Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

Мировая война 2 страница

СЕЛЬСКАЯ РОССИЯ | ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ 1 страница | ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ 2 страница | ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ 3 страница | ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ 4 страница | КОНСТИТУЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 1 страница | КОНСТИТУЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 2 страница | КОНСТИТУЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 3 страница | КОНСТИТУЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 4 страница | КОНСТИТУЦИОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ 5 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

У британского военного атташе полковника Нокса, находившегося на Восточном фронте и получившего возможность, пожалуй, лучше других иностранцев узнать русских солдат, сложилось о них весьма нелестное представление: «Они были наделены всеми пороками своей нации. Они были ленивы и беспечны и ничего не делали без понукания. Большинство из них вначале охотно шло на фронт главным образом потому, что не имело никакого представления о войне. У них не было никакого представления о том, чего ради они воюют, не было у них и сознательного патриотизма, способного укрепить их моральный дух перед зрелищем тягчайших потерь: а тягчайшие потери были следствием неразумного командования и дурной экипировки»20.

Действительно, «неразумное командование» и «дурная экипировка» были ахиллесовой пятой военных усилий России.

Военное министерство в 1909 году возглавил генерал В.А.Сухомлинов, единственным боевым опытом которого была турецкая кампания 1877—1878 годов, где он отличился личной храбростью. К тому времени, когда он достиг вершины карьеры, Сухомлинов превратился в истого придворного старинного патриархального склада, преданного не столько своей стране, сколько царствующему дому. И теперь его доблесть измерялась умением веселить царя, угодливостью и обходительностью поведения. Как военный министр он был вовсе не настолько не на своем месте, как это утверждалось впоследствии, когда он стал козлом отпущения за все поражения русской армии, и, конечно же, он не был повинен в измене. Однако он жил не по средствам и, как стало известно, восполнял свои скудные доходы взяточничеством: после ареста в 1916 году открылось, что на его банковском счету значатся сотни тысяч рублей сверх установленного оклада21. Однако, по-видимому, худшим его недостатком было то, что он оставался глух к требованиям современной военной науки. Прежде всего он отверг «вмешательство» в военную сферу гражданских лиц и с презрением отнесся к стремлению политиков и промышленников оказать помощь в подготовке России к грядущей войне. Кроме того, в 1912 году он провел губительную чистку офицерских кадров, избавляясь от так называемых младотурок, весьма искушенных в современном военном деле офицеров. Среди них был его заместитель А.Л.Поливанов, которому в 1915 году суждено было сменить своего начальника на посту военного министра. Отдавая предпочтение военным суворовской школы и отстраняя наиболее талантливых соперников, Сухомлинов несет большую долю ответственности за неудачи России в первый год войны.

Чем выше был ранг военного, тем менее можно было ожидать от его обладателя соответствующих рангу качеств. Многие из генералов были просто карьеристами, гораздо лучше приспособленными к политическим играм, чем к ведению военных действий. После революции 1905 года продвижение вверх по военной лестнице во многом зависело от личной преданности царскому дому. Выдвижение на должность командующего дивизией или на еще более высокий пост утверждала Высшая аттестационная комиссия под председательством вел. кн. Николая Николаевича, для которого главным критерием служила верность престолу.

С фотографий тех лет, запечатлевших благообразные, представительные лица, по большей части украшенные барственными бородами, на нас смотрят скорее приятные собеседники за обеденным столом, чем опаленные в боях полководцы. По словам Нокса, «большинство полковых офицеров страдали национальными недостатками. И если не попросту ленивы, они были склонны пренебрегать своими обязанностями, требуя постоянного контроля над собой. Они презирали скучную повседневную муштру. В отличие от наших офицеров они не искали развлечений на стороне и предпочитали проводить свободное время, предаваясь сну и еде»22. Некоторые представители русского высшего командования, включая начальников штабов и командующих армиями, продвижению на военном поприще были обязаны исключительно своим административным талантам и не имели никакого боевого опыта.

С штаб-офицерами дело обстояло несколько лучше, но их было мало. Из-за низкой оплаты и непрестижности армейской службы (за исключением гвардейских частей, куда зачислялись лишь лица соответствующего социального происхождения и достатка) трудно было увлечь на офицерскую службу способную молодежь, и нехватка младших офицеров ощущалась постоянно. А положение с унтер-офицерскими кадрами было поистине катастрофическим. На нескольких унтер-офицеров, призванных из запаса, приходилось большое число вчерашних гражданских лиц, получивших унтер-офицерский чин после прохождения кратких курсов и авторитетом в армии не пользовавшихся.

И с экономической точки зрения возможности России вести затяжную войну представлялись весьма сомнительными.

Единственным сектором экономики, отвечавшим требованиям затяжной войны, было сельское хозяйство. В военные годы Россия неизменно производила столько сельхозпродукции, что могла позволить себе обойтись без введения ограничений на продукты питания. Этим обстоятельством объясняется безответственная самоуверенность, с которой многие русские отнеслись к тяготам предстоящей войны. Однако, как мы покажем ниже, и это преимущество России было заметно растрачено из-за того, что правительство столкнулось с определенными трудностями при сборе зерна с крестьян, которые, не нуждаясь в наличных деньгах, придерживали свой товар в преддверии повышения цен, а также из-за транспортных проблем.

Российская промышленность и транспорт почти во всех сферах оказались не способными решать задачи, выдвинутые перед ними войной.

Традиционно военные заказы в России размещались на государственных предприятиях, что объяснялось нежеланием правительства доверять безопасность страны гражданским лицам*. О том, сколь слабо промышленность России была подготовлена к условиям современной войны, дают представление следующие цифры. К концу 1914 года, когда уже была завершена первая мобилизация, в рядах российской армии состояло 6,5 млн. человек, а винтовок было только 4,6 млн. Чтобы восполнить этот недостаток и покрыть потери, возникающие в ходе войны, армия нуждалась ежемесячно в 100—150 тыс. новых единиц стрелкового оружия; российская промышленность могла поставлять в лучшем случае 27 тыс.23. И поэтому в первые месяцы войны солдатам подчас приходилось ждать гибели товарищей, чтобы получить оружие. Тогда же вполне серьезно обсуждался вопрос о вооружении солдат топорами, насаженными на длинные рукоятки24. Даже после принятия в 1915-м и 1916 годах энергичных мер по привлечению к производству оружия гражданских предприятий Россия не могла производить его столько, сколько требовалось фронту, и импортировала оружие из Соединенных Штатов и Японии; но и этого было недостаточно25.

 

* Бескровный Л.Г. Армия и флот. С. 70. После японской войны Россия кроме того стала проводить политику отказа от иностранных военных поставок той продукции, которая могла быть произведена в стране (Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. М.; Л., 1930. Т. 1.С. 363).

 

Серьезнейший недостаток в боеприпасах испытывала артиллерия (в особенности в 76-мм пушках — стандартном калибре русской полевой артиллерии), используемая в ходе войны значительно шире, чем предполагал Генеральный штаб. В начале войны на каждый ствол орудия было отпущено по 1000 снарядов. Реальный расход оказался во много раз выше, и через четыре месяца боевых действий склады боеприпасов оказались опустошены26. Самое большее, что могло дать действовавшее в 1914 году производство, составляло около 9 тыс. снарядов ежемесячно27. Возникла острейшая нехватка боеприпасов, что весьма пагубно сказалось на военных действиях русской армии в кампании 1915 года.

Наиболее слабым местом подготовки России к войне был транспорт. А.И.Гучков, впоследствии занявший во Временном правительстве пост военного министра, говорил Ноксу в начале 1917 года, что дезорганизация на транспорте нанесла России удар чувствительней любого поражения на фронте28. Недостатки на транспорте к тому же было много сложнее устранять в условиях войны, так как укладка железнодорожного полотна была делом долгим, в особенности в холодных регионах севера России. По соотношению общей площади территории к протяженности железнодорожных путей Россия стояла далеко позади других воюющих стран, из которых в Германии на каждые 100 кв. км приходилось 10,6 км железной дороги, во Франции — 8,8 км, в Австро-Венгрии — 6,4, а в России только 1,1 км. Это стало одной из причин и замедленных темпов мобилизации. Согласно оценке немецкого эксперта, в западноевропейских странах призванному на службу солдату предстояло преодолеть 200—300 км пути от своего дома до пункта назначения, в России же это расстояние достигало 900—1000 км*. Но даже эти невыгодные для России сопоставления еще не дают полного представления о транспортных проблемах, ведь три четверти российских дорог имели только одну колею. Едва началась война, армии потребовалась треть всего подвижного состава, остального же было слишком мало, чтобы покрыть нужды промышленности и снабжения, а это привело к тому, что районы, удаленные от центров добычи и производства, ощущали нехватку сырья и промышленных продуктов.

 

* Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. Т. 1. Париж, 1939. С. 56—57. А.Л.Сидоров (Экономическое положение России в годы первой мировой войны. М., 1973. С. 567) подсчитал, что, с точки зрения охвата территории, российская железнодорожная сеть составляла одну одиннадцатую часть германской и одну седьмую австро-венгерской.

 

Ничто так убедительно не говорит о слепоте русского военного руководства, как тот факт, что они не удосужились заблаговременно в мирное время проложить транспортные артерии на запад. Еще до возникновения напряженности между воюющими странами было очевидно, что Германия рано или поздно отрежет Балтику, а Турция — Черное море, намертво заблокировав Россию. Во время войны Россию метко сравнивали с домом, попасть в который можно лишь через дымоход30. Увы, и этот путь сообщения оказался труднопроходимым. Помимо Владивостока, отдаленного от центральной России на тысячи километров и связанного с ней лишь одноколейной Транссибирской магистралью, оставалось еще только два окна во внешний мир. Одним из этих окон был порт Архангельск, по полгода скованный льдами и соединенный с центром тоже однопутной узкоколейной дорогой; другим — Мурманск, имевший то особенно ценное в военных условиях свойство, что никогда не замерзал, однако в 1914 году он вообще не имел железнодорожного сообщения с центром. Дорогу из Мурманска в Петроград (как был переименован накануне войны Санкт-Петербург за слишком немецкое звучание) стали прокладывать лишь в 1915 году с помощью английских инженеров и закончили в январе 1917-го, накануне революции. Такое невероятное положение стало следствием отчасти нежелания царского правительства полагаться на иностранных поставщиков военного снаряжения, а отчасти некомпетентностью министра путей сообщения С.В.Рухлова, махрового реакционера и антисемита, занимавшего пост министра с 1909-го по 1915 год. В результате Российская империя, великая держава на евразийском континенте, оказалась во время войны отрезанной от внешнего мира — подобно Германии и Австро-Венгрии. Множество сырья и снаряжения, отправляемого союзниками в Россию в 1915—1917 годах, застревало на пристанях Архангельска, Мурманска и Владивостока из-за проблем с транспортом*.

 

* В начале 1915 года англичане, правда, безуспешно пытались прорвать эту блокаду в Галлиполи (см.: Churchill W.C. The Unknown Wan The Eastern Front. N.Y., 1931. P. 304; Buchan J. A History of the Great War. Boston, 1922. V. 2. P. 12). Если бы галлипольская операция оправдала надежды Черчилля, ее главного защитника, российская история могла обернуться иначе.

 

Плачевное состояние средств сообщения во многом предопределило нехватку продовольствия в городах севера России в 1916 и 1917 годах. И снова, как и во многих других вопросах, ошибочная установка на краткосрочную войну повлекла заведомые неудачи, однако то, что Россия так и не смогла преодолеть недостатки, когда они стали вполне очевидны, — это уже вина дурной политики и дурного руководства.

Действий России в затянувшейся войне не могли не тормозить трения, возникшие в ее военном командовании, а также между гражданскими и военными властями.

Хотя теоретически в российской армии был единый главнокомандующий всеми вооруженными силами, военные операции проводились децентрализованно. Вся зона боевых действий делилась на несколько «фронтов», каждый из которых имел своего командующего и собственный стратегический план. Такое устройство не позволяло выработать единую стратегию. По словам одного компетентного лица, функция Ставки главнокомандующего сводилась к регистрации планов операций командующих отдельных фронтов31.

Устав полевой администрации, введенный накануне войны, наделял военное командование полнотой власти над территориями, расположенными в зоне боевых действий, а также над военными службами в тылу. При этом для осуществления управления не только над военным персоналом, но и над гражданским населением командованию даже не требовалось сноситься с гражданскими властями. Главнокомандующий обладал правом смещать всех и каждого, включая самое высокое губернское, городское и земское начальство. В результате этих мер, отчасти оправданных в случае кратковременных военных действий, огромные регионы Российской империи — Финляндия, Польша, Кавказ, Балтийские губернии, Архангельск, Владивосток и даже Петроград — оказались вне юрисдикции гражданских властей32. Главнокомандующий, вел. кн. Николай Николаевич, утверждал, что председатель Совета министров Горемыкин не находил такое устройство неудобным для себя, полагая, что не его дело вмешиваться в управление областей, лежащих на театре военных действий и вблизи него33.

Как это ни парадоксально, некоторые политические деятели России видели в ее экономической отсталости особое преимущество. Утверждалось при этом, что промышленно развитые страны находятся в такой зависимости от поставок сырья и продовольствия из-за рубежа, а также от тесного взаимодействия различных секторов экономики и от наличия квалифицированной рабочей силы, что не смогут вынести разрушения этих связей, которое несет с собою война. Россия же с ее более примитивной экономикой, напротив, окажется менее уязвимой и благодаря изобилию продовольствия и неисчерпаемым ресурсам живой силы будет способна вести нескончаемую войну*. Впрочем, нашлись голоса, способные критически оценить этот оголтелый оптимизм. Вот что писал Струве в 1909 году: «Следует сказать прямо: слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с Германией и Австрией, заключается в недостаточной экономической мощи России, в ее хозяйственной неразвитости и вытекающей отсюда финансовой зависимости от других стран. В современных условиях военного столкновения все мнимые преимущества русского натурального или полунатурального хозяйства обратятся в источник нашей милитарной слабости... Нет теоретически более превратной и практически более опасной мысли, чем мысль, что в экономической отсталости России могут заключаться какие-либо преимущества в военном отношении»34.

 

* Ведущим защитником этой теории был И.С.Блиох, автор шеститомного труда «Будущая война в техническом, экономическом и политическом отношениях» (СПб., 1898).

 

Подобные «пораженческие» предостережения остались неуслышанными. Когда думское совещание по обороне выразило озабоченность неготовностью российской промышленности к войне, двор выразил явное недовольство, и вопрос был снят35. Сухомлинов избавлялся от Поливанова и других «младотурок» именно потому, что они стремились установить деловые отношения с ведущими представителями национальной экономики, которых двор подозревал в политических амбициях.

Двор, его военная и гражданская бюрократия всеми силами стремились не позволить «обществу», воспользовавшись войной, укрепить свое политическое влияние. И такое настроение может объяснить многое — иначе никак не объяснимое — в поведении царского правительства при подготовке к войне и в ее ходе. Старый патриархальный дух оставался еще очень силен, несмотря на установление конституционного строя. Глубоко в душе царская чета и их окружение продолжали считать Россию своей фамильной, династической вотчиной и всякое проявление самостоятельного патриотизма со стороны своих подданных расценивали как недопустимое «вмешательство». Генерал Борисов вспоминает весьма поучительный в этом смысле случай. Во время одной из бесед в Ставке государь обронил фразу: «Мне и России». Генерал имел смелость заметить: «России и Вам». Царь посмотрел на него и вполголоса проговорил: «Вы правы»36. Однако патриархальное, отеческое сознание не собиралось отступать, и были моменты, когда правительство оказывалось, так сказать, в состоянии войны на два фронта: оно вело боевые действия — против Германии и Австрии и политические — со своими противниками в тылу. И лишь под воздействием тяжких военных поражений двор в конце концов пошел на уступки и допустил к участию в военных делах общественные силы.

К несчастью для России, позиция общества, как она была представлена в Думе, оказалась еще более бескомпромиссной. Думские либералы и социалисты, разумеется, делали все возможное, чтобы приблизить час победы России в войне, однако они были не прочь воспользоваться военной обстановкой для достижения собственных политических целей. В 1915-м и 1916 годах оппозиция не выразила готовности пойти навстречу правительству, прекрасно понимая, что смятение в правительственных рядах предоставляет уникальную возможность для укрепления парламентского строя за счет монархии и бюрократии — и такая возможность едва ли представится вновь, когда война будет окончена. Тем самым либералы и социалисты в некотором смысле вошли в негласный союз с Германией, обращая немецкие победы на фронте в свое политическое преимущество в тылу.

Таким образом, за крушением России в 1917 году и ее выходом из войны стоят прежде всего политические причины: а именно нежелание правительства и оппозиции забыть о своих разногласиях перед лицом общего врага. И никогда еще отсутствие в России духа национальной общности не получало столь сурового и печального подтверждения.

Царское правительство вступило в войну в полной уверенности в своей способности держать общество в руках. Оно рассчитывало на скорую победу и подъем волны патриотизма, который заглушит голос противников режима; позиция правительства выражалась формулой «никакой политики до победы». Поначалу эти ожидания оправдывались. Охваченная вспышкой ксенофобии, невиданной с 1812 года, когда в последний раз нога неприятеля ступала на землю Великороссии, страна сплотилась вокруг своего правительства. Однако такие настроения оказались недолговечными. При первых крупных поражениях на фронте весной 1915 года, когда немцы вошли в Польшу, Россия разразилась бурей негодования, и не столько в адрес захватчиков, сколько по отношению к собственному правительству, и с таким неистовством, какое не приходилось испытывать правительству ни одной из воюющих стран в тяжелые минуты поражений. Такой ценой пришлось расплачиваться царизму за полуотеческие отношения в руководстве, при которых бюрократия, назначаемая царем и перед одним царем держащая ответ, несет при этом все бремя ответственности за любые промахи. Это дало повод Думе обвинить двор в безнадежной некомпетенции и даже, хуже того, — в измене. Военные поражения, вместо того чтобы теснее сплотить правительство и его подданных, развели их еще дальше друг от друга.

Такого противоборства власть имущих и общества в период войны, как в России, нигде более не наблюдалось. И это весьма пагубно отразилось при мобилизации сил на внутреннем фронте. Непреодолимая неприязнь, с какой смотрели друг на друга лидеры деловых и политических кругов и бюрократия, препятствовала их взаимодействию. Бюрократия была убеждена — и не без основания,— что политики, воспользовавшись войной, хотят завладеть всем политическим аппаратом. Оппозиционные политики, со своей стороны, верили, — и тоже имея на это достаточно оснований, — что в стремлении любой ценой сохранить власть бюрократы не остановятся и перед поражением на фронте, а в случае же победы неминуемо ликвидируют конституционный строй и восстановят монархию.

Об этом противоборстве свидетельствует эпизод, произошедший летом 1915 года в разгар кризиса в Польше. Как мы подробнее расскажем ниже, в ответ на неудачи на театре военных действий, вызванные, как полагали, нехваткой боеприпасов и иной амуниции, деловые круги с одобрения правительства попытались организовать производство военного снаряжения на частных предприятиях. Вдохновителем этих мероприятий был Гучков. Не чуждый политических амбиций, Гучков уже не раз проявлял себя как истинный патриот. В августе он получил приглашение — первое и, как оказалось, последнее — принять участие в обсуждении в кабинете министров роли частного предпринимательства в военных усилиях. Вот как описывает происходившее один из участников этой встречи: «Все чувствовали себя как-то неловко, натянуто. У Гучкова был такой вид, будто он попал в стан разбойников и находится под давлением угрозы злых козней... В конце концов обсуждение было скомкано и все как бы спешили отделаться от не особенно приятного свидания»37.

В авангарде тех сил, которые противились попыткам Думы и военно-промышленного комитета принять участие в военных усилиях России, выступал двор и прежде всего императрица со своими верными слугами, из которых на первом месте были премьер-министр Горемыкин и генерал Сухомлинов. Когда в апреле 1915 года, в начале немецкого наступления, Гучков в сопровождении нескольких депутатов Думы отправился в расположенную в Могилеве Ставку главнокомандующего, чтобы ознакомиться с положением на фронте, Сухомлинов записал в дневнике: «А.И.Гучков основательно запускает свои лапы в армию. В Ставке не могут этого не знать и никаких мер против этого не принимают, не придавая никакого, очевидно, значения экскурсиям Гучкова и членов Государственной думы. По-моему, это может создать очень опасное положение для существующего государственного нашего строя»38. Некоторые из самых крайних представителей бюрократии доходили до утверждения, будто «враги на домашнем фронте» (то есть политические оппоненты) представляют большую опасность для России, чем враги на полях сражений. Такую «войну на два фронта» Россия была не в состоянии вести.

На общем фоне воодушевления, с каким войну встретила интеллигенция, немногие из них понимали, что политически Россия к войне не приспособлена. С первых дней военных действий литературная братия, охваченная патриотическим порывом, приветствовала войну и мечтала о победе39. Из государственных деятелей, похоже, лишь немногие, самые искушенные, понимали, какую неминуемую опасность таит в себе война для страны с такой хрупкой политической структурой, для страны, столь незащищенной перед внешним обидчиком и так нуждающейся в сильной армии для поддержания внутреннего порядка. Одним из немногих трезвых политиков был С.Ю.Витте, который указывал, что Россия не может позволить себе военного поражения, потому что армия — оплот режима. Он так настойчиво добивался русско-германского согласия, что навлек на себя подозрения в измене40. Столыпин тоже выступал за изоляционистский курс во внешней политике, чтобы дать России время провести в жизнь программу его реформ; то же можно сказать и о Коковцове41.

Однако красноречивее всех мрачные предчувствия высших сановников выразил П.Н.Дурново, одно время занимавший пост директора департамента полиции, а затем министра внутренних дел. В феврале 1914 года Дурново подал царю меморандум об опасностях войны для России. Этот документ, обнаруженный и опубликованный после революции, так точно предсказывает ход грядущих событий, что, не будь столь несомненно его происхождение, можно было бы заподозрить позднейшую подделку. По прогнозам Дурново, если военные действия станут складываться неудачно, «социальная революция, в самых крайних ее проявлениях, у нас неизбежна». И начнется эта революция, по его мнению, с того, что все слои общества станут винить в неудачах правительство. Думские политики воспользуются жалким положением правительства, чтобы взбудоражить массы. Лояльность армии будет подорвана тем, что на место павших в боях кадровых офицеров придут гражданские новобранцы, у которых не будет ни авторитета, ни желания воспрепятствовать бегству переодетых в солдатскую форму вчерашних крестьян домой, боящихся прозевать раздел земли. В наступившем смятении оппозиционные партии, которые, согласно Дурново, не имеют поддержки в массах, не смогут завладеть властью, и «Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой трудно предвидеть»42.

 

* * *

 

С самого начала военных действий французы беспрестанно призывали русских выступить против Германии. Германское наступление в Бельгии велось на гораздо более широком фронте и большими силами, чем предполагали французы. И теперь Франция оказалась в очень опасном положении, усугублявшемся тем, что их наступление на германский центр — ключевой момент Плана XVTI — почти не продвигалось.

Мобилизация в России закончилась, как и намечалось, в первых числах ноября43. Николай II желал сам повести свою армию в бой, но дал себя переубедить Совету министров (по крайней мере на ближайшее время), вняв доводу, что военные поражения подорвут его престиж44. Так как по традиции высшее командование армии вручалось члену царской фамилии, учитывая почти все самодержавные права, которыми наделяется Главнокомандующий в зоне военных действий, этот пост занял дядя царя, вел. кн. Николай Николаевич. Его назначение было воспринято с некоторым удивлением, так как, хотя он и обучался в Академии Генерального штаба и пользовался популярностью у военных, но в разработке стратегических планов не участвовал. И тем не менее в данных обстоятельствах это был, без сомнения, лучший выбор45. Николай Николаевич — один из немногих членов царской семьи, к кому общественное мнение было благосклонно: в обществе полагали, что именно он убедил царя подписать Октябрьский манифест. Но его популярность снискала ему и врагов при дворе, и прежде всего в лице самой императрицы, видевшей в нем претендента на престол.

По соглашению с Францией Россия развернула на северо-западе две армии. 1-я армия, под командованием генерала Пауля-Георга Карловича фон Ренненкампфа, балтийского немца, располагалась на территории Виленского военного округа. 2-я армия, под командованием генерала А.В.Самсонова, стояла под Варшавой. Ренненкампф участвовал в русско-японской войне в качестве командира дивизии и никогда не командовал более крупным воинским соединением. У Самсонова вообще не было боевого опыта.

Относительно стратегических планов России источники не дают четкой картины, однако, судя по ходу проведения операций, можно предположить, что первоначально планировалось одновременное наступление на Германию и Австрию в направлении Берлина и Вены. По мнению историка, исследовавшего архивные материалы, Россия изменила свои планы в последнюю минуту по настоянию французов с тем, чтобы развернуть немедленное наступление против немцев в Восточной Пруссии. Наспех организованная восточно-прусская кампания должна была предотвратить угрозу флангового обхода русских войск, продвигающихся на запад в Польше и Галиции46. Согласно новому стратегическому плану, 1-я армия должна была вторгнуться в Восточную Пруссию с востока и блокировать основную массу развернутых там немецких войск, в то время как 2-й армии, действующей с юга в направлении Алленштейна, надлежало отрезать их от Германии. Выполнив эту задачу, Ренненкампфу и Самсонову следовало, соединив свои силы, повести наступление на Берлин. Обе русские армии имели существенный численный перевес (в полтора раза). Превосходство это, однако, скрадывалось тем обстоятельством, что местность, на которой предстояло вести боевые действия — край лесов и озер, — была более приспособлена для оборонительных действий. Россия начала наступление на 14-й день мобилизации, на день раньше, чем было обещано французам. Это был бравый поход в лучших суворовских традициях, о котором начальник штаба армии Самсонова отозвался как об «авантюре»47. Поначалу действия русской армии были весьма успешными. Войска продвигались так стремительно, что передовые части оторвались от материального обеспечения. Не имея времени устанавливать телефонную связь, командиры использовали рации, как правило, не зашифровывая сообщений. Немцы перехватывали эти переговоры и, получая таким образом полную картину диспозиции и передвижений русских войск, весьма умело этим пользовались. Обе русские армии действовали независимо, каждая мечтала о лаврах победителя для себя.

Наступление русских вызвало замешательство у немцев. Командующий войсками в Восточной Пруссии генерал Фридрих фон Притвиц впал в панику и стал настаивать на отступлении к западному берегу Вислы, что означало сдачу Восточной Пруссии. В Берлине опасались неблагоприятного воздействия такого отступления на моральный дух армии и были немало обеспокоены текущим с востока потоком беженцев, и потому советам Притвица не вняли. Его сместили, а на его место поставили отставного шестидесятисемилетнего генерала Пауля фон Гинденбурга, Гинденбург прибыл на Восточный фронт 23 августа вместе со своим начальником штаба Эрихом Людендорфом. Новое командование сумело возродить поколебленный боевой дух 8-й армии и выработать план захвата в мешок армии Самсонова.

Самсонов двигался без оглядки в направлении Алленштейна, рассеивая войска среди Мазурских болот и теряя связь с частями Ренненкампфа, действовавшими под Кенигсбергом. Рассчитывая на русскую бесшабашность, Людендорф решил пойти на риск. Он втайне снял большинство сил, действовавших против Ренненкампфа, оставив подступы к Кенигсбергу практически без защиты, и отправил их в щель, образовавшуюся между двумя русскими армиями. В результате армия Самсонова оказалась отрезанной. Если бы Реннен-кампф осознал, что произошло, он мог бы, перейдя в наступление, разгромить левый фланг немцев и нанести врагу сокрушительный удар. Но Людендорф, решив рискнуть, понадеялся, что Ренненкампф не предпримет решительных действий, и не ошибся. 28 августа немцы предприняли контрнаступление против армии Самсонова, зажав ее среди озер и болот. Эта операция, в каком-то смысле самая решительная в первой мировой войне, была завершена в четыре дня: 31 августа 2-я русская армия, или то, что от нее осталось, капитулировала. Русские потеряли убитыми и ранеными 70 тыс. человек, в плен было захвачено 100 тыс., потери немцев составили лишь 15 тыс. человек. Не вынеся позорного поражения, генерал Самсонов застрелился. Теперь подошла очередь армии Ренненкампфа. 9 сентября, усилив свои войска свежими частями, снятыми с Западного фронта, Гинденбург выступил против 1-й армии русских, вынудив ее покинуть Восточную Пруссию. В этой операции русские потеряли еще 60 тыс. человек*.


Дата добавления: 2015-11-14; просмотров: 34 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
МИРОВАЯ ВОЙНА 1 страница| МИРОВАЯ ВОЙНА 3 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.012 сек.)