Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 20. Европа: поиск новых подходов

Читайте также:
  1. I. Формирование основ средневековья Миссионерская деятельность и начало церковного устроения новых народов Запада. Время Меровингов 1 страница
  2. I. Формирование основ средневековья Миссионерская деятельность и начало церковного устроения новых народов Запада. Время Меровингов 2 страница
  3. I. Формирование основ средневековья Миссионерская деятельность и начало церковного устроения новых народов Запада. Время Меровингов 3 страница
  4. I. Формирование основ средневековья Миссионерская деятельность и начало церковного устроения новых народов Запада. Время Меровингов 4 страница
  5. АВИАНОСНАЯ АВИАЦИЯ В БОЮ У ВОСТОЧНЫХ СОЛОМОНОВЫХ ОСТРОВОВ
  6. Алгоритм поиска литературы в электронном каталоге
  7. Алгоритм поиска литературы и др. документов

«Европа — наш общий дом»

О своем визите в Великобританию во главе делегации Верховного Совета СССР в декабре 1984 года я уже рассказал. Та поездка заставила меня основательно задуматься о роли и месте Европы в мире. Выступая перед членами британского парламента, я напомнил, что в 70-е годы Европа стала колыбелью разрядки, а затем — хельсинкского процесса. Он получил продолжение на Белградской (1977—1978 гг.), а потом на Мадридской (1980—1983 гг.) встречах. Но работа этих форумов проходила в условиях нового резкого ухудшения международной ситуации. Поэтому реальное их значение свелось к накоплению идей и отредактированных аргументов, пригодившихся в дальнейшем. Стокгольмская конференция по мерам доверия и безопасности, открывшаяся в начале 1984 года, по существу, топталась на месте. В то время у нас принято было вину за все перекладывать целиком на Запад. Но уже в том выступлении перед британскими парламентариями я счел нужным сказать: «Ядерный век неизбежно диктует новое политическое мышление».

Словом, весной 1985 года наша новая внешняя политика, в том числе на европейском направлении, начиналась не «с чистого листа». 40-летие окончания Великой Отечественной войны вновь со всей остротой напоминало о необходимости безотлагательно решать проблемы безопасности в Европе. В конце мая эта тема стала одной из главных на нашей встрече с Вилли Брандтом. Я видел, что надежный путь к этому — в полном освобождении континента от ядерного и химического оружия. Понимая, как трудно сразу договориться о полномасштабных мерах, определенно заявил: пусть это будет поэтапное продвижение к цели.

За этим разговором вскоре последовала моя встреча с премьер-министром Италии Кракси (29 мая 1985 г.). Как мне представлялось, у нас с ним была определенная близость в подходе к работе Стокгольмской конференции. Это дало возможность не ходить вокруг да около, без предисловий пригласить итальянское правительство содействовать скорейшему началу переговоров и достижению договоренности, которая соединяла бы крупные шаги политического характера со взаимоприемлемыми конкретными мерами доверия в военной области.

Стремление дать энергичный импульс европейскому процессу определило выбор Франции как страны, куда я совершил первый официальный зарубежный визит в качестве Генерального секретаря ЦК. Мы в Союзе помнили, что импульс разрядке 70-х годов был во многом обеспечен нашим взаимодействием с французами. Накануне отъезда я дал интервью французскому телевидению. Это был первый опыт прямого разговора руководителя СССР с группой западных журналистов перед телекамерами. Откровенно говоря, не представлял психологическую и интеллектуальную нагрузку беседы, когда ты все время под лучами прожекторов и перекрестным огнем журналистов. Тогда и мне, и многим моим соотечественникам показалось, что французы вели себя необъяснимо агрессивно, без должного такта, даже неуважительно. Теперь-то я понимаю, что в значительной мере это объяснялось первым опытом общения, да и время, в которое мы жили, ситуация, в какой находились советско-французские отношения, отмечались недоверием, даже подозрением. Словом, конфронтационное время.

Тогда я стремился довести до французов, да и не только до них, мысль о том, что соблюдение Заключительного акта способно оздоровить климат на континенте, рассеять сгустившиеся тучи. Отвечая на вопрос, подтвердил наш особый интерес к Европе, использовав при этом впервые пришедший на ум образ — ЕВРОПА — НАШ ОБЩИЙ ДОМ. «Мы с вами живем в этой Европе... У нас есть определенные традиции. У нас есть история, из которой мы извлекаем какие-то уроки, учимся на этой истории. Во всяком случае, европейцам мудрости не занимать. Каких бы сторон развития человеческой цивилизации мы ни касались, вклад европейцев огромен. Мы живем в одном доме, хотя одни входят в этот дом с одного подъезда, другие — с другого подъезда. Нам нужно сотрудничать и налаживать коммуникации в этом доме».

