Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Kumaй: великий поход в ночь 4 страница

Читайте также:
  1. Contents 1 страница
  2. Contents 10 страница
  3. Contents 11 страница
  4. Contents 12 страница
  5. Contents 13 страница
  6. Contents 14 страница
  7. Contents 15 страница

 

Kumaй: великий поход в ночь 459

тактики отказаться признать стоящие перед страной трудности и, следовательно, хотя бы малейшую ошибку со своей стороны. На смену слишком проницательному министру обороны Китая пришел другой маршал, Линь Бяо, который вел себя как услужливый приспешник «Кормчего». Отправленного в отставку Пэн Дэхуая в 1967 году вначале исключили из партии, а потом арестовали и приговорили к пожизненному заключению. Он умер в тюрьме в 1974 году: Мао был злопамятен. Пытаясь направить свою власть в новое русло, Мао Цзэдун бросил в августе 1959 года новый клич к углублению «большого скачка»: теперь нужно было распространить опыт «народных коммун» и на города (что в конечном итоге провалилось). Самый большой голод в Китае был еще впереди, но Мао выживет. Потому что — как будет утверждать потом Линь Бяо — «ис-торию делают гении...».

Голод охватил всю страну. Каждая спортплощадка в Пекине была вскопана под огород. Два миллиона кур закудахтали на балконах столицы102. Несмотря на огромные земельные площади и разнообразие сельскохозяйственных культур, не спаслась ни одна провинция. Этого достаточно, чтобы опровергнуть ссылки властей на «самые ужасные в этом веке природные катастрофы». Если смотреть правде в глаза, то 1954 и 1980 годы были более неблагоприятными с точки зрения погодных условий. В I960 году только восемь из ста двадцати китайских метеостанций зарегистрировали сильную засуху, а одна треть всех станций — сухую погоду103. Урожай I960 года— 143 миллиона тонн зерна — был на 26% ниже урожая 1957 года (чуть больше, чем в 1958 году). Он упал до уровня 1950 года, а численность населения Китая возросла на сто миллионов человек104. Города оказались в более благоприятном положении за счет близости центральных властей и введения твердых норм на продовольствие. В наиболее тяжелый момент —в 1961 году — горожане получали в среднем 181 кг зерна на душу населения, тогда как крестьянам отпускали по 153 кг. Нормы продовольствия на человека снизились в деревнях на 25%, а в городах — на 8%. Мао Цзэдун, верный традициям великих китайских правителей, но вопреки угодливо сотканной вокруг его имени легенде, проявил весьма скупое сочувствие к страданиям таких грубых и примитивных созданий, как крестьяне. Различные районы пострадали неодинаково: сказались неравные условия в разных провинциях и даже уездах. Самые уязвимые в голодные годы прошлого века провинции Северного и Северо-Восточного Китая и на этот раз пострадали больше других. Напротив, провинция Хэйлунцзян на самом севере Китая, почти не освоенная в хозяйственном отношении, была мало затронута голодом и стала пристанищем для голодных беженцев, население в ней выросло в эти годы с 14 до 20 миллионов человек. Как и в Европе голодных лет, сильно пострадала экономика районов Китая, специализировавшихся на выращивании промышленных культур (сахарного тростника, масличных культур, кормовой свеклы и, главное, хлопка), производство которых упало местами на две трети. В этих районах голодающему населению просто не на что было покупать продукты. Там цены свободного (черного) рынка на рис, например, выросли в пят-надцать-тридцать раз. Тяжелое положение усугублял партийно-маоистский догматизм. Политика того момента категорично навязывала «народным коммунам» диктат самообеспечения и накладывала запрет на перевозку продуктов питания через территориальные границы. Остро ощущалась нехватка угля. Голодные шахтеры бросали забои и уходили на поиски еды или работали на приусадебных огородах. Голод провоцировал всеобщую апатию и рост преступности.


