|
Читайте также: |
В коридоре нам повстречалась Танюха Смык: уставшая и насквозь пропахшая хот-догами и корейской морковкой.
– Вы куда? – спросила она. – На улице такая жара – с ума сойти можно.
– Ничего, – ответил я сердито. – Мы как раз идём в такое место, где это совсем не проблема.
На улице и вправду стояла удушливая жара, загонявшая студентов по комнатам и всех козявок под тень листвы.
Плавились здания, и испарялись камни.
– Если это начало лета, то каким же будет его конец?
– Слушай, – встрепенулся Подкова. – Ведь действительно, у лета есть конец. А если принимать во внимание то, что день независимости в конце лета, то с таким же успехом можно сказать, что вся наша независимость у лета на конце.
– Быстрее всего, ты прав, – сказал я, стараясь держаться в дырявой тени деревьев, пылавших малахитовым огнём своих крон. – А знаешь, Подкова, большой процент душевнобольных составляют люди, которые некогда считались вундеркиндами.
– Вундеркиндом быть вообще не сладко. Сам подумай, – начал Подкова, переходя на тон, которым он пользовался для разъяснения своих многочисленных теорий, – вундеркинд – акселерат во всём. И если он заканчивает школу в одиннадцать лет, то в двенадцать его, стало быть, уже забирают в армию. Нет, идиотом быть лучше – их никуда не забирают.
– Ну, почему же? – не согласился я. – Каждую весну их тоже призывают.
– Это куда же?
– На прохождение шоковой терапии.
Подкова вздохнул и задумался. Его молчания нам как раз хватило, чтобы дойти до стен больницы.
– Главное, – сказал я, глядя на мрачное здание, которое готово было в любое мгновение упасть на меня, – помнить, что мы не идиоты.
– Я никогда не сталкивался с идиотами и потому не имею никакого представления о том, чем я от них отличаюсь, – пошутил Подкова.
– Если долго на тебя смотреть, то почти ничем.
Я покопался в оперативной памяти и сказал:
– Помнишь, мы тебе с Ксюхой торт по лицу размазали?
– Ну, это незабываемо.
– Так вот, для тебя торт на лице и одежде – это уже грязь, а для идиота торт всегда остаётся тортом.
– Ну, тогда я идиот.
– Ладно, – вздохнул я, – пойдём, может и для нас здесь найдутся места.
– Если что – я у окна.
Мы обогнули центральное здание и попали во внутренний двор, который был щедро усеян пациентами. Не знаю как Подкова, но я сразу ощутил на себе пристальные взгляды не одной пары глаз, и у меня сложилось впечатление, что за мной следит стоглазый помещавшийся монстр. Очутившись посреди скопления диагнозов, я задался вопросом:
– Ну, и где искать нужного нам человека?
– Не знаю, – ответил Подкова, с интересом разглядывая тех субъектов, чьи телодвижения сразу привлекали к себе внимание.
– Да. Как говорится: «Ищи на третьей планете», – произнёс я еле слышно, боясь, что меня услышат пришельцы с этой самой планеты, которые запросто могли быть среди тех людей, которых выгуливали на больничном дворе. – Да не пялься ты так, Подкова. Мы ж не в зоопарке.
– А что тут такого? Ты посмотри: они ведь меня тоже разглядывают с таким видом, будто я мастурбирующий в углу вольера гиббон.
В этот самый момент на крыльцо одного из замызганных зданий, пробуравленных шрамами трещин, вышел эскулап в ослепительно белом халате и пыльных туфлях. Он подкурил так, будто долгие годы отказывал себе в этом удовольствии, и принялся разглядывать приближающихся к нему нас.
– Извините, – сказал я, – вы не подскажете, как нам найти одного из пациентов?
– Молодой человек, если вы хотите знать моё мнение, то у вас застарелый комплекс вины.
Я остановился, как вкопанный, и озадаченно уставился на него.
– С чего вы взяли?
– Вы мне ещё ничего не сделали, но, тем не менее, извинились.
– Это, по-вашему, симптом?
– По-моему, да. А от симптома, глядишь, недалеко и до синдрома, – хохотнув, эскулап сделал последнюю лошадиную затяжку, скурив под занавес полфильтра, и ловко метнул окурок в ржавую, одичавшую от безысходности этого места, урну. – Хорошо, как фамилия вашего пациента?
Узнав фамилию, он сказал нам «Следуйте за мной» и утонул в мрачном квадрате широкой двери. Мы с Подковой набрали в лёгкие побольше уверенности и, задержав дыхание, нырнули вслед за «белым халатом».
