. Теперь она была рада, что надела свода лучшую блузку.
– Мои тетушки просили, чтобы я привел вас к послеобеденному чаю. Они наслышаны о вас и хотели бы лицезреть вас лично.
Тонко рассчитанный ненавязчивый юмор, ощущался в его интонациях, в едва уловимых движениях бровей, в чуть-чуть ироничном взгляде блестящих, с поволокой, темных глаз. Дели знала, что он сравнивает ее наряд с тем, который был на ней в рубке, и догадывалась, что его тетушки ожидают увидеть ее именно в таком виде: мужская фуражка, пуловер и все прочее. Она гордо вздернула подбородок и отчеканила:
– Благодарю вас, господин Рибурн, но мне кажется, нам надо обсудить паши дела. Сегодня слишком поздно начинать разгрузку, но…
Он уже спустился донизу и, не обращая внимания на кладовщика, взял ее холодную руку, наклонился и прижался к ней губами.
– Вы слишком красивы, чтобы говорить о делах, а я слишком хочу чаю. Не угодно ли вам подняться наверх?
Когда он вел ее по лестнице, она заметила красивую резьбу на перилах и балясинах; на первой площадке, откуда начиналась ковровая дорожка, висели старые полотна, изображающие цветы и фрукты. Дели шла будто во сне: ее вели в иной мир, отдаленный от настоящего большим промежутком времени, находящийся за тысячи миль, за семью морями: точно такая лестница вела в гостиную бельэтажа в доме ее дедушки. За все годы, проведенные в Австралии, она ни разу не бывала в таком доме. А за его стенами шныряют вдоль колючих изгородей дикие кролики, серые пыльные дороги проложены меж болотами, где кишат черные змеи. Она посмотрела вверх: на верхней площадке лестницы сверкал газовый фонарь, оправленный в хрусталь.
Путаница лиц, голосов, людей… Имена, которые не сразу и запомнишь…
– А это мои тети – обе мисс Рибурн; моя невестка – миссис Генри Рибурн, ее сын Джеми и маленькая Джессамин. Сегодня, ради такого случая, они будут пить чай вместе со всеми. А это их няня – мисс Меллершип.
Дели с трудом скрывала смущение, – за последние десять лет ей крайне редко доводилось попадать в светскую компанию, а из женщин она зналась лишь с одной миссис Мелвилл. Единственное знакомое лицо здесь – мистер Рибурн, да и он – не близкий человек.
Дели подняла глаза к портрету, висевшему над камином, – но и в нем не нашла поддержки: женское лицо смотрело на нее надменным, презрительным взглядом – тяжелые веки, крупный, почти мужской нос, высокий белый лоб, насмешливо изогнутые губы.
– Еще одна представительница семьи: моя прародительница, написанная Лили,[28]– проследив за ее взглядом, сказал мистер Рибурн.
– В самом деле? Попозже, если можно, я хотела бы рассмотреть портрет поближе.
Она украдкой огляделась по сторонам: облицованный мрамором камин, на стенах штофные обои в бело-зеленую полосу.
– Вам с молоком или с лимоном? – Мисс Рибурн держала серебряный чайник для заварки, глядя на гостью проницательными серыми глазами, широко расставленными по сторонам крупного носа, – совсем как на портрете. Седые волосы собраны в пучок, какой носили примерно лет двадцать назад. Жабо из дорогих кружев заколото у высохшей груди брошью из дымчатого топаза.
«Матриарх! – подумала Дели. – Она наверняка распоряжается тут всем и вся, и беспомощная миссис Генри никогда не сможет поколебать ее позиций. Неудивительно, что другая миссис Рибурн сбежала отсюда, видно она была женщина с характером».
…Дели предпочла чай с молоком: проведя много лет на Дарлинге, она привыкла считать коровье молоко роскошью; когда они останавливались в поселках, то обычно покупали козье молоко, но чаще пробавлялись сгущенкой.
– А вы правда плавали по Дарлингу, миссис Эдвардс? – спросил большеглазый Джеми. – На вашем колесном пароходе? Но вы совсем не похожи на мужчину. А тетя Элли говорит…
– Хватит, Джеми. Маленькие мальчики должны слушать, а не говорить, если они не хотят отправиться пить чай в детскую. Мисс Меллершип, пожалуйста, передайте миссис Эдвардс ее чай.