 

460 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Результатом голодных лет в такой индустриально развитой провинции, как Ляонин, стало падение собственного производства сельскохозяйственной продукции в I960 году до половины объемов 1958 года и снижение ввоза продуктов питания: в 50-х годах сюда ввозилось ежегодно 1,66миллиона тонн продовольствия, а в 1958 году все провинции Китая получили 1,5 миллиона тонн.

То, что голод имел политические причины, видно из того факта, что самая большая смертность приходилась на те провинции, где правили самые радикальные маоисты, хотя их провинции в прежние годы были главными экспортерами зерна. Это Сычуань, Хэнань, Аньхой. В Аньхое, центре Северного Китая, жертвы голода наиболее многочисленны. Здесь в I960 году смертность достигла 6,8% (по сравнению с 1,5% в обычные годы), а рождаемость упала до 1,1% (против прежних 3%). В результате за один только год105 население уменьшилось на два миллиона человек, что составляет 6% от всего населения провинции. Активисты Хэнани в унисон с Мао уверяли, что в трудностях виноваты утаивающие зерно крестьяне. Вот высказывание представителя городских властей Синьяна (города в провинции Хэнань), где проживало десять миллионов человек и где возникла первая в стране «народная коммуна»: «Еды хватит, и зерно есть. Беда, что 90% населения не в ладах с идеологией»106. Именно на сельское население осенью 1959 года обрушивается атака сродни военной, и начальники, отставив на время тезис об «общих классовых шеренгах», извлекают на свет приемы времен партизанской войны с Японией. Не менее десяти миллионов крестьян отправлены в тюрьмы, а многие гибнут от голода. Дан приказ отобрать у владельцев и разбить вдребезги всю кухонную утварь (уцелевшую после переплавки в некондиционную сталь), чтобы тем было неповадно кормиться дома и расхищать кооперативные ресурсы. Нельзя разводить огонь, хотя на носу суровая зима! Шквал репрессий обрушивается на все население. Тысячи арестантов подвергаются систематическим пыткам, детей убивают, ошпаривая кипятком и запахивая в поля вместо удобрения, а в это же время по всей стране прокатывается кампания под лозунгом: «Учиться у Хэнани!». В провинции Аньхой, где принято решение «держать красное знамя, даже если 99% из нас умрут»107, тем временем возрождаются обычаи прошлого: людей живьем закапывают в землю или пытают каленым железом. Запрещено хоронить покойников, власти боятся, как бы массовые похороны не переросли в общественные демонстрации протеста. Запрещено подбирать беспризорных детей: «Чем больше детей мы подберем, тем больше их нам подбросят»108. Отчаявшиеся крестьяне бегут в города, где их встречают пулеметным огнем. В уезде Фыньян погибли 800 человек, а 12,5% его сельского населения, или 28 тысяч крестьян, были наказаны различными способами. Дело обернулось настоящей антикрестьянской войной. Как писал Жан-Люк Доменак, «слияние утопии с политикой всегда приводит к террору в обществе»109. В ряде деревень голод унес половину крестьян. В Хэнани было официально зарегистрировано 63 случая каннибализма, особенно в разгар «сезонных торгов», когда родители отдавали своих детей на съедение110.

В середине XX века, в эпоху первых космических полетов, в стране с сетью железных дорог протяженностью в 30 тысяч километров, с радио и телефоном совершались жестокости, подобные тем, что случались в средневековых европейских монархиях, где борьба за выживание шла не на жизнь, а на смерть. Теперь же подобные зверства творились в стране с населением, равным населению всего мира в XVIII веке. Толпы истощенных людей утоляли голод отварами трав или древесной корой, а в городах — листьями тополей. Они броди-


 