Коридоры больницы больше походили на надёжные внутренности среднестатистической «крытки», чем на безобидные и обнадёживающие помещения лечебного учреждения. Повсюду пахло влажным металлом и мочой. Даже во рту ощущался металлический вкус старых гвоздей. Кругом скалились решётки, а под ногами путались громыхающие железные ступеньки. Чем дальше нас уводил за собой «белый халат», тем яростней становилось моё внутреннее сопротивление этой прогулке. Я шепнул Подкове, что мне кажется, будто нас уводят чем подальше от внешнего мира, чтобы какой-то безумный гений поставил на нас свой не менее безумный опыт.
– В случае чего, бросай меня и выбирайся отсюда сам.
– А ты в случае чего, – тихо проговорил Подкова, – передай всем моим, что я их очень любил.
В конце концов, «белый халат» открыл перед нами тяжёлую зарешёченную дверь и взглядом пригласил войти. Когда мы вошли. Он запер дверь длинным тощим ключом изнутри и со словами «Ждите здесь» отправился на поиски «нашего» пациента.
Мы осторожно огляделись.
Перед нами, насколько хватало моего близорукого взгляда, простирался широкий коридор, по сторонам которого тянулись ряды дверей. Я автоматически начал считать двери, пытаясь выяснить, какая же из них ведёт в палату № 6. С нашим появлением в этой обители расстроенных умов, к нам со всех сторон начали стекаться человеческие тела, казалось, лишённые всякой воли. И уже через минуту вокруг нас собралась небольшая толпа пациентов, которые, совершив нехитрый манёвр, взяли нас в окружение, приперев к стенке. Я чувствовал себя так, словно я был стендом на ВДНХ, у которого собрались праздношатающиеся зеваки, интересующиеся последними достижениями сельского хозяйства, но не проявляя никаких человеческих чувств к самому стенду. И хоть я видел, что окружавшие меня люди менее свирепы, чем кукушка в неисправных ходиках, но смутный нарастающий страх всё же начал щекотать корни моих нервов, угрожая перерасти в панический ужас. Я старался не смотреть в уставшие глаза, которые вследствие долгого пребывания в закрытом помещении приобрели какой-то непонятный ртутный оттенок, и постоянно оглядывался на Подкову, как бы давая понять этим странным людям, что он намного вкуснее меня. Подкова стоял с лицом, от которого отхлынула вся кровь, и старался не уронить его.
Вдруг один из любопытствующих протянул мне руку, испещрённую синими расплывшимися прожилками татуировок, и флегматично произнёс:
– Коля.
Я всунул в его огромную ладонь свою испуганную руку и срывающимся голосом представился:
– Лёша.
Видимо, такая моя откровенность послужила для них каким-то сигналом к действию, и все поочерёдно принялись протягивать руки для знакомства. Один маленький парнишка никак не мог выдавить из себя своё имя и, в конечном итоге, психанул, растолкал всех и ушёл.
– Не обращайте на него внимания, – сказал Коля. – Он дурак.
Это, наверное, было самой отвязной здешней шуткой, потому что все принялись вяло хохотать. Пришёл «наш» пациент, и мы разговорились. Все инопланетяне оказались неплохими ребятами, которые каждые две минуты хлопали нас по плечу и осведомлялись, нет ли у нас табачку.
Расставались несколько странно. Может потому, что очень остро ощущалась разница между нашими желаниями: нам с Подковой уже не хотелось уходить, а им ужасно не хотелось оставаться. Мы пожелали им скорейшего выздоровления и в сопровождении всё того же проворного «белого халата» вышли наружу и снова очутились в нашем измерении на просторах родного временного континуума.
– Если я сейчас не выпью пива, то очень скоро вернусь сюда уже в сопровождении шкафоподобных медбратьев, – сказал я, ускоряя шаг.
– Да, эмоциональную нагрузку снять не мешало бы, – Подкова оглянулся и, как бы в укор кому-то, сказал: – Прекрасные люди в ужасном месте.
– Да, несправедливо как-то, ведь в этом прекрасном мире столько ужасных людей.
.............
Вечером того же дня мы с двадцатилетним опозданием праздновали появление на свет Голубоки. Сидя под одним из могучих деревьев еврейского кладбища и глядя на нас оценивающим взглядом как бы со стороны, я понимал, что мы не менее безумны, чем те бедняги в тюремных помещениях больницы. Гаврила выплясывал неимоверные танцы, опираясь на костыль и подгибая ногу, которая была заключена в каменный плен гипса; Курт брызгал на шашлык компотом и говорил, что Гаврик заслуживает на то, чтобы его ногу закатали не в гипс, а как минимум в мрамор; Гроб хмурился и улыбался одновременно; Подкова громко глотал водку и всё время спасался от знойного солнца, которое пьянило больше, чем алкоголь; девчонки незаметно выплёскивали остатки водки в кусты, а я думал о том, что еврейская общественность не простит нам всего этого.
Вспомнилась Наташа К., которая в своих письмах писала о том, что швейцарцы все вместе взятые не идут ни в какое сравнение со Стасом. Это наводило на мысль о том, что она уже успела сравнить. Подумалось о Стасе, который готовился штурмовать систему образования Туманного Альбиона; о Диме, который улучшал свои навыки руководства на тёплом месте в районной администрации. Перед мысленным взором прошли все остальные.
Я сидел и злился на самого себя, что никак не могу сосредоточиться на веселье. Грустные думы овладевали мной, ибо этот безжалостный июнь должен был лишить меня всего того, что было мне так дорого на протяжении этих пяти лет кипящего восторга.
Я пил, не пьянел и, глядя на своих друзей, понимал, что жизнь связала меня с этими, такими дорогими моему сердцу, людьми навсегда. Но мне этого было мало. Я надеялся на вечность – нашу общую с ними вечность.
.....
Эпилог (…и после)
Жека некоторое время писал письма, из которых я понял, что у него всё хорошо, и что он стал директором «макаронного заводика».
Гаврила после бесчисленных смен профессий положил конец своему холостяцкому существованию и осел в тихой Шепетовке, пополнив ряды отечественного купечества. Согласно его собственным словам, он сейчас работает на свою жену и тёщу.
Курт тоже женился, обзавёлся красивой машиной и согласно классическому сицилийскому сценарию уверенно вошёл в семейный бизнес.
Стас сейчас ходит в чине и занимается чем-то мне совсем непонятным в каком-то большом банке, который даёт кредиты правительству. Костюм от Пьера Кардена, серебряные запонки от него же, швейцарские часы… И хоть обложка несколько видоизменилась, содержание осталось прежним – он всё тот же великодушный Стас.
Гроб с Наташкой родили сына, Валечка с Энди – дочку: «инь» и «янь» всего лучшего, что пока выходило из нашей среды.
Наташа К. вышла замуж в Швейцарии за студента одного из европейских университетов, о чём, наверняка, она ни за что не пожалеет, при условии, что никогда больше не встретит Стаса.
Дима тоже сказал «да» перед алтарём и собрался стать «столичной штучкой». Как бы древний город не залихорадило!
Ветка по-своему счастлива.
Завирюха разъезжает по миру и предпочитает Греции Америку.
Все остальные тоже тем или иным способом взяли жизнь за горло.
А я скучаю за всеми.
Время безжалостно. Оно никогда не останавливается, чтобы подождать отставших и дать шанс ослабевшим в пути странникам подтянуть свои сбитые в кровь минуты. Но это не так уж и страшно, если учитывать, что так было всегда. Я научился не видеть в этом безысходности. И если мы не в силах изменить существующий порядок (?!) вещей, то, во всяком случае, мы можем заглядывать во вчера и этим смягчать сухую кожу нашего сегодня. Ведь все остались прежними, только может быть совсем немножко зачерствели и приуныли тем образом жизни, в котором нет места былой беззаботности.
И, помните! Бывшими друзьями быть невозможно так же, как невозможно быть бывшими хорошими людьми.
Продолжение этой книги в каждом из нас. Главное – не быть равнодушными, и каждый новый день, который становится не таким уж и невозвратимым прошлым, способен добавить ещё не одну страницу.
Это далеко не конец. Скажу больше: это может быть только началом.
Что дальше? Не знаю. Может быть долгие годы бородатого детства.
август 2003 – июнь 2004
«Мой апокалипсис»
«Coca»
Мне ангел предложил на чёрном рынке
Тяжёлый чёрный пистолет,
Больного хомяка в корзинке,
Хвосты страдающих комет,
Швейцарские сыры, брабантские колбасы,
Женевские настойки, трюфеля,
Кроваво-красные парчовые лампасы,
Ось, на которой вертится Земля,
Два шёлковых чулка прощённой проститутки,
Калиновый настой, рябиновый отвар,
Три глупых не совсем понятных шутки
И крепкий самоварный жар.