Дели осторожно взяла хрупкую чашечку из китайского фарфора, боясь как бы она не хрустнула в ее руках. Она привыкла пить чай из толстой кружки, которую приносил ей кто-нибудь из мальчиков в рулевую рубку или в каюту. Под взглядом высокомерной красавицы, смотревшей на нее из золоченой рамы, ей вручили тарелочку с салфеткой и намазанной маслом булочкой.
Дели сказала с отчаянием:
– На пакгаузе я видела надпись: «Дарлинг-шерсть». Странно, не правда ли, что шерсть почти от самой границы Квинсленда оказалась в этом конце Австралии только по капризу воды?
– Но больше так не будет или будет очень редко. Все станции на верхней Дарлинг соединены железной дорогой, идущей от Верка, и скоро она подойдет к складам Сиднея. Впрочем, со временем, я думаю, поезда будут вытеснены грузовыми машинами.
– Или даже транспортными аэропланами, – сказала Дели, вспомнив о Россе Смите и о том чувстве, которое овладело ею, когда маленький самолет летел над холмами, – человеку доступно все!
– Аэропланы! Какая чепуха! – воскликнула мисс Рибурн. – Человек не создан, чтобы летать.
– И тем не менее он летает, тетя Алисия.
– Пусть он вспомнит о судьбе Икара и поостережется, – настаивала на своем мисс Рибурн.
– Однако Росс Смит не упал в море, – сказала Дели, задетая ее тоном.
Выразительные, еще не поседевшие брови Алисии Рибурн поползли вверх, пока не коснулись спускающихся на лоб кудряшек. Дели ясно расслышала глубокий вздох миссис Генри. Она взглянула на нее и увидела, что мягкие губы миссис Генри слегка приоткрылись. Дели пригляделась к ней повнимательнее: ямочки на щеках, темные волнистые волосы, разделенные точно посредине лба аккуратным пробором, длинные с трагическим изломом брови, сходящиеся у переносицы.
– Может быть, миссис Эдвардс хочет еще булочку? – прервала всеобщее молчание мисс Дженет, младшая из теток. Аластер Рибурн уткнулся в свою чашку, плечи его подозрительно вздрагивали.
Мисс Дженет имела встревоженный вид – обычное ее выражение, как убедилась потом Дели. У нее было сухое морщинистое личико и увядший рот с нечетким рисунком безвольных губ. Она походила на свою самоуверенную старшую сестру только пучком тусклых мышиного цвета волос.
– Спасибо, я сыта.
– Может, еще чаю? – Мисс Рибурн опустила тему аэропланов; ее неудовольствие выражала только застывшая прямая спина.
– Аластер, передай чашку миссис Эдвардс.
– Спасибо. Я уже давно не пила такого прекрасного чая.
– Миссис Эдвардс, а у вас на корабле есть кухарка? – спросила миссис Генри высоким, несколько неестественным голосом. – Не представляю, как вы управляетесь.
– О да, у нас довольно приличный кок. Мужчина, конечно.
– Мужчина! – Мисс Дженет была явно шокирована.
– Этот чай, – решительно вмешался в разговор Рибурн, – я импортирую прямо с Цейлона. Кофе – из Бразилии, ром – с Ямайки, специи – из восточноиндийских штатов. Не думайте, что мы занимаемся только прозаической шерстью.
– Во всем есть своя романтика. Я просто поражена – тысячи тюков! А наш груз – ничто по сравнению с тем, что вы, вероятно, здесь складируете, но при таких огромных расстояниях…
– …и перед лицом таких огромных трудностей… В этом и заключается романтика, миссис Эдвардс. Милые мои дамы, знаете ли вы, что мы принимаем у себя героиню? Она привела сюда пароход сама, своими собственными руками, стоя одна в рулевой рубке, от самого Уэнтворта – это пятьсот миль вверх по реке, и впервые пересекла озеро с юга на запад. Кроме того, она мать четырех, если я не ошибаюсь, детей, талантливый живописец и преданная нянька своему мужу-инвалиду. Я преклоняюсь перед вашей храбростью, уважаемая миссис Эдвардс. – И он галантно поднял чашечку с чаем.
– О, прошу вас! – смутилась Дели, явственно ощущая, как сгущается атмосфера в гостиной.
– Настоящее чудо! – буркнула в свою чашку миссис Генри.
– Совершенно неженское занятие, – заметила Алисия Рибурн.
– Может, лучше было бы нанять э… капитана? – робко сказала мисс Дженет.
– Ему придется платить жалованье, не говоря уже обо всем прочем, – пояснила Дели. – А у меня дети, которых нужно учить… И, кроме того, я уверена, мой муж не сможет жить вдали от реки. Кстати, мне пора к нему возвращаться.
