Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АрхитектураБиологияГеографияДругоеИностранные языки
ИнформатикаИсторияКультураЛитератураМатематика
МедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогика
ПолитикаПравоПрограммированиеПсихологияРелигия
СоциологияСпортСтроительствоФизикаФилософия
ФинансыХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника

13 страница

2 страница | 3 страница | 4 страница | 5 страница | 6 страница | 7 страница | 8 страница | 9 страница | 10 страница | 11 страница |


Читайте также:
  1. 1 страница
  2. 1 страница
  3. 1 страница
  4. 1 страница
  5. 1 страница
  6. 1 страница
  7. 1 страница

Полевая мышь прошмыгнула мимо ноги Никки, заставив ее вскрикнуть, быстро подобрать под себя ноги и натянуть на колени подол футболки. Мышь скрылась в траве; и когда Никки настороженно всмотрелась туда, то увидела неподалеку трех кроликов, одного взрослого и двух поменьше, спокойно жующих траву. Несомненно, они находились здесь еще до того, как она их заметила. Она разглядывала их, умиляясь тому, как трогательно двигались их носы, когда они жевали; их чуткие уши напоминали антенны, улавливающие звуки со всех сторон.

Потом Никки запрокинула голову и сквозь ветви, и листья увидела несколько пушистых облаков, медленно проплывающих по небосклону и на лету изменяющих свою форму. Еще девчонкой она любила следить за облаками, за тем, как они превращаются из дракона в клоунское лицо, потом в птичье перышко, дворец или собаку, бегущую вдоль горизонта.

Сколько она просидела так, погрузившись в наблюдения, навевающие приятные воспоминания детства, Никки не знала. Переход ко сну произошел плавно, не было грани между тем, что она видела, бодрствуя, и тем, что уже привиделось ей в сновидении. Во сне продолжался все тот же знойный летний день с его звуками, запахами и красками. И все же что-то изменилось, что-то примерещилось ей. Будто она вплела себя в ткань окружающего мира, будто попала в центр панорамного экрана мультимедийной установки или проникла в мир виртуальной реальности.

Да, это видовое кино, хотя ты и становишься его частью. Никки с благоговейным ужасом обнаружила, что видит самое себя, или это только ее образ, бредущий берегом реки?.. Потом, как часто случается во сне, она вдруг превратилась в гусыню. И это оказалось настолько реальным, что она даже чувствовала, как распушились перья ее крыльев, — или это гусыня встопорщила перья?.. Когда гусыня вперевалку добралась до берега и плюхнулась в воду, Никки ощутила прохладу воды, принявшей ее тело. Солнце палило вовсю, вода ослепительно искрилась. Время от времени гусыня опускала голову в воду, выщипывая себе на обед какие-то водоросли.

Внезапно, когда облака наплыли на солнце, скрыв его на какую-то минуту, на ближнем дереве всполошилась белка, заверещав как безумная. Гусыня подняла голову и стала тревожно осматриваться, откуда ей ждать опасности. Зловещая тень скользнула по земле, гусыня тотчас выбралась из воды и, не разбирая пути, шумно хлопая крыльями, опрометью бросилась к ближайшим зарослям кустарника. Тень… Теперь стало ясно, что это тень огромной хищной птицы, безмолвно реющей кругами над берегом. А белка продолжала все так же тревожно верещать, перескакивая с ветки на ветку, перебегая от дерева к дереву и казалось, что она кричит: «Беги и прячься! Беги и прячься!»

Ветви кустарника, усеянные длинными острыми шипами, будто расступились, пропустив гусыню, и сразу сомкнулись над ней, защитив ее своим покровом. Никки — гусыня — протиснувшись в центр куста, уселась на гнездо с четырьмя яйцами, одно из которых уже слегка треснуло, выказывая признаки того, что вскоре из него вылупится I гусенок. Накрыв собою гнездо, тихонько шипя и все еще трепеща от гонки и пережитого ужаса, взрослая птица готова была жизнью заплатить за спасение своих птенчиков.

Ястреб стрелою бросился вниз, на куст, в котором спряталась птица. Его огромное тело, страшные когти задели верхние листья, он почти достиг цели, но шипы заставили его отступить. Дважды он взмывал в небеса и дважды камнем бросался на землю, не оставляя попыток достичь гнезда. Все это время раздраженная белка металась туда и сюда, создавая значительный шум и суматоху. На последнем заходе, спикировав на куст в надежде все же добраться до гнезда, ястреб вдруг переменил цель и решил напасть на белку, но маленький пушистый зверек мгновенно юркнул к дереву, взметнулся по стволу и тотчас скрылся в дупле. В конце концов, ястребу ничего не оставалось, как только улететь прочь.

Даже когда видение растаяло и Никки очнулась, она все еще чувствовала озноб, будто вместе с гусыней — а возможно, и на ее месте — только что избежала смертельной опасности. Она дышала часто, задышливо, сердце неистово колотилось, кожа ее, несмотря на жару, покрылась мурашками.

— Ну и ну! — негромко воскликнула она. — Вот это приключение! Да если бы голливудские продюсеры умудрились создать что-нибудь подобное этому зрелищу, они бы озолотились!

Немного придя в себя, Никки решила, что на сегодня с нее этих видений достаточно. Она встала и отправилась на поиски мужа. Он встретил ее в конце поляны и предложил свою руку:

— Пошли. По дороге расскажешь мне о своем видении.

— Откуда ты знаешь, что у меня было видение? Его серебряные глаза озорно сверкнули.

— Рассказывай.

Она поведала ему обо всем, что видела и что испытала.

— Хорошо, если я была гусыней, — проговорила она в заключение, — то кто же тогда этот ястреб; и кто — белка? Можешь ты это растолковать?

— Белка, предупредившая тебя об опасности, это твой дух-проводник.

Никки удивленно подняла брови.

— Эта мелочь пузатая? Как это так получается, что у тебя дух-проводник большая рысь, а у меня — какая-то чепуховая белочка?

Серебряный Шип пожал плечами и усмехнулся:

— Возможно, потому, что ты уже имеешь защитника в моем лице. Я был шипами того терновника, в котором ты пряталась с нашими птенчиками. Белка предупредила тебя об опасности. Я ощетинился против того, что тебе угрожало.

— Так значит яйца — это наши птенчики? То есть, я хотела сказать, дети?

Серебряный Шип кивнул.

— Уф-ф… А если ли какой-нибудь смысл в том, что в гнезде было именно четыре яйца?

И опять он кивнул.

Она ткнула в него локтем:

— Эй! Старина! Не говори языком жестов! Объясни толком.

— Что тут объяснять?.. то значит, что у нас с тобой родится четверо детей.

— Надеюсь, не все сразу! — воскликнула она, округлив глаза. — Тройня, как у твоих родителей, это еще, куда ни шло, но четверо!..

— Насколько я помню, в твоем рассказе одно из яиц надтреснуло. Таким образом, берусь утверждать, что это единственный ребенок, он родится у нас первым. Наш сын. Насчет остальных точно ничего сказать не могу.

— О'кей, допустим, что так. Примем за чистую монету.

Вдруг она вспомнила, что во сне видела и еще что-то, почти ускользнувшее потом от ее внимания. — Знаешь, там промелькнуло нечто странное.

Когда я спряталась в куст и села на гнездо, посматривая наверх, на ястреба, кружащего надо мной и готового напасть, то на заднем плане я заметила высокие здания, как те, что бывают в городе.

При этих словах Серебряный Шип нахмурился.

— Ты уверена? Может, это были просто облака? Или холмы?

Никки покачала головой.

— Нет, это были здания, стальные и резко очерченные, как у меня дома. Только не фасады, а с тыльной стороны. Как ты считаешь, что это может значить?

— Я должен подумать. Пока мне это не совсем ясно.

— А ястреб? Это конкретный враг или просто символ вообще какой-то опасности?

— Думаю, он символизирует все опасности, которые могут грозить в тебе в будущем.

— А первый сон? Ну, тот, который я видела в вигваме, когда парилась. Он что-нибудь значит?

— Ну, это понятно, там ты роза, а я шип. А вот другое растение, рядом с розой, шалфей — наш первенец.

— А та бабочка? Только не говори мне, что это эфемерное созданьице, бездумно порхающее с цветка на цветок, еще один мой дух-проводник.

Он рассмеялся:

— Нет, Нейаки, но это твой особый символ — твои чары, если хочешь, и означает он, что мир и красота войдут в твою жизнь. А еще это говорит о том, что на тропе жизни тебя ждут перемены. Кстати, роза тоже твоя личная эмблема.

— Постой-ка! Я что-то не пойму. И в том и в другом сне ты был шипом, ну ладно, хорошо, ты появляешься и в последний момент защищаешь меня от беды. Но вообще-то, где это слыхано, чтобы гусыня состояла в браке с шипом? И потом, в одном Оде я была гусыней, в другом — розой. Так кто же я на самом деле? Ничего не понимаю.

— Мы не должны толковать то, что являют наши сны, в прямом смысле, да и объяснить все сразу невозможно. Непонятные места сновидений часто проясняются позже, когда пройдет какое-то время, — объяснил он. — Может быть, гусыня символизирует телесное твое естество, а роза означает твою изысканность, красоту и женственность.

— Изысканность? Мою изысканность? — насмешливо проговорила она. — Дорогой мой, это очень любезно с твоей стороны, но твоя интерпретация не кажется мне достоверной. Ничего такого во мне нет и, вероятно, никогда не будет. Но мне приятно, что ты назвал меня красивой, независимо от того, правда, это или нет.

Он не стал спорить с ней, а просто покачал! головой и сказал:

— В один прекрасный день ты увидишь себя! такой, какой вижу тебя я и все остальные. А до той поры я не стану разубеждать тебя и уговаривать! согласиться со мной.

Они вернулись в очистительный вигвам. Серебряный Шип объяснил ей, что теперь, по обычаю, они должны попотеть вместе.

— Не сказала бы, что готова пройти второй круг этого испытания. Я уж и жарилась и парилась. К тому же совсем ослабла, вероятно, потому, что почти ничего не ела.

— Время пройдет быстро, — заверил он ее. — А потом нас ждет угощение, приготовленное для нас Конах, и ты наешься досыта.

— Конах приготовит нам ужин? Ох, Торн! Как хорошо, что ты обо всем позаботился заранее.

— Я вообще очень заботливый муж, — самодовольно проговорил он. — Лучшего мужа никто и пожелать бы себе не мог.

Никки хихикнула и сказала:

— Замечаю, дорогой мой, что ты еще и невероятно скромен.

Серебряный Шип брызнул водой и травяным настоем на горячие камни, и вигвам тотчас заполонило благоуханное облако пара.

— Здесь никто не побеспокоит нас, — заверил он ее. — Сними, если хочешь, рубашку.

Сказав так, он разделся и сел рядом с ней, скрестив ноги и ничуть не стесняясь своей наготы. Никки почувствовала неловкость от того, что она одета, и стянула с себя футболку.

Не прошло и десяти минут, как она вновь впала в летаргию почти наркотического свойства. Бисеринки пота покрыли все ее тело. Едва подняв тяжелые веки, она увидела, что бронзовая кожа Серебряного Шипа тоже унизана капельками пота. Томительность желания исподволь прокралось в нее, и Серебряный Шип отозвался на ее неизреченный призыв горячим блеском глаз, мерцающих как ртуть, и признаками возбуждения, которых он и не думал скрывать.

Он протянул руку и провел пальцем по ее груди, отчего на влажной коже остался след. Сосок набух, чем тотчас привлек к себе его внимание. Он склонился над ней и коснулся соска кончиком языка.

Огонь пронизал ее.

— Можем ли мы делать это здесь? — простонала она. — Здесь, теперь, когда мы очищаемся?

— Ритуал завершен. Мы можем делать все, что пожелаем, — ответил Торн глухим от страсти голосом. — А разве ты не желаешь того же, что столь желанно мне?

— Да, я… да… — выдохнула она почти неслышно и больше уже ничего не могла к этому добавить, потому что его рот вновь прикоснулся к ее груди.

Все еще целуя ее грудь, он подался вперед и опрокинул Никки на спину. Руки ее потянулись к его затылку, пальцы зарылись в темных как полночь волосах, и она нежно прижала к себе его голову.

Он не спешил, он ласкал и омывал ее груди и не завершил своего служения этой двойне, пока не угодил ей вполне — упиваясь росой с этих пиков, с этих унизанных перлами холмов, с их бархатных склонов, и из долины, пролегающей между ними. Его руки любовно скользили по ее телу, вновь и вновь исследуя каждый изгиб, каждую линию и впадинку. Он накрыл одну грудь ладонью, изучая ее форму, языком и кончиками пальцев пробуя ее вкус и шелковистую упругость.

— Такая нежная, — пробормотал он. — Такая гладкая. Как влажная глина, готовая отдаться руке гончара.

— Да, — шепнула она в ответ. — Твоей руке. Никки нежно ласкала широкие плечи, затем руки ее скользнули к его груди, обводя рельефные линии мышц, и она втянула в себя воздух, упиваясь его неповторимым мускусным мужским запахом.

— Если бы я была скульптором, мне и за сто лет не удалось бы воссоздать твою великолепную мускулистую красоту. Ты такой сильный, прекрасный, так безукоризненно изваян природой.

Они обожали друг друга глазами, ртами, руками; они подталкивали друг друга к вершине страсти, извиваясь и крутясь, как две скользкие выдры. Войдя в ее тесное, влажное тепло, он застонал от наслаждения. Она встретила его так совершенно, держала его так твердо.

Она выгнулась навстречу ему, приветствуя его неистовые вторжения. Он наполнял ее до краев, и все же она льнула к нему, желая большего. Ее голова откинулась назад, зубы скрипнули, ногти впились ему в спину, она беспомощно прошептала:

— Если даже я буду жить вечно, мне все равно будет тебя недостаточно.

Он понял эти слова буквально, взял ее ноги и положил себе на плечи — что позволило ему войти в нее еще глубже, еще мощнее, как если бы он хотел навеки оставить внутри у нее свой отпечаток — прижечь ее сердце, душу и тело каленым клеймом. Приближающееся окончание соединило их в одном сокрушительном, всепоглощающем порыве. Их радостные крики, поглощенные воздухом, перенасыщенным паром, иссякли вместе с их силами.

Лежа в его любовных объятиях, удовлетворенная и расслабленная, Никки неожиданно вздрогнула. Откуда-то вдруг возникла ужаснувшая ее мысль, что любовь их слишком совершенна, а потому не может не случиться чего-то ужасного, чего-то, что грозит им разлукой. И так сильно, так чудовищно было это ощущение, что она громко вскрикнула:

— Нет!

Серебряный Шип встревожился, особенно когда заметил, как побледнело ее лицо.

— Что?! Что случилось?

Она вновь содрогнулась и теснее прижалась к нему, стараясь изгнать из сознания напугавшую ее мысль.

— Нет, ничего не случилось. Это так… Не обращай внимания, — сказала она, не желая говорить о своем необъяснимом страхе. — Моя бабушка, полагаю, сказала бы, что это просто гусыня перешла через мою могилу. Только нервы, больше ничего. Беспричинный страх… Я подумала, а вдруг случится что-то ужасное, что разрушит наше счастье.

Он поднял ее лицо.

— Ничего не бойся, возлюбленная моя. Поверь мне, мы будем вместе, для этого я сделаю все, что только в моих силах. Ничто, кроме смерти, не сможет нас разлучить, и даже после смерти я найду способ, чтобы быть с тобою.

 

 

Месяц прошел без особых изменений, и Никки немного успокоилась, отнеся свой странный испуг перед какой-то неведомой, нависшей над ними опасностью на счет парного перегрева.

— Слишком много мозгов испарилось, — шутила она.

Смущало лишь то, что именно после очистительного вигвама у нее появились легкие приступы тошноты по утрам. Никки прикинула, пропущено два полных менструальных цикла, сейчас первое августа, и если в тот день, когда они с Серебряным Шипом впервые сотворили любовь, она, в самом деле, зачала, значит ее беременности ровно два месяца. Но вот что показалось ей весьма странным и непонятным, груди были болезненно чувствительны и чуть переливались через край чашечек, но бюстгальтер она теперь застегивала на внутренние крючки, хотя до этого всегда пользовалась внешними, иначе нижний край слишком сильно врезался в тело, давя на ребра. А теперь даже трусики казались свободными, хотя резинка на талии не потеряла своей эластичности.

Заинтересовавшись этой странностью, Никки Я достала джинсы и натянула их на себя. К большому ее удивлению они оказались так свободны, что едва держались на бедрах. Пояс теперь стал шире талии дюйма на два, а брючины и задняя часть безобразно свисали там, где раньше туго наполнялись плотью бедер и прочих частей тела.

Понадобилось несколько секунд, чтобы свести воедино кусочки головоломки, и когда они сошлись, Никки возликовала. Какова бы ни была причина, повлекшая за собой такие последствия — возможно, таких причин несколько, — но одно совершенно ясно: она потеряла в весе, да и в объеме! Чего бы она не отдала в этот момент за большое зеркало, за портновский метр, словом, за все, что способно с точностью до малейшей части фунта и дюйма подтвердить ее догадку, что она и действительно стала стройнее.

Радость ее малость поубавилась от душераздирающей мысли, что хотя она похудела и стала выглядеть лучше, чем выглядела в последние пять лет, все это временно. Она беременна и в ближайшие несколько месяцев безобразно расползется во все стороны. И не то чтобы она из-за этого меньше радовалась будущему, столь желанному ребенку, но просто было обидно, почему мать-природа решила именно сейчас так жестоко пошутить, будто желая поддразнить ее.

Этот неуместный юмор природы подавил ее, лишая радости момента, ибо горько, в самом деле, получить что-то хорошее и сразу же его лишиться. Серебряный Шип на ее сетования ответил весьма спокойно:

— Ты слишком большое значение придаешь таким вещам, как похудение. Это далеко не самое главное в жизни, Нейаки.

— Легко тебе говорить, — проворчала она. — Ты, вероятно, никогда не был толстощеким, разве что в младенчестве.

Он бросил на нее слегка раздраженный взгляд.

— Если бы тебе предложили на выбор — вынашивать нашего сына или худеть, что бы ты предпочла?

— Беби, конечно. Я просто жалею, что не слишком долго придется мне радоваться своей худобе.

— В таком случае, дорогая, не теряй времени и начинай радоваться прямо сейчас, — ворчливо проговорил он. — Ты, как видно, принадлежишь; к тому типу людей, которые не могут быть счастливы, если не завладеют желаемым вполне и навеки.

— Ну, не серди-и-ись! В конце концов, мне это простительно. Кто не знает, что беременная женщина становится раздражительной и настроение у нее меняется десять раз на дню. А если я действую тебе на нервы, так некого винить, кроме самого себя. Ведь это ты в свое время так пылко взялся соблазнять меня и засевать своим семенем. Как говорится в старой пословице — женился на скорую руку, да на долгую муку.

Несмотря на раздражительность и утренние недомогания, Никки чувствовала себя здоровее, чем когда-либо раньше. Улучшился аппетит, окреп сон, мышечный тонус возрастал с каждым днем. Быстрая еда, всякий там жареный хрустящий картофель — все это осталось лишь в приятных воспоминаниях, хотя прохладительные напитки здесь имелись и были ничуть не хуже расфасованных в картон соков, да и сласти ничем не уступали «сникерсам».

Никки знала, что в рационе беременной женщины обязательно должен присутствовать кальций, а поскольку под рукой не имелось современных продуктов с необходимыми добавками, то выручить ее могло лишь молоко. В деревне, однако, коров никто не держал, и молока взять было неоткуда. Когда она поделилась своей заботой Конах, та заверила ее, что здесь, в племени шони, рождаются, как правило, здоровые дети, так что ей нечего волноваться.

— Да, но кальций мне сейчас просто необходим, без него трудно рассчитывать, что у ребенка будут крепкие кости и здоровые зубы. Кстати, и молоко

У меня будет гораздо качественнее. Сама я, правда, беременна впервые, но на моих глазах проходили беременности обеих моих невесток, так что я много чего про все это знаю.

— Не знаю, какой это кальций, — сказала Колах, — но рыба, мясо, бобы и зелень очень полезны беременным, разве нет?

— Да, но коровье или козье молоко гораздо полезнее. А я уж не говорю про яйца и шпинат.

Конах кивнула:

— Яйца — это можно. Мы соберем для тебя черепашьи яйца, а может, и немного рыбьих яиц. Плохо только, что время ушло, а не то набрали бы тебе и птичьих яиц, и утиных тоже.

Никки поморщилась, но ответила вежливо:

— Пусть меня назовут плебейкой, но я никогда не брала в рот икры, так что спасибо, буду рада попробовать. Да и черепашьи яйца — звучит не слишком ужасно.

— Еще мы можем варить для тебя суп из костей, — продолжала Конах. — Из таких костей, как ты скажешь. Если хочешь, чтобы у твоего беби были сильные кости, отварим кости сильных животных.

Никки отнеслась к предложению весьма скептически, но Конах стояла на своем:

— Ты должна слушаться свою бабушку, девочка. У тебя в голове куча всяких фантазий из будущего, но на самом деле ты ничего не знаешь. Наше племя населяет эту землю с начала времен, и посмотри, мы все еще здесь, живые и здоровые.

Только одно по-настоящему огорчало Никки — отсутствие медицинского учреждения, призванного клинически исследовать ее состояние, наблюдать за ходом беременности и дать ей уверенность, что, когда придет ее время, она может рассчитывать на медицинскую помощь. С ужасом думала она, что свое дитя ей придется произвести на свет в индейском вигваме, а не в цивильной больнице со всем этим новейшим оборудованием, препаратами, которые могут в какой-то мере облегчить родовые муки, стерильными инструментами, сиделками, постоянно присматривающими за ней и младенцем. Вполне естественно, она страшилась того, что все может пойти плохо, а под рукой не окажется ни специалистов на случай непредвиденных осложнений, на лекарственных препаратов, ничего… Она пыталась внушить себе, что женщины здесь действительно без всякой медицины веками рожают здоровых ребят, но рассеять свои опасения ей удавалось плохо.

А хуже всего остального, хуже всех тревог и опасений терзала ее невозможность увидеться с матерью. Конах донимала это и, как могла, пыталась заменить ей мать, и хотя Никки ценила ее усилия, но мать есть мать, и заменить ее не могла ни одна женщина в мире. Ее мамочка — рыжеволосая, с фиолетовыми глазами, вечно в облаке тонкого аромата свежевыстиранного полотняного белья. Мамочка — теплая, удивительная, с великолепным чувством юмора, способная разрядить любую возникшую в семье напряженность. Только мамины руки могли так легко и нежно исцелять нее от разбитых локтей и коленок до подростковых горестей, кажущихся порой непереносимыми. А теперь, когда Никки нуждалась в матери сильнее всего, она хоть и находилась в тех же местах, что и мать, но многие десятилетия непоправимо разлучили их и надежды на встречу нет.

Поэтому Никки, удрученную и измученную столь горестными мыслями, охватила нервная дрожь, когда Серебряный Шип сказал ей, что у него появилась идея, каким образом можно попробовать передать ее семейству весточку о том, что она жива и с ней все в порядке.

— Есть какое-нибудь место возле их дома, которое ты можешь узнать и сейчас? — спросил он.

Подумав немного, Никки сказала:

— Там, на ферме, есть речушка, вернее ручей. Да кажется, с твоей помощью я бы узнала его. Это один из притоков Оглейз Ривер. Неподалеку от того места, где этот ручей впадает в реку, он пересекает папины владения, пару полей, которые папа обрабатывает, а потом почти приближается к зданию самой фермы.

— А есть там рядом что-нибудь приметное? Холм, например, или необычный изгиб реки?

— Ну, ручей в том месте изгибается как задняя собачья нога, — вяло проговорила она, но вдруг глаза ее вспыхнули. — Постой-ка! Ох, есть там кое-что! Когда мы с братьями были маленькими, частенько залезали на одно дерево у реки. Это был старый высокий дуб, нижние ветви у него росли довольно близко к земле. Папа еще всегда ворчал на него, мол, не там оно стоит, слишком много места занимает на его поле. Годами он грозился его спилить и пустить на дрова, но ствол в обхвате был добрых семи футов, а выкорчевка пня представлялась ему просто кошмарным мероприятием, так он и оставил его стоять.

Но этой весной, когда уже пшеницу посеяли, мы пережили ужасную бурю. Если и не настоящий торнадо, то все равно ураган что надо. Представляешь, он вырвал этот старый дуб из земли, выворотил вместе с корнями. Когда это случилось, в доме все окна повыбивало. Папа считал, что этому дубу никак не меньше двухсот лет. Если это верно, то оно и сейчас существует, пусть хоть и небольшим деревцем.

Серебряный Шип кивнул.

— А что, оно у вас там все еще лежит?

— Думаю, да. Папа пока не взялся за него, решил подождать до окончания жатвы. — Она помолчала, и вдруг ее осенило. — Ох, дорогой мой! Ведь уже август, до жатвы осталось недели две-три. Впрочем, конец лета самое горячее время года, а у него на ферме есть и другие поля, так что, Думаю, он еще немного повременит с этим непростым мероприятием — пилкой и рубкой дуба на дрова. Но все же, боюсь, это может случиться скоро.

— В любом случае надо поторопиться, — заключил Серебряный Шип. — Нейаки, я думаю, что если ты напишешь своим близким письмо и мы спрячем его в дереве, твой отец может найти его примерно так же, как ты нашла амулет. Не уверен, что все так и получится, но попытаться стоит.

Лицо Никки просветлело.

— Ох, Торн! Было бы чудесно, если бы это сработало! Наконец-то они узнают, что я жива и здорова. А как мы спрячем письмо, когда найдем то самое дерево? Примотаем его к ветке?

— Нет, конечно. За сто восемьдесят три года от твоего письма ничего не останется, птицы расклюют, да и вообще, дожди, снег, ветер. Но если схоронить послание где-нибудь ближе к основанию дерева, возможно в корневой системе, тогда есть шанс, что твой отец на него наткнется. Надо только придумать, как получше устроить тайник, чтобы никто случайно не обнаружил его раньше времени. Когда мы найдем это дерево, ты покажешь мне, какая часть корневой системы вышла из земли. Надо устраивать наш почтовый ящик в другой части, которая до сих пор в земле.

— И упаковка! — воскликнула она. — Торн, упаковка — это главное!

— В том случае, если сработает все остальное.

— Да, но это и впрямь стоит того, чтобы попробовать! — Она рассмеялась и впорхнула в его объятия. — Ох, спасибо тебе! Теперь я чувствую! себя гораздо лучше. Когда мы отправимся на поиски дерева?

— Я еще не все сказал тебе, Нейаки. — Он усадил ее рядом с собой, лицо его посерьезнело. — Наше путешествие будет состоять из двух частей. В то время как ты переживаешь разлуку родными, я огорчаюсь из-за Текумсеха. У меня осталось два месяца, чтобы попытаться переменить его судьбу, и я все дни и ночи думаю только о том, как это сделать. Ты говоришь, он должен погибнуть через два месяца, значит, времени осталось не так уж много. Я должен идти к нему, Нейаки, должен рассказать ему все, что узнал об этой войне от тебя, рассказать, какие последствия будет иметь его теперешнее решение, и просить, пока не поздно, переменить его. Это единственный способ спасти брата, иного я не вижу.

— Надо идти к Детройту? — спросила она. — Туда, где он стоит лагерем?

— Я слышал, он сейчас недалеко отсюда, возможно, за рекой, где-нибудь возле форта Молден.

— Но… но это территория, удерживаемая британцами, — встревожено сказала Никки. — И война, как известно, начала распространяться именно оттуда, из северной части штата. Как же мы пойдем туда, в самый центр боевых действий?

— Мы и не пойдем, — ответил он. — Ты дойдешь со мной до Свиного ручья, до деревни вождя Пеахшаэте, это будет тебе по силам. Спрячем твое послание, а потом я отправлюсь на север. Ты можешь остаться в деревне или вернуться сюда и ждать меня дома. Пеахшаэте позаботится о твоей безопасности, тебя проводят.

— Нет. — Взгляд ее стал таким же твердым, как и тон, с которым она это сказала. — Не хочу сидеть здесь и трястись от страха. Если ты отправляешься на поиски Текумсеха, то и я пойду тоже. Если понадобится, я дойду с тобой и до полярного круга.

— Ты должна подумать о беби. Для тебя это слишком опасно.

— Не опаснее, чем для тебя, — отрезала она. — Если ты твердо решил предпринять это рискованное путешествие, то я не оставлю тебя, я должна быть рядом с тобой, Торн, и буду с тобой, несмотря ни на какие препятствия.

Он мрачно взглянул на нее и твердо сказал:

— Я запрещаю тебе.

Три маленьких слова, только и всего, а в душе Никки они породили острое возмущение. Она взглянула ему прямо в лицо.

— Ах, ты собрался на войну? Так знай, тебе не надо ходить за ней в такую даль, она разгорится в твоем вигваме, — заявила она, и в ее фиолетовых глазах вспыхнуло пламя грядущих сражений. — Если ты не понял меня, изволь, я проясню свою позицию. Я, конечно, твоя жена, но, кроме того, я отдельный человек, с собственной волей и разумом. Если я захочу сделать что-то, я это сделаю. И не спрошу у тебя дозволения. Далее. Я не из тех кисок, что готовы безропотно подчиняться приказам мужа, особенно отданных таким безоговорочным тоном, какой позволяешь себе ты.

Лицо Серебряного Шипа сурово окаменело.

— Ты забываешь, женщина, что живешь сейчас не в своем времени, а в моем. У нас здесь жена! подчиняется мужу.

Никки резко встала.

— Ты так думаешь? — запальчиво спросила она. — Ну, так знай, я принесла сюда частицу женской свободы. Это неотъемлемая часть моей личности, с которой тебе ни черта не удастся сделать. Так что можешь набить своими приказами трубку мира и выкурить ее!

— Скажи, ты хочешь послать письмо своему семейству или нет?

Его тон говорил о том, что ости она хочет этого, то должна смириться с его ограничениями.

— Да.

— В таком случае я возьму тебя до Свиного ручья, но не дальше. И больше я не желаю об этом говорить.

— Мы еще посмотрим. Ну а пока оставим это без обсуждения, не будем распалять страсти.

Он чопорно кивнул:

— Иди пиши свое письмо и упакуй его как можно надежнее. Мы выходим на рассвете.

— Берегом или по воде?

— В каноэ.

Она одарила его фальшивой улыбкой и надменно сказала:

— В таком случае придется обуться в кроссовки. Мокрые мокасины слишком сильно тянут на дно!

Путешествие на каноэ, начавшееся на рассвете нового дня, проходило быстро и безмолвно. Оба они, и Никки, и Серебряный Шип, все еще злились друг на друга, и их разногласия были весьма далеки от разрешения. Однако когда они добрались до места, гнев Никки начал сам собой испаряться. Перед ней возникла одна из маленьких деревушек племени шони, на которую она не могла смотреть без какого-то священного трепета.


Дата добавления: 2015-11-14; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав


<== предыдущая страница | следующая страница ==>
12 страница| 14 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.028 сек.)