В обмен на всё просил отрезать крылья,
Дал ножницы и ввёл новокаин.
Я сделал это, задыхаясь пылью…
Очнулся – оказалось, кокаин
.
‘2002
Курту
Кто-то смотрит в дула ружей,
Кто-то ходит по ножам,
Кто-то где-то очень нуден,
А кому-то снится ужин в глубине больших пижам.
Топчут злыми каблуками землю вспаханных полей,
Ропщут злыми языками
И за крепкими замками,
За закрытостью дверей,
У калитки в старой будке
Держат голод на цепи
И спускают на желудки,
Отдаваясь старой шутке,
Точат горы-кулаки.
. На губах застыла сладость
Не сегодняшних конфет.
Разлилась из банки радость,
И осталась только слабость:
Была искорка – и нет.
Корабли большого снега
Тонут наперегонки
И бросаются с разбега,
Покрывая тело негой,
С тонкой маленькой руки.
* * * *
Быть сильным – значит улыбаться,
Когда тебе плюют в лицо;
Носить на безымянном пальце
Одноимённое кольцо.
И затянув любовной веной
Винздорский узел кружевной,
Прикрыв глаза тупой изменой…
Быть сильным – значит быть собой.
Ночь набегает тёмным светом,
День налетает рыжей мглой.
Вопрос оброс простым ответом;
Свести бы дружбу с головой.
Красивых женщин дикий голод,
У псов одолженный оскал…
Для них я просто слишком молод
Или, скорее, слишком мал.
Солдаты станут на пуанты,
Припрятав бомбы в рукавах,
И жарко закраснеют банты
На бледно-бритых головах.
Враги останутся врагами
И, может быть, пожрут друзей.
На общем стенде с дураками
Нас тайно упекут в музей.
Калеки-тени на коленях
Поют свой нерушимый гимн
В моленьях о нехватке денег
С тех пор, как брызнул героин.
Война рассадит по вагонам
И тишиною оглушит,
И волки в золотых погонах
Рукам прикажут задушить.
Устали от того, что спали
Надменным сном седые лбы.
Морщины землю изрывали,
И вслед за этим вырастали
За день столетние дубы.
Чужими силами добавил
В хмельные воды чудо-льды.
Следить заставили. Оставил
Повсюду чёткие следы.
Мне нужно время: время плакать
И время резать сочный мак.
Год солнца,
Два часа на слякоть
И хоть минуту просто так.
* * * *
Мы подпустили слишком близко
Насильников к своим причудам.
Точили зубы лунным диском
И защищали свои миски,
Имея страсть к чужим посудам.
Кровати ныли от натуги,
Ковры – от шёпота подошв,
И наши верные подруги
Под кем-то выгибались в дуги.
Цена им – липкий медный грош.
Мешали дни с промозглой ночью,
Потом блевали темнотой.
Узлы затягивали прочно.
Порвав зубами звуки в клочья,
Мы наслаждались тишиной.
Она безудержно ласкала
Скользящим шорохом теней
И целовала жирным жалом.
Неотличимы от оскала
Улыбки правильных людей.
С годами стало старше время
И с бега перешло на шаг,
Родив замедленное племя,
Вдруг занесло над ним кулак.
Апрель танцует в паре с небом,
Роняя тёплую слюну.
Земля, беременная хлебом,
Орёт, рожая белену.
Надев космические брюки,
Мы ходим задом наперёд
И продаём друзей со скуки.
Уймитесь, непокорны руки,
Пусть ваш порыв к любви умрёт!
Священно думать, жадно мыслить
И руки жать своим врагам.
Все свои беды перечислить под силу только дуракам.
Костлявыми предчувствиями боли,
Чумой, тюрьмой и топором,
Из слёз повырастали горы соли;
И жизнь визгливым комаром
Летела прочь с набитым брюхом
На тонких крылышках беды
И посыпала землю пухом,
Надёжно путая следы.
Картонные порывы конвоиров,
Резиновые взгляды светских дам,
Сердечные занозы от кумиров
И лысины больных тибетских лам.
Всё это плакало в укор слепой тревоге,
Страданий и надежды не тая,
И ездило по кольцевой дороге,
И возвращалось на круги своя.
* * * *
Каскад безумных мыслей – вот пучина,
В которой утонули мудрецы.
Извечный путь: морщина за морщиной
Из сыновей растут отцы.
Точат мечи, распутствуют безвольно,
Снедаемые вихрями потех,
Вопят, когда бывает больно,
Самодовольно пьют успех.
И всё, как правило, наспех.
Лишь старики бредут неспешно.
Неторопливость – их удел.
Жуют года. Глотая нежно.
Так мир когда-то постарел.
Беззубым ртом он ищет небо,
Целует золото огня.
И где я был, и где я не был,
Он день за днём старел меня.
Он разогнал мои туманы,
Разрушил стены моих грёз,
Пустил ветра в мои карманы,
Отмерил справедливо слёз.
А будет только то, что будет,
И верность времени храня,
Хромая память не забудет
Всё то, что старило меня.
25.03.2003
* * * *
О чём не нужно забывать?
И чем сердечно дорожить?
Друзьями? Мне их не догнать.
Собой? На это тянет выть.
Быть может тем, что втихаря
Играю рифмами судьбы?
Поэта нет! А стихаря
Читают, не наморщив лбы.
Гордиться радостью побед?
От них так близко до беды:
Суицидальные столбы
Стоят, качаясь, у воды.
Упасть в объятия любви,
Чтоб закусал любовный клоп?
Мир утопить в большой крови?
Так он давно уже утоп.
Чем брать за горло прежний страх?
Где взять красавицу жену?
В каких устроиться кустах,
Чтоб не забрали на войну?
Что брать с собой, когда ведут
На ежемесячный расстрел?
Что делать, если не вернут
Всё то моё, что я имел?
Две горсти чудо-табака,
Щепотку выстраданных дней,
Обман в кармане пиджака
С напоминанием о ней.
Две банки сладостных утех
И тёплых ливней мармелад,
Ядрёный верности орех,
Мой страшный рай,
Мой дивный ад.
26.03.2003
* * * *
В пурпурном томате мирозданья
Варят кашу будней и рутин.
Пауки-минуты с запозданьем
Вяжут сети вечных паутин.
Зреет тесто юности румяной,
И черствеет старости батон,
Льётся неуверенно и пьяно
Зрелых лет душистый самогон.
И на этой повседневной кухне
Рассыпают соль первопричин.
Среди сальных гор ребёнок пухнет,
Удивлённый сытостью мужчин.
Тех, которые судьбу-кухарку
Бьют ногами, повалив на пол.
И когда бывает слишком жарко,
Она вынуждена накрывать им стол.
А когда закат смежает веки,
И сонливость рыщет как злодей,
Тонут в пиве недочеловеки,
Заражая подлостью людей.
Может я сражён своим же знаньем?
Может я застрял в грязи страстей?
Только вот на кухне мирозданья
Тысячи обглоданных костей,
Что застрять желают в нашей глотке
И не дать нам вовремя сказать,
Не позволить сдержанным и кротким
Нам побыть или хотя бы стать.
Забывая что-то, не тоскуют.
Не преодолев себя, кричат.
Кто-то любит, когда их рисуют.
Я люблю, когда меня молчат.
Сизое мерцанье звёздных яблок
На провисшем неба потолке
И ногопожатье тёплых тапок,
И покой зажатый в кулаке.
Я люблю, когда мне лезут в душу!
Если лезут – значит есть куда.
Всё, что строил временно – разрушу,
Чтобы что-то сделать навсегда.
29.03.2003
А. Солженицыну
Белым дымом затуманены подвиги,
На больших дубах спело вздёрнуты.
Перехвалены подлости пироги,
Не туда вставлены ключи и повёрнуты.
В их душе полно самой нежности,
В нас вскипает злость недосытости,
И плетёмся мы вдоль неизбежности
По широкой кандальной немытости.
Сквозь окурки сосём сок берёзовый,
Руки крепко срастаем со спинами.
Завывали немыми угрозами
И шипели проколами шинными.
Вяло иней лежал серой грудою,
Луч прожектора резал под веками…
Всё решалось какой-то минутою
Меж здоровыми и калеками.
Надоело стоять и подталкивать
Бледных путников к тёмной пропасти
И омлеты предательства взбалтывать
Для пропитанной страхом отрасли.
Хром скрипит сапогами стройными,
Светят нелюди лицами чистыми,
И хрипят голосами запойными
Озверевшие старые истины.
Корни держатся, ствол упрямится,
От натуги рвёт жилы звонкие.
Зубы вон тому, кто оглянется,
Измельчат в муку пальцы тонкие.
Вы простите нас, подневольные.
Виноваты уделами чёрными.
Вашей памяти горсти полные
Вырастают хребтами горными
9.04.2003
* * * *
История исклёвана коварно
Елейным вороньём враньём,
Окрашена светло-пожарно,
Саврасым топтана конём.
Товарным шагом перестуком
Стучит сердечко перемен,
Болят глаза вонючим луком,
И тянет жилы из колен.
Конными отрядами,
Железными нарядами,
Высокими заборами,
Упругими рессорами,
Соломенными шляпами
И кривыми лапами,
Дикими дубинами,
Каменными спинами.
И этим всем пытали да пытались
И ставили клеймо в упрёк слова.
Дождавшись лета, дружно обрыдались;
Дождём прошлись по лысым головам.
Объяли необъятное несмело,
Испили воду чистых рек.
Нас упрекнут: «Ну, разве это дело,
Когда так вольно дышит человек?»
4.2003
* * * *
Нет счастья в женщине,
С которой хочешь спать!
Хотя и от таких куда деваться?
Но непременно нужно ту искать,
С которой хочешь просыпаться.
4.2003
Кто? Мы!
Кто смеет предаваться тайно
Своим безудержным страстям?
Мы, что бесчинствуем повально
И лепим статуи властям!
Кто беспробудно хлыщет воду
В похмельном атомном бреду?
Мы, дети лучшего народа,
В глазах таящие беду!
Куда направлены стремленья,
Что обгоняют времена?
Мы кормим чудище забвенья,
Что гложет наши имена!
За беспроглядным мраком чина
Кто правит дерзкий беспредел?
Мы, настоящие мужчины,
Насилие – вот наш удел!
Кто брызжет ядовитой ложью,
Прокисшей правды сторонясь?
Все как один, все дети Божьи!
Другим не жили отродясь!
* * * *
Не следует искать невинных
Среди любителей напитков винных
13.05.2003
После бала
Золушка закусывала с крысами
Кусками тыквы золотистыми.
А пьяный принц, вот ведь нахал,
Ей мерил на ногу бокал.
Таков реальный королевский бал.
И ведь с огромною натяжкой
Не назовёшь всё это сказкой.
4.2003
Что делать?
Лететь, сопеть, сбиваться, улыбаться,
Рождаться, видеть, действовать, хотеть,
Любить, переносить, скитаться,
Глумиться, чувствовать, робеть;
Бродить, крушить, лелеять, защищаться,
Копить, сорить, противиться, уметь,
Терять, смеяться, верить, восхищаться,
Гореть, дымить, надеяться, жалеть;
Дышать, копаться, сеять, сторониться,
Спать, кипятиться, портить, шкодить, пить,
Калечить, пробовать, ласкать, искриться,
Сгибать, терпеть, учиться, думать, жить.
16.07.2003
* * * *
Я к сожалению забыл уже,
Что был натурщиком у Фаберже.
* * * *
Мерное скольжение по косорылым дням …
Что может быть надёжней неустанных серых будней?
Связать себя семьёй, довериться корням,
Выхватывая пьяные часы среди рабочих блудней?
Стремиться быть примером для детей,
И самому не отставать от сильных мира,
Стараться избегать расставленных сетей,
Не превышать лимит доверия и жира.
Взаймы брать для того, чтобы отдать.
И не судить того, кто век враждует.
Спешить, чтобы успеть начать неторопливо ждать,
Когда рука судьбы твой финиш дорисует.
Я думал: это всё не для меня
И уж подавно не для тех, кто рубит годы.
Но ослабеет жар безумного огня,
Уляжется волна в покоя воды.
И снова бисер лет нанизывает дни,
Но что-то есть внутри такое, что сбивает.
И эти дни…
Кто знает, что несут они?
Быть может настоящих нас?
Кто знает.
16.07.2003
* баян (разг.) - шприц
* entrée (франц., театральное) - выход
* апокалипсис (греч.) - откровение
* какофония (греч.) – фонос – звук; какос – форменная дрянь, кака.
* роковая женщина
* кровавые корни
* сказать бахи - погадать
* катахреза – соединение несовместимых понятий
* кедди – помощник игрока в гольф, который носит его снаряжение
* акриды - саранча
* голосник – дыра в гитаре, откуда исходит звук
* кулёк – институт культуры
* cuisine (англ.) – национальная кухня
* дагерротип - фотоснимок
* le baiser (фр.) - поцелуй
* баккара – карточная игра
** баккара – сорт хрусталя
* комедия (греч.) – шествие бражников
* люстрации – религиозные обряды
Дата добавления: 2015-11-30; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав