5 страница

На кроличьем поле я впервые почувствовала ужас. Не страх, нет — страхов я и раньше в жизни натерпелась и на корабле, и на Земле. Но ужаса я не знала до того момента, как посмотрела в глаза девушке с фермы и поняла, что внутри у нее пустота. Вот и сейчас, когда Старший переворачивает тело лицом вверх, я снова вижу в глазах этой девушки пустоту. Падаю на колени рядом с ней. Старший подносит руку к шее — сообщает Доку и полицейским. Но уже поздно. Слишком поздно. Внутри закипает отвращение, но разум все же отстраненно регистрирует подробности. Руки девушки широко раскинуты, на запястьях — темно-фиолетовые синяки. На шее — следы пальцев. Юбка задрана. Широко распахнутые глаза немигающе уставились в металлическое небо. У босой ноги копошится крупный кролик. Ноги испачканы в траве и земле, будто она бежала и падала. Я бережно натягиваю подол юбки на колени, расправляя так, что она почти скрывает грязь, а потом опускаю девушке веки. — Кто мог такое сделать? — спрашивает Старший. «Мы можем делать что хотим», — сказал тогда Лютор. Открываю рот, но слова застревают в горле. Пытаюсь вытолкнуть их силой, но в итоге издаю лишь почти беззвучный испуганный писк. — Что случилось? — слышится голос бегущего по полю Дока. Кит, его помощница, следует за ним. Док принимается осматривать тело. Я ему мешаю, конечно, но у меня нет сил подняться — в конце концов Кит берет меня за локоть и поднимает с земли. Отведя в сторону, поворачивает лицом к стене, прочь от зрелища смерти. — Вот, — говорит она, протягивая мне что-то. Маленький зеленый пластырь. — Нет, — на автомате отвечаю я. Лекарствам на этом корабле я не доверяю. — Это поможет успокоиться, — не отступает Кит. — Нет. Снова поворачиваюсь к телу. Старший с Доком оба сидят на коленях рядом с девушкой и взволнованно переговариваются. Спорят. — Старший! — звучит с дальнего края поля. К нам бежит корабельщица — высокая, стройная, с безукоризненной прической. Старший встает. — Марай, спасибо, что пришла. — Ты приказал, — просто говорит она. Все трое стоят над телом, не обращая на меня никакого внимания. Старший с Доком обсуждают вскрытие, а Марай быстро набирает что-то на пленке, пальцы так и порхают. По команде Дока Кит убегает готовить палату для процедуры. Вскоре приходят еще люди — все как один в жестких темных костюмах, какие носят главные корабельщики. Они говорят с Марай и Старшим, а потом отправляются выполнять поручения — один ловит сбежавших кроликов, другой чинит изгородь. Третий привозит электрическую тележку и грузит на нее тело убитой. Все это время я стою в уголке и никак не могу отвести взгляд от лица девушки, от ее закрытых глаз. Мне вспоминается то, как она плакала и не могла понять почему.
Движения Старшего полны деловитой стремительности. Он моложе всех на корабле, даже я почти на год старше него, но стоит ему отдать приказ, и люди бегут выполнять. Хоть я никогда не сомневалась, что из Старшего выйдет идеальный командир «Годспида», мне еще не приходилось смотреть, как он руководит. По крайней мере, не в такой напряженной ситуации. И хотя это лишь доказывает, что он способен командовать кораблем, как я всегда и считала, но в то же время заставляет меня чувствовать себя еще более одинокой. Я не знаю его. Или, если точнее, я знаю только одну его сторону. Я знаю Старшего, который добр и предан, как щенок, но вот этого человека, раздающего взрослым приказы, которые тут же выполняются, я не знаю. Этот Старший никогда еще не был для меня таким чужим. — Я постараюсь собрать как можно больше образцов ДНК во время вскрытия, — говорит Док, глядя, как двое корабельщиков кладут тело на тележку. Мне хочется сказать: думаю, я знаю, кто это сделал. — Как ты считаешь, мы сможем идентифицировать убийцу? — спрашивает Старший. — Я дам тебе доступ к базе данных биометрического сканера. Док идет следом за тележкой. — Возможно, под ногтями что-то есть. Если нет, полагаю, в данном случае осталась семенная жидкость. Возможно, понадобится пара дней, чтобы провести тесты и прогнать результат через все записи. Мне хочется сказать: я говорила с ней только Раз, но, кажется, знала ее лучше, чем любой из вас. Когда Док уходит, Старший подзывает корабельщиков. — Шелби, посмотри, есть ли у нас записи с камер наблюдения за тот период, когда на девушку могли напасть. Бак, пожалуйста, проверь, не был ли кто из здешних фермеров свидетелем того, что здесь произошло. Открываю рот. Мне хочется сказать: я сейчас сломаюсь, кто-нибудь, держите меня, чтобы куски не рассыпались. Но не издаю ни звука. Я чувствую, как на шее сжимаются руки, сдавливают горло. Сухо сглатываю. Его здесь нет. Уже нет. Он убил ее и ушел. Снова пытаюсь заговорить. Я должна заговорить, обязана заговорить. Но не могу. Вместо этого я бросаюсь бежать. Все тело возбужденно трепещет — я уже сто лет не бегала. Слишком сильно боялась, чтобы совершать ежедневные пробежки, но и сейчас бегу не так, как на тренировке. Я бегу так, как будто ветер, хлещущий по бокам, помешает мне развалиться на части. Мимо изгороди, по тропинке, мимо соевых полей. Добравшись до главной дороги, соединяющей Регистратеку и Больницу, поворачиваю к первой. Не знаю почему. Казалось бы, я должна ненавидеть это место, ведь там я в прошлый раз видела Лютора. Но если я в чем-то и уверена на этом корабле, так это в том, что там дожидается подсказка Ориона, и если мне удастся ее найти, может быть, получится хоть что-то исправить. Не сбавляя темпа, вбегаю в холл, проношусь мимо людей, сгрудившихся у стенных пленок, и спешу к залу художественной литературы. Толкаю дверь так сильно, что она отскакивает от стены, и останавливаюсь только у нужного мне стеллажа. Стащив тяжелую книгу с полки, стараюсь отдышаться. На обложке вытиснена картинка — девочка, дерево и улыбающийся кот. Переплет потрескался от старости, картинка поблекла. С колотящимся сердцем несу книгу на стол в середине комнаты и, рухнув в кресло, с размаху опускаю ее на металлическую столешницу. При глухом шлепке обложки о металл мне прямо видится укоризненный взгляд Старшего. Он трясется над книгами, будто они сокровище — тут так и есть, наверное. Но вот у моего папы все книги были с загнутыми уголками и разваливались от частого чтения — и мне так нравится больше. Открываю книгу и читаю на титульном листе:
Приключения Алисы в Стране чудес Льюис Кэрролл Коллекционное издание Аннотации и критика © 2022
Я уже видела эту книгу. Не именно эту, но такую же. Она входила в обязательный список на курсах углубленного изучения литературы у меня в школе в Колорадо. Я собиралась туда ходить в следующем году. Мы улетели, и я не успела закончить одиннадцатый класс. В школе эти книги были совсем новыми. А теперь эта разваливается от старости, хоть и хранится в помещении со специальными условиями. Захлопываю книгу, от нее поднимается маленькое облачко пыли. И от затхлого запаха старой бумаги и высохших чернил что-то внутри меня, то, что я так старалась удержать, ломается. Роняю голову, прижимаясь лицом к лукавой улыбке Чеширского кота, и рыдания душат меня. Вспоминаю, как задыхалась раньше, с трубками в горле, как растаяла, поднялась из ледяной каши, и еще раз, когда Лютор сдавил мне шею рукой. А потом вспоминаю девушку из кроличьего питомника, которая тоже задохнулась. И, вспомнив, никак не могу вдохнуть — точно так же, как она не могла. Она умерла в страхе и одиночестве. Я не мертва, но мне тоже одиноко и страшно. 19. Старший

Вот ты где, — говорю я, открыв дверь. Эми сидит посреди галереи на втором этаже Регистратеки, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Рядом открытая, но заброшенная лежит потрепанная толстая книжка. В зале изобразительного искусства царит бардак: с одной стороны навалены скульптуры и картины прошлого поколения художников, а с другой — стену подпирает куча холстов, в основном принадлежащих кисти Харли, но также и некоторых других художников. Искусство на «Годспиде» не особенно уважают, и хоть Орион попытался придать залу вид настоящей галереи, даже его самого больше занимали книги, чем картины. — Как ты меня нашел? — спрашивает Эми, когда я приземляюсь на пол рядом. Дергаю за вай-ком у нее на запястье. — Вообще-то у них есть локаторы. Она молча кивает и кладет голову мне на плечо. Длинные рыжие волосы струятся по моей руке. — Жаль, что ты это видела. — Жаль, что это случилось. Ты… — Эми не смотрит на меня. — Ты выяснил, кто это сделал? — У нас есть несколько подозреваемых. Второй корабельщик Шелби сказала, что какой-то фермер вчера кричал в Регистратеке, мол, будет делать что хочет… Исподтишка наблюдаю за ней. Шелби сказала, что этот фермер кричал на Эми. Она ничем себя не выдает, но я вижу в ее глазах тайну, которая так и рвется наружу. — Почему ты убежала? — спрашиваю я тихо. Мелькнуло коричневое пятно — только ее и видели. Мне не понравилось, что она бежит одна, но не мог же я бросить расследование на глазах у корабельщиков — нужно было сначала удостовериться, что у них есть все данные, чтобы найти убийцу. Ожидая возможности ускользнуть, я следил за ней по карте вай-комов. — Решила не терять времени и начать искать подсказку, — отвечает она надтреснуто. — Нашла что-нибудь? — Я делаю вид, будто не замечаю, что она плакала. Смерть этой девушки, кажется, расстроила ее сильнее, чем кого-либо на корабле. Эми придвигает книгу ко мне. То, как спокойно она елозит книгой — книгой! с Сол-Земли! — по полу, заставляет меня поморщиться, но я молча подбираю ее. Читаю название и пролистываю несколько страниц. — Почему ты думаешь, что подсказка тут? — Алиса спускается за кроликом в кроличью нору, — отвечает она, открывая одну из первых глав. Кажется, ей трудно даже касаться меня, не то что смотреть в глаза. — Я думала, все сходится. Но, видимо, нет. Смотрю на иллюстрацию к главе: девочка в пышном платье с любопытством заглядывает в нору под деревом. — Почему ты пришла в галерею? — спрашиваю я, закрыв книгу и аккуратно положив ее рядом. — Сюда никто не ходит, — говорит Эми тихо. — Я не хотела оставаться в зале литературы. Подумала, что тут меня никто не найдет. Интересно, отношусь ли я к этому «никто». Эми все теребит вай-ком на запястье, оставляя розовый след. Мне хочется протянуть руку и остановить ее, но вместо этого я принимаюсь вертеть в руках книгу. Я не могу понять Эми, но, может быть, если я пойму подсказку, то смогу вытянуть ее из этой мысленной раковины, в которой она захлопнулась. — Хм. Эми резко переключает внимание на меня. — Что? Что «хм»? Показываю ей заднюю обложку. — «Другие произведения Льюиса Кэрролла, — читаю я вслух. — «Алиса в Зазеркалье»». — И что? — Эми смотрит с любопытством. — Первая подсказка была на обороте картины, так? — спрашиваю я. Эми жестом просит продолжать. — Ну, может, и вторая тоже. — «Зазеркалье» — это книга, — говорит Эми. — А не картина. Не отвечая, я вскакиваю и направляюсь к куче у стены. Харли столько всего нарисовал, а галерея настолько мала, что каждую картину повесить просто невозможно. Торопливо пролистываю холсты, точно зная, какой мне нужен. — Есть одна, Харли нарисовал ее после того, как Кейли, его девушка, покончила с собой. Я помню, когда он закончил… Орион назвал ее «его шедевром». — Эми смотрит на меня с сомнением. — Что такое? — Ты правда думаешь, он стал бы снова прятать подсказку в картине? — Почему нет? — Пожимаю плечами, не отрываясь от холстов. — Он оставлял подсказки специально для тебя, но… он же почти тебя не знал. Может, увидев, как быстро ты сдружилась с Харли, он решил, что лучше всего связать подсказки с его картинами. — Эми не замечает горечи в моем голосе. Даже Орион видел, что Харли был ей ближе, чем я. — Так и где эта картина? — спрашивает Эми. — Не знаю. Раньше висела тут. — Где? — Эми перебралась в центр зала, к единственной стене, на которой ничего не висит. — Да как раз тут, — говорю я и, добравшись до конца первой стопки, приступаю ко второй. — Короче, Орион сказал Харли, что у всех хороших картин должно быть название. Харли не считал, что это обязательно, но Орион не отступил и назвал картину… — «Зазеркалье», — говорит Эми. — Ага. — Оборачиваюсь на нее. Она склонилась к табличке на пустой стене. — «Зазеркалье», картина маслом. Художник: Харли, фермер, — читает она. Потом поворачивается ко мне. — Но где она? Крюк есть, картины нет. — Тут ее тоже нет, — докладываю я, закончив со всей кипой. — Видно, серьезная была вещь, только у нее одной есть табличка. Эми права. Во всем зале беспорядок, только на этой стене все аккуратно. Наверно, она должна была быть в центре внимания, хоть теперь внимание привлекать и не к чему. — Орион дает картине название, вешает в центре зала, не ленится заказать табличку… это просто обязана быть следующая подсказка. — Зеленые глаза вглядываются в мое лицо, будто пытаются разглядеть там картину Харли. Я подхожу к Эми, окидывая взглядом пустую стену. — Но где же сам холст? 20. Эми

— Кто мог его взять? — спрашиваю я. — Кто-то из близких Харли? — У него было не так уж много друзей. Я… Барти, Виктрия. — Кто-то из них? Старший качает головой. Я его понимаю — Барти слишком серьезный, ему не пришло бы в голову красть картину, а Виктрия, хоть на нее это больше похоже, взяла бы портрет Ориона, а не Кейли, судя по эскизу в комнате. — И Док не стал бы. Фыркаю. Нет, Док не стал бы. — Если только… — Что? — Родители Харли могли… Меня это почему-то удивляет. Я как-то даже не задумывалась, что Харли появился на свет у каких-то людей, в семье. Он просто… был. И хоть я в курсе, что жителей Больницы специально отделяли от остальных фермеров, мне ни разу не приходило в голову, что у Харли есть на свете что-то, кроме Больницы и звезд. — Пойдем, — говорит Старший. — Проверим. За все время на «Годспиде» я, кажется, никогда не проходила корабль из конца в конец. Пробегала десятки раз — пока не выдохся фидус, — но вот пешком не проходила ни разу. Мы отправляемся той же дорогой, как шли в поля, но на развилке сворачиваем влево, а не идем вперед. Бросаю взгляд в ту сторону — изгородь уже починили, все снова выглядит мирно и спокойно. Несколько кроликов лениво прыгают в траве, нюхая землю в том месте, что всего пару часов назад лежала их мертвая хозяйка. — Расскажи мне о картине, — прошу я, отчаянно пытаясь стереть всплывший перед глазами образ убитой девушки. — Картина офигительная, — начинает Старший. — Но не знаю… немножко странная, наверное. Обычно Харли рисует с натуры, а там… другое. Там нарисована Кейли перед самой смертью. В принципе нет ничего удивительного в том, что смерть Кейли заставила его нарисовать странную картину — в конце концов, второе и последнее сюрреалистическое полотно он посвятил смерти собственной. — Ее самоубийство… Это было неожиданно. Из всех нас, наверное, я скорее подумал бы, что это будет Харли… — Ты думал, что Харли покончит с собой? — спрашиваю я. — Он пытался. Один раз до Кейли. Два раза после. Три… — исправляется он. Забыл третью попытку, которая оказалась удачной. — Сразу после ее смерти, — продолжает Старший, — Харли начал эту картину. В смысле, вот прямо сразу после — взялся за холст в тот же день, как мы нашли ее тело, рисовал всю ночь. В конце концов Доку пришлось усыпить его пластырем. Только когда он уснул, я смог вынуть кисть у него из рук. Он сжимал ее так сильно, что на пальцах остались следы. Голос Старшего кажется таким далеким. Крошечные пушистые желтые цыплята пищат, когда мы проходим мимо. Прямо над нашими головами ярко светит солнечная лампа, зарывая наши тени в пыль у ног. Перед нами раскинулся Город: уже видно копошащихся людей, но еще нельзя разобрать лиц, а Регистратека с Больницей остались настолько далеко позади, что я не чувствую взглядов. Опустив капюшон и развязав волосы, наслаждаюсь прохладным воздухом на коже. Здесь, на этом клочке корабля, где нет никого, только Старший, мне не страшно. Он бредет по тропе, опустив глаза. На лице его застыло беспокойство. Мне знакомо это — когда молчание и тайны выедают тебя изнутри. Касаюсь его локтя, и он в изумлении замирает. — Расскажи мне, как она умерла. 21. Старший

Мне было тринадцать, и я еще жил в Больнице. Корабль должен был приземлиться через пятьдесят три года и сто сорок семь дней, и предполагалось, что я выведу жителей «Годспида» в новый мир. Я пробыл в Больнице достаточно, чтобы понять, что ближе Харли у меня никого нет, что Док в принципе неплохой человек и что уже недолго осталось до того, как меня — наконец-то — начнут готовить к посту Старейшины. Все было хорошо. Поначалу. Харли надоумил меня залезть на статую Старейшины времен Чумы, которая стоит в саду Больницы. Я сам выше постамента не забрался, а вот он повис на левой руке и теперь смотрел в сторону пруда у стены корабля. — В воде плавает что-то большое, — сказал Харли. Потом перевернулся и отпустил руки, с глухим звуком приземлившись на пластиковое покрытие тропы. На локте Старейшины осталось фиолетовое пятно краски. — Пошли, посмотрим. Харли был выше меня и шагал шире, и все равно мне хотелось предложить бежать наперегонки. Но он был еще и на четыре года старше, а бегать наперегонки казалось мне детским занятием. — Я быстрее! — воскликнул тут Харли и, взметнув искусственные опилки, умчался вперед. Потом обернулся с улыбкой и едва не споткнулся о куст гортензии, протянувший на тропу цветущие ветки. В воздух взлетели мелкие синие лепестки и, спланировав мимо моих лодыжек, опустились на землю. Я почти догнал его и уже потянулся, чтобы схватить за майку и унестись вперед… как вдруг он замер на месте. Харли выставил руку. Она больно ударила меня в грудь, выбив воздух из легких и остановив на полном ходу. — Какого черта ты делаешь? — прохрипел я, согнувшись. Харли ничего не ответил. Его лицо под каплями пота побелело, как у мертвеца. Я повернулся к пруду. Мне сразу стало ясно, что девушка, лежащая в воде лицом вниз, мертва. Ее волосы были откинуты за голову, длинные темные пряди исчезали под водой, словно якоря, уходящие на илистое дно пруда. Руки безвольно лежали на поверхности ладонями вниз и под моим взглядом медленно опускались вниз, в глубину. В ней было что-то… Что-то знакомое… По всему подолу туники шли крошечные белые точки. Похожие на те белые цветы, что Харли нарисовал для своей девушки, Кейли. Он раскрасил ими ее любимую тунику в ту ночь, когда они восемь часов подряд расписывали комнату плющом и цветами. Цветы Кейли. Туника Кейли. Кейли. С каким-то первобытным воплем Харли бросился к кромке воды; на земле от его рывка остался глубокий красно-коричневый шрам. Разгребая воду перед собой, словно пытаясь стереть то, что видит, он ринулся в пруд. Вода не хотела отдавать добычу. Голова Кейли опустилась ниже. Нырнув, Харли схватил ее за запястье. Перевернул лицом к себе и дал пощечину, будто стараясь разбудить, но ее голова лишь мягко качнулась на воде. Проплыл немного, подтянул ее к себе, снова проплыл, снова подтянул. Она безропотно плыла рядом, а ее ноги и руки колыхались, как у марионетки, за все нити которой разом потянули. Харли поскользнулся, упал на колено, нашел опору на влажном дне пруда и двинулся по густой грязи. Последним могучим рывком он вытолкнул тело Кейли на берег и упал рядом. Из левого уголка ее рта, который она так часто изгибала в усмешке, стекала струйка мутной воды. Она бежала по щеке, собираясь на краю лица и бесцеремонно капая на землю. Харли что-то кричал и всхлипывал, но я не понимал ни слова. Я только и мог, что стоять над ними безмолвным свидетелем со слегка отвалившейся челюстью. Точно так же, как у Кейли. Левая нога ее была согнута, и колено остро торчало вверх. Одна рука лежала на животе, другая была вытянута, словно указывая на тропу к Больнице. Почему-то Харли вдруг показалось очень важным ее поправить. Он выпрямил ей ногу, пригладил брюки. Положил руки по швам и погладил большим пальцем ее правую ладонь, как делал раньше, когда думал, что никто не смотрит. Потом он обычно склонялся к ней, они целовались и забывали обо всем, кроме своей любви. — Харли, — сказал я, разрушая наваждение, и шагнул вперед. Прохлюпав по прибрежной грязи, опустился на колени — штаны тут же пропитались теплой водой — и потянулся — к нему или к Кейли, не знаю точно. — Не трогай ее! — зарычал вдруг Харли. Я замешкался, а он накинулся на меня и со всей силы врезал в челюсть. Зубы стукнули на языке, во рту появился привкус крови. Я отлетел в грязь и закрылся руками. Когда мне хватило смелости снова посмотреть на них, Харли глядел вверх, по-прежнему держа ее за руку» снова и снова гладя пальцем холодную, безжизненную ладонь — вверх-вниз, вверх-вниз. — Почему она меня бросила? — прошептал он крашеному металлическому небу над нашими головами. Потому что это был не несчастный случай. Это не мог быть несчастный случай. Кейли любила пруд. Любила плавать с золотыми рыбками. Она ныряла с горстями корма и под водой раскрывала ладони, чтобы пугливые рыбки танцевали вокруг нее и ели с рук. Никто не умел дольше нее задерживать дыхание. Никто не мог поймать ее, когда она плавала — даже Харли, хоть он всегда пытался. Кейли не могла умереть случайно. Только не в воде. У меня никак не выходило оторвать взгляд от ее тела. По обеим рукам изнутри шли полосы квадратных бледно-желтых пластырей. Медпластыри Дока — те, что со снотворным. Вот… вот что ее убило. Не случайность. Ее собственное решение. Кейли легла в свою водную постель, уверившись, что никогда не проснется. Самоубийство. Мы понимали, что это так. Она уже давно говорила, как ненавидит жить в ловушке корабля. Неделями. Месяцами повторяла. Ненавязчиво — замечание тут, резкая шуточка там. Мы даже значения не придавали. Пока не… Отведя взгляд от нее, я посмотрел на мягко плещущие, почти спящие воды пруда. Потом Дальше, через тростник и цветы лотоса на дальний берег. Мой взгляд пробежал по свежей ярко зеленой траве. И врезался в металлическую стену. В твердую, холодную, безжалостную металлическую стену, усеянную заклепками и запятнанную маслом и временем. Пылающими глазами я проследил шов в стене до самого верха, где он изогнулся и влился в солнечную лампу посреди потолка. За ним лежал уровень корабельщиков, а выше — уровень хранителей. А еще выше — под тоннами и тоннами непроницаемого металла — было небо, которого я никогда не видел. Небо, которого никогда не видела Кейли. Небо, без которого она не смогла жить. 22. Эми

К тому времени, когда Старший заканчивает свою историю, мы доходим до Города. Я хочу сказать хоть что-нибудь, чтобы утешить его, но ведь все случилось несколько лет назад, да и все равно сказать нечего. Я никогда еще не заходила так далеко в Город. В полдень весь уровень фермеров выглядит иначе, хоть солнечная лампа и светит одинаково что утром, когда я бегала, что днем — фальшивое солнце не двигается по небу, не окрашивает горизонт розовым, оранжевым и синим. Город оказывается больше, чем кажется с Другой стороны уровня. Если смотреть издалека, из Больницы или Регистратеки, он словно сделан из Лего. Яркие кубики зданий громоздятся один на другом, людей едва можно разглядеть. Но отсюда все не так. На улицах полно народу. Мужчины — и иногда женщины — бегут по мостовой, волоча за собой тележки, будто они ничего не весят. Овощи, мясо, ящики, рулоны ткани — все так и летает с одной улицы на другую, Я не ожидала, что тут так шумно. Люди зовут друг друга с разных сторон улицы, еще двое на углу кричат друг на друга, размахивая руками. Пахнет дымом — мне думается, не случилось ли чего, — но это всего лишь жаровня. Весь Город, кажется, во власти хаоса. Вокруг столько народу. Я впервые думаю о них как об отдельных людях со своей собственной жизнью. Пытаюсь представить, как они живут. Вон тот человек за окном с хрустом разделывает ножом ребра. Может, ему скучно или он вымещает на этом несчастном мясе злобу? Вот девушка стоит, прислонившись к стене здания, потеет и обмахивается рукой — чего ради она покинула свой уютный дом, чтобы просто стоять у стены? Чего она дожидается? И что все они будут делать, когда узнают правду? До чего дойдут разрушения, когда все поймут — а они поймут, это неизбежно, — что «Годспид» даже не двигается? Я не поднимаю головы, опасаясь всех этих людей, которые с такой легкостью могут ополчиться на меня, а вот Старший встречает их улыбкой. Он, кажется, знает каждого, и все они улыбаются ему в ответ. Но их улыбки гаснут, стоит им посмотреть на меня. Они шепчут: «Странная» — так тихо, что Старший не замечает. Я медленно натягиваю капюшон обратно на голову, проверяя, чтобы волосы ниоткуда не торчали. — Семья Харли живет в квартале ткачей, — говорит Старший, ведя меня по улице. — Это в самом центре Города. Кварталы называются по тому, что там делают. Мы, наверное, сейчас в квартале мясников — в воздухе висит стойкий запах крови, смешанный с запахом прогорклого жира. Мухи жужжат на окнах и лениво перелетают с кучи на кучу ожидающего обработки мяса. — Можешь подождать тут минутку? — спрашивает Старший. — Я заметил кое-что, надо разобраться. Киваю, и он входит в мясную лавку на углу. Я подбираюсь поближе, чтобы послушать. В здании пять рабочих мест, но работают только двое — оба из старшего поколения. Один из них поднимает взгляд на вошедшего и толкает товарища локтем. — Э-э-э, гм, здравствуй, Старейшина, — говорит он, вытирая окровавленные руки о замусоленный фартук. Старший решает не напоминать ему, чтобы его не звали Старейшиной. — Где остальные работники? Мужчины нервно переглядываются. Первый снова поворачивается к корове, которую разделывал, и вгрызается ей в ляжку пилой. Другой так и стоит у стойки, не зная, что делать. — Они… это… они сегодня не пришли. — Почему? Он пожимает плечами. — Мы вчера им говорили, что они понадобятся, что Бронсен доставит как минимум три туши, но… — Но они так и не пришли. Мясник кивает. — Почему же вы ничего не сделали? Тот все продолжает вытирать руки о фартук, но чище их об эту грязную тряпку уже не вытрешь. — Это… это, гм… это не наше дело. — Что не ваше дело? — Приказывать другим работать. Старший, стиснув зубы, выходит, и вместо него прощается колокольчик над дверью. Оказавшись на улице, он бросается прочь, и его угрюмый вид гасит приветственные улыбки встречных фермеров. — У Старейшины никогда не было таких проблем, — тихо рычит он мне. — Люди просто не работают. Ленятся. Он никогда с этим не сталкивался. Люди слушались его, не смели отлынивать. Старейшина всегда делал все, чтобы корабль работал как часы. — Ничего подобного, — говорю, и мои слова настолько изумляют Старшего, что он останавливается. — Ничего он не делал, — добавляю уверенно. — Все делал фидус. Старший ухмыляется, и его злость немного бледнеет. Мы проходим мимо группки прядильщиков, которые сидят на тротуаре и беззаботно болтают, а нить скользит сквозь их пальцы. Но в следующем квартале, там, где стоят ткацкие станки, темно и тихо, ткачей в поле зрения нет. Старший обводит его тяжелым взглядом и ведет меня к железной лестнице, вьющейся по нагромождению ярко окрашенных трейлеров над рабочей зоной. — Желтый, — говорит Старший, указывая на трейлер через три лестничных пролета. — Там Харли раньше жил. Следую за ним вверх по лестнице. Чем дальше, тем больше пестрых пятен встречается нам на ступенях и перилах. Даже здесь Харли оставил свой след. Старший колеблется, занеся кулак над высохшим мазком голубой краски, но потом все же стучит. Никакого ответа. Он стучит снова. — Может, их дома нет? — спрашиваю я. — Сейчас разгар дня. Когда и на третий раз никто не отвечает, Старший толкает дверь. 23. Старший

Внутри темно и воняет чем-то прокисшим. Вокруг видны следы пребывания Харли — изнутри трейлер выкрашен в белый цвет с желтыми завитками по верху. В центре комнаты стоит стол, но все стулья, кроме одного, собраны в кучу в углу, а поверхность стола захламлена обрезками ткани, ножницами и бутылочками краски — атрибутами ткацкой профессии. — Эй? — зовет Эми. — Мне кажется, там кто-то есть, — добавляет она, кивая на занавеску, которая завешивает проход в глубь трейлера. Делаю шаг вперед и отвожу занавес рукой. В этой комнате еще темнее, пахнет мускусом и потом. Это большая спальня, а за ней (я помню) находятся еще ванная и маленькая спальня. Посреди кровати, свернувшись в тугой клубок, лежит Лил, мама Харли. Волосы у нее в беспорядке, но она полностью одета, хоть одежда и покрыта пятнами. — Что вы тут делаете? — спрашивает Лил тихим, разбитым голосом. — Где… — спотыкаюсь на имени отца Харли. — Где Стиви? Лил, не вставая, пожимает плечами. Эми шагает вперед, колеблется, потом садится на край кровати. — Все нормально? — Она тянется к Лил, но та отстраняется, напуганная ее светлой кожей. Эми роняет руку на колени. Через пару секунд она поднимается и становится позади меня. — Где Стиви? — спрашиваю еще раз. — Ушел. — Надолго? Лил снова пожимает плечами. Под одеялом у нее начинает урчать в животе. — Давай-ка найдем тебе что-нибудь поесть, — говорю я и тянусь к ее руке. Она не пытается отстраниться, но и не реагирует на мои слова. — Нет смысла, — говорит она. — Нет еды. — Нет еды? — спрашиваю я и машинально бросаю взгляд на занавеску — за ней, в большой комнате, находится распределитель питания. — Он сломался? Я вызову ремонтника, пусть проверит. — Нет смысла, — повторяет она тихо. Не обращая внимания, я связываюсь с уровнем корабельщиков и прошу выслать кого-нибудь как можно скорее. Закончив разговор, снова поворачиваюсь к Лил. — Что случилось? Почему ты не работаешь? Мне позвать Дока? Она лежит, уставившись в потолок. — Не могу работать. Краски напоминают о нем. Цвета. Везде цвета. — Лил, — начинаю я, пообещав себе попозже все-таки вызвать Дока, — ты брала из Регистратеки какие-нибудь картины Харли? Тут она подскакивает и садится прямо. — Нет! Но взгляд устремляется на одну из занавесок. Она замечает, что я смотрю в ту же сторону. — Они мои. Он мой сын. Был моим сыном. Это все, что мне от него осталось. — Мы просто хотим посмотреть, — тихонько доносится из-за моей спины голос Эми. Лил снова откидывается на подушку. — Какой смысл? Его не вернуть. Никого из них не вернуть. Больше она не поднимает взгляд, и мы с Эми потихоньку пробираемся к занавеске на дальней стене. Я поднимаю ее, и Эми вслед за мной проскальзывает в проем. Это ванная. В туалете не смыто, раковина в пятнах. Мы торопливо следуем к другой занавеске. Вот и комната Харли — точнее, это была его комната до того, как он переехал в Больницу. Следы его пребывания видны повсюду — у стены стоит кровать с тонким матрасом, на тумбочке рядом примостились часы, — но по всему видно, что в прошедшие годы эта комната служила скорее чуланом. Протиснувшись между коробками, я наконец нахожу то, ради чего мы пришли, — картину Харли «Зазеркалье». — Какая красота, — выдыхает Эми. Наверное, и правда красиво, вот только я, глядя на нее, вижу лишь то, как было на самом деле, а не то, как изобразил все Харли. Там сплошные яркие краски, а у меня в памяти все темное: вода, грязь, ее глаза. В верхней части картины, глядя в пруд, стоят пятеро человек: я, Харли, Виктрия, Барти и — позади нас — Орион. Для воды Харли использовал какую-то блестящую краску, а прямо под зеркальной поверхностью пруда виднеется девушка. Она плывет на спине, и ее смеющиеся глаза смотрят вперед, на поверхность. У ее пальцев резвятся золотые рыбки, а корни лотоса путаются в распущенных густых черных волосах. — Да уж, он любил золотых рыбок, — говорит Эми. — Их любила Кейли. На языке появляется вкус мутной воды. Мне вспоминается, какой липкой была ее кожа. Как раздутое лицо сплющивалось под пальцами Харли. — Давай искать подсказку, — мягко говорит Эми, оттаскивая меня от кромки воды. — Она, наверное, на обороте, как в тот раз. Поднимаю картину к свету и переворачиваю. — Смотри, — говорит Эми. В центре очерченного легкими штрихами прямоугольника приклеена карта памяти. Подцепляю ее ногтем. Там же обнаруживается и новое послание, еле заметное, как и первое: «1, 2, 3, 4. Сложи, чтобы отпереть дверь». — Думаешь, он про ту дверь на четвертом этаже Больницы? Которая ведет к лифту на криоуровень? — Вряд ли. Про ту он сам тебе сказал, он знает, что я за ней была. Раз подсказки оставлены для меня, думаю, он имел в виду другую запертую дверь. — Но у нас больше нет… — начинаю я и сам себя обрываю. На корабле немного запертых дверей, притом большинство из них я могу открыть, используя биометрический сканер. Но есть целый отсек, полный дверей, заблокированных кодом, которого не знал даже Старейшина. — Двери на криоуровне. Рядом со шлюзом. Эми кивает. — Скорее всего. — Вид-экран у тебя с собой? Она вытаскивает его из кармана, и я вставляю туда карточку. Эми проводит пальцем по окошку идентификатора. Экран оживает; на нем — лицо Ориона. Поколебавшись мгновение, Эми наклоняется ближе ко мне — так, чтобы видеть экран, но не настолько близко, чтобы нечаянно коснуться. «запуск видеофайла»

Дата добавления: 2015-11-14