Китай: великий поход в ночь 461

ли по дорогам в поисках съестного, нападали на продовольственные конвои. Иногда безысходное отчаяние толкало их на бунт, подобный разразившемуся в уездах Синьян и Ланькао в Хэнани111. После расстрела двух-трех «зачинщиков» все оставалось по-прежнему: еды все равно не было, болезни и эпидемии умножали смертность, рождаемость падала, потому что голодным женщинам было не до детей. Заключенные трудовых лагерей (лаогаев) тоже сотнями умирали голодной смертью, их положение было столь же зыбким, как и свобода крестьян, иногда осаждавших лагерные ворота с просьбами о подаянии. Три четверти лагерной бригады, где с августа I960 года работал Жан Паскуалини, через год умерли или были при смерти112, а живые, чтобы продержаться, были вынуждены выискивать червей и непереваренные зерна кукурузы в конском и коровьем навозе113. Люди стали подопытным материалом, на котором проводилось апробирование новых «питательных» эрзац-смесей, например, муки с 30% целлюлозы для выпечки хлеба или болотного планктона с рисовой кашей. От первого продукта весь лагерь страдал непроходимостью кишечника и некоторые умирали в мучениях; от второго также болели, а самые слабые гибли. Наконец, специалисты выбрали оптимальный вариант — труху из молотых стержней кукурузных початков, и это «достижение» триумфально внедрялось по всей стране114.

В масштабах Китая смертность подскочила с 1,1% в 1957 году до 1,5% в 1959 и 1961 годах, достигнув пика — 2,9% —в I960 году. Рождаемость упала с 3,3% в 1957 году до 1,8% в 1961 году115. Без учета снижения рождаемости (около 33 миллионов) потери от возросшей от голода смертности исчисляются за период 1959—1961 годов от 20 миллионов человек (это обнародованные в 1988 году данные, которые можно считать официальной статистикой) до 43 миллионов 116. По всем показателям, особенно по абсолютным цифрам, это не только самый жестокий голод за всю историю Китая (на втором месте стоит голод 1877—1878 годов, унесший на севере страны от 9 до 13 миллионов жизней), но и самый тяжелый в мировой истории. Голод 1932—1933 годов в СССР, в сходных политико-экономических условиях, все-таки нанес государству меньший ущерб (он стоил жизни примерно 6 миллионам человек), чем голод в Китае периода «большого скачка», если судить по соотношению потерь к численности всего населения в Китае и в СССР117. Смертность в деревнях была на 30%—60% выше, чем в городах в обычные годы, а в I960 году она удвоилась (2,9% против 1,4%). Крестьянам удалось продержаться дольше по сравнению с горожанами, потому что они начали забивать скот, который считался неприкосновенным запасом. С1957по19б1 год было забито на мясо 48% государственного свиного стада и 30% всего тяглового скота118. Что касается технических культур, особенно хлопка — базовой культуры сельского хозяйства Китая, то закрепленные за ними посевные площади уменьшились примерно на одну треть между 1959 и 1962 годами. Падение производства технических культур отразилось на соответствующих отраслях промышленности. С конца 1959 года правительство вынуждено было снова разрешить торговлю на крестьянских рынках, но из-за падения государственного сельскохозяйственного производства рыночные цены были столь высоки, что мало кто из голодного населения мог делать покупки на рынке. В 1961 году цены на свиное мясо на рынке были в четырнадцать раз выше, чем в государственных магазинах. Однако на зерно цены выросли еще больше, особенно на пастушеском Северо-Западе, где оно традиционно было в дефиците. В провинции Ганьсу люди умирали от недоедания даже в 1962 году, и нормы зерна на душу населения были там вдвое ниже, чем требовало даже полуголодное существование.


462 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Воспоминание о «большом скачке», или как Вэй Цзиншэн порвал с маоизмом

«Приехав сюда"', я часто слышал, как крестьяне ругали "большой скачок", называя его концом света, и радовались, что остались в живых. Я стал их расспрашивать во всех подробностях. Тогда я уже кое-что понимал, знал о трех годах природных бедствий, что никакие они не природные, а все дело было в заведомо неправильной политике. К примеру, крестьяне рассказывали, что в 1959—1960 годах — как раз во время коммунистического ветра120 — голодуха была такая, что у них не осталось сил собрать созревший рис, а урожай в тот год был отменный, и многие умирали с голоду, глядя, как зерна падают из метелок на землю, и их гонит ветер. В некоторых деревнях никто не мог дойти до посевов. Раз я пошел с родственником в другую деревню в нескольких ли от нашей. Нас пригласили туда в гости, ну, мы и пошли. Миновали безлюдную деревню, где не было ни одного крытого дома, а все крыши были сорваны и стояли одни глинобитные стены.