Естественно, и в Париже мы говорили с Франсуа Миттераном о Европе. Он высказался тогда полувопросом: «Почему не допустить возможность того, чтобы постепенно... пойти по пути более широкой европейской политики?» А в июле следующего года в Москве я услышал от Президента Франции четко сформулированную мысль: «Надо, чтобы Европа действительно вновь стала главным действующим лицом собственной истории, чтобы она в полной мере могла играть роль фактора равновесия и стабильности в международных отношениях». Это совпадало с моими размышлениями.

Обдумывая цели нашей новой внешней политики, я уже не мог по-старому воспринимать многоцветную, будто лоскутное одеяло, политическую карту Европы. Размышляя об общих корнях столь многообразной, но в сущности единой европейской цивилизации, все острее ощущал условность блокового противостояния, архаизм «железного занавеса». В этой связи и возникла мысль об общем европейском доме. Родившийся как бы спонтанно, этот образ начал самостоятельную жизнь. В самом деле, в Европе острее осознавалась серьезность международной обстановки, угрозы войны. Здесь противостояли друг другу мощные военные группировки, были накоплены «монбланы» оружия, размещались новые ядерные ракеты. С другой стороны, именно в Европе имелся ценный опыт мирного сосуществования государств с различным общественным строем — как входящих в военные союзы, так и нейтральных.

Важно было избавить общественное сознание, а желательно, и политиков от восприятия континента как «театра военных действий» (ТВД — под таким кодовым названием о ней говорили в генеральных штабах). Я был убежден, что Европа призвана стать примером сожительства суверенных, разных, но миролюбивых государств, сознающих свою взаимозависимость и строящих отношения на доверии. Понимал, что путь к этому будет долгим. Тем более нельзя было терять время, надо было делать первые шаги.

После моего выступления с программой ликвидации ядерного оружия к 2000 году немало политиков в Западной Европе объявили этот шаг очередной пропагандистской уловкой, указывая на наше превосходство по обычным вооружениям. Меня это не смутило, я призывал своих западноевропейских собеседников посмотреть на ситуацию по-новому. По тем видам оружия, которого у Запада больше, пусть он произведет соответствующие сокращения, а по тем, где его больше у нас, мы, не колеблясь, ликвидируем «излишек». Давайте искать баланс на пониженном уровне. Задача эта реальная, она неотложна, и мы вправе рассчитывать на позитивный и конкретный отклик Запада.

Еще одну тему я подчеркивал постоянно: возможности, заложенные в общеевропейском процессе, в таком уникальном явлении, как «дух Хельсинки». Летом 1986 года обстановка на Стокгольмской конференции, близившейся к завершению, все еще внушала опасения. Только серьезные взаимные уступки на основе равенства и взаимной безопасности могли обеспечить успех.

Вскоре после завершения «сидения» в Стокгольме должна была начаться (в ноябре 1986 года) Венская встреча представителей государств — участников СБСЕ. Мы готовились к ней с намерением способствовать развитию общеевропейского процесса по всем направлениям — политическому, экономическому, гуманитарно-культурному. Все три (хельсинкские) «корзины» следовало наполнять свежими и полезными плодами.

В этой ситуации появилась необходимость уточнить содержание идеи «общего европейского дома». Тем более слышались упреки — слишком, мол, абстрактная, неконкретная формула. Я решил изложить в цельном виде свои взгляды на эту проблему, и подходящий случай представился — визит в Чехословакию в апреле 1987 года. В Чехии, кстати, расположен географический центр Европы. Это навеяло «европейскую» тему в моем публичном выступлении в Праге.

В свете нового мышления, говорил я, мы выдвинули идею «общеевропейского дома». Это не красивая фантазия, а результат серьезного анализа ситуации на континенте. Этот образ означает, прежде всего, признание определенной целостности, хотя речь идет о государствах, принадлежащих к разным социальным системам и входящих в противоположные военно-политические блоки.