Когда она поднялась и начала довольно неловко прощаться, Джеми встал со своего стула возле камина и подошел к ней.
– Вы мне нравитесь! – сказал он очень искренне. Она взглянула в его живые темные глаза и подумала: интересно, был его отец похож на своего брата или нет?
– Если мама тебе позволит, можешь завтра прийти на пароход.
– И я тоже, – твердо сказала Джесси, отбрасывая темные локоны со своего маленького раскрасневшегося у огня личика.
В дверях Дели неожиданно почувствовала слабость, ее бросило в жар. Голова у нее стала тяжелой, и при дыхании что-то сжимало ей грудь. Когда Аластер провожал ее вниз по лестнице, она крепко держалась за перила; от холодного ветра, налетевшего на нее за дверью, у нее начался кашель.
С трудом переводя дыхание, она протянула Аластеру руку.
– Спасибо. И до свидания. Мы можем отложить бумаги до завтра? Я чувствую себя немного… В комнате было жарко, а я за день промерзла…
– Вы уверены, что с вами все в порядке? – Рибурн задержал ее руку немного дольше, чем требовалось. – Не беспокойтесь. Завтра у нас будет уйма времени. Думаю, мне следует проводить вас на корабль.
– Пожалуйста, не надо! На свежем воздухе мне станет легче. И кроме того, здесь всего два шага.
Дели повернулась и быстро ушла, прежде чем он успел последовать за ней. Она знала, что сегодня Брентон и Джим Пирс будут отмечать торжественное событие – приход парохода в Миланг и по этому поводу здорово напьются. Не стоит соединять эти два, далеких друг от друга, мира. Сегодня Дели бессознательно вернулась к своей прежней, еще девической, манере держаться и разговаривать. И это не было притворством; просто под влиянием обстоятельств в ней мгновенно ожило затаившееся под кожей существо, нежные пальцы которого не касались ничего, грубее карандаша, вышивальной иглы или клавиш пианино.
Дели чувствовала, что не осрамилась, разве что этой ужасной тетушке Алисии не понравилась ее реплика о Россе Смите. Она чувствовала, что мистер Рибурн ею доволен, и эта мысль по-детски радовала ее.
Разухабистая песня, сопровождаемая звоном бутылок, донеслась с той стороны, где стоял ее пароход. Дели порадовалась, что вернулась одна. Ей вспомнилось, что она так и не рассмотрела поближе портрет кисти Лили и не видела ни одной работы самого Рибурна. «Надеюсь, они пригласят меня еще», – подумала Дели.
Чарли Макбин выбрался из койки и прищурился от резкого сверкания солнечных бликов, испещривших водную гладь озера. Он провел рукой по колючему подбородку и, моргая мутными глазами, потянулся за брюками.
Человек стареет, вот что плохо… Вчера вечером они выпили всего одну бутылку виски и самую малость пива, а вот поди ж ты… Во рту – будто жевал башмак чернокожего.
Доносившиеся с камбуза звуки несколько приободрили его, хотя о пище он не мог и думать; яйца на завтрак – брр! Но черный кофе и пахучая сырая луковица…
Стареет, стареет… Все утро это звучало как рефрен, вызывая острую головную боль. Он знал, что не смог бы работать ни на каком другом пароходе. Да и «Филадельфии» не найти другого механика за те деньги, которые ему платили.
Чарли Макбин прошел на камбуз и сунул нос в дверь. Во взгляде кока было все, кроме радушия.
– Завтрак еще не готов, – буркнул он.
– Я только сказать: на меня не готовь. Аппетиту нет. А кофий не поспел? – быстро спросил он, ища глазами луковицу. Ага, есть несколько – в плетеной кошелке под раковиной.
– Наливайте, – все также неприветливо откликнулся кок.
Чарли дрожащей рукой поднял кофейник и стал наливать кофе в кружку: он не хотел, чтобы кок услышал дребезжание кофейной чашечки о блюдце.
– Кофе и луковицу – вот и все дела.
– Луковицу? – кок служил на «Филадельфии» недавно и еще не видел Чарли с похмелья.
– Ну да. И чуток хлеба – сок подобрать.
Чарли вытянул из горки хлеба, нарезанного для тостов, ломоть, достал из кошелки луковицу, но, когда он трясущейся рукой схватил острый нож, кок не выдержал.
– Совсем спятил, пальцы отхватишь!
Он вырвал у него нож, ловко очистил луковицу, порезал ее и протянул Чарли: тот пришлепнул сырые колечки на хлеб и поднес бутерброд к носу.
– Ох! – сказал он, с наслаждением вдыхая острый запах, пока из глаз не потекли слезы. – Такая штука и мертвого подымет! – И, взяв чашку в другую руку, он, довольный, удалился, жуя на ходу и громко чавкая.
Дели тоже проснулась с головной болью, что было для нее непривычно и явно несправедливо, потому что вечером она не пила ничего, кроме чая. Более того, она даже не обедала, а сразу улеглась, чувствуя сильный жар и приятное тепло внутри – внимание мистера Рибурна согревало ее сердце. Даже если это только вежливость, все равно – уже многие годы никто не хлопотал о ее здоровье так, как он.
Дели со стоном повернулась на бок. Все суставы ныли, в горле першило. Похоже, она действительно заболела. До нее донеслись первые признаки жизни на камбузе, и ей безумно захотелось выпить чашку горячего кофе. Желание это было таким навязчивым, что она, можно сказать, увидела чашку на маленьком столике у койки – темно-коричневая жидкость, исходящая паром, и совсем немного молока.
Словно услышав ее молчаливый зов, в дверь просунул голову Гордон. Она так обрадовалась, увидев его, что даже проглотила свое обычное: «Ты сегодня не причесывался», – и вместо этого слабо улыбнулась ему.
– Хочешь чаю, мам?
– О, голубчик! Немного кофе, если можно. Черного… Нет, влей капельку молока. И передай мне, пожалуйста, пузырек с аспирином – вон там, на маленькой полке у окна. Ты бы зашел к отцу, не нужно ли ему чего-нибудь… Думаю, Чарли еще не пришел в себя.
– Попрошу Алекса, скажу, ты велела. Мама, с тобой все в порядке?
– Меня что-то знобит. Думаю, немного простудилась.
– Раз так, не выходи. Я кофе принесу.
Дели лежала, совершенно успокоившись, словно уже выпила этот кофе, и размышляла о том, что в жизни в конце концов все вознаграждается, конечно, если тебе отпущено достаточно лет. Все заботы, долгие ночные бдения у постели сына – все вернулось к ней сейчас, когда он стал ее утешителем. Хотя она знала семьи, где естественные родственные отношения со временем совершенно изменялись, и с родителями обращались, как с надоедливыми детьми.
«Боже, сделай так, чтобы не стать обузой для самых близких людей», – подумала Дели.
Ее дедушка оставался живым и деятельным до самого дня своей смерти; она готова биться об заклад, что и мисс Алисия Рибурн той же закваски. И Брентон, уже давно беспомощный, она уверена, никогда не впадет в детство. Сыновья не просто уважают его, можно сказать, они благоговеют перед ним, хотя он едва может поднять руку.
– Я должна встать, – громко сказала Дели, глубже зарываясь в простыни. В ее памяти смутно всплывали события вчерашнего дня.
– … Тысяча тюков, все в целости и сохранности! Рибурн подписал счет за разгрузку и вместе с чеком передвинул его через стол. Дели дала ему расписку и почувствовала огромное облегчение: с делами покончено, можно снова забраться в койку и закрыть глаза. Тяжелый сухой кашель разрывал ей грудь, и она непроизвольно положила руку туда, где с каждым вздохом, казалось, поворачивается тупой нож.
– Что с вами, дорогая миссис Эдвардс?..
Его широко раскрытые глаза смотрели на Дели с непритворным сочувствием.
– Все в порядке, я думаю, у меня легкая простуда. – Собственный голос как-то странно отдавался в ушах – не голос, а глухое квохтанье.
– Никогда не прощу себе, если из-за моих дел вы заработали пневмонию. – Рибурн осторожно дотронулся до ее лба обратной стороной ладони – типично врачебный жест. – Вы вся горите.
Ответ Дели потонул в приступе кашля. Она была ребенком, но хорошо помнит, как умирала бабушка: короткие тяжелые всхлипы и ужасное бульканье в легких, как будто она захлебывалась в собственной мокроте.
– Минуточку! – Рибурн встал, порылся в ящике своей конторки, которая располагалась под лестницей, ведущей в главный дом, и вернулся с термометром – огромной стеклянной трубой. И прежде чем она успела возразить, термометр оказался у нее во рту, а он крепко ухватил ее левое запястье и двумя пальцами нащупал пульс, глядя при этом на серебряные часы, висевшие на цепочке.
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав