Глава 43. Поезд приближался к городу

Поезд приближался к городу. В вагоне появился пограничник, следом второй, а потом и офицер. Они попросили всех войти в свои купе и приготовить паспорта. Худенький солдатик развернул документ, посмотрел на фотографию и протянул командиру. Тот поднес бумагу к глазам, придирчиво уставился на печать, перебросил взгляд на меня, сердито спросил:

— Почему снимок давний?

Пограничник укоризненно покачал головой:

— Здесь вы совсем молоды, — и показал фотографию солдатику: — Похож?..

***

Проснулся я от резких толчков. Страшный удар потряс дом. Я лихорадочно натягивал брюки, когда очередной взрыв опрокинул меня на спину, и я увидел, как стена дома исчезла, рухнула вниз, и открылся город, объятый пожарами, по улицам бежали люди.

— В бомбоубежище! Скорее!

Где-то близко упала бомба. Толпа бросилась бежать прочь. И я побежал... Горели и рушились здания, кричали люди, ухали взрывы... А я бросался из стороны в сторону. Страх парализовал волю, происходящее казалось нереальным. Казалось, это сон и надо только проснуться, чтоб кошмар исчез.

Из-за машины вынырнула женщина и вцепилась в меня.

Мы плутали по лесу. Чуть не напоролись на отряд гитлеровцев, расположившийся на опушке леса. В дороге жевали дикие яблоки, щавель, какие-то корешки...

На третий день мы наткнулись на дома в глубине леса. Вокруг были огороды. А на следующее утро я был разбужен окликом и увидел перед собой веселые озорные глаза солдата в грязной, покрытой какими-то серыми пятнами зеленой рубашке.

Солдат представился: — Юра... — Ухватившись за мою руку, он дернул меня: — Подымайся... — Оглянувшись, заворчал: — Опять исчезли.

— Ты о ком? — спросил я.

— Да примкнула к нам одна парочка, — пояснил солдат. — Так и норовят в сторону нырнуть... Лобызаются до одури...

По лесу разнесся девичий смех, веселый, беззаботный. Мне после всех мытарств и не верилось, что люди еще могут так смеяться.

— Нам бы выбраться из окружения, — вздохнул Юра...

Она еще не глянула на меня. Но я-то ее видел! И бросился было к ней, но из-за дерева показался Борис Кетоев... И я притормозил, застыл на месте. Взгляд Лены скользнул по Юре и уставился на меня. Смех мгновенно затих...

— Сейчас придем в отряд, накормим вас, — и, удивленный наступившей тишиной, Юра оглянулся: — Чего это вы?.. Знакомьтесь: это Алан...

— И ты тут? — неприязненно выдавил из себя Борис.

Я почувствовал, что он подозревает, не ради Лены ли я оказался здесь, и я поспешно сказал:

— Приехал навестить Руслана, а тут война...

— Вот и мы так, — все еще враждебно глядел на меня Борис.

— А где другие? — спросил я, по-прежнему не глядя на Лену.

— Сами хотели бы знать, — резко ответил он.

И тут подала голос Лена:

— Я поехала к Сармату, он уговорил нас переночевать на заставе... А в четыре утра бомбы и снаряды забухали... Братишка вывел нас в лес, на тропинку, и сказал, чтоб мы по ней скорее уходили... Сам же опять побежал на заставу... А она уже горела... — Лена заплакала: — Что там с ним?..

Понятно, что произошло с Леной... Словно подслушав мои мысли, она промолвила:

— Борис напросился проводить меня до заставы Сармата...

Теперь появилась полная ясность... Значит, Борис в этой поездке находится ради Лены... И она, выходит, не возражала... Я совладал — так мне казалось — со своими чувствами и деловито спросил Юру:

— Далеко до отряда?..

Окруженцев было пятнадцать — небритых, голодных, измученных пограничников — все, что осталось от заставы, да Борис и Лена, которые примкнули к ним, когда они отступали с боем через поселок. Старшим после гибели начальника заставы стал Крючков.