Я был уверен, что все покинули деревню во времена "большого скачка" и укрупнения деревень, поэтому удивился:

Разве нельзя снести стены и распахать землю под пашню?

Мой спутник сказал, что, дескать, эти дома ведь кому-то пока еще принадлежат, и можно ли сравнять их с землей без спросу?

Разглядывая хибарки, я не мог поверить, что в них кто-то живет.

Конечно, никто! Все умерли от голода при «коммунистическом ветре». Ни один не вернулся. Тогда земли отдали соседним бригадам. Только люди думали, может, кто вернется, и не стали трогать домишки и дворы. А теперь уж столько времени прошло, боюсь, никто не вернется.

А мы уже шли вдоль деревни. Сорняки грелись под теплым солнцем, а изумрудная трава пробилась через глинобитные стены, и все это так не вязалось с ухоженными полями риса вокруг, которые еще больше подчеркивали запустение. Глядя на сорняки, я вдруг вспомнил сцену, некогда разыгравшуюся перед моими глазами: родители обменивались детьми, чтобы не видеть, как тех отдадут на кухню. Я отчетливо видел страдальческие лица родителей, жевавших мясо детей, вместо которых они отдали своих. И малыши, гонявшие бабочек на лугу недалеко от заброшенной деревни, которую мы миновали, казались мне воплощением тех маленьких жертв. Мне тогда было жаль и детей, и, особенно, их родителей. Кто заставил их глотать — под рыдания и горькие причитания других родителей — то, что им не могло бы присниться раньше и в самом страшном сне? Я понял тогда, кто был тот палач, подобного которому тысячи лет до этого не рождала земля121. То был Мао Цзэдун. Он и его банда, их политика и государственная преступная система заставляли обезумевших от голода родителей отдавать плоть от плоти своей, чтобы утолить голод плотью от плоти других, обезумевших от голода родителей.

Чтобы смыть с себя только что совершенные преступления и убийство демократии122, он, Мао Цзэдун, затеял "большой скачок" и заставил тысячи и тысячи обезумевших крестьян убивать — лопатой по голове — своих соседей и спасаться самим, поедая под угрозой смерти своих же друзей детства! Не они были убийцы, не эти крестьяне, убийцы были Мао Цзэдун и его клика. Лишь тогда я понял, почему Пэн Дэхуай нашел в себе силы выступить с критикой против ЦК КПК и Мао Цзэдуна. Я понял, почему крестьяне так ненавидели коммунизм и хмурились, когда начались нападки на политику трех свобод и одной гарантии Лю Шаоци*: просто-напросто

* Встав в оппозицию генеральное линии КПК, Лю Шаоци фактически предложил отойти от политики коммунизации и осуществить деколлективизацию деревни. (Прим. ред.)


 

Kumaй: великий поход в ночь 463

они не хотели больше видеть своих умирающих детей или убивать соседей в приступе отчаяния, чтобы выжить самим. И эта причина перевешивает все идеологии, вместе взятые!»123.

Государство отреагировало на кризис мерами, в данной ситуации целиком и полностью преступными. Было решено продавать зерно за рубеж, в первую очередь в СССР. Экспорт составил 2,7 миллиона тонн в 1958 году, 4,2 миллиона тонн в 1959 году и 2,7 миллиона тонн в I960 году. В 1961 году, наоборот, — ввозится 5,8 миллиона тонн (против 66 тысяч в I960 году), но это очень мало для такой страны, как Китай124. По политическим причинам Китай отказывается от помощи США, и ни одна страна, способная предоставить помощь, не подозревает о злоключениях социализма по-китайски. Самым бедствующим государство выдало субсидии — в общей сложности 450 миллионов юаней в год, то есть по 0,8 юаня каждому жителю страны, а килограмм риса стоит на рынке 2—4 юаня... «Китайский коммунизм, — вещает тем временем руководство, — сумел "свернуть горы и покорить природу.."», оставив своих строителей умирать от голода.

С августа 1959 и до 1961 года партия, словно оцепенев после тотальной катастрофы, затаилась в ожидании дальнейшего поворота событий. Критиковать «большой скачок» — детище Мао — было опасно, но положение было настолько безвыходным, что человек номер два в китайском руководстве, Лю Шаоци, заставил-таки Мао отступить на оборонительные позиции и вернуться к «мягкой» коллективизации, какой она была перед движением за «народные коммуны». Снова были разрешены приусадебные участки, крестьянские рынки, частные ремесленные мастерские. Проведено разукрупнение гигантских хозяйств. Жители каждой деревни были объединены в отдельную рабочую бригаду, равнозначную прежней деревне и управляемую крестьянами. Эти меры позволили быстро ликвидировать голод125, но не крайнюю бедность населения. Сельскохозяйственное производство, набравшее силу между 1952 и 1958 годами, было разгромлено и не смогло оправиться в течение двух последующих десятилетий. Было подорвано доверие крестьян, и слишком свежи в памяти неудачные проекты (политика «народных коммун») и гибельные бедствия 1959—1961 годов. Валовое производство сельскохозяйственной продукции выросло вдвое между 1952 и 1978 годами, но и население за те же годы увеличилось с 574 до 959 миллионов человек, и таким образом прирост продукции на душу населения оказался совсем небольшим. Только в 1965 году, а в провинции Хэнань в 1968—1969 годах126, страна вышла на уровень промышленного производства 1957 года (в валовом исчислении). Сельскохозяйственному производству предстояло еще расти и расти. Постыдная бесхозяйственность «большого скачка» урезала экономические показатели почти на четверть. Лишь в 1983 году страна смогла выйти на рубеж 1952 года по важнейшим показателям сельского хозяйства127. Документы периода «культурной революции» подтверждают, что крайняя бедность сельского населения, долгие годы находившегося на грани голодания и лишенного самого необходимого для жизни (одна бутылка масла воспринималась как семейное сокровище)128, и рана, нанесенная «большим скачком», рождали недоверие к пропагандистским ухищрениям режима. Неудивительно, что бесправные крестьяне быстрее всех откликнулись на либеральные реформы Дэн Сяопина и стали ударной силой рыночной экономики Китая ровно через двадцать лет после «народных коммун».

Но катастрофа 1959—1961 годов — «великая тайна» маоистского режима, в раскрытие которой внесли значительный вклад многие иностранные очевид-


 

ОСНОВНЫЕ МЕСТА ЗАТОЧЕНИЯ ЛАОГАЯ (1)


 

ОСНОВНЫЕ МЕСТА ЗАТОЧЕНИЯ ЛАОГАЯ (2)


 

466 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

цы, так никогда и не была признана таковой. Лю Шаоци в январе 1962 года сделал большой шаг вперед, заявив на закрытой конференции кадровых работников, что недавний голод на 70% был спровоцирован людьми, а не обстоятельствами129. В тот момент нельзя было прямо указать на Мао как виновника этой трагедии. Даже после его смерти и до вынесения «окончательного приговора» КПК в 1981 году «великий скачок» не подвергался осуждению, во всяком случае во всеуслышание.

Лаогай: тайный ГУЛАГ

Застенки китайского коммунизма полны трупов, и самым непостижимым, без сомнения, является то, что ему удается скрывать их столь длительное время от взоров всего мира.

Китайская система концлагерей — это тайна за семью печатями.

Даже в недавних, относительно подробных аналитических трудах, посвященных КНР, практически ничего не говорится о почти тысяче крупных лагерей (см. карту), и об огромном множестве центров заключения поменьше. Здесь приговаривали не к «заключению» или «принудительному труду» (как при прежней власти), а к «исправлению» или «перевоспитанию трудом». Населенные пункты нового места жительства арестантов благоразумно были названы народными предприятиями. И не всякий мог догадаться, что под вывеской «Химическое красильное предприятие» в Цзиньчжоу скрывалась тюрьма № 3 провинции Хубэй или что «Хозяйство по выращиванию чая» в местечке Индэ — одна из исправительно-трудовых колоний № 7 провинции Гуандун130. На письмах указан был указан безликий номер почтового ящика. Тюремные законы эры маоизма запрещали родственникам видеться с отправленными на «обучение». Сроки пребывания в таких заведениях были не меньше года. Семьи обычно не знали, в какие места вывезены их близкие. О смерти заключенного родным либо не сообщали, особенно во времена «культурной революции», либо делали это много позже. Дети бывшего председателя КНР Лю Шаоци, содержавшегося в особо секретной тюрьме, узнали о его смерти (последовавшей в ноябре 1969 года) лишь в августе 1972 года. Только тогда им разрешили навещать мать, с 1967 года также находившуюся в тюрьме131. Во время редких переездов заключенных из лагеря в лагерь они становились как бы невидимыми. Как правило, вне камеры они шли молча, низко опустив головы, но на железнодорожной станции инструкции менялись: «В поезде вести себя естественно. Категорически запрещено опускать голову. Если нужно в уборную, дайте охране знак — кулак сжат, большой палец отставлен в сторону. Разрешается курить и разговаривать. Никаких шуток. Охрана открывает огонь без предупреждения»132.

Нечего было и думать о том, чтобы получить устные или письменные свидетельства о жизни бывших заключенных. При Мао надзор был очень строгим, да и мало кто выходил тогда на свободу. К тому же свобода давалась под жестокую клятву молчать о том, что пережил бывший арестант, иначе — новый срок. Поэтому воспоминания писались только иностранными жертвами китайских репрессий, а их было не так уж много, кроме того, правительства их государств предпринимали меры по их освобождению и иногда добивались успеха. Заключенные-иностранцы, составлявшие очень незначительную часть всех заключенных, понимали, что на них возлагалась тайная миссия поведать миру о страданиях армии молчаливых теней, их солагерников. Так случилось с


 

Kumaй: великий поход в ночь 467

Жаном Паскуалини (китайское имя — Бао Жован). Один из соседей по камере как-то объяснил Жану, почему остальные заключенные так бережно относятся к нему, Бао Жовану, заботятся о его здоровье и безопасности. «Все эти люди, — объяснял он, — и я сам <...> и мечтать не можем о том, что нам посчастливится выйти отсюда. Мы здесь до конца наших дней. А ты, Бао, — другое дело. Возможно, придет час — тебе откроют главную дверь <...> и ты уйдешь. Иностранца могут выпустить. Нас — никогда. Только ты расскажешь всем о нас, если выйдешь отсюда. Потому-то мы так хотим, чтобы ты жил, Бао <...>, и пока ты здесь, обещаю, будешь жив. И в других лагерях о тебе будет кому подумать. Ты ценный груз, старик!»133.

Самая густонаселенная тюремная система всех времен

Лаогай... «Черная дыра», куда «яркое солнце маоизма» загоняло десятки миллионов безымянных людей (50 миллионов до середины 80-х годов, по самым скромным подсчетам Гарри By134, — цифра дает представление только о порядке величины). Многие остались там навеки. Если доверять приблизительным данным Жана-Люка Доменака, согласно которым погибали десять миллионов человек ежегодно, то есть \%—2% населения Китая, а иногда — в решающие моменты жизни страны — до 5%, то получится, что почти двадцать миллионов китайцев умерли в заключении, из них приблизительно четыре миллиона не выжили в голодные годы «большого скачка», в период между 1959 и 1962 годами (а к «достаточным» нормам продовольствия, впрочем, минимальным, страна подошла только в 1964 году135). Суммируя исключительно важные свидетельства Ж Паскуалини и исследования By и Доменака, можно восстановить примерную картину того, что происходило в самой закрытой из трех крупнейших мировых концентрационных систем века.

Эта система характеризовалась не только необъятностью и бесконечностью (до 1978 года, первой большой волны освобождений136), но и разнообразием. Во-первых — типов заключенных: 80% «политических» в 1955 году (нетрудно было придать политическую окраску нарушениям, подпавшим под обычное право, она становилась отягчающим обстоятельством), около 50% в начале следующего десятилетия и почти две трети от общего числа осужденных в 1971 году137, что указывает на растущее недовольство режимом в разных слоях населения и на всплеск преступности в нестабильном обществе. Во-вторых, это разнообразие исправительных учреждений138: центры предварительного заключения; тюрьмы (среди них были специальные заведения для «падших» представителей власти); собственно лаогай в чистом виде; более «мягкие» формы изоляции от общества —лаоцзяо и цзюе. Центры заключения (их было около 2500) представляли собой отстойники на пути в тюремно-лагерный архипелаг. Они располагались в городах, где подсудимые подвергались разным по длительности — нередко до десяти лет! — следственным мероприятиям. Здесь же отбывались незначительные — продолжительностью до двух лет — сроки наказания. До 13% заключенных находились в тюрьмах, которых насчитывалось в стране не более тысячи. Они подчинялись, в основном, непосредственно центральным властям и соответствовали европейским тюрьмам «строгого режима». Здесь под усиленным надзором содержались самые закоренелые и опасные преступники (в частности, приговоренные к смерти с исполнением приговора в течение двух лет; это удивительный воспитательный прием китай-


 

468 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

ского права, милостиво дающего преступнику отсрочку приговора ради его, преступника, «искреннего перевоспитания»). Существовали камеры, где отбывали сроки так называемые неприкосновенные заключенные и те, кто «на виду» — высокие партийные чиновники, иностранцы, священнослужители, инакомыслящие, шпионы и т.д. Условия жизни в тюрьмах были разными и иногда вполне сносными. Так, в пекинской тюрьме № 1 арестанты ели досыта и спали не на голых нарах, а на циновках — мечта всех прочих поселенцев архипелага"9. Но это образцовое учреждение, и сюда водили на экскурсии иностранцев. Однако здесь была железная дисциплина, тяжелые условия на принудительных работах, напряженная идеологическая «накачка». И здешние обитатели зачастую добивались отправки «на свежий воздух», в исправительно-трудовой лагерь, где, как им казалось, было лучше.

Самый массовый преступный контингент отбывал наказания в огромных исправительно-трудовых лагерях, разбросанных в малонаселенных и полупустынных районах Северной Маньчжурии, Внутренней Монголии, Тибета, Синьцзяна и, особенно, Цинхая — этой «провинции-тюрьмы»140, китайской Колымы, где летом умирали от палящей жары, а зимой от ледяного холода... Цин-хайский лагерь № 2 с 50 тысячами депортированных — самый обширный и населенный в Китае141. Отдаленные лагеря западных и северо-восточных районов Китая имели репутацию очень строгих. Исправительно-трудовые заведения, базировавшиеся на заводах в городах, славились гораздо более суровым режимом, чем крупные «воспитательные» сельскохозяйственные колонии. Почти все заключенные Китая отбывали свои сроки в лагерях, расположенных в той же провинции или в том же уезде, где они родились и выросли (только Шанхай принимал заключенных из других провинций), и в лагерях Восточного Китая нельзя было встретить заключенных из Тибета. В отличие от советских лагерей, исправительно-трудовые учреждения Китая интегрированы в экономику провинций и уездов, где они находятся, и лишь в исключительных случаях участвуют в общенациональных экономических проектах, таких, например, как «Дорога дружбы», которая должна была соединить Китай с Советской Киргизией, но осталась недостроенной в результате тридцатилетнего перерыва в советско-китайских отношениях...

Узники исправительно-трудовых лагерей делились на три группы, имевшие разный статус. Самая многочисленная и постоянная группа, по замыслу Мао, подлежала «исправлению трудом» в лагерях лаогай142. Эти заключенные были осуждены на средние или длительные сроки и сгруппированы по типу военных формирований (дивизии, батальоны, роты и т.п.). Они были лишены гражданских прав, работали бесплатно и очень редко виделись с родными и близкими. В тех же лагерях, реже в специальных учреждениях, содержались лица, которым предстояло «перевоспитание трудом», или лаоцзяо. Это введенное в августе 1957 года в разгар борьбы с правым уклоном административное наказание — не предусмотренная законом форма изоляции от общества за нарушения, ранее отслеживавшиеся органами безопасности. У таких заключенных не было приговоров (то есть их пребывание в лагере не имело твердого срока), за ними были сохранены их гражданские права (хотя в таких лагерях не голосовали на выборах), они получали часть заработной платы (но основная ее часть вычиталась за пропитание и крышу над головой). Инкриминируемые им правонарушения не являлись тяжкими, и их отсидка в лаоцзяо длилась всего несколько лет, но им упорно намекали на то, что если они будут вести себя плохо.


 

Китай: великий поход в ночь 469

то... Дисциплина, условия содержания и труда в лаоцзяо были такие же, как и в лаогай, за теми и другими заключенными надзирали сотрудники ведомства госбезопасности.

В несколько более «привилегированном» положении находились «проштрафившиеся поднадзорные», содержавшиеся в условиях цзюе, иногда их называли «свободными работниками». Но свобода их была очень относительной, так как этим заключенным запрещено было покидать место работы, которым чаще всего был лагерь. Два раза в год им давался краткосрочный отпуск. Надзиратели и охрана относились к ним лучше, чем к другим категориям. Им платили больше, чем в лаоцзяо, они могли вызвать к себе семью или вступить в брак. Условия жизни у них были «комфортнее», чем у других лагерников. Но, по сути, это было «гетто для освобожденных»: несмотря на послабления, даже они иногда состояли «при лагере» всю оставшуюся жизнь. До 60-х годов почти 95% тех, кто получал освобождение из трудовых лагерей, были арестантами цзюе. В начале 80-х годов их было 50%. От 20% до 30% освободившихся тогда же приходилось на узников лаоцзяо143. Но из-за того, что эти люди были вырваны из своей среды, потеряли работу и право на прописку в городе, порвали с семьей (как правило, городские власти заставляли оставшегося на свободе супруга оформлять развод с «преступным элементом»), они до конца жизни оставались на подозрении, и, что самое ужасное, им некуда было податься и негде провести остаток дней. Смирившиеся со своей участью, без надежды на будущее, эти люди вызывали жалость даже у узников лаогай. «Свободные работники, которые нам встречаются на пути, представляют собой жалкое зрелище. Ленивые, неприспособленные, грязные. По-видимому, они давно смирились со своей долей, дескать, что ни делай, все впустую, и в определенном смысле они правы. Они бродят постоянно голодные, под окрики охранников и надзирателей, ночуют в бараках вместе с заключенными. Их единственное отличие от нас — это то, что они могут навестить семью, и больше ничего. Конечно, они получали жалованье, но это была такая малость, что все уходило на еду и одежду. Этим свободным рабочим было плевать на все <...>»144. При Мао любой срок заключения был чаще всего пожизненным.


Дата добавления: 2015-09-03; просмотров: 106 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Центральная и Юго-Восточная Европа 1 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 2 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 3 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 4 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 5 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 6 страница | Центральная и Юго-Восточная Европа 7 страница | Северная Корея | Kumaй: великий поход в ночь 1 страница | Kumaй: великий поход в ночь 2 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Kumaй: великий поход в ночь 3 страница| Kumaй: великий поход в ночь 5 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.015 сек.)