Надо сказать, видные политические и общественные деятели не только Восточной, но и Западной Европы, в том числе и те, чьи политические взгляды были далеки от наших, доброжелательно отнеслись к «общеевропейской идее». Однако сильно еще было взаимное недоверие, питаемое сверхвооруженностью Европы. После Рейкьявика я встречался с главами правительств ряда западноевропейских стран НАТО: Великобритании — М.Тэтчер, Дании — П.Шлютером, Нидерландов — Р.Любберсом, Норвегии — Г.Харлем Брундтланд, Исландии — С.Херманнссоном, с представителями итальянского правительства. Главной темой бесед было: «Европа и разоружение».

Согласившись на первом этапе ядерного разоружения не учитывать ядерный потенциал Англии и Франции, Советский Союз сделал крупный шаг навстречу согласию и формированию доверия.

Долгое время камнем преткновения оставался вопрос о неравенстве, дисбалансе. Он стал предметом обсуждения с руководителями стран Варшавского Договора. С тем чтобы ускорить начало переговоров по сокращению обычных вооружений, условились предложить конкретную трехэтапную схему, предусматривавшую с самого начала устранение всяких дисбалансов — в первую очередь по танкам, ударной авиации, иначе говоря, средствам наступательным. Одновременно предложили создать вдоль линии обоих союзов зону пониженного уровня вооружений, опять же с целью снижения возможности внезапного нападения.

Надо было разорвать создавшийся порочный круг, перейти от слов к делу в области сокращения обычных вооружений. Выступая в польском сейме, я выдвинул предложение провести своего рода «общеевропейский Рейкьявик» — встречу на высшем уровне всех европейских стран. Сама формула «Рейкьявика» как бы предполагала, что речь может идти о таком же прорыве в Европе, какой в свое время внес Рейкьявик на советско-американском направлении.

Возникал вопрос о совместимости концепции «европейского дома» с сохранением военно-политических союзов — ОВД и НАТО. Я подходил к проблеме так: к существующим структурам надо относиться как к реальностям и действовать в расчете на сближение, на сотрудничество, иначе говоря — на постепенную трансформацию и ОВД, и НАТО, чтобы из источника напряженности их отношения становились опорами стабильности. Выдвинули мы в этой связи конкретное предложение — создать постоянно работающий Центр по уменьшению военной опасности в Европе, своего рода место регулярных контактов между представителями обоих блоков.

Концепция «общеевропейского дома» затрагивала и диалектику отношений СССР — Северная Америка — Европа. Конфронтационность между СССР и США вызывала у европейской общественности и политиков тревогу, предпринимались усилия даже выступать в качестве посредника. Но как только появлялись признаки взаимопонимания между Москвой и Вашингтоном, натовская Европа начинала «хмуриться», шли предостережения против «сговора сверхдержав».

Требовалось немало усилий, чтобы развеять у европейцев эти подозрения, убедить, что мы далеки от попыток заключать сверхдержавный кондоминиум, равно как оставить на обочине «общеевропейского дома» США и Канаду. Конечно же, мы сознавали, что это было бы нереалистической политикой. Более того, считали, что надо использовать в Европе то, что уже сделано в оздоровлении советско-американских отношений. Без этого трудно было бы рассчитывать на европейское сотрудничество. И наоборот — без содействия Европы едва ли можно было добиться новых подвижек в отношениях между СССР и США.

Разумеется, для нас были неприемлемы геополитические доктрины, рассчитанные на изоляцию СССР. Такой итог просматривался, между прочим, в тогдашних выступлениях Генри Киссинджера. По его рецептам, когда речь идет о военно-стратегических реалиях, нужно рассматривать Европу как целое от Атлантики до Урала. А вот когда дело касается экономических, научно-технических, культурных связей — одним словом, гражданского, созидательного аспекта «общеевропейского дома», то в него можно «поселить» страны Восточной Европы, но не пускать Советский Союз. С этим мы, конечно, не могли согласиться, и я об этом прямо говорил в своих публичных выступлениях и в беседах с зарубежными деятелями, в том числе с самим Киссинджером.


Дата добавления: 2015-09-05; просмотров: 150 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Откат» США после Женевы | Идея Рейкьявика | Драма Рейкьявика | Знаменитая пресс- конференция | Пакет развязан. Мой разговор с Джорджем Шульцем | Температура конфронтации в мировой политике | Верить или не верить Горбачеву? | Формула визита в США | Визит в Вашингтон. Первый Договор о ядерном разоружении | Диалоги с Америкой |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Разговор в автомобиле| Венская встреча: новые перспективы

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.007 сек.)