... Фашисты, на которых мы наткнулись в тот же день, не давали ни минуты покоя маленькому отряду и преследовали его неделю. Из пятнадцати пограничников в живых осталось всего пятеро, да и то благодаря смекалке и отчаянной храбрости Крючкова, сумевшего направить гитлеровцев по ложному следу. Пройдя без привала километров двадцать, отряд оторвался от преследователей.

Три месяца спустя мы наткнулись на партизанский отряд. Его командир, бывший работник райкома партии, напрямик заявил Крючкову:

— Фронт далеко. Не выйти тебе к своим. Вливайся в наш отряд и бери командование на себя...

Я стал взрывником. Отряд находился вблизи оживленных трасс, и дел было много. Помогло мне меньше думать о Лене и еще одно неожиданное приключение.

... Я вспоминаю ту снежную, морозную ночь, когда группе взрывников, чтоб не замерзнуть, ничего не оставалось, как рискнуть и свернуть в деревушку, постучаться в окно крайней избушки, напроситься на ночлег. Испуганная хозяйка хотела зажечь керосиновую лампу, но Волков вовремя выбил у нее из рук вспыхнувшую спичку. В темноте мы улеглись прямо на пол, вокруг потрескивавшей горящими поленьями печки.

— Алан, ты дежуришь, — приказал Волков. — Через два часа сменю.

Я сел у окна, подышал на заиндевевшее стекло, сделал в узорах глазок и, положив автомат на колени, замер. Веки предательски смыкались. Тараща глаза, я упрямо боролся с дремотой и усталостью. Подошла хозяйка, прикоснулась к плечу, приблизила лицо, пахнуло мятой и еще чем-то знакомым-знакомым.

— Попейте чайку, — услышал я мягкий девичий голосок, и в ладони у меня оказалась горячая чашка. — Сахара нет, так я вам вареньице положила.

Потом она еще раз приблизилась и поставила на подоконник горшок, шепнув:

— Попробуйте суп грибной с ушками.

Я, не сдержавшись, обнял ее рукой и почувствовал сквозь ткань сарафана, как вздрогнула она, взяла меня за руку и потянула за собой... Ее тело соскучилось по мужской ласке. И я, забыв осторожность, окунулся в ее объятия...

— Спи, я покараулю, — шепнула она, когда я выбирался из глубокой перины. — Чуть что — толкну тебя.

Она разбудила всех, когда стало светать. Я увидел ее лицо и обрадовался: хозяйка была молода и красива...

По пути в лагерь я сунул руку в карман полушубка и вытащил сверток — кусок сала.

С тех пор всякий раз, когда путь взрывника шел поблизости от деревушки, я отпрашивался и делал крюк, чтобы навестить Зосю. Вот уже который месяц только здесь, в этой избушке, я чувствую, что живу. Только здесь я верю, что буду жить и дальше.

Однажды в отряд влилось пополнение из остатков попавшего в окружение полка. Вечером в землянку ввалился высокий солдат и весело рявкнул:

— Ну-ка, где здесь мой земляк?

И при тусклом свете коптилки было заметно, какие широкие у него плечи, а талия узкая, как у девицы на выданье. Солдат воскликнул:

— Ха! Как не узнать нос и брови кавказца?! Это ты и есть Алан Гагаев, отчаянный рубаха-парень и гроза фашистов?! Горжусь тобой, земляк! — он крепко обнял меня, по обычаю осетин трижды прижался щекой к щеке и изо всех сил хлопнул ладонью по спине. — И не гадал, что в белорусских лесах встречу осетин... А впрочем, куда нас только не заносит! — Представился: — Рубиев. Но легче запомнить мое имя: Казбек!..

***

Кто-то осторожно открывает ставни. Моя рука тянется к изголовью кровати, нащупывает ствол автомата, прохлада которого придает уверенность. Я приподнимаю голову с пуховой подушки. Бледный свет сумерек смутно вырывает из темноты тонкую шею и до неправдоподобия широкие плечи женщины. Облегченно вздохнув и опустив голову, я утопаю в перинах. С нежностью поглядываю на женщину. Она тянется вверх, стараясь достать шпингалет. Лицо обдало прохладой ворвавшегося в растворенное окно лесного воздуха. Зося несколько раз глубоко вдохнула его и выглянула в окно.

— Зося, — позвал я — голос прозвучал хрипло...

Она не слышала меня, всматриваясь в лес. Там, в чаще, меня ждут Волков и Нырко. Но у меня еще есть время. Я бесшумно подошел к окну, положил Зосе руки на плечи, резко повернул ее и крепко обнял.

— Теперь я не скоро приду, — сказал я с сожалением. — Когда еще в ваших краях окажемся... Мне пора, — заспешил я.

Зося порывисто повернулась ко мне.

— Не уходи! — стала умолять она. — Чую: больше не увижу тебя! Останься!

— Да что это с тобой? — подивился я. — Никогда тебя такой не видел.

— Не уходи! Ты не должен уходить! — сказала она опять и вдруг добавила: — Нельзя! Понимаешь? Нельзя тебе уходить!

... Она смотрела, как я ел, смотрела напряженно, будто запоминая, потом не выдержала, сказала, чуть не плача:

— Вон и Кувшин живет себе дома — и никто его не трогает... Каждую ночь милуется с Катькой. — В сердцах добавила: — А тебя ждешь месяцами! — и залилась слезами.

Я не смотрел ей в глаза. У меня никогда не было такого прощания. Видно, и впрямь что-то случится. Нехорошее предчувствие охватило наконец и меня.

— Пора, там ждут меня.

А через два-три дня отпрошусь и вновь навещу ее, чтоб успокоить, поговорить с ней серьезно. Как я люблю эту приземистую хатенку! И ее хозяйку!

***

... Сворачивая с дорожки, ведущей с огорода на едва заметную тропинку, я оглянулся на хату... Зося не стояла в дверях, как обычно, дверь была прикрыта. Но зато окно широко распахнуто, и на подоконнике горящая керосиновая лампа. Чего это она вдруг зажгла ее?

По ту сторону ложбины наверх вело засохшее русло речки. Оно было выложено камнями. Я внезапно споткнулся о корень дерева, выронил баллон с парным молоком. И в тот же миг над ухом прожужжала пуля. Затем вторая. Я, отбросив в сторону ношу, стремительно бросился вниз, на дно ложбинки. Больно стукнувшись, замер, застыл возле пня... И услышал предостерегающий голос:

— Погодь!

Возглас относился не ко мне — это я уловил и, броском достигнув огромного валуна, спрятался за ним. Наверху зашуршали кусты, и я увидел осторожно высунувшуюся голову человека. Он всматривался вниз, выискивал меня.

Вскоре показалась голова второго.

— Где ж он? — спросил первый и осторожно стал спускаться, поводя стволом немецкого автомата из стороны в сторону.

Лица его я не видел. Скользя по склону горы, незнакомец спустился в ложбинку. Я ждал, пока покажется другой. Надо бить наверняка. Они так близко, что, появись из своего логовища второй, я одной очередью уложу их. Но тот не выбирался наружу. Из куста, за которым он прятался, торчала винтовка. Конечно, промазать с такого расстояния было невозможно, и то, что я лежал в ложбинке невредимым, было случайностью. Иногда спасает и то, что человек споткнулся.

Кто бы это могли быть? Они явно ждали меня. Сразу, без предупреждения открыли огонь. Видимо, знали, в кого стреляли. И теперь каждый миг решал, кому же из нас остаться в живых...

Вот незнакомец увидел разбитый баллон, толкнул его ногой и, проследив, как тот пополз вниз, оставляя за собой свежий след, поднял голову, взгляды наши встретились... Оба замерли, и тут же я нажал на курок... И еще не успело застыть навсегда в стекленеющих глазах незнакомца удивление оттого, что он увидел меня живым, еще его тело только начинало сползать на землю, а я уже поливал свинцом кусты, в которых прятался второй нападавший.

И тотчас же над моим ухом взвизгнула пуля. Я прижался к камню. Сбоку мне была видна голова человека, рухнувшего рядом.

Вдруг мысли прервал шорох. Я прислушался. Да, быстрые, удаляющиеся в глубь леса шаги. Да-да, это шаги, и они удалялись. Неужто не выдержал? Неужто ушел? Я быстро поднялся по крутому склону, спрятался за дерево и короткими перебежками стал пробираться к месту назначенной встречи с друзьями.

Не доходя еще до него, я понял, что случилась беда. Неподалеку от ложбины сиротливо лежал прислоненный к дереву вещмешок Волкова. Он был в крови. Я бросился в чащу.

... Они лежали в нескольких метрах друг от друга: Волков и Нырко.

Перебираясь через ложбину, я наклонился над мертвецом, перевернул его, чтобы вытащить оружие, и ахнул: почувствовал, как земля уходит из-под ног. Передо мной лежал Гришка! Это был он, брат Зоей.

То, что произошло затем, я никому не рассказывал. И не потому, что боялся ответственности или стыдился. Все случилось как в страшном, кошмарном сне. Я помню, как приблизился к хате, как поднялся по ступенькам на крыльцо, как толкнул дверь. В комнате было совсем светло. На кровати животом вниз лежала Зося, и было похоже, что она спит. Помню, как удивился я этому и обрадовался. Значит, не слышала выстрелов... Из-под одеяла выглядывали ее красивые, полные, не раз целованные мною ноги.

Но Зося не спала. Услышав шаги, она приподняла голову с подушки, но не повернула. Глухим, страдающим, незнакомым голосом нервно спросила:

— Ну, доволен, братень?! — И с ненавистью бросила: — Подлый ты зверюга! — Последние слова утонули в подушке, плечи задергались в плаче.

У меня закружилась голова. Я прижался спиной к двери, вцепился рукой в стену, боясь потерять равновесие. Неужели? Знала?! Нет! Нет! Только не она! Вдруг она опять приподняла голову и жестко приказала:

— Погаси лампу!..

Лампа! Да-да, лампа! Я перевел взгляд на окно, и чудовищная мысль обожгла меня. Вот она — лампа! Зачем? Гришке она нужна была, эта лампа! Выходит, сама предупредила его. Сама?! Предупредила брата, что я вышел, что я иду туда, где он засел со своим дружком. Иду к ним, и пусть они будут наготове. Зося предупредила их, чтобы они были наготове. Чудовищно! Не верю! Но ведь они убили Волкова и Нырко. Я подошел к кровати и сдернул одеяло. Она встрепенулась. Мгновенно села, испуганно глянула. И обмерла... Она не ожидала увидеть меня.

Она не вскрикнула, не закричала, не застонала. Она ошеломленно смотрела на меня. Глаза ее сказали все. Она не должна жить. Она не имеет права жить. Ей нет места на этом свете... Она прочла в моем взгляде приговор и сделала попытку отодвинуться, спрятаться, убежать...

Внезапно она всем телом подалась в мою сторону. Она точно хотела броситься в мои объятия, спрятаться в них. Я отвернулся, боясь потерять власть над собой. Я почувствовал, как рука подняла автомат. Палец лег на курок... Сейчас... Сейчас... Ну же! Ну!.. Это она погубила Нырко и Волкова! Но это и она дарила мне радость! Я хотел, хотел, хотел нажать на курок... И не мог, не мог, не мог!.. Это было сверх моих сил!.. Но ведь это должно произойти!.. Иначе нельзя!.. Почему же молчит она? Не плачет, не просит прощения, не теряет сознания... Почему?!

Я с трудом поднимаю голову, оборачиваюсь. Что такое? Где она? Только что лежала здесь... Платье валяется на спинке стула... Где же она сама?..

Дата добавления: 2015-08-21